Глава 8

Они вернулись в жилище Силача и сели ужинать, обмениваясь обычными, ничего не значащими фразами с женщинами и друг с другом. Главным блюдом на столе были небольшие сочные куски жареного мяса, вкусом не похожего ни на что, к чему привык Гил в городе, — более пряное и изысканное, что ли. О революции говорили очень мало, только вскользь. Можно было подумать, что они вообще никогда не помышляли о решительных политических действиях.

Но этот безмятежный час был прерван еще до того, как они добрались до последнего блюда — твердого бездрожжевого хлеба с каким-то особенно вкусным маслом. Как выпущенное в упор пушечное ядро, ударили в коридоре за дверью тревожные крики, и ужин был немедленно забыт.

Силач мгновенно вскочил на ноги, снова поразив Гила гибкостью, которая таилась в этом огромном теле, кинулся к двери и открыл ее, подталкивая руками, словно не мог вынести ожидания даже в течение того недолгого времени, пока механизм задвинет ее в стену. В проем просунулась голова в коросте и шрамах, совершенно отвратительная; губы возбужденно шевелились, хотя как будто ни слова с них не слетало. Наконец хозяин головы сумел взять себя в руки.

— Прорыв! — выкрикнул он истерическим тоном. — Коридор «Ф»! Совсем недавно. Минуты четыре, может, пять или шесть.

— Оставайся здесь! — приказал Силач сыну.

— А что такое? Что там случилось?

— Не важно. Слишком опасно.

Но в Гиле такой не содержащий информации ответ только распалил любопытство.

— Я не женщина! — заявил он.

— Ты не должен пострадать! — возразил Силач. — Ты для нас слишком большая ценность.

В последнем утверждении не содержалось никаких сантиментов; высказано оно было холодно, резко, с деловой бесчувственностью — так бизнесмен говорил бы о своем имуществе. Точно таким же тоном Силач мог рассуждать о ценном рабочем животном или какой-то машине, которую теперь не сыскать. «А ведь именно это я для них и есть, — подумал Гил, — машина, орудие, ценное обученное животное, на котором зиждутся все мечты популяров, от которого зависит бессмертие Силача».

— Я сумею за себя постоять, — сказал Гил.

— А Зловредного ты уже забыл?

— Помню, — ответил Гил. — Но в той драке я победил.

— Только он тебя здорово изжевал.

— Но я победил!

Силач вздохнул. На споры времени не было. Гил это видел, хоть и не мог понять, чем вызвана такая суматоха.

Они вылетели из жилья и помчались бегом, три раза сворачивали в другие коридоры, пока наконец не добрались до места, где коридор «Ф» был перегорожен стальной сеткой, плотно пришитой к стенам железными скобами. И только добежав до сетки, они заметили, что вместе с ними примчалась Тиша. Она резко остановилась, длинные волосы взметнулись вокруг головы.

— Я не намерена сидеть и дожидаться, пока ты вернешься с новыми ранами! — заявила она.

— Тебе тут не место! — прорычал Силач. Глаза его метались — то к сетке, то к девушке, то снова к сетке.

— Он прав, Тиша, — сказал Гил.

— Ну перестань! — произнесла ласково девушка. — Мы что, драться сейчас начнем, чтобы выяснить, место мне тут или не место?

Юноша ухмыльнулся:

— Ну уж нет!

Он отлично помнил ее на арене, когда она избавлялась от звуковых чудищ, что называется, одной левой.

Силач пожал плечами. Другие мутанты поглядывали на девушку с любопытством, ведь они в первый раз видели, как музыкант собирается драться за них, а не против. Гил, в конце концов, не настоящий музыкант.

— Что тут случилось? — спросил Гил у Силача.

— Крысы, — коротко ответил тот.

— Крысы?!

Холод закипел вокруг него, как пар над сухим льдом.

— Они плодятся на самых нижних уровнях, в коридорах, которых не найдешь ни на каких картах. До войны и музыкантов здесь жили миллионы и миллионы людей, а мы занимаем лишь крохотную часть туннелей, пригодных для использования. Кроме того, многие мили туннелей обвалились и полностью или частично затоплены водой, так что соваться туда нежелательно, даже если бы мы захотели их использовать. Крысы там бегают беспрепятственно. Сколько их, мы не знаем, но представить себе можно и тысячи, и тысячи тысяч. Изредка — да нет, скорее регулярно — небольшие стаи прорываются в наш сектор.

— Зачем?

— За пищей, — пожал плечами Силач. — Там, внизу, не так уж много еды. Другие мутировавшие животные — вот и все. Но здесь, наверху, есть мы.

— А от чего мутировали животные?

— Радиация, оставшаяся с войны, а может, излучения музыкантов, или и то и другое, вместе взятое, подействовало на лягушек, ящериц, кошек, собак, змей, всяких насекомых, а особенно на червяков.

— Идут! — крикнул похожий на циклопа популяр.

Гил глянул через тонкую, но прочную стальную сетку. По другую ее сторону горели тысячи красных огоньков, вблизи эти искры превращались в глаза, а за ними просматривались пушистые серые тела, которые шуршали по полу и лезли друг через друга в первые ряды. Жуткая армия, более устрашающая, чем человек с самым страшным оружием!

— Держи!

Силач протянул Гилу маленький, с кисть руки размером, арбалет, заряжающийся обоймами стальных иголок, напоминающими пулеметные ленты.

— Обойма — на сорок выстрелов. И постарайся, чтоб ни один не пропал даром. Хотя, когда на полпути стальная сетка, это скорее бессмысленная привычная фраза, а не приказ.

Крысиный писк становился все громче.

Тиша быстро, одну за другой, выпустила шесть иголок. Три запутались в сетке или отскочили на пол без всякой пользы, зато остальные три пролетели сквозь ячейки и уложили трех тварей. Такой успех объяснялся не потрясающей меткостью стрелка, а тем, что враг двигался сплошной стеной. Крыс оказалось так много, что можно было не сомневаться — стрелы найдут себе цель, если пройдут сквозь сетку.

— У тебя отлично пойдет! — подбодрил девушку Силач.

Но времени на разговоры не было.

Казалось, в коридоре столько стрел, что даже воздуху не пройти. Иголки летели сверкающими тучами, их непрерывно выкашливали самозарядные арбалеты. Сотнями валились крысы, которые прыгали на сеть и пытались перегрызть тонкие проволочки, отодрать их и открыть проход к таким аппетитным людям, которые стреляют в них. И к такой аппетитной девушке с гривой темных волос…

Поначалу грызуны останавливались, чтобы разорвать тушки своих же убитых собратьев, отодрать в кровавой ярости мясо от костей, утолить голод, пригнавший их сюда. Гил заметил одну крысу, которая держала в пасти внутренности убитой товарки; серая тварь повернулась и попыталась пробиться через волну наступающих соратников и убраться со своей добычей, но тут же свалилась под их когтями. Однако каннибализм не мог длиться вечно. Это нашествие толкал не голод, а какое-то иное, более глубокое побуждение, необъяснимый психологический порыв, как у леммингов, — он заставлял крыс дергать сеть, забыв обо всем остальном, даже о голоде, мучительные спазмы которого наверняка терзали их в эту минуту.

Можно было подумать, что они когда-то уже попробовали вкус человеческого мяса и теперь никакая другая пища не может их по-настоящему насытить.

Стрелы впивались в серый мех.

Брызгали струйки крови, заливали сеть, красная пленка затягивала ячейки.

Гил видел, как одна выпущенная им иголка проткнула крысиный глаз. Его жертва еще некоторое время продолжала взбираться на сетку, оставаясь, казалось, совершенно безразличной к смертельной ране. Тело ее получило приказ лезть вперед несмотря ни на что и все еще выполняло исходную команду, хотя способность к действию стремительно убывала. Наконец, после долгих и нелегких попыток взобраться по сетке на самый верх, где, должно быть, она надеялась найти какую-то брешь, эта тварь завертелась колесом, будто пьяная, и свалилась на кишащие внизу орды.

Стрелы, стрелы, обойма за обоймой…

Кровь журчала под сеткой, текла ручейками к людям под ноги, собиралась в лужи и озерца за их спиной.

Гил, выпуская стрелу за стрелой, думал об арене. О, музыкантам бы эта мясорубка понравилась! Там, на арене, такого ужаса и в помине не было. Он вдруг сообразил, что если популяров вынуждает убивать другие живые существа абсолютная необходимость, то музыканты убивают по легкомысленной прихоти, исключительно ради удовольствия. И убивают не крыс, а собственных сыновей…

И вдруг сеть поддалась.

Одна крыса, прячась в тени, скрытая блестящей пленкой крови, затянувшей ячейки сети, залезла под самый потолок, где сетка была закреплена кое-как, устроилась в уголке и долго расшатывала скобу, пока не вытащила ее из штукатурки. Ей бы радоваться, что ее не поймали за этим занятием, но она не доверилась удаче и не стала тратить время на самовосхваление. Будь она человеком, из нее получился бы замечательный солдат. Крыса перебралась к соседней скобе и выдрала ее тоже. Один угол сети оторвался от потолка. Всего один, но этого было достаточно.

Крысы сплошным потоком полезли вверх — по сетке, по лестнице из живых тел, цепляясь друг за друга в бешеном стремлении пролезть первой, — и хлынули через брешь. Когда основная масса атакующих сконцентрировалась у прорехи наверху, под их весом начали вырываться другие скобы…

— Крыса-хозяйка! — закричал вдруг лысый циклоп.

И тут же эти слова прозвучали во множественном числе.

— Крысы-хозяйки! Крысы-хозяйки!

Крики перекрыли всеобщий шум.

Гил очень скоро понял, о чем они кричат. Из-за поворота коридора пеной выплеснулись крысы величиной с небольшую собаку, фунтов по пятнадцать — двадцать каждая, и последовали за мелкими крысами-рабами, которые умирали ради того, чтобы сорвать сеть. Писк хозяек был не такой пронзительный, более горловой, низкий. Явно планомерные действия, казалось, свидетельствовали о наличии какой-то степени разума у крупных крыс, но Гилу вовсе не хотелось углубляться в рассуждения такого рода.

И еще казалось, что утробное ворчание хозяек имеет какой-то рисунок, отчетливые повышения и понижения, вариации длительности звуков, и все это могло быть признаком словесной сигнализации сверх уровня инстинктивного, чисто животного писка и криков. Но это тоже были несвоевременные и вредные мысли. Гил продолжал стрелять без перерыва, выхватывая одну обойму за другой из корзины трехрукого карлика, который исполнял роль подносчика патронов. И каждый раз, подбегая с корзиной, карлик кричал Гилу:

— Стреляй! Стреляй! Убивай!

Но Гил не нуждался в напоминаниях.

Крысы-хозяйки знали, чего хотят. Отнюдь не мяса крыс-рабов или друг друга. Теперь, когда атаку повели хозяйки, Гил не видел больше ни одного случая крысиного каннибализма. С горящими яростью красными глазами они рвались вперед устрашающими массами, умирая сотнями и тысячами, цеплялись когтями за своих товарок, падали, но продвигались дальше и дальше…

Какой-то покрытый чешуей популяр с оранжевыми глазами, похожими на леденцы, споткнулся, упал и уже не смог подняться, буквально раздавленный полчищами врага. На него набросилось множество крыс, и все же главные силы продолжали наступление.

— Отходи же! — крикнул Силач.

Они пятились до конца коридора, непрерывно стреляя, — знали, что исчезновение заградительного вала стрелок даже на секунду даст крысам-мутантам возможность, которой они дожидаются: рвануться вперед и раздавить их. Гил рискнул на миг перевести взгляд на Тишу. Девушка, закусив нижнюю губу, стреляла снова и снова, с яростью, порожденной страхом; самострел словно прирос к пальцам ее вытянутой напряженной руки. И все же она не теряла головы, справлялась как следует, и Гил почувствовал еще большую гордость за нее.

Но вдруг, на одно короткое, но ужасно яркое мгновение, он увидел ее в виде трупа, покрытого крысами. Острые желтые зубы срывали кожу с ее лица. Впрочем, нет, не трупа — в этом видении она была почти мертва, в ней оставалось достаточно жизни, чтобы понимать происходящее и испытывать неистовое, безумное бешенство. И еще в этом кошмаре одна крыса стояла в зияющем провале ее раскрытого рта и терзала ей нос…

Гил поперхнулся и закашлялся, стараясь отогнать от себя это жуткое видение, и тут на него тяжким бременем легло понимание, что он, ее мужчина, обязан любым путем оградить Тишу от такой участи. И только тогда он вспомнил, что в кармане его куртки лежит звуковой пистолет, который он взял с собой на тот случай, если популяры встретят их недружелюбно.

— Силач! — крикнул он, махнув арбалетом. — Отведи людей назад, я сам справлюсь с крысами!

— Ты с ума сошел!

— Возможно, но у меня есть звуковой пистолет.

— Я не могу это допустить! — упирался его отец.

— А тебе деваться некуда!

Силач неохотно отдал команду. Другие мутанты откатились от Гила, радуясь возможности отступить. Он повернулся к серой орде, которая теперь беспрепятственно хлынула по коридору, заполненному их нарастающим маниакальным писком, — они уже были уверены в своей победе.

Гил поднял пистолет и нажал спусковой крючок.

Крысы загудели чисто механически, это вибрировала плоть, отделяемая от костей, разлеталась огненными вспышками, угасала, превращаясь в пепел, и исчезала. Кровь фонтанами била в воздух, но тут же преобразовывалась в огненный водопад, в дождь пепла, а потом испарялась, обращаясь в ничто. Молекулы с воем разлетались во все стороны, когда звуковое оружие уничтожало структуру атомных конструкций.

Крыс было тысячи и тысячи, они вливались в коридор, как из рога изобилия. Точно единый организм, крысы по-прежнему свирепо рвались вперед, пытаясь миновать невидимый барьер, который испарял их без пара, сжигал без огня и золы, сокрушал, не оставляя ни крови, ни останков. Хозяйки столкнулись с чем-то новым, чем-то необъяснимым и непредвиденным. И пока их мозги лихорадочно работали, пытаясь найти решение, они действовали как обыкновенные крысы, пытаясь преодолеть непреодолимое и сокрушить несокрушимое.

Гил водил звуковым лучом из стороны в сторону равномерно, как машина, и крысиный вал подался назад, начал рассыпаться, отступил еще немного. Наконец крысы-хозяйки уяснили безнадежность ситуации и немедленно кинулись наутек во всю прыть; они неслись галопом, как собаки за зайцем, мгновенно обогнали своих рабов и возглавили бегство. Гил гнался за ними из коридора в коридор, из комнаты в комнату как карающий мститель и в конце концов принялся загонять в какую-то дыру в стене засыпанного камнями коридора.

Крысы сбились возле дыры в кучу, бурлящую и возбужденную, они яростно пищали и рвали на куски друг друга, лишь бы пролезть первыми и спастись от невидимой смерти. А Гил стоял на безопасном расстоянии, водя по тварям лучом и наблюдая, как они вспыхивают и исчезают. И тут группа примерно в сотню крыс повернула от дыры — скорее всего по приказу крыс-хозяек — и бросилась на него. Он опустил луч и ударил по атакующим, торопливо отступая; последнюю из них он уничтожил всего в нескольких дюймах от своих ног.

Когда Гил поднял глаза, последняя крыса из основного полчища скользнула в спасительный мрак дыры в стене. Он бросился к тому месту и несколько минут бил в темноту, чтобы наверняка отогнать их подальше и отбить охоту предпринимать новое нападение через ту же трещину — по крайней мере в ближайшем будущем. А потом, весь дрожа, покачиваясь на трясущихся ногах, пошел обратно, к остальным.

Тиша бросилась к нему, крепко обхватила, и он ответил ей с не меньшей страстью. Она была очень теплая и мягкая, и он чувствовал, как ужас понемногу вытекает из него, словно ее тело служило идеальным проводником, соединившим его с матерью-землей.

А популяры уже занялись делом — грузили мертвых крыс в плетеные корзинки; Силач тем временем произносил нараспев серию коротких молитв из Семи Книг, благодаря Господа за ниспосланный Им счастливый случай. Гил полагал, они радуются, что не убиты, но не был уверен, что чуть не проигранная битва с бешеными крысами-мутантами — такой уж счастливый случай, за который нужно благодарить, даже при благополучном исходе. Впрочем, свои мысли он оставил при себе, понимая, что в присутствии Силача они прозвучат некстати.

— Послушай, — сказал он, показывая звуковой пистолет, — можете не возиться. Я избавлюсь от них и быстрее, и легче.

— Нет-нет! — воскликнул Силач, быстренько закруглив последнюю молитву. В каждой руке у него было по двадцатифунтовой крысе, он швырнул их в большую корзину. Тушки шлепнулись туда и чуть подпрыгнули. — Мы не избавляемся от них.

— Но почему?..

Гигант поднял одной рукой очередную крысу и погладил, как любимого домашнего зверька. Иголка попала твари в ноздрю и проникла в мозг. Глаза блестели, как кусочки полированного мрамора, рот был открыт, мерзкие зубы сверкали в таком свирепом оскале, что крыса казалась живой. Силач пощипал грязные бока животного, взялся за плотную ногу и повертел.

— Это пища, парень!

Он улыбался.

— Пища?!

У Гила забурчало в животе, ему показалось, будто желудок переваривает сам себя.

Силач кивнул, все так же широко улыбаясь.

— Я не понимаю…

«А может, — подумал Гил, — просто не хочу понимать?»

— Это наш единственный источник мяса, — объяснил Силач.

На желтых крысиных зубах были пятна крови и пены.

— Не может быть!

— Что значит не может? Так оно и есть.

— Но…

Силач пожал плечами:

— Сегодня за ужином ты съел половину жареной крысы. Вкусно ведь было, правда?

Желтые зубы.

Мертвые красные глаза.

Кровь и пена…

Утру оставалось еще два часа добираться до горизонта, когда они вышли из темноты сектора популяров в сад неоновых камней. Все музыканты, кроме дежурных в «Первом Аккорде» и немногих инженеров, обслуживающих звуковые генераторы, спали в своих Башнях, корчились в своих сенсониках, и их совершенно не трогали опасности и ужасы жизни, состоящей в том, чтобы есть крыс или быть съеденными крысами. Именно эта тонкая линия между горами каменного мусора и неоновыми камнями определяла все различие. Гил дрожал; Тиша дрожала тоже, словно тела их искали общий ритм. Они остановились и присели на широкий синий неоновый камень.

Она сидела перед ним, залитая голубым пламенем. Идущий снизу свет подчеркивал одни черты и почти сглаживал другие, придавая ей сверхъестественный, мистический вид.

Гил уже говорил себе в этот вечер, что ему нужно совсем немного, чтобы наполниться сочувствием к популярам, какое-то одно событие, которое пробудило бы жалость к ним. Тогда, решил он, можно будет спрыгнуть с тонкого каната и стать на их сторону. Но он был убежден, что ничего такого не произойдет. Консервативная часть его натуры утешалась мыслью, что скоро можно будет вернуться к нормальной жизни музыканта. Но — на счастье или на беду — такое событие случилось на самом деле. Мысль о том, что люди (или хотя бы потомки людей) вынуждены рассчитывать на убитых крыс в качестве главного источника пищи, заставляла его мучительно страдать.

— Единственный из них, к кому я ощутил хоть какую-то близость, это Цыганский Глаз, — сказал он, наблюдая, как поверхность камня неуловимо мерцает, переливаясь от одного оттенка синего цвета к другому, становясь ярче или бледнее. О Цыганском Глазе он рассказал ей на обратном пути из сектора популяров.

— Я понимаю, — ответила она, и ее синее лицо было очень серьезным.

Он посмотрел на десять величественных Башен, воткнувших свои острия в ночное небо.

— И все же я не могу спокойно вернуться и жить в городе. Я знаю, чем был Владислович и чему он положил начало. Он не только создал музыкантов, нет, он сделал куда больше… Это Владислович породил условия, которые заставили популяров питаться крысами. Ну да, я знаю, что Владислович умер за несколько веков до того, как корабль из колонии вернулся на Землю и музыканты построили город-государство. Но Владислович несет ответственность за психологическую структуру музыкантского разума и потому является косвенным виновником судьбы популяров. Из-за его учения и его социального порядка нынешние музыканты холодны, эгоцентричны и склонны к садизму. Они держат популяров в полной нищете, вынуждая их оставаться в своих разрушенных кварталах, не давая им земли для обработки и уничтожая тех, кто пытается сам обрабатывать землю за пределами развалин. И еще сенсоники…

— Я разбила пульт в первую же ночь, — сказала Тиша, лицо ее брезгливо передернулось.

Он и без этих слов полагал, что сенсоник не придется ей по вкусу. Но все же хорошо было услышать, как она прямо говорит об этом, превращая его предположение в бесспорную истину. Он чувствовал стремление защитить ее, хотя одновременно понимал, что она не нуждается ни в какой защите.

— Мы в ловушке. Я не могу продолжать прежнюю жизнь, зная, что мои удовольствия как музыканта будут причинять боль другим, там, в секторе популяров. Но и среди них я жить не смогу, в их секторе или в руководимом популярами городе после разрушения нынешней системы. Я не могу найти ни своего места, ни цели, а для меня невыносимо жить бесцельно, как другие.

— Но ведь всегда остается… — начала она.

— «Der Erlkönig».

Так оно и было. Им предоставлены на выбор не два мира, а три: город-государство, сектор популяров и страна за Столпом. Место, из которого никогда не возвращались исследователи. Сию минуту еще нельзя было сказать, что их выбор пал на страну за Столпом, ибо в них оставалось столько страха перед ней, что они не решались говорить об этом мире открыто. Но действительно ли Смерть — жуткое место? Или это просто другая плоскость существования, не совпадающая с нашей? А может быть, исследователи не возвращались только потому, что не хотели? Или потому, что путь этот предусматривает лишь одностороннее движение?.. Их исчезновение еще не говорит, что земля Смерти страшна и неприятна.

— Так захотим ли мы помочь им? — спросила она.

— Это сделало бы порядок вещей правильным, даже если мы не найдем себе места в том, новом порядке. Со временем, когда исчезнет уродующее гены излучение, они смогут снова стать людьми, снова вырастят парки и восстановят довоенные города во всей прежней славе.

— Мы поможем, несмотря на «Короля эльфов»?

Он улыбнулся странной, полусформировавшейся улыбкой.

— Не несмотря на «Короля эльфов». Из-за «Короля эльфов».

Она потянула его вниз, на плоский синий камень, в сияющее тепло расцвеченной неоном ночи, и обняла, погрузив в мягкую голубую нежность.

И он обнимал ее тоже.

И пришло утро…

Подготовка к революции началась.