"Штурман" - читать интересную книгу автора (Руа Жюль)

V

Когда он возвратился в лагерь, садились последние самолеты. Под дверью лежала новая записка: назавтра его вызывали к командиру эскадры. Штурман поднял записку и бросил на стол. Потом разделся и заснул безмятежным сном.

Проснулся он с чувством освобождения. Он тщательно побрился, вскочил на велосипед и покатил к аэродрому.

— Надеюсь, вам лучше? — спросил командир эскадры, закуривая сигарету.

— Да, лучше, — ответил штурман.

Вчерашний вылет прошел без осложнений; все самолеты вернулись. У командира эскадры тоже, кажется, было хорошее настроение; складки на лбу были не такие глубокие.

— Значит, теперь вы можете приступить к боевым операциям? — спросил он и бросил быстрый взгляд на стоявшего перед ним штурмана.

— Если нужно.

— Прекрасно. Я попрошу врача освидетельствовать вас. А пока, — сказал он, пододвигая лист бумаги, — подпишите это.

Штурман взял бумагу. Это было объявленное ему взыскание: «Командир эскадры накладывает на лейтенанта Рипо простой недельный арест. Основание: отказ от участия в выполнении боевого задания со ссылкой на нездоровье, но без обращения к врачу».

Не говоря ни слова, штурман положил бумагу на стол.

— Вы не подпишете? — спросил командир эскадры, подняв на него глаза.

— Мне нужно подумать, — ответил штурман. — Мне кажется, что в определении учтено далеко не все.

— Да, конечно, не все. Вы хотите, чтобы я добавил, что из-за вас погиб капитан Ромер?

Командир эскадры курил, отставив руку с сигаретой в сторону, словно не хотел чувствовать запаха табака. Время от времени он подносил сигарету ко рту и слегка затягивался.

— Нет, — сказал штурман. — Я бы хотел, чтобы, если возможно, перед словом «отказ…» было добавлено что-то вроде: «Будучи вынужден за четыре дня до этого выброситься с парашютом из гибнущего самолета в результате катастрофы, стоившей жизни двум экипажам…». Так было бы справедливей.

— Я упомяну об этом в своих личных соображениях.

— Господин майор, я не могу подписать этой бумаги, если не будет сказано, почему я не полетел в ту ночь.

— Но в таком случае, — возразил командир эскадры, — станет известно, почему погиб Ромер, а это может вам дорого обойтись. Где вы были вчера ночью? — спросил он.

Штурман изобразил удивление.

— Я вышел пройтись по лагерю.

— Я всюду вас разыскивал.

— Я гулял. Я устал сидеть взаперти. Ведь я только под простым арестом и имею право выходить из комнаты.

— Но не за пределы лагеря.

— Я прогуливался по лагерю. Была ночь. Понятно, что меня не могли найти. В баре я не был.

— Ладно, — сказал командир эскадры и, не докурив сигарету, раздавил ее в бомбовом стабилизаторе, который служил ему пепельницей. — Можете быть свободны.

На этот раз штурман был полон сомнений. Он спросил себя, почему он отказался подписать бумагу. Определение было чистой формальностью, просто командиру эскадры нужно было поддержать свой авторитет. Ничего позорного не было в том, что ты угодил под простой недельный арест из-за того, что вовремя не обратился к врачу. Каждый на месте штурмана расписался бы. Один из двух должен быть не прав: либо штурман, либо командир эскадры. Но сила была не на стороне штурмана. По логике вещей ему надо было уступить.

Он остановился у ангара, потом, решив все хорошенько обдумать, принялся расхаживать около него по лужайке, стараясь избегать болтающихся здесь механиков. «Рипо, — сказал он себе, — ты нарываешься на осложнения». И все же он чувствовал, что поступил правильно. Если взыскание передадут по инстанции, наверху заинтересуются обстоятельствами дела. Англичане дотошны. Они захотят узнать, как все было, почему этот штурман отказался лететь, и неизбежно узнают историю с Ромером. Быть может, они потребуют, чтобы командир эскадры объяснил им, на каком основании он отказал после катастрофы штурману в отпуске, а в этом случае они опять же споткнутся о труп Ромера. В отместку за выговор, который он может получить, командир эскадры все будет валить на штурмана. Нет, дело слишком серьезно. Штурман был прав, потребовав, чтобы было сказано о катастрофе: тем самым любое обвинение в неповиновении сразу же лишалось всякого основания. С кадровыми военными всегда лучше быть начеку. Они слишком держатся за свои нашивки. И слишком верят в их силу, а поэтому ради спасения своего престижа не колеблясь пожертвуют каким-то там штурманом. Другое дело, если бы командир эскадры замял эту историю. Выпутаться у него была тысяча способов. Он просто мог сказать штурману: «Послушайте, старина. Мы здесь не у себя дома. Не будем выносить сор из избы…» Или: «Вы хороший штурман, и до сих пор я мог вас только хвалить. Забудем это…» И поставил бы точку. Штурман тоже был бы вполне удовлетворен, если бы историю замяли, но определение, которое может остаться в деле и навсегда ляжет на него позорным пятном, он ни за что не подпишет.

Штурман зашагал дальше и зашел в гараж за велосипедом. Не размышляя, он покатил назад к домикам, чтобы запереться у себя в комнате, но дорогой передумал и направился к Адмиралу.

Адмирал был еще в постели, но уже проснулся; глаза его сверкали. Он приподнялся на подушке.

— Привет, штурман! — заорал он.

— Привет, — ответил штурман.

— Перед тобой самый блестящий командир экипажа нашей базы, начинающий свой утренний прием после визита в кильский порт.

— Вчера вы были в Киле? — спросил штурман. — Трудно пришлось?

Киль пользовался дурной славой. Правда, в Руре было не легче, пожалуй, даже пострашней, но неизвестно почему в Киле все выглядело более зловещим, а кроме того, летчики не любили этого маршрута, потому что приходилось лететь на небольшой высоте среди туманов Северного моря.

— Сволочи, — сказал Адмирал, вероятно имея в виду вражеские истребители. — Прямо передо мной загорелись и упали две машины. И оба раза я пролетал среди обломков. Я уже решил, что не выскочу, и вспомнил о тебе.

— Бедняга, — сказал штурман. — А как маршрут?

— Сносный. Небольшая видимость. Но истребители провожали нас до самой Англии. Знаешь, что я сделал? Все ребята шли, как было предписано приказом, на высоте три тысячи футов и подставляли себя, как утки, но зато с благословения штаба. А я прижал машину к самой воде, и никому не пришло в голову искать меня там. Ну и хохотал же я.

— Ты командир что надо.

— Послушай, — продолжал Адмирал, поеживаясь под одеялом. — Когда мы вернулись, я пошел к тебе, но света под дверью не заметил и решил, что ты спишь. Я все-таки тихонько вошел — думал дернуть тебя за ноги. Никого. Где ты был? — И он ткнул штурмана пальцем.

— И ты туда же! — закричал штурман. — Я жду тебя два дня, а ты приходишь, когда меня нет дома! Я вышел на часок размять ноги:.

Адмирал расхохотался.

— Ты называешь это «размять ноги»? Рипо, — оказал он, положив ему руку на плечо, — ты что-то от меня скрываешь. Я это подозревал тогда, в первый надень, а теперь уверен.

Штурман шагнул к умывальнику. Туалетный прибор Адмирала валялся здесь в полном беспорядке. На полочке скопились старые лезвия, а на кисточке для бритья засохла вчерашняя пена. Штурман взглянул на себя в зеркало. Он был бледен. Его глаза, все его лицо излучали какой-то внутренний свет, и он улыбнулся себе.

— Что мне от тебя скрывать? — сказал он, переложив одежду, наваленную на стуле. — Я вышел пройтись, вот и все. Надоело сидеть взаперти.

— Где ты ходил? Вокруг лагеря?

— Ну да.

— Ты издеваешься надо мной, — сказал Адмирал, пожимая плечами. — Нехорошо. Я тебе вот что скажу. Ты ходил в дом, куда тебя пустили в ту ночь. И конечно, в этом доме есть девочка. Вот так.

Когда он того хотел. Адмирал умел ломать комедию. Его красное лицо загоралось и угасало попеременно. Он строил гримасы, простирал к штурману руку, прикрывал глаза и выпячивал губы, а шрам его придавал лицу то шутовское, то трагическое выражение.

— Послушай…

— Что?

Штурман уже готов был рассказать Адмиралу обо всем — и о том, что ходил в дом к англичанке, и о том, как она стала его любовницей, но передумал.

— Что? — снова спросил Адмирал.

— Люсьен предложил мне подписать определение.

— И что?

— Я сказал, что подумаю.

— Здорово! — закричал Адмирал. — А какую рожу скроил Люсьен?

— Недоволен.

— Что там такое в этом определении?

— «Отказ от участия в операции со ссылкой на нездоровье, но без обращения к врачу». Что-то в этом роде.

— Ну что ж, — сказал Адмирал, — так примерно и было, правда?

— Как! — заорал штурман. — Ты хочешь, чтобы я подписал подобное определение! Но ведь в нем не все сказано! Нужно объяснить, как это произошло. Перед словом «отказ» добавить: «Выбросившись за четыре дня до этого из гибнувшего самолета…» и прочее. Ты прекрасно понимаешь, что без такого упоминания…

— Ты прав, — сказал Адмирал. — Успокойся.

— Если делу дадут ход, я пропал.

— Может быть, — сказал Адмирал, — может, и так. Ну, а что же Люсьен?

— Он этого не ожидал. Он просто отпустил меня, ничего не решив. Потом я все обдумал. Нет, это невозможно. Я не могу подписать.

— М-да.

— А если бы с тобой так поступили, ты что, промолчал бы? — снова яростно закричал штурман. — После двадцати четырех налетов на этот проклятый Рур, после всех этих мясорубок, вроде Киля, тебе что, понравилось бы, если б тебе вот так плюнули в морду? Будь еще это вначале — ладно, мол, на войне не до сантиментов и мы здесь как раз затем, чтобы рано или поздно дать себя убить, чем больше могил, тем больше славы начальству… но после всего! После взлетов среди непролазной грязи и постоянного страха, что по дороге в тебя врежется какой-нибудь болван! После того, как твоих товарищей разносит в щепы над объектом, да и всего остального? Не ожидал я от тебя, добавил он и отвернулся.

— Бедняга, — сказал Адмирал. — Ты еще хлебнешь горя.

— Тем хуже.

— Впрочем, мне кажется, — потягиваясь, сказал Адмирал, — мне кажется, тебе наплевать.

— Отчасти, — ответил штурман, немного помолчав. — Отчасти и наплевать.

— Ну вот, а еще три дня назад тебе это совсем не было безразлично. Ты был даже очень несчастлив. Что-то изменилось с тех пор?

— Нет.

— Врешь, — сказал Адмирал и, положив руки ему на плечи, приблизил к нему свою физиономию. — Давай рассказывай. Думаешь, я тебя не знаю? Нет, старую лису не проведешь!

— Да ну, — сказал штурман, — ничего особенного. Ты угадал. Я встретил девушку. Адмирал просиял.

— Вот видишь! Что еще нам нужно для счастья! Славная девочка?

— Главное, в ней меньше сложности, чем во мне.

Потому мне и хорошо.

— Ну и прекрасно. Ты в этом нуждался. Я тебя знаю, — повторил он. — Тебе нужно, чтобы тебя любили.

— Может быть, — тихо ответил штурман. — А ты сам понимаешь, что никто здесь, кроме тебя…

— Ладно, — перебил его Адмирал. — Все должно устроиться, но как быть с этим тупицей Люсьеном? Я всегда подозревал, что он глуп, но не до такой степени… Я с ним поговорю. Потребую, чтобы он оставил тебя в покое. Ты подпишешь определение, если он тут же перед тобой его порвет?

— Если порвет, подпишу.

— Тогда предоставь мне свободу действий.

— Хорошо, — сказал штурман. — Пока.

— Будь осторожен с девочкой, — улыбнулся Адмирал. — Не проводи у нее все время. Ведь ты под арестом.

Туман плыл над равниной. С трудом можно было различить дубы, цепочкой вытянувшиеся вдоль поля; аэродром, казалось, вымер. Не слышно было ни звука. Летчики двигались в тумане как тени, а вокруг машин суетились люди — заливали горючее и осторожно подвешивали бомбы в отсеках.

Штурман вернулся к себе, запер дверь. Дневальный уже закончил уборку и затопил печь; штурман растянулся на постели. Да, женщина и в самом деле славная, он никогда бы не подумал, что все может быть так просто. Он обнял ее, она не сопротивлялась. Штурман уже забыл, какими нежными и крепкими могут быть узы,

связывающие мужчину и женщину. Потушив лампу, словно желая бежать от всякой реальности, он лежал рядом с женщиной на красной кушетке. Она спросила, почему он не пришел раньше.

— Потому что боялся.

— Боялся? — воскликнула она со смехом. — Чего? Ты бомбишь Рур и боишься меня?

Все было гораздо сложней. И действительно, совершая вещи трудные и страшные, можно в то же время бояться показать себя смешным или навязчивым.

— Разве не видно, когда женщина хочет тебя?

Она сразу стала называть его на «ты» — верно, читала много французских романов, и ему это нравилось.

— Не знаю, — ответил он. — Все не так просто. Он рассказал ей, как обошелся с ним командир эскадры, и на душе у него стало легче. Он больше не был одинок на этой земле. Женщина пожалела его и, словно ребенка, заключила в нежную колыбель своих объятий. Он ненадолго заснул, положив голову на ее грудь, такую крохотную, что она казалась даже бесполезной; он начинал надеяться, что нашел наконец прибежище. Потом он встал.

— Мне нужно идти.

Теперь он знал ее фамилию и пообещал написать ей или позвонить по телефону. Внешне такая хрупкая, она была сама жизнь и милосердие, и он вспоминал всю ту глубокую и согревающую душу нежность, которую она ему подарила. Отныне командиру эскадры не так просто будет с ним справиться.

Он оделся, а она еще лежала, вытянувшись на кушетке и повернув к нему лицо, озаренное отсветом того, что должно называться любовью; она была похожа на стебель цветка, примятого бурей. Внезапно он склонился к ней, не говоря ни слова, взял ее за плечи и долго смотрел на нее с какой-то растерянной нежностью.

— Что ты? — спросила она.

— Ничего. Просто смотрю на тебя, чтобы лучше запомнить. Знаешь, — добавил он, — я ведь до сих пор не разглядел тебя хорошенько. Я хочу знать лицо женщины, которая так добра ко мне. Она опустила ресницы, словно в глаза ей ударил слишком яркий свет.

— Ты казался таким печальным в ту ночь, когда пришел во второй раз. Еще печальней, чем в первый раз, когда упал с неба под мои окна.

Он осторожно прикрыл за собой калитку и зашагал прочь. Карусель красных, зеленых и белых самолетных огней кружила над базой, но штурман не испытывал привычной тоски. Он был счастлив. Он подошел взглянуть, не просачивается ли свет из-под двери Адмирала, потом вернулся к себе и лег.

— Знаешь, — сказала ему женщина, — твой портсигар так и не нашли.

Адмирал толкнул дверь, не постучав. Командир эскадры кончал подписывать бумаги, которые подавал ему помощник. Перевернув очередной листок, он быстро прочитывал, слегка нахмурившись и чуть шевеля губами, потом выводил на странице замысловатую роспись.

— Привет, Адмирал, — сказал он.

— Привет, шеф.

С командиром эскадры Адмирал держался запросто. В свое время оба служили капитанами в одной части, а потом Люсьен «пробился», как выражался Адмирал, кривя при этом губы. Люсьен был честолюбив. Многие считали, что настойчивость у него заменяла способности, а умение приспосабливаться в свою очередь заменяло настойчивость. Ладить с начальством он был большой мастер, и это смешило Адмирала, который, как бык, всегда шел напролом, «Вот вам и результат, — говорил обычно Адмирал, когда удивлялись тому, что он все еще капитан. — Мне не хватает гибкости». При этом он держался с Люсьеном как равный с равным и открыто смеялся над глупостями, которые тот делал.

Выждав, пока командир эскадры торжественно захлопнул папку рапортов и приказов и отпустил помощника, Адмирал прямо приступил к делу.

— Я пришел поговорить насчет Рипо.

Командир эскадры нахмурил брови и прищурился.

— Ты хорошо знаешь Рипо? — спросил он.

— С тех пор как мы здесь, я вижусь с ним каждый день. Он отличный малый.

— Он поступил с Ромером не очень-то красиво, — сказал командир эскадры.

— Брось шутить! — со злой усмешкой воскликнул Адмирал. — Каждый из нас знал, что Ромер сломает себе шею. Парень он был хороший, но пилот никудышный, в своем экипаже не пользовался никаким авторитетом, да и экипаж не большего стоил. Так что… Нечего играть словами, — продолжал он, усевшись напротив командира эскадры верхом на стуле. — Сам-то ты полетел бы штурманом с Ромером?

— Будь я штурман…

— Ты согласился бы летать под началом Ромера? — вспылил Адмирал. — Ромер не умел точно держать курс., Он расстроился из-за этой истории, впрочем, было от чего, — добавил он со смехом.

— С хорошим штурманом… — начал командир эскадры.

— Это Ромеру не помогло бы. В одном можешь быть уверен: к себе в экипаж я бы Ромера не взял ни за что. Даже стрелком.

— Ты вечно перегибаешь палку, — сказал командир эскадры.

— Нет, — возразил Адмирал. — Это ты, это вы все перегибаете палку, наказывая Рипо. Он всегда был на хорошем счету. За ним двадцать два вылета, и его не в чем было упрекнуть. Не виноват же он в том, что машины столкнулись и он при этом уцелел. Эта история у кого угодно отобьет охоту лететь с Ромером, самому накликать на себя несчастье.

— Что ни говори, он отказался лететь, — сказал командир эскадры.

— Нет, — бросил Адмирал и встал. — Он был нездоров, я сам видел. Он на ногах не стоял. Он не сказал, что отказывается лететь, а зря: ты отвечал бы за то, что раньше не отстранил Ромера от полетов. Тебя бы спросили, как ты мог позволить летать такому экипажу. Еще ладно бы экипаж, но самолет! Ты думаешь, RAF, настолько богаты, что могут гробить свои машины, доверяя их сапожникам вроде Ромера? На месте Рипо я отказался бы. Может, я очутился бы за решеткой, но уж ты бы эскадрой больше не командовал.

— Ну, ну… — пробормотал командир эскадры.

— Послушай, — сказал Адмирал. — Есть только один способ покончить с этой историей. Оставь Рипо в покое.

— Нет, — ответил командир эскадры, положив перед собой линейку. — Как бы там ни было, он должен подписать определение. Это дело принципа.

Адмирал расхохотался ему в лицо.

— Какого такого принципа, Люсьен? — тихо спросил он.

— Дисциплины.

— Потому что он лейтенант, а ты майор? Уверяю тебя, прав Рипо, а не ты, хотя он только лейтенант. Оставь, — повторил он. — Это было хорошо в мирное время. Впрочем, он подпишет твое определение, просто чтобы доставить мне удовольствие, если ты сразу же порвешь бумагу у него на глазах. Вот что я тебе предлагаю. А потом предложу и еще кое-что.

— Ты не представляешь себе, что такое командовать эскадрой.

— Конечно, — сказал Адмирал. — Я не слишком ловок.

— Не в этом дело. Я наложил на Рипо взыскание. Нужно, чтобы знали, что оно исполняется.

— Он уже четыре дня под арестом, и никто не видел его в столовой.

— Если узнают, что я разорвал взыскание, никто не станет мне подчиняться.

— Да нет, ничего подобного, — проворчал Адмирал. — Надеюсь, ты не воображаешь, что мы бомбим Рур ради того, чтобы сделать приятное начальству? Мы летим, потому что это нужно, вот и все. И еще потому,

что хотим этого.

— Ты ведь многого не знаешь, — совсем тихо сказал командир эскадры. — Вчера был у меня один пилот — имени его я тебе не назову. Когда он возвращается с задания, он не видит посадочных огней. Он говорит, что все плывет у него перед глазами. Что ты об этом думаешь?

— Что ж, возможно, это правда. Если это тот, о ком я думаю, я, кажется, знаю, о чем идет речь. Уж, конечно, посадочные огни видишь в первую очередь. Каждый радуется возвращению.

— Ну и что бы ты сделал?

— На его месте или на твоем?

— На моем, — сказал командир эскадры.

— Очень просто. Я сказал бы этому пилоту: «Вы прошли медицинское освидетельствование, зрение у вас отличное. Так что постарайтесь видеть посадочные огни, иначе сломаете себе шею».

— Я так и сказал, — поспешно проговорил командир эскадры.

— Ну вот, видишь, не так это трудно. И потом не все пилоты такие, хотя с каждым, да и со мной тоже, случается, что пропадает охота тянуть эту лямку. И с тобой, наверное.

— Что-то не помню, — сказал командир эскадры, машинально приподнимая пепельницу.

— Не помнишь? Мне тебя жаль. После этого становишься спокойнее, как молодой пес после чумки. Да что там говорить, может, ты об этом и не догадываешься, но в какой еще армии найдешь таких пилотов, как твои?

— Конечно. Но все же… Что еще ты хотел мне предложить?

— Слушай, — сказал Адмирал, внезапно становясь серьезным. — Мой штурман устал. Ты просишь, чтобы я полетел в следующий раз, хотя и не моя очередь. Я согласен, но при одном условии: ты даешь мне второго штурмана, и я беру Рипо. Когда мы вернемся, ты вызовешь его к себе. Ты немного поорешь на него — ради принципа, как ты говоришь, — а потом у него на глазах порвешь определение.

— Я не против, — сказал командир эскадры, потирая щеку, — но есть одна сложность. Я ввел в курс дела командира базы. Понимаешь, когда Рипо отказался подписаться, я не знал, как поступить. И я не уверен, пойдет ли на это командир базы.

— Это уж твоя забота. Объясни ему, что с этим покончено, что лучше не поднимать истории, и дело в шляпе.

— Я не против, — повторил командир эскадры. — Ты действительно доверяешь Рипо?

— Как самому себе, и хотел бы, чтобы он стал моим штурманом: парень он уравновешенный и крепкий, а мой штурман нервничает. Дай мне ею на один раз, и все устроится.

— Договорились.

— Вот и отлично, — сказал Адмирал, поднимаясь. — Я сам этим займусь. Привет, шеф.