"Владыки света" - читать интересную книгу автора (Чопра Дипак)

Пролог. Ночь могущества — 7 июня 1967 года

Нага, Нага!

Пастух умолк. Нелепо одинокому голосу пытаться одолеть безмолвие пустыни. Он искоса взглянул на небо. Солнце, уже снова слепящее, угрюмо висело прямо над тем местом, где змеилось, разрывая горизонт, темное облако песчаного вихря. Оставшись один на один с бурей, отбившаяся от стада суягная овца должна была неминуемо погибнуть. Пастух по имени Самир перебросил винтовку через плечо. Остаток своей небольшой отары он уже загнал в кузов грузовика. Овцы топтались там и жалобно блеяли. От их шерсти исходил свежий запах ланолина и навоза.

Самира прошиб холодный пот. Утрата овцы не сулила ничего хорошего. Лагерь был разбит у подножия потухшего вулкана, возвышавшегося над ровной поверхностью пустыни. Возможно, овца в поисках пастбища поднялась по его склону. Самир решил взобраться вслед за ней.

Большая Сирийская пустыня представляет собой вулканическую равнину, настолько иссушенную и негостеприимную, что кажется заклятым врагом человеческой жизни, давшим обет во что бы то ни стало ее уничтожить. Вместе с тем дорога, ведущая из Багдада в Дамаск, более двадцати веков была прославленным торговым путем. Пряности, шелка — все это было знакомо здешним пескам с самых что ни на есть начал писанной истории человечества. Но то было давно. Теперь же в этой злейшей части пустыни царило поразительное спокойствие — здесь попросту не осталось ничего такого, на что можно было бы позариться.

Еще прошлой ночью небо сверкало звездами, напоминавшими рассыпанные по бархату бриллианты. Дул бесшумный предрассветный ветерок, мягкий, как походка пустынного волка. Тишину нарушал лишь слабый, пробивавшийся сквозь треск помех голос дамасского радио, причудливо перемежавшего пиратские трансляции американской поп-музыки с официальной пропагандой и религиозным неистовством. Наступавшее утро несло с собой конец света: Иерусалим переходил к израильтянам.

В полнейшем безмолвии пустыни израильская война казалась чем-то бесконечно далеким. Сюда не доносилось даже эхо ее истерии и разрушений. Старый пастух-бедуин, закутавшийся от холода в свою куфию, мог спать рядом со своим стадом так же невозмутимо, как если бы он был одной из окружающих скал.

Неделю назад, когда Самир с отарой отправился в путь, войны не было. А теперь святыни святынь Иерусалима переходили в чужие руки. В это утро Самиру было чему себя посвятить. По привычке, рожденной страхом и осторожностью, он протер глаза и выключил приемник — ничто не должно отвлекать его от пересчитывания своего стада.

Раз, два… шесть, семь…

Овцы, теснившиеся в грузовике, составляли все богатство Самира в этом мире, и он лелеял его, как только мог. Вообще-то пастушество у бедуинов считалось занятием детей, женщин и стариков, но отец Самира в прошлом году подорвался на мине, а спустя три месяца у него умерла жена — родами. — Нага!

Он не мог удержаться от того, чтобы звать ее, хотя голос его увязал в тишине. Ветер дул теперь с юга, устойчиво, словно ток воздуха из открытой печи. И тут Самир услышал вой.

Пастух замер, прислушиваясь к возможной опасности. Он не сомневался, что бодрствует, но вой вполне мог прийти еще из его сна — так напоминал он голос терпящей муку души. Волк? Собака, которую увели воры? Самир решил вернуться к грузовику. Здравый смысл взял верх. «Сохрани меня Аллах. Нет бога, кроме Аллаха», — пробормотал он про себя слова молитвы.

Самир шел механически, шаг за шагом, все еще обеспокоенный. Он знал о джиннах — сверхъестественных существах, созданных Аллахом одновременно с мужчиной и женщиной и обитавших в непроглядной тьме. Они не были дружественны человеку, эти злобные карикатуры на людей.

Смертным людям не дано видеть джиннов, однако им известно, что нет ничего соблазнительней силы, которой те обладают, и нет ничего порочней, чем согласиться ее принять. Самир надеялся, что его вера послужит ему прочной от них защитой.

Но что может понадобиться джинну от бедного пастуха?

Отвлекшись от этих странных мыслей, роившихся в его голове, Самир свистнул и позвал еще раз, в надежде, что животное ему ответит. От карабканья по каменистому склону по его ногам пошли судороги, легким перестало хватать воздуха. Он уже совсем было собрался повернуть, когда услышал беспокойное блеянье овцы. Она стояла невдалеке от него, выше по склону, перед грудой валунов, а рядом с ней — хвала Аллаху! — лежали ягнята-двойняшки. Один из них был таким белым, каким может быть только новорожденный ягненок, а второй — черным, как шатры предков. Сердце Самира исполнилось благодарности: двойняшки были хорошим предзнаменованием.

Добравшись до овцы, Самир понял, что то, что он принял было за груду валунов, на деле представляло собой скальный гребень, вздымавшийся из коренной породы. В нем оказалась невидимая снизу расселина — достаточно широкая, чтобы туда мог пролезть человек. Вглядевшись во тьму, Самир увидел отблески пламени, плясавшие по ее стенам.

— Эй! — позвал он. — Здесь есть кто-нибудь?

Из пещеры донесся неясный звук. Самир оглянулся в сторону своих овец. Кроме них вокруг не было ни одного живого существа, но это почему-то его не успокоило, Ветер поднимал мелкие, напоминавшие дьяволят, султанчики песка, и Самир сделал защитный знак против шайтана, рыскающего в безлюдных местах. Поистине, печальна была бы участь путника, оставленного умирать в пещере в здешних краях.

— Здесь есть кто-нибудь? — снова позвал он, подойдя ближе.

Затем он увидел нечто удивительное: у его ног лежали два голубиных яйца, а перед глазами была паутина. Сердце Самира едва не выскочило из груди. Значение увиденного было известно всякому правоверному. Когда Пророк бежал из Мекки в священный город Медину, враги пытались выследить и изловить его. Мухаммед нашел прибежище в пещере — не той, в которой за десять лет до того его посетил архангел Гавриил, но ничуть не менее чудесной. Изможденный, он лег на пол, чтобы провести так ночь. Будь на то воля Всевышнего, он не дожил бы до утра. Его враги без устали рыскали по склону горы, но Аллах, желая защитить им избранного, положил при входе в пещеру два голубиных яйца и затянул его паутиной, так что снаружи казалось, что внутри никого нет. Благодаря этому чуду ислам обрел свое будущее.

Дрожа от волнения, Самир шагнул внутрь. Теперь ему был слышен запах дыма, а затем он увидел и отблеск огня. Ход привел в небольшой, не больше Самирова шатра, зал. Посередине зала горел костер, яркие его угли светились оранжевым светом. У костра, спиной к Самиру и входу в пещеру, скрестив ноги сидел юноша с бледно-оливковой кожей. Он был совершенно наг. Длинные темные волосы, ровные и блестящие, спадали ему на плечи.

— Ассалям алейкум, — дрожащим голосом поприветствовал Самир незнакомца.

Юноша не ответил. Он сунул руку в костер, так же невозмутимо, как если бы это была корзина с финиками. Его тонкие пальцы выбрали одну из головешек и вынули ее из костра. Увидев, что незнакомец принялся тереть свои руки горящей головешкой, будто бы очищая себя живым огнем, пастух остолбенел, будучи не в силах даже протянуть руку к своей винтовке.

Перепуганный, Самир сделал шаг назад. Раздался шаркающий звук, незнакомец обернулся и увидел его.

Черные глаза, подобные двум колодцам в безлунную ночь, и такие холодные… «Иди сюда, — кивнул ему незнакомец. — Ты, должно быть, посланец».

Голос его был низким и мелодичным, лицо отличалось той классической красотой, что присуща ликам на левантийских фресках. Когда он поднялся на ноги, пламя костра вспыхнуло с невероятной силой, достигнув в высоту человеческого роста. Прекрасный юноша без колебаний вошел в него и встал посреди огненного столба.

— Сюда, — снова поманил он Самира и, улыбнувшись, протянул руку из огня. — Не бойся. Возьмись за мою руку.

Весь дрожа, бедуин выполнил то, что предложил незнакомец. Он услышал, как юноша произносит те самые боговдохновленные слова, которые он мечтал услышать, слова, которые несли с собой исполнение его желания присоединиться к своей любимой жене. Кадр, могущество Божьей истины, мощным потоком устремился по членам его тела. Благодать слов окутала все его существо: «Милостивый и могущественный посланник пришел к вам, пребывающий в почете у Владыки Трона». Самир твердо знал, что благодаря сладостному покровительству этих слов огонь не сможет причинить ему никакого ущерба.

В тот же самый миг за три тысячи миль от этого места по небу со стороны долины реки Огайо проносились, подобно неистовым арабским скакунам, черные тучи. Небо раскалывали удары грома и вспышки молний, что малыша, впрочем, нисколько не пугало.

Взгляни, Тед, какой он смелый, — улыбаясь, произнесла мать. Она взяла на руки своего годовалого сына, неизвестно как ухитрившегося вскарабкаться на подоконник, чтобы полюбоваться грозой.

Эгей, Майки! — Отец рассеянно кивнул головой. — Да он у нас скалолаз. Сдается мне, этот стул стоит переставить оттуда к печи.

«Значит, в этот раз меня зовут Майклом». Слова отчетливо выстроились в голове мальчика; он оглянулся через плечо матери на дождь. Он помнил, что носил это имя много раз. Знакомы ему были и арабские скакуны, так как один из Майклов ходил с франками в Первый Крестовый поход.

— Га-а! — пробормотал малыш, указывая на небо, где раздался очередной удар грома.

Было странно, что он может думать, но не может говорить. В голове Майкла одна за другой вспыхивали картины. Он видел себя скачущим на ладном, невысоком, но чрезвычайно сильном жеребце, украденном им в Алеппо во время штурма тамошней крепости. Это было в священном 1000 году, и он, вместе со всеми своими братьями-рыцарями, со слезами на глазах преклонил колена у реки Иордан. Однако словно чье-то проклятие омрачило этот миг. Впервые убийство во имя Господа вызвало у него отвращение — он устыдился своих слез и почувствовал слабость. Дети, поджаренные на вертелах у мечети в Алеппо, терзали его душу. Он пытался изгнать из своей памяти крики иноверцев, брошенных в огненные ямы, зная, что остальные рыцари плачут от радости и его чувства им невдомек.

В той жизни он погиб при штурме Иерусалима от Горшка с кипящей смолой, брошенного защитниками древней твердыни. Он был рад уйти. Его страшило лишь то, Что в следующий раз он опять вернется солдатом, — но страх притягателен для души. Вновь и вновь погибал он в бою, пока наконец не отчаялся найти свидетельства тому, Что этот мир представляет собой что-либо кроме кладбища, поля смерти. Он поклялся больше никогда не воевать, и, несмотря на неистовство громыхавших подобно гигантским наковальням стихий, все же ощутил умиротворенность окружавших его местности и семейства. Должно быть, времена изменились.

— Га-а! — вновь произнес малыш.

— Что такое, мой хороший? — спросила мать.

Она немного покачала его; вид у него был такой, будто он собирается заплакать.

Майкл поднял голову и посмотрел в ее большие карие глаза. Удивительно, как сильно он любил ее, эту свою мать. Но другая его часть не признавала ее, не чувствовала ничего, кроме обычного покоя, сопутствующего душе в ее путешествии. Он прекрасно понимал, что не должен думать о себе как о душе. Он был ребенком на ферме в Южном Иллинойсе. Благодаря сделке, заключенной им по поводу своей души, он оказался здесь, у этих добрых людей. Они полюбят его; впереди их ждет выкидыш, неурожаи, депрессия, которая поразит отца в середине восьмидесятых, когда банк за долги лишит его права выкупа заложенного имущества. Люди, которым так часто приходится спотыкаться, никогда не упадут окончательно. Видения Майкла угасли, будущее сделалось туманным. Мать усадила его на стульчик и прошла в гостиную, где перед телевизором стоял отец.

— Дорогой, что там такое? — спросила она. Отец не обернулся.

— Черт бы их побрал, — проворчал он. — Пусть они себе воюют сколько хотят, а я туда не поеду.

Под аккомпанемент громовых раскатов на экране мелькали фигуры израильских коммандос, штурмующих Голландские высоты.

— Но тебя ведь никто и не просит, правда? Иди-ка поешь, пока не остыло.

На экране разорвался снаряд, сея осколки по обезумевшему лагерю палестинских беженцев. Лавина танков вкатилась в Газу, стреляя по какой-то невидимой цели на горизонте. Отец выключил телевизор и пошел на кухню. Отодвинув стул, он присел за стол, куда его жена как раз поставила тарелку. Только он собрался благословить свою пищу, как сверкнула молния и от удара грома в шкафчиках зазвенела посуда. До мальчика донеслось шарканье — отец шел на веранду менять перегоревшие пробки. Мать ободряюще хлопнула его по плечу:

— Не бойся, сейчас перестанет быть темно.

Темно? Смысл сказанного был Майклу непонятен.

Она что, ничего не видит? Судя по всему, да. Вдоль стен комнаты сплошным кругом стояла дюжина сотканных из света фигур. От них исходило слабое светло-голубое мерцание, а тела их, хотя и прозрачные, были не призрачными, а вполне осязаемыми. Майкл знал их всех. Он посмотрел на них по очереди, и глаза каждого ответили таким же Пристальным взглядом. На этот раз его жизнь будет безопасна. Стражи были с ним. Прежде они никогда не спускались вот так, все вместе, но теперь они сопровождали его. Майкл успокоился, лишь слегка побаиваясь, что их увидит мать.

Наконец-то, после того, как его душа перенесла долгое путешествие, он был в безопасности.

Резкие крики заставили вздрогнуть пустынные скалы, спугнув старую овцу с потомством из их уютного убежища. Сломя голову она заскользила вниз по склону, но, увидев, что за криками не последовало ничего пугающего, притормозила и остановилась.

Шло время. Солнце в медно-желтом небе поднялось уже высоко, а Самир все не возвращался.

Вдруг в зеве пещеры произошло какое-то движение. Появился юноша-незнакомец, закутанный в куфию. Теперь на нем были обычные поношенные одежды пастуха-бедуина. Оружия при нем не было, словно он ни в чем таком не нуждался. Мягко сбежав по склону, он остановился рядом с овцой и взял на руки одного из ее ягнят.

— Стой спокойно, — прошептал он. — Будь умницей.

Столь слабый звук не смог вывести окружающее пространство из его дремотного покоя. Потухший вулкан не проснулся; небесный купол не раскололся и не упал на землю. По крайней мере здесь пророчества не сбылись. Старая овца успокоилась и заблеяла, ощутив голод.

— Подожди немного, — сказал юноша и отвернул куфию. Стоя посреди пустыни с черным ягненком на руках, он повернулся лицом к свету, став еще прекрасней; он улыбнулся, словно рисуясь перед вот-вот соберущейся публикой.