Любовь Безбах
Запах безмолвной симфонии

Здесь пахло пылью и одной из местных трав, в изобилии растущих за пределами мертвого города. Дмитрий Мельников остановился перед портретом старца, повторяющим плоскостью изгиб стены. Антрополог ни на миг не усомнился, что это именно старец — о преклонном возрасте лада красноречиво свидетельствовали обвисшие складки дряблой кожи, несколько неряшливый внешний вид и, как ни странно, запах пыли. Нечеловеческие фасетчатые глаза стороннего наблюдателя смотрели с портрета по-стариковски мудро и немного печально, хотя Дмитрий мог и ошибаться в характеристике ладийской мимики. Обманчиво членистые руки со множеством пальцев по-птичьи цепко сжимали трость, похожую на бамбуковую палку.

Дмитрий вдохнул воздушную смесь травы и пыли. Запахов в ладийском городе было не меньше, чем рисунков. А лады разрисовали все пространство, которым располагали. Не считая самих картин, расписано было все, что можно было разрисовать: стены, потолки и посуда, мебель, одежда, могильники и даже камни вокруг. Рисунки сливались в громадные панорамы. Фасетчатое зрение ладов позволяло охватить взглядом почти все окружающее пространство, и картины они создавали соответствующие. Такое зрение неплохо объясняло, почему лады избегали в строительстве острых углов, особенно внутри построек. Кроме картин, участников экспедиции на Z-170 уже четвертый день изумляло немыслимое количество рукотворных запахов. Многие предметы быта ладов до сих пор источали разнообразные стойкие ароматы.

Однако главной находкой для исследователей стали не картины и не запахи. Лады имели письменность, причем явно доступную всему населению ладов. Тысячи, миллионы особым образом обработанных древесных листьев были исписаны вычурной вязью и сшиты в книги. Дмитрий невольно вспомнил реакцию лингвистов, когда археологи преподнесли им детский букварь. Стажер Валерий Рябченко пустился в пляс, а чопорный Рей Дарк весьма порадовал археологов победным воплем. Теперь оба лингвиста и программист Игорь Андреев день и ночь корпели над большим корабельным компьютером, мучаясь над расшифровкой письменности ладов.

Прибытие на Z-170 и обрадовало, и одновременно жестоко разочаровало команду. "Глобальных" неожиданностей вовсе не было. Ученые на Земле давно вычислили, что на Z-170 возможны не только жизнь, но и разум, а взрыв близкой сверхновой давал все основания для гипотезы о гибели жизни на планете. Действительно, на Z-170 недавно кипела жизнь, но сверхновая наполовину уничтожила ее и полностью погубила цивилизацию. Экспедиция опоздала совсем ненамного: смертоносное излучение достигло Z-170 каких-то полсотни лет назад.

Разочарование… Дмитрий отошел от портрета лада-старца. Когда люди впервые своими глазами увидели планету в иллюминаторы, она потрясла их жемчужной светящейся красотой, и люди между собой нарекли красавицу Ладой. Дмитрий прошел мимо грандиозной, растянувшейся на три стены, пол и потолок панорамы. Множество ладов. Вид у них отрешенный, торжественный. Молятся? Слушают музыку? По-своему лады даже красивы. За спиной у каждого растут рудиментарные крылья, длина которых напрямую зависит от возраста лада. Лики ладов сильно удлинены, с мембранами на конце. Конечности, похожие на членистые. Уже на второй день внешность ладов не вызывала у людей содрогания. Поначалу их приняли за насекомых, но биолог Аркадий Степанович Шебунин быстро развеял заблуждение. Останки ладов неплохо сохранились…

Дмитрий вышел из большого здания на пустынную улицу. Лады создавали город в стиле барокко, мало того — каждый квадратный сантиметр, даже мостовая под ногами — все покрывали рисунки и волшебная вязь письмен. Яркие, пестрые краски ладов приятно сочетались с мягчайшими пастельными тонами, но ученых больше интересовала не эта непривычная красота, а технология создания таких красок. Краски оставались удивительно стойкими и ко времени, и к капризам местной погоды, и к шарканью многочисленных ножек горожан, а теперь и к воздействию шуршащих по мостовой песков. Мертвые расписные здания зияли темными провалами окон; невыносимо скрипели на ветру деревянные ставни. Поземка гнала песок и сухие растения по разрисованным тротуарам. Дмитрий Мельников впервые участвовал во внеземной экспедиции. Он ждал ее с щенячьим нетерпением, радуя и тревожа невесту. Потом поднялся на борт корабля с оборвавшимся сердцем, затем ступил с трапа на незнакомую землю отнявшейся от волнения ногой… Дмитрий, стоя посреди пустой улицы, неухоженной и осиротевшей, задохнулся от острого, щемящего чувства потери. Он с немым укором смотрел на безмятежное прохладное небо. Что же ты наделало, безымянное светило?

О том, что археологи снова принесли из города нечто необычное, Дмитрий догадался по запаху. Лаборатория пропахла мягким, уютным, несвойственным ей ароматом. На этот раз археологи принесли большую картину, поставили ее на пол лаборатории и прислонили к стене.

— Она — необыкновенная, — негромко сообщил Дмитрию Аркадий Степанович Шебунин и тихонько засмеялся. — Археологи утверждают, что в городе больше нет ничего подобного.

— Они работают всего лишь четвертый день, — скептически фыркнул Дмитрий. Аркадий Степанович нахмурился и занялся своими делами. Биолог пару лет назад отметил семидесятилетие, а Дмитрий должен знать, что опытный ученый не роняет слова впустую.

Между тем молодой антрополог ничего необычного в картине не увидел. Женщина склонилась над ребенком в колыбели, глядя одновременно и на чадо, и на зрителя. Уж кто-кто, а лады умели так смотреть. Неяркое пламя камина в темной глубине округлой комнаты слабо освещало мадонну, погруженную в свое материнство.

— Картина великолепна, но таких в городе сотни. Или тысячи, — объяснил Дмитрий насупленному биологу. Аркадий Степанович был занят и не обернулся на слова "юного" коллеги.

Запах в лаборатории убаюкивал. Антрополог живо представил себе, какие колыбельные пела мадонна своему чаду, когда кормила его собственным молоком, трепетно прижимая к себе ребенка.

— Надеюсь, ты не забыл о совете, который будет через десять минут? — недовольно пробурчал Аркадий Степанович. — Вчера я слышал, как Валерий распевает нечто бравурное. Лингвисты явно собираются порадовать нас сенсацией. Кстати, они заполучили себе не только Игоря, но и Элиаса.

— Зачем им понадобился врач? — удивился Дмитрий и отошел от картины. — От радости еще никто не умирал.

— Да, это странно, — согласился биолог. — Теперь они корпеют над ладийскими письменами вчетвером. Любопытно, что новенького преподнесут они в таком составе о наших стеклодувах, химиках и врачевателях. Неужели сенсацию?

— Большая часть текстов великолепно поддается переводу, — докладывал Рей Дарк на совещании. — Остальная часть представляет собой полную абракадабру, хотя написана теми же знаками. Мы долго ломали голову, что могут означать эти тексты. Гипотеза о том, что тексты составлены на другом языке, провалилась. Также не подтвердилась гипотеза о цифрах, формулах.

— Может быть, это музыка? — предположила археолог Надежда Светланская. До этой идеи она додумалась уже давно, но обнародовала только сейчас.

— Вы попали в самую точку! — воскликнул Валерий. — Мы с Дарком выдвинули эту гипотезу, потому и привлекли к расшифровке текстов Элиаса.

— Вы же знаете, что я не только врач, но и музыкант, — скромно улыбнулся смуглокожий Элиас Гарсиа. — Непереводимые тексты действительно оказались музыкой. Переводимые тексты, представьте, тоже. Лады общались друг с другом с помощью музыки!

Пожилой биолог недоверчиво фыркнул.

— И насколько прекрасна музыка ладов? — спросил он не без сарказма.

— Божественна! — едко усмехнулся программист.

— Кто бы мог подумать, что такой замечательный народ окажется полным профаном в музыке, — в сердцах сказал Элиас. — Жуткая какофония! Могу, правда, добавить, что количество знаков предполагает несметное множество музыкальных инструментов, в какой бы тональности ни звучала эта, с позволения сказать, музыка.

Кают-компания восторженно загудела.

— Не судите так строго, — мягко сказал Дмитрий Элиасу. — О вкусах ведь не спорят.

Аркадий Степанович не разделял общего восторга. Да и Надежда Светланская в нетерпении вскочила на ноги и взмахивала руками, пытаясь урезонить шумное собрание.

— Жаль, что все это время вы занимались не своим делом, Элиас, — сказал пожилой биолог. — Иначе бы вы знали, что в вашей гипотезе есть как минимум два слабых места.

Аркадий Степанович жестом попросил Надежду сесть на место. Показал ей глазами: знаю. Четверка исследователей насторожилась и приготовилась к отпору, остальные присутствующие недовольно зашептались между собой. Шебунина не смутил звуковой фон в кают-компании. Он принялся безжалостно громить коллег.

— Во-первых, я не обнаружил у ладов ничего похожего на речевой аппарат. Им не только петь, им даже говорить было нечем.

— Воспроизвести звук можно чем угодно, — тут же парировал Рей Дарк.

— Щелканье пальцами и хлопанье в ладоши мелодичными не назовешь.

— Но музыкальные инструменты, такое обилие… — начал было растерявшийся врач.

— Абсурд, — отрезал Шебунин. — Ладам пришлось бы сначала изобрести пресловутые инструменты, а потом начинать вербальное общение. Сами понимаете, насколько это сомнительно.

— Могло быть и по-другому, — сказал Мельников. — Изначально лады общались, к примеру, с помощью пальцев, которых у них достаточно, затем стали изобретать музыкальные инструменты и попутно совершенствовать языковой словарь. А письменность появилась позже… — и тут антрополог осекся. — А ведь вы правы, Аркадий Степанович.

Эстетически прекрасная гипотеза в глазах антрополога безнадежно рассыпалась. Элиас метнул в Дмитрия сердитый взгляд, и молодой коллега почувствовал себя предателем.

— С помощью инструментов общаться неудобно, вы не находите? Хотя дело даже не в этом, — невозмутимо сказал Шебунин и посмотрел на Надежду Светланскую.

— Мы до сих пор не нашли ни одного музыкального инструмента, — сообщила руководитель группы антропологов. — Даже тривиального барабана, и того нет. А вы говорите о несметном множестве.

И тогда Шебунин положил на гипотезу последний могильный камень:

— И, во-вторых! Лады никогда не смогли бы изобрести музыкальный инструмент. У них отсутствуют органы слуха.

Воцарилось молчание. Лингвисты перебирали листы с ладийской вязью, молчали в замешательстве.

— Возможно, они воспринимали звуки кожей, — выдвинул Валерий последний аргумент, остро переживая неудачу.

— Такая кожа, как у ладов, неспособна "слышать". Лады глухи от рождения, — поставил точку биолог.

— Ну, здравствуй, старец. Ты мудрый человек, вот и посоветуй, как нам быть дальше.

Ладийский мудрец ничего не ответил Дмитрию с высоты портрета. Антрополог тоже молчал, смотрел на звездное небо, стократно повторенное в фасетках старца. Запах пыли по-прежнему смешивался с травянистым духом. Дмитрий вдыхал ладийский коктейль, а мысли его между тем были далеки от романтики. Он не видел в округе ни травинки, которая пахла бы так, как пахло здесь. Откуда запах? Исследователь приблизился к портрету и принюхался. Запах шел от картины — и запах травы, и запах пыли, и эта смесь странным образом живо дополняла портрет. Потрясенный, антрополог быстро прошел в большой круглый зал с нарисованными слушателями, которые ничего не могли услышать. Здесь запах был очень силен, но уже другой, не тот, который шел от портрета. Пахла сама панорама.

Дмитрий бродил по зданиям пустого города и, как собака, обнюхивал рисунки и картины. Пахли только картины, каждая по-своему, и каждый раз запах мистическим образом дополнял созданные художниками творения. Как правило, исследователей особенно поражали картины, отражавшие последние дни цивилизации ладов. Наполненные мертвенным синим светом, они испускали такой мощный импульс страха и отчаяния, что земляне не выдерживали, отступали. Теперь Мельников был уверен, что источником импульса является именно запах, идущий от картин. Антрополог подолгу простаивал возле каждой выбранной наугад картины, каждый раз остро переживая какое-либо чувство: влюбленность, жалость, презрение, жажду действовать, желание убить, а чаще целую гамму чувств, которые Дмитрий не всегда мог определить.

Дмитрий набрел на археологов, которые бросили работу и сгрудились в кучу. Он подошел ближе и увидел в руках у Надежды полупрозрачный сосуд, формой напоминающий человеческое сердце, наполненный чистыми цветами желтого, оранжевого и теплого зеленого оттенков. Надежда передала находку в руки антрополога.

— Похоже на ароматизатор, — сказала она. — Меняет запахи. А мы сначала не обратили на него особого внимания.

Запахи, всюду запахи! Сосуд не раскрывался, зато имел множество мелких отверстий. Пока Дмитрий вертел в руках сосуд, аромат поменялся.

Город окружали довольно высокие стены, укрепленные разнокалиберными пушками. Жители защищались от свирепых хищников, вымерших вместе с ними. И не только от хищников. Вегетарианство ладов не исключало междоусобиц. Территориальные претензии всегда являлись хорошим катализатором крупных и мелких стычек разных племен. Лада вовсе не являлась раем, как, впрочем, и любая другая планета в космическом пространстве… Найденные латы и оружие, кости со следами от пуль и посеченные лезвиями, картины-баталии подтверждали это.

Дмитрий прошел мимо проржавевших пушек на корабль и направился прямиком в лабораторию. Элиас Гарсиа и Шебунин возились с хорошо сохранившимися останками лада. Антрополог не обратил на коллег внимания и прошел прямо к полотну с мадонной. Лабораторию по-прежнему заполнял успокаивающий, чуть смолянистый дух. Мельников склонился над картиной и понюхал ее. Разумеется, запах шел от картины.

— Ощущаешь, каким покоем веет от этой женщины? — не оборачиваясь, спросил Шебунин.

— Я бы сказал, пахнет.

— Именно так, — подтвердил биолог и повернулся к Мельникову лицом. — Наша Мадонна — особенная. Узнаешь запах?

— Что-то знакомое определенно есть… Не могу вспомнить.

— Эх, ты, атеист! Ладан. Немного напоминает запах ладана, — сказал Аркадий Степанович, радуясь проснувшемуся интересу Мельникова.

— Хотите сказать, что она местная богоматерь?

— Кто знает… Отсутствие нимба с лихвой компенсирует запах святости. Меня интересует вот что. Подойди-ка сюда.

Дмитрий приблизился к столу. Давным-давно упокоившийся лад, вернее, его превосходная мумия мирно лежала, вытянув суставчатые конечности.

— Если бы ты не шатался по городу, а почитал переводы текстов, от тебя было бы больше пользы, — беззлобно ворчал биолог.

— Видишь мембраны на конце носа? — спросил Дмитрия Элиас Гарсиа. — Они закрываются перепонками по мере надобности. У ладов было отличное обоняние, и они берегли его. Носы у ладов длинные, очень длинные.

— Меня заинтересовал волосяной покров у них на груди, — продолжил Шебунин. — Это не шерсть, не волосы и не перья. А эти бугорки — видишь, как хорошо они сохранились? Эти бугорки с так называемыми волосками явно предназначены для выделения феромонов. Кстати, в ладийских текстах об этом сказано, коллега, — недовольно добавил Аркадий Степанович.

— Значит, лады общались с помощью феромонов? — удивился антрополог. — Но причем здесь тогда письменность?!

И снова работа сутками напролет, только теперь к четверке исследователей ладийской письменности подключился антрополог. Очередная гипотеза подтвердилась, и врач-музыкант все-таки сплясал на радостях зажигательную джигу.

— Гаммы, аккорд, увертюры! Целые поэмы-симфонии! — торжествовал Элиас Гарсиа. — Всё — в ароматах, только в ароматах! Вдумайтесь, наша маленькая, милая Надежда: лады записывали не музыку, а запахи! Сколько оттенков, которые человек не в состоянии различить; человек не способен оценить подлинную глубину ладийской музыки, какая жалость!

Пребывание первой экспедиции на Z-170 растянется еще на полгода… Дмитрий думал о Земле, где его ждала Аня, Анюта, Анечка, светлая, домашняя, близкое ему существо, созвучие ароматов мяты и ландыша.

2002 г.