"Том 8" - читать интересную книгу автора (Лесков Николай Семенович)Глава десятаяЯ молчу, дядя мне шепчет: — Остановимся и вперед его мимо себя пропустим. А было это уже как раз на спуске с горы, где летом к Балашевскому мосту ходят, а зимой через лед между барками. Тут исстари место самое глухое. На горе мало было домов, и те заперты, а внизу вправо, на Орлике, дрянные бани да пустая мельница, а сверху сюда обрыв как стена, а с правой сад, где всегда воры прятались. А полицмейстер Цыганок здесь будку построил, и народ стал говорить, что будочник ворам помогает… Думаю, кто это ни подходит — подлёт или нет, — а в самом деле лучше его мимо себя пропустим. Мы с дядей остановились… И что же вы думаете: тот человек, который сзади ишел, тоже, должно быть, стал — шагов его сделалось не слышно. — Не ошиблись ли мы, — говорит дядя, — может быть, никто не шел. — Нет, — отвечаю, — я явственно слышал шаги, и очень близко. Постояли еще — ничего не слышно; но только что дальше пошли — слышим, он опять за нами поспевает… Слышно даже, как спешит и тяжело дышит. Мы убавили шаги и идем тише — и он тише; мы опять прибавим шагу — и он опять шибче подходит и вот-вот в самый наш след врезается. Толковать больше нечего: мы явственно поняли, что это подлёт нас следит, и следит как есть с самой гостиницы; значит, он нас поджидал, и когда я на обходе запутался в снегу между большим собором и малым — он нас и взял на примет. Теперь, значит, не миновать чему-нибудь случиться. Он один не будет. А снег, как назло, еще сильней повалил; идешь, точно будто в горшке с простоквашей мешаешь: бело и мокро — все облипши. А впереди теперь у нас Ока, надо на лед сходить; а на льду пустые барки, и чтобы к нам домой на ту сторону перейти, надо сквозь эти барки тесными проходцами пробираться. А у подлёта, который за нами следит, верно тут-то где-нибудь и его воровские товарищи спрятаны. Им всего способнее на льду между барок грабить — и убить и под воду спустить. Тут их притон, и днем всегда можно видеть их места. Логовища у них налажены с подстилкою из костры и из соломы, в которых они лежат, покуривают и дожидают. И особые женки кабацкие с ними тут тоже привитали. Лихие бабенки. Бывало, выкажут себя, мужчину подманят и заведут, а уж те грабят, а эти опять на карауле караулят. Больше всего нападали на тех, кто из мужского монастыря от всенощной возвращался, потому что наши певчих любили, и был тогда удивительный бас Струков, ужасного обличья: черный, три хохла на голове и нижняя губа как будто откидной передок в фаэтоне отваливалась. Пока он ревет — она все откинута, а потом захлопнется. Если же кто хотел цел от всенощной воротиться, то приглашали с собой провожатыми приказных Рябыкина или Корсунского. Оба силачи были, и их подлёты боялись. Особливо Рябыкина, который был с бельмом и по тому делу находился, когда приказного Соломку в Щекатихинской роще на майском гулянье убили… Я рассказываю все это дяде для того, чтобы ему о себе не думалось, а он перебивает: — Постой, ты меня совсем уморил. Всё у вас убивают: отдохнем по крайней мере перед тем, как на лед сходить. Вот у меня еще есть при себе три медных пятака. Бери-ка их тоже к себе в перчатку. — Пожалуй, давайте — у меня рукавичка с варежкой свободная, три пятака еще могу захватить. И только что хочу у него взять эти пятаки, как вдруг кто-то прямо мимо нас из темноты вырос и говорит: — Что, добрые молодцы, кого ограбили? Я думал: так и есть — подлёт, но узнал по голосу, что это тот мясник, о котором я сказывал. — Это ты, — говорю, — Ефросин Иваныч? Пойдем, брат, с нами вместе заодно. А он второпях проходит, как будто с снегом смешался, и на ходу отвечает: — Нет, братцы, гусь свинье не товарищ: вы себе свой дуван дуваньте*, а Ефросина не трогайте. Ефросин теперь голосов наслышался, и в нем сердце в груди зашедшись… Щелкану — и жив не останешься… — Нельзя, — говорю, — его остановить; видите, он на наш счет в ошибке: он нас за воров почитает. Дядя отвечает: — Да и бог с ним, с его товариществом. От него тоже не знаешь, жив ли останешься. Пойдем лучше, что бог даст, с одною с божьей помощью. Бог не выдаст — свинья не съест. Да теперь, когда он прошел, так стало и смело… Господи помилуй! Никола, мценский заступник, Митрофаний воронежский, Тихон и Иосаф… Брысь! Что это такое? — Что? — Ты не видал? — Что же тут можно видеть? — Вроде как будто кошка под ноги. — Это вам показалось. — Совсем как арбуз покатился. — Может быть, с кого-нибудь шапку сорвало. — Ой! — Что вы? — Я про шапку. — А что такое? — Да ведь ты же сам говоришь: «сорвали»… Верно там, на горе, кого-нибудь тормошат. — Нет, верно просто ветер сорвал. И мы с этими словами стали оба спускаться к баркам на лед. А барки, повторяю вам, тогда ставили просто, без всякого порядка, одна около другой, как остановятся. Нагромождено, бывало, так страшно тесно, что только между ними самые узкие коридорчики, где насилу можно пролезть и все туда да сюда загогулями заворачивать надо. — Ну, тут, — говорю, — дяденька, я от вас скрывать не хочу, — здесь и есть самая опасность. Дядя замер — уж и святым не молится. — Идите, — говорю, — теперь вы, дяденька, вперед. — Зачем же, — шепчет, — вперед. — Впереди безопаснее. — А отчего безопаснее? — Оттого, что если подлёт на вас налетит, то вы сейчас на меня взад подадитесь, а я вас тогда поддержу, а его съезжу. А сзади мне вас не видно: подлёт вам, может, рукою или скользкою мочалкою рот захватит, — а я и не услышу… идти буду. — Нет, ты не иди… А какие же у них есть мочалки? — Скользкие такие. Женки их из-под бань собирают и им приносят рты затыкать, чтобы голосу не было. Вижу, дядя все это разговаривает, потому что впереди идти боится. — Я, — говорит, — впереди идти опасаюсь, потому что он может меня по лбу гирей стукнуть, а ты тогда и заступиться не успеешь. — Ну, а позади вам еще страшнее, потому что он может вас в затылок свайкой свиснуть. — Какой свайкой? — Что же это вы спрашиваете: разве вам неизвестно, что такое свайка? — Нет, я знаю: свайка для игры делается — железная, вострая… — Да, вострая. — С круглой головкой? — Да, фунта в три, в четыре, головка шариком. — У нас в Ельце на это носят кистени; но чтобы свайкой — я это в первый раз слышу. — А у нас в Орле первая самая любимая мода — по голове свайкой. Так череп и треснет. — Однако пойдем лучше рядом под ручки. — Тесно вдвоем между барками. — А как это… свайкой-то, в самом деле!.. Лучше как-нибудь тискаться будем. |
||
|