"Целительный эффект" - читать интересную книгу автора (Дэвис Дебора)

1

Рейн Джекобс стояла, съежившись, под куском брезента, которым накрыл ее один из полицейских, держа рукой его край над неподвижным тельцем ребенка, распростертым в неестественной позе. Но и под этот трепещущий полог ветер все-таки заносил колючие ледяные крупинки.

Она пожертвовала своим пальто, надеясь согреть мальчика, хотя у самой постукивали зубы, усиливая боль в подбородке. Ныли и колени, которыми она крепко ударилась о холодную мостовую, и все же Рейн, придерживавшая одной рукой сложенный платок на ушибе лица, словно не замечала собственных страданий и все ее внимание было приковано к маленькой жертве происшествия.

На вид мальчику было чуть больше двух лет. Дрожа все телом, может быть, не столько от холода, сколько от страха, она не отрывала глаз от пострадавшего малыша, от его недвижных бровей и ресниц, маленького круглого ротика с приоткрытыми губами, обесцвеченными болевым шоком. Вот уже свежая царапина на его щеке стала набухать кровью. Рейн склонилась ниже и, еле касаясь, бережно избегая малейших повреждений на нежной коже, поглаживала, двигаясь подушечками пальцев ото лба, его волосы, красивые и невесомые, похожие на пряди кукурузных рыльцев, выбившихся из молодого початка. При этом она шептала что-то ласковое и сострадательное, чего ребенок, не подававший признаков сознания, по-видимому, не мог слышать, как и ощущать ее прикосновений. Но все равно ей казалось необходимым что-то делать хотя бы для того, чтобы справиться с нарастающим чувством ужаса перед возможным трагическим исходом.

Другая жертва происшествия, завернутая в одеяло, принесенное из полицейской машины, лежала всего в нескольких шагах от Рейн. Через просветы между суетящимися над пострадавшей фигурами можно было заметить, что при всем своем жалком состоянии эта женщина сохраняла черты неординарной внешности: тонкий абрис красивого лица с просвечивающими синими прожилками на веках закрытых глаз, пламенная шапка коротких кудрявых волос, таких же ярких и блестящих, как и у самой Рейн, но теперь резко контрастировавших с мертвенно-бледной кожей лица.

По этой пугающей бледности Рейн сразу поняла, что все хлопоты людей в униформе здесь будут тщетны — бедняжку надо как можно скорее доставить в больницу. И словно откликаясь на эту мысль, где-то вдалеке действительно завыла сирена санитарной машины.

«Слава богу!» — подумала Рейн и почувствовала, как мучительный страх, сжимавший горло своими ледяными пальцами, немного ослабил хватку, позволил что-то соображать и вспомнить.

«С чего же все это началось? — Рейн перебирала в памяти прошедшие события. — Да, с этой непростительной глупости — выехать в такую погоду!» Почему-то представилось, что пасмурный осенний день с самого начала предвещал беду. Потом и впрямь час от часу становился все более хмурым и неведомо чем грозящим. Моросивший утром дождь перешел в мокрый снег, превращавшийся в корку льда на мостовой, глубоко промерзшей в течение длинной ноябрьской ночи.

К несчастью, Рейн выбросила из головы все эти неприятные предзнаменования, как только побывала в конторе Гавина Рейнолдза и вышла оттуда сильно возбужденной и озабоченной свалившимися на нее неотложными делами (теперь-то ей они казались совершенно пустяковыми). По привычке села за руль, тем более что управление машиной ее действительно всегда успокаивало, вносило порядок в деловые размышления.

Может быть, такая же неосмотрительность побудила отправиться в путь и эту лежащую навзничь молодую женщину, чем-то очень похожую на нее, Рейн? Во всяком случае, обе не подумали, что на льду могут не сработать тормоза, и вот на перекрестке маленький потрепанный «фольксваген» проскочил на красный свет столь неожиданно, что Рейн, отчаянно нажавшая на тормозную педаль, так и не сумела избежать столкновения. За секунду до него она успела различить за стеклом искаженное лицо, показавшееся ей безумным. Затем на голову обрушился тупой отключающий удар.

Странно, что после него Рейн почему-то удержала в памяти, как ее «мустанг» занесло «юзом», и он встал поперек дороги с разбитой фарой и смятым крылом, но зато никак не могла вспомнить, как она из него выбралась и откуда в ее руке оказался аккуратно сложенный белый платок, который она прижимала к ушибленному виску. Впрочем, эти недоумения тут же отошли прочь перед чувствами смятения и жалости, когда она увидела, что синий «фольксваген» разбит и перевернут, а постовые заняты извлечением из него пострадавших.

Заметив, что Рейн двинулась было на помощь, шатаясь на неслушающихся ногах, от столпившихся у «фольксвагена» отделился полицейский офицер и быстрыми шагами приблизился к ней.

— Мисс Джекобс? — произнес он, назвав ее имя, хотя она и не припоминала, чтобы ей пришлось предъявлять свои документы. Взглядом опытного в подобных ситуациях человека он окинул ее, по-видимому, пытаясь найти признаки не обнаруженных ранее повреждений, но не увидел ничего серьезного. Только ее серые глаза все еще оставались полными невыплаканных слез, а красивые губы были плотно сжаты, как бывает у женщин, которые хоть и страдают, но владеют собой.

— О, я вижу у нас уже все о'кей! Вот ваш экземпляр протокола о несчастном случае. Ответственности за него вы нести не будете, но вам следует обязательно известить вашу страховую компанию, — успокаивающе проговорил полицейский и любезно позволил Рейн приблизиться к телам пострадавших, уложенным прямо на мостовой. Здесь он еще раз пристально посмотрел ей в лицо, перевел взгляд на водительницу злосчастного «фольксвагена» и снова на нее. Казалось, он хотел что-то сказать, но сдержался. Тогда Рейн сразу не догадалась, что усталого и ко всему привычного стража порядка поразило удивительное сходство обеих женщин, у которых по какому-то странному совпадению даже прически были почти одинаковы.

Несмотря на все старания полицейских, обученных навыкам оказания первой помощи, с несчастной, очевидно, было все кончено. Щемящий ком подкатил к горлу Рейн, и она сквозь пелену наконец-то сорвавшейся с ресниц соленой влаги с трудом прочитала в протоколе имя той, которая — при большем везении — могла бы сейчас стоять на ее месте, у тела ее самой, застывшего и бездыханного: «Мелани Томпсон, 21 год».

Вероятно, губы Рейн при этом шевелились, а может быть, она произнесла имя вслух, но только офицер нарушил скорбное молчание:

— Это почти все, что можно было узнать из водительского удостоверения, мисс. Кстати, протокол объяснит агенту вашей компании, что вы здесь ни при чем. Девушка выехала на красный свет. Случайно или из-за ее небрежности отказали тормоза — неважно. Нарушены правила и она виновница случившегося. Ущерб возместят…

Рейн слушала и как будто не слышала. Но почему-то кивнула, хотя, будь она и в более уравновешенном состоянии, ей бы претил разговор о мзде за повреждения собственной машины в такой страшный час Ей представилось, что полицейский кощунствует, забывая о, возможно, погибающей или уже погибшей «виновнице». Но она по необъяснимой причине пошла на такое же кощунство, спросив: «Кто известит семью?» и добавив уж совсем «предательски»: «Я чувствую, что должна поговорить с ними сама»…

В ответ последовали казенные доводы полицейского, что, мол, поскольку пострадавшая не живет в здешней округе, ее близких придется еще поискать. И пока он бормотал свои прописи, Рейн непроизвольно перевела взгляд на полицейских, сгрудившихся над другим телом, судя по всему, совсем маленьким — уж очень плотно скрывали его кожаные штаны и высокие ботинки полисменов дорожной службы. «Это ребенок!» — молнией пронеслось в голове Рейн, и она вскрикнула, как от ожога.

— Мальчик еще дышит, мисс, — сказал полицейский… Вот, кажется, и все, что было до этой минуты. Нет, укутывая малыша пальто, еще сохранившим ее тепло, она спросила:

— У него сломана нога, не так ли?

Офицер тяжело вздохнул и отвел глаза в сторону. Слегка выпяченная нижняя губка ребенка — не стертый даже забытьём признак гримасы боли, неестественно вывернутая ступня, обутая в легкую туфельку, не давали повода для оптимизма.

Вой сирены раздавался уже совсем рядом.

— Куда их повезут? — задала вопрос Рейн, не узнавая собственного голоса. — В какой госпиталь?

— Думаю, в хирургический — это недалеко, — ответил офицер. Он, казалось, собрался отойти, чтобы отдать какое-то распоряжение подчиненным, но остановился и снова нахмурился:

— Вам самой необходимо наложить несколько швов. Кстати, не желаете ли вызвать кого-нибудь?

— Кого? — вырвалось у Рейн, у в ее взгляде он увидел растерянность.

Она вдруг подумала, что если б сегодняшний день не задался таким несчастливым, ей, вероятно, было бы сейчас приятно и весело с Гавином. Он еще заранее пригласил ее пообедать. Но она застала его заваленным кучей эскизов по срочному заказу компании Макенна. И вот вместо уик-энда — досадные обязанности, от которых никуда не уйти.

Звонить сейчас ее компаньонше Фелисити тоже более чем глупо: та не сможет оставить без надзора принадлежащий им обеим магазин — хотя бы наступил конец света (уж Рейн-то ее знает). А больше у Рейн не было никаких «близких» — в ее слишком занятой, но зато независимой жизни.

— Нет, — она взглянула на полицейского своими фиалково-серыми глазами, стараясь, чтобы и в них и в ее голосе было как можно больше решительности. — Я в полном порядке.

— Что вы собираетесь делать с автомобилем? — спросил он, помедлив.

— Если он еще способен двигаться, сяду за руль.

Страж порядка, возможно, возразил бы, но тут машина скорой помощи, оглушая сиреной и сверкая проблесками светового сигнала, влетела на перекресток, и офицер кинулся прочь от Рейн к своим коллегам, уже разгонявшим небольшую толпу собравшихся зевак.

Рейн держала беспомощную ручку малыша в своей, но невольно ее внимание отвлекало происходящее вокруг. Быстрота, с которой люди в белых халатах засуетились около Мелани Томпсон, красноречивые взгляды, которыми они обменивались, — все говорило о том, что бедняжка в критическом состоянии, и Рейн пробирала дрожь от этих недомолвок и скорбной суеты.

Один из этих людей, подошедший к ребенку, сразу определил перелом и позвал еще двоих, явившихся с носилками. Глядя, как осторожно они укладывают мальчика на это невиданное ею прежде складное приспособление с выдвижными колесами, Рейн, в которой все больше просыпалась надежда, мысленно молилась за спасение жизни бедного малыша.

Следуя рядом с носилками, она не сводила глаз со спокойного детского личика, как вдруг светлые ресницы, дрогнув, ожили, часто заморгали, а потом открылись голубые, словно ирисы, глаза со зрачками, расширенными страхом и смятением. Округлый подбородочек мелко задрожал, и ребенок стал всхлипывать. Потом Рейн, склонившаяся над ним, услышала громкое «Ма-ма…» Маленькие пальчики отчаянно вцепились в ее красновато-золотистые кудри. Не было сомнений: он принимает ее волосы за материнские.

— Тсс-с, малыш, — она погладила его шелковистые брови, и слезы подступили к горлу. — Я здесь, малютка.

Ребенок всхлипнул еще раз, потом его пальцы ослабли и тяжелые ресницы опустились…

Она уже сидела в своем «мустанге», прислушиваясь к загрохотавшему двигателю и глядя вслед уходящей санитарной машине, когда полицейский офицер снова подошел и попросил задержаться. Он задал Рейн еще несколько вопросов, внимательно выслушивая ответы и пристально всматриваясь R ее лицо. Она поняла, что он не уверен, сможет ли она управлять машиной. Наконец офицер немного успокоился, сказав: «Хорошо, мисс Джекобс, но не спешите». Он отошел, но сомнения, видимо, еще не покинули его. Быстро вернулся и добавил: «Я последую за вами до госпиталя. У вас в любой момент может возникнуть небольшое головокружение, тошнота. В этом случае надо, чтобы вы немедленно подъехали к тротуару и остановили автомобиль».

Но она добралась до госпиталя без неприятностей, на прощание машинально помахала рукой офицеру, который взял под козырек, и почувствовала спокойную уверенность в себе. Однако, проведя в комнате отдыха более часа, Рейн мало-помалу утрачивала свое призрачное спокойствие. Больничный запах, проникший и в эту комнату, все сильнее ее раздражал, вызывал в воображении неприятные ассоциации из прошлого. И она вдруг заплакала, излив в слезах все свое горе и страх перед тем, что ее, возможно, оставят в больнице.

Обычно она избегала подобных мест как чего-то злосчастного, именуемого не иначе, как «домами мучений». Но сейчас ей было необходимо справиться с этой неприязнью, и мысли о трагедии, происшедшей с незнакомой девушкой и ребенком, действительно удерживали Рейн на месте. Оба они находились на волоске от смерти. Мелани Томпсон, как сказал врач, была в коматозном состоянии, а маленького мальчика отвезли сразу по прибытии в отделение для срочных операций. Никто, кроме нее, не поинтересовался их судьбой, и Рейн решила, что не может оставить их без своего попечения.

В томительном ожидании и полном неведении она рассеянно скользила взглядом по комнате, по страницам какого-то оставленного здесь старого журнала, так проходили бесконечные часы. Медсестра пришла сделать ей свежий компресс, пыталась убедить, что и для маленького пореза он необходим, но Рейн отказалась. Смятение и неопределенность приводили ее в состояние насильно спеленутого человека. Она даже иногда покачивала головой, как бы стряхивая это состояние, отчего тупая боль в виске возобновлялась. Возможно, повреждение было серьезнее, чем она считала раньше. Рейн чувствовала, что в этой обстановке рассудок может выйти из-под контроля, и тогда она придет в ярость, которая свойственна многим рыжим, хотя у нее лично это случалось редко. Казалось, ожидание превращало все ее существо в сжатую пружину.

Она подумала, что надо бы все же позвать Фелисити или Гавина, но не решилась. Около десяти часов Фелисити благополучно закрывала магазин «Рейн Бо Шоп» на ночь, и после этого никто не знал, где она находилась. Квартира, которую они снимали вместе, так и не стала для нее настоящим местом жительства. Хотя Фелисити все еще платила за это жилье половину суммы, она фактически переехала к Брайану Китону. Тот, будучи музыкантом по профессии и непризнанным поэтом по склонности, обзавелся вдруг магазином стереоаппаратуры, который был как раз неподалеку от их магазина товаров для женщин, и с тех пор, как он там обосновался, их связь с Фелисити окрепла. Во всяком случае, она была глубоко им увлечена, до смешного ревнуя его ко всем и вся. Вот и сейчас она, вероятно, прячась где-нибудь за кулисами, слушает стихи Брайана, которые нравятся публике, несмотря на то, что декламирует он довольно хриплым и каким-то гортанным голосом. Она всегда с ним рядом и бдительно охраняет дружка от этих настырных девиц из молодежных тусовок, следующих за рок-группами из одного ночного клуба в другой. Нет, дозвониться сейчас до Фелисити было делом совершенно нереальным, и поэтому Рейн успокоилась на этот счет.

О звонке к Гавину и думать, наверное, не стоило. И вовсе не из-за обиды по поводу отмененного обеда. Здесь были другие причины, и Рейн, хоть и не однозначно, смогла бы их объяснить. В свои 29 лет Гавин, как все считали, был на пути к блестящей карьере в области рекламы и не достиг успеха из-за личных обстоятельств. Рейн увлеклась Гавином, хотя и понимала, что он более всего занят собой. Сегодня она не сомневалась, что он приехал бы, если б она позвала, даже в такую ночь. Но отмененный ради срочного и выгодного заказа званый обед ее все же сильно расстроил. Она поняла, как хрупка была бы жизнь с этим человеком для нее, которая не искала, на чье плечо можно упереться, и не хотела, чтобы кто-либо пользовался ее слабостью и уязвимостью. Нет, Гавину, пожалуй, тут делать нечего.

Бродя по коридорам близ комнаты отдыха, она случайно нашла женский туалет. Там, стоя у зеркала, она как-то удивилась, что видит в отражении будто другую молодую женщину, стройную, в шерстяном пальто, надетом поверх белого свитера. У самого ворота она увидела запекшуюся на подбородке кровь. Потерев это место влажным бумажным полотенцем, Рейн вынула из кожаной сумочки щетку и тщательно расчесала спутанные пряди волос. Их красно-золотистый шлем красиво обрамлял лицо, но подчеркивал бледность кожи. Рассматривая отражавшуюся женщину, Рейн отметила, что в глазах у тог запечатлелось страдание, теперь они были, как серые ирисы с аметистовым оттенком. Какое-то время она не могла поверить, что даже выражение этого лица — ее собственное.

«Держись, Рейн» — сказала она себе и в порыве гордого упрямства вдруг резко сунула голову под кран. Холодная вода омыла щеки и глаза, и от этого боль в голове утихла, раздражение прошло. Она взяла свежее бумажное полотенце и вытерлась. Потом немного дрожащей Рукой вновь нанесла помаду и краску. Взглянув на изящные золотые часики, отметила про себя, что прошло всего 10 минут.

Бесцельно расхаживая по госпиталю, Рейн остановилась, чтобы попить из фонтанчика, оборудованного в приемном покое, и, чувствуя, как желудок наполняется водой, вспомнила, что с утра ничего не ела. Регистраторша, увидев Рейн, подала ей знак, чтобы она подошла к ее столу.

— Есть новости? — оживилась Рейн.

— Да. Но нехорошие…

О последнем свидетельствовали и напряженное выражение лица, и приглушенный голос. Добрые глаза регистраторши как бы искали чего-то, затем старая женщина спокойно распрямила плечи

— Мне очень жаль говорить вам это, но, как я понимаю ситуацию, вам не приходится винить себя…

Пауза, наступившая после этих слов, помогла Рейн обрести некоторое спокойствие. Регистраторша, как бы собравшись с духом, продолжила:

— Мелани Томпсон умерла несколько минут назад.

Рейн крепко сжала в руках свою сумку, ведь ей надо было за что-то держаться.

— Мучений не было, — тихо добавила женщина. — Она так и не пришла в сознание. Это был легкий конец.

Седая голова склонилась над бумагами, разложенными на столе, и Рейн поняла, что ей дают возможность сдержать подступающие слезы. Она с трудом справилась с этим, но вместо рыданий к ней пришел безотчетный гнев.

— А ребенок? — спросила она, задыхаясь.

— В реанимации, пока держится.

— Если я посторонняя, то значит, мне и нельзя много сообщить, так что ли? Где же справедливость! Ведь, кажется, прошла уйма времени. Семью наверняка известили. Почему же никто не приехал?

— Семьи нет, — ответила регистраторша, невольно нарушив профессиональное правило: не говорить ничего лишнего.

Серые глаза Рейн в ужасе расширились. «Нет!» Она отказывалась верить этому открытию.

— Нет?! Но ведь должен же кто-то быть!

— Жаль, но нет никого, — регистраторша беспомощно вздохнула. — Нам звонили из полиции. Они узнали, что мисс Томпсон выросла в детском доме, она сирота.

«Сирота». Это слово обожгло Рейн. Оно сообщило ей о несчастной Мелани Томпсон больше, чем можно было вынести. Но Рейн постаралась переключиться с этой мысли, ухватившись за новую:

— А что известно полиции об отце ребенка?

— Они не знают. Томпсон не была замужем, и мальчик носит ее фамилию. Он Стивен Томпсон. И больше, к сожалению, ничего выяснить не удалось. Бедняжка Мелани так и не пришла в сознание…

«Стивен». Слава богу. Рейн теперь знает хоть имя этого малыша. Как же горька ирония судьбы: сын одинокой сироты сам обречен остаться сиротой. Хотя Рейн сказали, что ее вины здесь нет, она сознавала в глубине души, что это не совсем так. Ей всегда казалось, что ее преследует какая-то зловещая сила, которую люди называют роком, и все ее будущее непредсказуемо, оно как бы скрыто во мраке, а когда оно наступает, то чаще всего о нем приходится сожалеть.

— Что будет с ним? — Ее голос прозвучал резко даже для собственных ушей.

— Власти уже уведомлены.

— Боже!

— Он очень мал, мисс Джекобс. Очевидно, ему найдут приемных родителей. Думаю, со временем он и не вспомнит свою прежнюю жизнь…

Вот так, подумала Рейн, девушка с волосами цвета пламени постепенно исчезнет из памяти мальчика. Этот образ вытеснит из его сознания какая-нибудь супружеская пара, которая проявит заботу и затратит немало усилий, чтобы он поскорее забыл свою мать. Стив будет обожаемым ребенком, его усыновление произойдет быстро, насколько позволяют соответствующие законы… Словом, воображение Рейн рисовало благополучную, успокаивающую картину. Однако, как ни странно, успокоиться не удавалось. Умерла молодая женщина, его мать, продолжала думать Рейн, и в жизни этого крошки, который еще не способен задумываться о будущем, это настоящее, безутешное горе. Сейчас он был ранен и одинок. Рейн представляла себе, что такое быть маленьким и покинутым, и испытывала острую душевную боль и горячее сочувствие. Ее сердце открылось двухлетнему младенцу, который, вероятнее всего, не мог бы так быстро привыкнуть к ней или кому-либо другому. Она знала, какими трудными будут наступающие для него дни, и решила для себя, что не покинет его.

Согласись со спокойным предложением регистраторши уйти домой, Рейн не захотела, чтобы ей вызвали такси. Пару миль за рулем она проедет за несколько минут и будет дома, в своей спальне, будто этого адского дня никогда и не было Правда, в голове все еще шумит, и шрам на подбородке, как видно, останется. Но ведь это ничто по сравнению с тем, что ребенок потерял мать, а молодая девушка — жизнь.

Рейн удивилась, что у нее откуда-то еще взялись силы передвигаться. Уличный воздух оказался холоднее прежнего, и ветер осыпал лицо мелкими кристалликами льда. Она машинально подняла воротник к своим ярким завиткам волос, сунула руки в карманы, вглядываясь в ночь еще не привыкшими к темноте глазами. Дальше фонари лишь частично освещали автостоянку, а она, как назло, не запомнила место, где поставила «мустанг». Вдобавок она никак не могла нащупать в сумочке ключи от машины. И поэтому ею снова овладел приступ отчаяния, хотелось зарыдать, закричать. Вот уж точно — она, вероятно, рассыплется на куски, едва переступив порог своего дома, если вообще доберется домой: столько испытаний за один день никто не в состоянии вынести.

Щелкнув в досаде замком сумочки, она не понятно почему быстро отошла от края тротуара, оказавшись на проезжей части мостовой.

И тут же мощный звук клаксона оглушил, а свет фар ослепил ее. Она замерла на дороге, ни на что не реагируя. Раздался резкий скрип шин, и темно-синий «порш» остановился в нескольких футах от нее.

Дверца кабины водителя открылась и захлопнулась. К ней шел мужчина, его фигура освещалась светом фар. На нем были выцветшие джинсы и кожаная куртка. Длинные светлые волосы казались взъерошенными. Выражение лица было напряженно неприятным. Рейн понимала, поступила безрассудно, крайне неуклюже, но слова, которые она хотела сказать в оправдание, застряли в горле. Она вся дрожала.

Мужчина приблизился, и она увидела, что кожа его покрыта загаром, что у него крепкие скулы, а в уголках рта и глаз нет и тени улыбки или хотя бы любезности. Он показался ей циничным и агрессивным.

— С вами все в порядке? — Его голос был низким и раздраженным, а интонация как бы говорила, что он предпочел бы лучше использовать время, чем беседовать с ней.

— В порядке, но, конечно, не благодаря вам.

Она, разумеется, должна была извиниться перед ним, но то, как он к ней подошел, исключило это. Поэтому и она смотрела на него сейчас враждебно, желая, чтобы он повернулся и ушел к своей машине.

Но он не собирался уходить, глаза его сверкали гневом, и от этого Рейн почувствовала, будто вся ее кожа горит. Он, должно быть, хотел увидеть в ее выражении лица хоть проблеск вины, но не увидел и разъярился еще больше:

— Разве мама не научила вас, куда надо смотреть, переходя дорогу?

— У меня, к сожалению, нет мамы. А вблизи стоянок существуют пределы скорости, — сухо отпарировала она. — Или вы не заметили дорожного знака?

— При чем тут скорость!

— Притом, что это ваша небрежность, а не моя.

— Послушайте, не надо мне читать лекцию!

Рейн чувствовала, что с нею сейчас будет истерика, и она не сможет достойно отвечать на его выпады. Общение с этим заносчивым и грубым мужчиной было выше ее сил. Ничего себе — прекрасный конец кошмарного дня! Она сильнее сжала сумку, не желая показывать ему, что ее руки трясутся. Воздух был очень холодный, и пар их дыхания смешивался. Это ей почему-то показалось отвратительным. Она машинально сделала шаг назад. Он угрожающе последовал за ней.

— Леди, вы так легко не отделаетесь!

Со злостью, которая обычно делала ее еще очаровательнее, Рейн нанесла контрудар:

— Почему же? Ведь это было глупейшее происшествие, свидетелем которого я когда-либо была!

— Свидетелем!? Вы были участницей! А мое участие в этом не глупее, чем то, как вы вылетели со стоянки, будто перескочили через диван!

Да, это был явно не джентльмен. Иначе он не стал бы придираться к ней, когда у нее и так ныло все тело, словно ее искупали в проруби.

А его чувственный рот продолжал кривиться в типичной усмешке:

— Вы что же, всегда ходите среди машин с опущенной головой!? Этакие волосы у вас — уж не они ли помешали вам видеть, куда вы идете?

Рейн непроизвольно запустила руку в свои золотисто-рыжие кудри в ответ на его язвительное замечание и снова перешла в атаку:

— Я полагала, что пешеход может сам выбирать дорогу, а водитель обязан уступать ее. Или такая машина, как ваша, имеет особые привилегии? — Она выразительно кивнула головой в сторону покинутого «порша». Но тут боль пронзила ее так внезапно, так коварно, что она болезненно сморщилась, и он это заметил. Ее затрудненное дыхание тоже встревожило его, и прежде чем она подняла руку к голове, он уже старался помочь ей. Рейн лишь секунду колебалась, искать ли его поддержки или сопротивляться, но предательское головокружение сделало выбор за нее. Рейн легонько оперлась головой на его твердое плечо и ясно почувствовала, как стальные руки обхвати ли ее покачнувшееся тело. Головокружение усиливал запах его кожи и мужского крема после бритья, но поверхность кожаной куртки приятно холодила лицо. Опомнившись, она резко отпрянула, хотя и не стоило сейчас делать никаких резких движений.

— Извините, — это ее слово прозвучало довольно жестко.

— Не надо извинения, — ответил он. На ее лице, несмотря на холод, появились капельки пота, и при виде этого его глаза сузились. Он осторожно развернул ее к свету, его руки заскользили по плечам и голове Рейн. Она почувствовала, как прядь волос соскользнула с виска и услышала, как он понимающе хмыкнул:

— Вы не сказали мне, что ранены. — В его серьезном тоне звучало очевидное раздражение заставившее ее жестко ответить:

— Не беспокойтесь, это не вы сделали.

— Я вижу. Почему вы ничего не сделали с этим порезом? Здесь нужен хотя бы пластырь

— Это ничего.

Расстроенная Рейн попыталась выскользнуть из его рук:

— Оставьте меня.

— Успокойтесь. — Он держал ее неподвижно и продолжал говорить о порезе.

— Нет, тут, пожалуй, надо наложить шов.

— Нет. — Рейн плотно сжала рот, всем своим видом не принимая его властную манеру держать ее. Она ведь не ребенок. Да и какое ему до нее дело.

— Один шов, — добавил он сухо. — Порез быстрее пройдет и не будет шрама. Впрочем, шрам — это не худшее, что может появиться от удара по голове. Вы, возможно, ушиблись сильнее, чем думаете. Весьма вероятно, у вас сотрясение.

— Я переживу. — В тот момент, когда она сказала эти слова, она хотела лишь одного — уйти поскорее. Подальше от больницы, от этого человека. Иначе она здесь же, при нем рассыплется на части. Она выразительно посмотрела на коричневого цвета жилистую руку, державшую ее подбородок, и он отпустил ее, но в последний момент схватил за запястье.

— Послушайте! — Рейн изо всех сил старалась сохранять самообладание. — Спасибо вам за заботу, но отпустите же меня, пожалуйста. Я не упаду в обморок.

— А вы уверены? — спросил он быстро, с легкой иронией. Его пальцы крепко сжали ее руку, на несколько секунд, не более. Она догадалась, что он щупал пульс. Затем он поднял обе руки жестом, говорившем о том, что он ее отпускает.

Рейн взглянула на него своими серыми базами, как ей казалось, достаточно красноречиво, чтобы надеяться на его уход, однако он не двинулся. Более того, он продолжал разглядывать ее, причем его синие глаза смотрели слишком пристально, слишком откровенно, и от этой бесцеремонности она чувствовала себя неудобно. Оценивающий взгляд задержался у основания ее груди и, хотя на Рейн была плотная одежда, не позволяющая увидеть ничего «лишнего», Рейн все е почувствовала, что щеки ее горят. Нет, с нее достаточно. Роясь в сумке в поисках проклятых ключей, она заметила, как он ухмыльнулся.

— Вы ведь не собираетесь вести машину?

— Собираюсь, — сказала она. Без лишних слов взяла сумку под мышку и пошла в направлении стоянки. И сразу же услышала за собой тяжелые мужские шаги, резко контрастирующие с легким стуком ее высоких каблуков. Неожиданно она слегка поскользнулась, и он оказался тут как тут, подхватив ее под локоть. Она посмотрела по сторонам:

— Я не прошу вас провожать меня до машины. Он пропустил это мимо ушей и буркнул:

— Вы сейчас не в состоянии управлять.

— Послушайте. — Рейн резко остановилась у стоящих в ряд машин и посмотрела на него, ее подбородок был вызывающе поднят. — Я ценю то, что вы меня не переехали, хотя у вас для этого были все возможности. Но у вас своя жизнь, а у меня своя. Понимаете? Теперь, если не считать головной боли, которой вы не поможете, я в порядке.

— Леди, это не так, — возразил он.

Рейн плотно сжала рот. Она твердо смотрели на него, хоть и не стремилась делать это специально:

— Надеюсь, мне самой лучше судить об этом?

— В другой раз я бы с вами согласился, — презрительно усмехнулся он, — но в данный момент вы далеки от здравого смысла.

Рейн взглянула в лицо, состоящее, как казалось в полумраке, из темных впадин и углов, среди которых глаза выглядели враждебными злыми огоньками. Она никогда не видела подобных глаз, и не была предметом такой откровенной неприязни. Вместе с тем она не понимала этого наэлектризованного внимания к себе. А он продолжал свои доводы:

— Я врач. Для вас это значит что-нибудь?

— Должно ли значить? — Рейн, нисколько не поверила ему. Да он и не был похож на доктора. Такой сексуальный, довольно щеголеватый, хотя и небрежно одетый. Но главное, слишком агрессивный для такой гуманной профессии. Она заметила, как у него, заподозренного во лжи, искривились черты лица, но он не позволил себе вспылить:

— У некоторых людей такое заявление сразу вызывает доверие, не так ли?

— Я больше доверяю своим инстинктам.

— О, — насмешливо протянул он. Наконец-то Рейн разглядела свой «мустанг», стоявший в отдалении, и поспешила к нему Его широкие шаги легко вписались в ритм ее шагов. Она шла, намеренно загораживаясь от него поднятым воротником пальто, и ему следовало понять, что делает она это отнюдь не только из-за ледяного ветра.

— Послушайте меня! — произнес он внезапно. — Я немного вас осмотрел… там. И говорю вам, что вы не можете вести машину сейчас. Ваш пульс и дыхание нерегулярны… Вы почти упали в обморок у меня на руках. — Его улыбка, обнажившая ослепительно белые зубы, сейчас больше всего походила на вымученную гримасу.

Видя, что его слушают «вполуха», он напрягся, явно с трудом сдерживая свой темперамент, но продолжал довольно ровным голосом:

— Вы сошли с обочины дороги, взглянув в мою сторону, ведь так? Это только убеждает меня в моей правоте: взглянули, но ничего опасного не увидел и. Вы плохо ориентируетесь, а это, очевидно, следствие удара по голове — у вас небольшое сотрясение мозга.

— Хорошо. Допустим, я верю вам. И тем не менее сейчас я еду домой.

— Я поеду с вами.

— Не думаю, что это необходимо.

Он снова взял ее за локоть, только в это раз не так жестко, и остановил. Она не смогла уклониться от его взгляда в упор, как будто бы сжигавшего ее.

— Ну, что вам стоит послушаться меня! Сейчас, сев за руль, рискуете потерять сознание, а кто-то, встретившийся вам на дороге может погибнуть из-за вашего упорства.

Боль развернулась в груди, как змея, но Рейн не сдавалась.

— Хорошо, можете сопровождать меня десять минут и больше вы мне не понадобитесь.

Она сознавала, что это бесполезное замечание, всего лишь реакция на поведение человека, который не знал событий и последствий прожитого ею кошмарного дня. По его лицу было видно, что она достаточно много сделала, чтобы ухудшить впечатление о себе. Эмоции на его лице быстро сменяли друг друга: отвращение презрение… гнев… глубокий гнев. Таковы были крайние реакции на ее едкие отповеди. Но ой все же держал себя в руках.

— Вы думаете, я говорю так для сотрясения воздуха? Я еще толком не знаю, какой ваше самочувствие. Если бы вы были умнее, леди, вы бы пошли в госпиталь, где вам сейчас же наложили бы шов на порез. Потом умная леди поехала бы домой на такси. Поймите, подвергать себя лично опасности — это уже в достаточной степени грех, но вести автомобиль, когда вы недостаточно бдительны, это порочно Вы поставите каждого водителя на дороге в потенциально опасное положение.

Рейн стояла окоченевшая, ей уже было все равно, и он, очевидно, принял ее молчание за вызов.

— Черт побери! — выпалил он, не обратив внимания на ее дрожь. — Я только что провел 5 часов в хирургической палате с двухлетним ребенком, который сломал ногу в дорожном происшествии. Он истек кровью из-за порванных вен и артерий. Кость отделена около вертлюжной впадины. Это значит, крошке придется провести четыре недели или больше на вытяжении и только потом удастся наложить шину. Но даже тогда я не могу гарантировать, что все пойдет нормально. И это еще не самое худшее…

Он говорил и не видел, что ее охватила паника. Он смотрел куда-то в сторону, продолжая чеканить страшные слова:

— Его мать погибла… Поэтому не говорите сейчас, что у вас все хорошо, леди. Пока хорошо. Я отвезу вас домой или поймаю вам машину. Но я не позволю вам сесть за руль.

От его жесткости она перестала дышать. На его мужественном лице была скорбь. И все же, если он принял ее за бесчувственную женщину, которую иначе не проймешь, нежели дан ей хорошую взбучку, то разве не сама она в этом виновата? Эта мысль причинила ей боль… Она отстранилась от него с отчаянием, не в силах выносить его осуждение. Рейн хотела правды о ребенке, она получила ее всю до конца и без прикрас. И у нее нет теперь уверенности, что она сможет выдержать это. Значит, у мальчика не только отняли маму — сделали калекой, и не известно еще, в какой мере подорвали его здоровье. Ей ли не знать, что ребенок с такими недостатками будет жить ущербной жизнью, несравнимой с жизнью благополучных детей. Они вспоминала знакомого ей мальчика из дома государственного попечения, чьи костыли и беспомощность отпугивали даже очень сердобольных людей приходивших в этот дом. Его каждый раз никто не решался брать в приемные сыновья, а выбирали в основном только здоровых детей. Наконец, возрастной барьер перекрыл ему все надежды на обретение семейного очага.

Неужели и Стивена ждет такое же одинокое будущее? Этого, истинно красивого малыша, обещающего стать пышным блондином с огромными голубыми глазами! Рейн застонала при одной лишь мысли об этом. Не находя выхода нахлынувшим чувствам, она стала яростно искать свою машину, которая была под рукой только минуту назад. Но этот «доктор» еще путался под ногами:

— Вам действительно все равно, не так ли?

— Нет! — Она потеряла контроль над собой.

Один раз она ткнулась к чужому автомобилю, пытаясь открыть дверцу, потом повернулась, стараясь отыскать свой. Ее серые глаза излучали боль и злость.

— Да! Да!! Да!!! Мне не все равно! — Она вылетела из ряда припаркованных машин, едва осознавая, что бежит, сжав кулаки, готовая драться, но вдруг почувствовала, как ее пальцы погрузились в складки кожаной куртки. Тут она несколько раз ударила доктора, прежде чем он схватил ее руку в воздухе и сильно сжал ее. Она еще неистово боролась, изгибаясь всем телом и вырываясь из его стальных объятий.

— Перестаньте! — сказал он властно. Его дыхание она ощутила прямо около своего уха. Рейн бросила сумку, чтобы освободить другую руку, но он поймал и ее.

Тем не менее она продолжала бороться, а у него не осталось другого выбора, как прижать ее к машине, навалившись на ее тело всей своей тяжестью. Рейн казалось, что она чувствует каждый его мускул, этого ненавистного мужлана, который прижимал ее к машине. От его натиска ручка дверцы вдавилась ей в ногу. Ее лицо было прижато к складке кожаной куртки на его плече. Его же подбородок упирался основанием в ее темя.

Она не знала, сколько они стояли в этом положении. Истерика прекратилась. На нее неприятно действовал холод металла, прилегающего к спине. Но тепло и тяжесть его тела уравновешивали этот дискомфорт. Постепенно ее судорожное дыхание пришло в норму. Он ослабил объятья, но смотрел на нее мрачно.

— Не глядите на меня так, — произнесла Рейн нетвердым голосом. — Я, кажется, не перестала соображать.

Он, казалось, был не против воспринять эту фразу как признак здравого размышления. Его глаза теперь смотрели сочувственно, но только не на нее, а на лобовое стекло ее «мустанга».

Рейн повернула голову, следуя за его взглядом, и то, что она увидела, ее удивило. Ни полицейский офицер, ни она сама не придали значения тому, что лобовое стекло в машине было основательно разбито и сложные паутинообразные трещины показывали место, где она ударилась подбородком. Это было так очевидно, что и порез, и ссадина на виске не нуждались в иных обоснованиях относительно своего происхождения.

— Я не знаю, почему я не заметила этого раньше, — пробормотала она, беззлобно взглянув На доктора.

— Вероятно потому, что вы были оглушены. — Его голос был мрачен. — Сдается мне, что этот порез — наименьшая из ваших бед. — Его синие глаза притягивали ее с магнетической силой. — Я сожалею, если сильно придавил вас, но и вы, согласитесь, были хороши.

— Что ж, и я сожалею, — призналась она, почувствовав сухость в горле.

— И все-таки, расскажите мне, как все случилось?

— Думаю, вы для себя уже составили версию, — сказала она, не будучи в состоянии скрыть свое негодование по этому поводу. — Я была невольным участником происшествия. Но вы презираете меня за то, что все вышло так несправедливо: я отделываюсь легким порезом, а они оба…

— Я этого не говорю.

Его спокойному тону она не доверяла и про должала настаивать на своем:

— Вы, должно быть, так думаете. Я знаю, что это так.

Он отошел. Рейн смотрела, как он поднимает с мостовой ее сумку там, где она уронила ее, и ненавидела себя за то, что сразу же соскучилась по его горячему телу, которым он несколько минут назад припечатал ее к холодной машине. Доктор открыл примерзшую дверцу не без некоторого усилия. Рейн машинально забралась внутрь, удивившись, что он отдал ей ее ключи. Затем он открыл противоположную дверцу и преспокойно взгромоздился на пассажирское сиденье.

— Что вы делаете? — спросила Рейн, увидев в таком поведении некоторую бесцеремонность.

— Сижу. — Он провел рукой по своим волосам, взъерошив их, криво усмехнулся. — Я думаю, нам надо поговорить именно в этом убежище. Не знаю, почему вы позволили мне кричать на вас, но теперь не удивлюсь, если вы пошлете меня к черту.

Его глаза были злыми, но все же она видела, что он может сдерживать свою неприязнь к ней. Все ее существо протестовало:

— Не о чем тут говорить. И рассказывать мне нечего. Все случилось в считанные секунды. Автомобиль Мелани Томпсон заскользил по льду на перекрестке. Я не остановилась вовремя…

— Не остановились вовремя или не смогли остановиться? — спросил он.

— Какое это имеет значение? — слабо возразила она, недоумевая, сможет ли она даже себе самой объяснить разницу. Если бы Рейн не была так поглощена мыслями о делах в своем магазине, если бы машинально не отпустила тормоза, когда свет стал зеленым, а сперва осмотрелась, произошел бы тогда этот инцидент? Да, действительно, ее непредусмотрительность сыграла здесь плохую шутку.

— Никакого. С формальной точки зрения. Но не для вашей совести. Я видел, как происходят подобные вещи, — сказал он, и Рейн подумала, какие же переживания придали его голосу трагические нотки, которые она слышала отчетливо. То, Что он был врачом и только что оперировал несчастного ребенка, несомненно, давало ему права так говорить с ней.

Она кивнула, затем откинулась на сиденье, Устало наблюдая, как ходили его желваки. У него был почти совершенный профиль. Это она отметила про себя, когда он смотрел через замерзшее ветровое стекло, думая о своем. Его присутствие как бы уменьшило салон «мустанга» до интимных пропорций, и она подумала, что же заставило его оказаться в эту ночь в одной компании с нею. Она сосредоточила внимание на своем бедре, на выпрямленной ноге, прикрытых юбкой из хлопчатобумажной ткани, потому что поняла всю опасность близости его руки, которая в любой момент может коснуться ее. Представив себе это в ощущении, она вздрогнула.

— Вы не сказали мне, как вас зовут, — неожиданно спросила Рейн, подняв руку, чтобы убрать за ухо выбившуюся прядь волос. Но, произнося это, она заметно смутилась. — Да ведь и я тоже не представилась: Рейн… Лорейн Джекобс.

— Меня зовут Кайл Бенедикт. — Повернув голову, он насмешливо улыбнулся, и ничего другого нельзя было прочесть в его синих глазах. — Кто-нибудь говорил вам, Рейн, что вина — это расточительное чувство?

— Думаю, это не совсем точно.

— Согласен. Я чувствую сейчас свою долю вины по очевидным причинам. — Его взгляд оставался твердым. — Вряд ли вы нуждались в моей грубости, особенно сегодня. Извините, хотя я сомневаюсь, что извинения много значат для вас в данных обстоятельствах. Сегодня я вышел из операционной с тяжелой моральной травмой, чего при нашей профессии мы обязаны избегать. А вы стали козлом отпущения.

— Понимаю, — тихо сказала она, и голос ее странно дрогнул.

— Очевидно, я не заслуживаю понимания, но приму это к сведению.

Он приподнялся, засовывая руку в карман, чтобы вынуть платок. Рейн и не заметила бы наверное своих слез, если бы он молча не прижал сложенную мягкую ткань к ее руке. Эта дань вежливости, проявленной с его стороны, превратила маленький ручеек несчастья в настоящее рыдание. Она смущенно отвернулась и, чувствуя взгляд проницательных глаз, следивших за каждым ее движением, вытерла лицо.

— Вас беспокоит голова.

Это его предположение глупо было бы отрицать, да и усилие сдержать слезы не прошло для неё даром — боли только усилились.

— Доктор Бенедикт, — начала она.

— Кайл, — поправил он, хмурясь. — Почему вы не признаетесь, что у вас болит, и не хотите, чтобы о вас позаботились?

— Потому, что я хочу лишь одного — поехать домой.

Доктор зажег в салоне свет и наклонился к ней:

— Дайте-ка мне еще раз вас осмотреть.

Он слегка погладил ее голову, при этом лицо его было так близко, что она почувствовала тепло его дыхания. Впервые она разглядела, что он устало выглядел, что глаза были воспалены и имели напряженное выражение.

— Доктор, — снова начала Рейн.

— Кайл.

— Кайл, — уступила она, — у вас такой же усталый вид, как и у меня. И говоря откровенно, я не могу вернуться сейчас в госпиталь.

— Неужели я не смогу убедить вас?

— Нет.

Он был недоволен, но не торопил события, Как того ожидала Рейн, а избрал другую тактику:

— Тогда мы возьмем мою машину… В общем, то чем я раньше говорил, остается в силе, потому что вести вашу машину ночью рискованно. Даже если бы ваши рефлексы были нормальными, нельзя не принять в расчет, что у нее только одна неразбитая фара.

Стало быть, и это не ускользнуло от внимания доктора. А она-то совсем забыла о повреждениях своего «мустанга».

— Вас придется отвезти домой, — продолжал он. — Но прежде вам надо будет, по крайней мере, наложить повязку на порез.

— Я сама смогу перевязать себя, — сказал она, но Кайл Бенедикт посмотрел на нее сердито:

— Не упрямьтесь.

Ловко же он ее обставил, размышляла Рейн, сумел поколебать ее намерения, а затем заставил и вовсе от них отказаться. И как он заметил в темноте, что одна фара разбита? Минут десять назад Рейн и представить себе не могла, что произойдет смена машин и она окажется на непривычно низком сиденье его «порша», на котором никогда раньше не ездила.

Она с любопытством осмотрелась. Темно-синий и сверкающий снаружи, этот автомобиль был внутри совсем черный, а панели приборов оказались окрашенными в дымчатый цвет. В общем, интерьер был строгим и даже аскетичным. Это было далеко не то, что она ожидала увидеть в докторской машине. Ведь принадлежность к профессии врача у нее всегда почему-то ассоциировалась с «мерседесом». Нет, в Кайле Бенедикте все противоречило ее представлениям. Он не был похож на доктора, и об этом говорили не только его выцветшие джинсы, обтягивающие крепкие бедра, его залихватская, уже изрядно поношенная куртка и всклокоченные вихри. Нет, по всем статьям на роль доктора он не тянет.

Однако как умело и быстро он справился с ее безобразной истерикой. Она снова почти ощутила в своем воображении горячее давление его сильного тела. Но на сей раз при этом воспоминании ее не передернуло, как раньше. И все же, что за интерес был у Кайла к ней? Вселенское сострадание всему человечеству? Интересно, не догадывается ли он, о чем она думает? Она украдкой взглянула в его сторону, чтобы убедиться, что полумрак, защищавший ее лицо, так же надежно скрывает от нее и его выражение лица. Слабый свет от далеких фонарей давал разглядеть лишь безупречный профиль, который и так запомнился ей настолько, что она могла бы его ясно увидеть даже с закрытыми глазами.

— Нормально? — он слегка повертелся на своем сиденье.

— Да.

Он вел машину уверенно, и это ее успокаивало.

Хотя дорожные машины расчистили большую часть намерзшего за день льда, маленькие скользкие участки все же попадались и это требовало от Кайла концентрации внимания. Рейн одна могла озирать сменяющиеся картины ночного пейзажа. По радио послышалась знакомая баллада, и она узнала песню Брайана Китона, Которую в последнее время исполняли довольно Часто. Музыка была мягкой и грустной, что вполне отвечало ее настроению. Черные тени, Мелькавшие по сторонам, и серое шоссе сливались в один поток, отчего перекрестки были почти различимы. Это заставляло Кайла вести свой «порш» в постоянном напряжении внимания. Но затем началась вереница уличных фонарей и управлять машиной стало легче.

А вот и этот злосчастный перекресток! Рейн узнала его сразу, хотя аварийная служба потрудилась здесь очень тщательно. Остались те признаки аварии, которые были понятны только ей. Вот забытый полосатый конус из тех, которыми полиция огородила место происшествия. Еще заметны следы торможения на мостовой, покрытой льдом. У нее пересохло во рту, и она смотрела, как сверкали осколки разбитых фар.

Сигнал светофора сменился на красный. Кайл уверенно остановил машину и повернулся к ней прежде, чем она немного успокоилась. В свете фонарей ее волнение не осталось полностью незамеченным. Его взгляд она встретила открыто. Он потянулся и взял ее за руку.

Рейн почувствовала, как сплелись их пальцы. Казалось, она никогда не ощущала себя такой подавленной и была ему благодарна за поддержку. У него были руки хирурга, тощие, с длинными чувствительными пальцами, которые при сплетении с ее пальцами делали обычный успокаивающий жест интимным. Странно, но она почувствовала себя чем-то обделенной, когда свет переменился и его теплая ладонь опять легла на руль.

— Теперь вы должны показывать мне дорогу, — сказал он через несколько минут. Когда они отъезжали от госпиталя, Рейн просто показали ему направление, но теперь нужно было сидеть очень близко от него и контролировать все его действия за рулем. Это давалось ей не без усилия над собой.

В направлении города уходил прямой участок дороги, затем следовала пара поворотов: один — к обширным жилым кварталам, другой — к шоссе на Филадельфию. Жилые дома стояли на запутанных улицах. Некоторые постройки выглядели очень элегантно. Местами встречались аккуратные участки декоративных насаждений, обещавшие превратиться в хороший пейзаж весной. Наконец Рейн указала и свой дом под номером 218. Кайл поставил «порш» на место, обычно занимаемое ее «мустангом». Оно находилось между квадратной замерзшей лужайкой и маленьким деревом, ветки которого свисали под тяжестью льда. Рейн не ждала, когда он выйдет, чтобы открыть ей дверцу, она выбралась сама, пока он гасил фары и выключал двигатель. Она заметила, что служащие жилуправления вымыли мостовую и крыльцо. Центральный участок этого учреждения обслуживал группу из четырех квартир и делал это образцово: все было чисто и хорошо освещено.

Рейн подошла ко второй нижней двери. Шедший следом Кайл молча взял у нее ключ и вставил в замок, открыл дверь, нащупал внутри помещения выключатель и зажег свет. Затем встал в сторону в дверном проеме, ожидая, когда Рейн поведет его. Она так и сделала без малейших колебаний. Когда Кайл огляделся вокруг в маленькой комнате, Рейн сделала то же самое, Стараясь представить, каким выглядит жилище в глазах ее гостя. Среди стандартных белых стен была расставлена мебель светлого дерева, являвшая собой немодное уже смешение стилей. Рядом с ее собственным диваном, обитым ситцем, стоял остекленный столик Фелисити. На подоконниках — растения в горшках. На стенах — подобранные ею на свой вкус картинки. В одном конце комнаты был сложен камин и тут же была устроена стойка для завтрака, отделяющая комнату от помещения, служившего кухней. Четыре табуретки с изогнутыми ножками были покрыты лаком.

— Вы живете одна? — мягко спросил Кайл, засунув руки в карманы джинсов.

— С подругой. — Она показала на черно-белую фотографию, которая висела на каминной доске. — Познакомьтесь с Фелисити Бойан.

Кайл задумчиво рассмотрел ее и заметил:

— Я бы назвал это броской красотой.

Рейн точно поняла, что он имел в виду. Фелисити не была красавицей в обычном смысле, но лицо ее привлекало мягким овалом, черными глазами и такими же темными волосами и бровями. Фотография была хорошей, однако не давала полного представления об этой сложной личности, какою была партнерша Рейн. Короткий роман Фелисити с молодым фотографом обогатил ее таким количеством всевозможных карточек, что изображениями Фелисити можно было бы оклеить все стены комнаты.

— Итак, это ваша хорошая подруга? — произнес Кайл, от которого не укрылась снисходительная усмешка Рейн.

— Да, уже много лет. Мы вместе изучали торговлю модными товарами, делили комнату в общежитии. Теперь вот вместе владеем магазином под названием «Рейн Бо Шоп».

— И живете вместе с доме номер 218 В, — добавил он сухо.

— А это не так скучно, как вы думаете. Я работаю с утра, а Фелисити по вечерам.

Разумеется, она не стала посвящать его в то, что ее подруга по комнате стала теперь просто случайной гостьей, иногда остававшейся на ночь хотя с языка у нее чуть-чуть было не сорвалось: «Мы почти не видим друг друга».

— Если это Вам на пользу. — Он пожал плечами.

— Когда-нибудь я буду жить отдельно.

— Ну что ж, хотя уже очень поздно, но надо все же заняться тем, что рекомендует такая серьезная наука, как медицина. Мы и так потеряли уйму времени, — сказал назидательно Кайл и после паузы насмешливо добавил: — Или вы опять будете упорствовать?

— А вы возмущаетесь, когда посягают на ваше время? — спросила она и увидела, что усмешка исчезла.

— Не тогда, когда трачу его по необходимости. — Он так и не мог даже у нее дома оставить свои холодные интонации — то сухие и жесткие, то пронизанные обидной иронией.

— Как со Стивеном? — спросила она неожиданно. Ведь Кайл так сочувствовал мальчику и это объединяло доктора с Рейн.

— Да. — Он смотрел ей прямо в лицо. — Или лучше сказать с вами, не так ли?

Надежда на нормальное человеческое общение опять рухнула. Рейн почувствовала, что ее терпение находится на опасном пределе. Но в конце концов, какое ей до него дело? Он здесь выполняет долг, профессиональный долг и ничего больше.

— Мне не следовало вызывать врача на дом, — сделала она язвительный выпад, заметив его нетерпение. — Тем более, когда врач сам еле держится на ногах.

Если она могла уже судить о его усталости по тому, как он весь обмяк, сидя на стуле, то насколько же глубже была его усталость в действительности? Шесть часов в операционной — так он сказал. Но странно, однако, что его психика и теперь остается динамичной, словно от измученного тела совершенно не зависит.

— Ничего, — сказал он просто, отвечая на ее двусмысленную реплику.

Только теперь ей пришло в голову снять пальто, и она небрежно повесила его на ближайший стул, на котором лежала ее сумка. Кайл тоже снял и отдал ей свою куртку. Она машинально сложила ее пополам и чуть задержала в руках, прежде чем положить, почувствовав исходящее от нее тепло его тела, сохраняемое овчинной под кладкой.

Под курткой, как оказалось, он носил грубый рыбацкий свитер, но тем не менее, когда он засучил рукава, чтобы вымыть руки, она увидела дорогие часы на его руке. Ей было приятно, что и он, в свою очередь, наблюдал за ней с момента, когда она избавилась от пальто. На ней был мягкий свитер, а юбку она сменила в ванной на серые твидовые брюки. В этом сезоне модно было все широкое, большое, но у нее было впечатление, что ему нравилась облегающая спортивного покроя одежда. Впрочем, вряд ли из-за подчеркиваемых ею форм. Ведь, благодаря своей профессии, он видел голые женские тела несчетное число раз.

По требованию Кайла Рейн принесла из ванной, где у нее был аптечный шкафчик, бутылку с антисептиком, вату и лейкопластырь, захватив также две таблетки аспирина. Когда она возвращалась оттуда, Кайл уже наполнял маленький бумажный стаканчик водой из крана.

По его настоянию она взяла обе таблетки в рот и, состроив гримасу, выпила.

— Это все? — спросила она, когда Кайл со знанием дела оглядел то, что она принесла.

— Должно хватить. Хотя я предпочел бы воспользоваться шовным материалом, — добавил он сухо.

— Судя по всему, вы ничего не делаете наполовину, — опять съязвила она.

— Так делает любой врач. Выбор средств лечения в том и состоит, чтобы достичь наибольшего исцеляющего эффекта.

Рейн промолчала. Кайл взял бутылку с антисептиком и открыл пробку.

— Вам нужно убрать волосы, — потребовал он, и она почувствовала, как его теплые ладони обхватили ее голову, слегка наклонив. Рейн подняла Руку, чтобы убрать мешающие ему пряди, придерживая их в отдалении от кожи, и наблюдала, как он смачивает вату.

— Не здесь ли немного жжет? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Вероятно, будет сильно болеть. Порез может казаться безопасным, но он глубокий.

Он применил антисептик, крепко без колебаний обхватив ее голову своими руками, чтобы она не дернулась.

— Извините за небольшое насилие. — Его красивый рот слегка скривился в сочувственном выражении. Наконец Кайл выбросил использованную вату в корзину. — Я забинтую, как только подсохнет. Мы это сделаем перед зеркалом. Где у вас зеркало?

Маленькое пространство ванной еще уменьшилось от присутствия Кайла так же, как раньше это произошло с салоном ее «мустанга». Мужская фигура здесь резко контрастировала с женским декором. Избегая его взгляда, Рейн слегка повернула голову и вместо этого встретилась с ним через отражение в зеркале. Кайл был худой, мускулистый, и около него она выглядела еще более женственной — хрупкой, слабой и изящной. Из-за поднятой руки, которой она еще держала волосы, свитер натянулся и выделил маленькую твердую грудь. Обнаружив это, Рейн виновато отвела взгляд. Интимность обстановки в которой они оба оказались, предательски подчеркивало даже зеркало.

Она стояла очень спокойно, а он бинтовал ее лицо. Она вновь поймала себя на желании чтобы его тело прижалось к ней, как тогда на стоянке, и все же боролась с потребностью наклониться к нему. Наконец прилив гнева против самой себя заставил ее выпрямиться около стены Захотелось поскорее избавиться от этого дискомфорта и оказаться в нормальной к спокойной обстановке.

Завершив свою работу, Кайл решил, видимо, полюбоваться на дело рук своих. Рейн медленно опустила волосы, теряясь под его взглядом. Она еще никогда не была в подобной ситуации. Что сделать? Что сказать? Ее подмывало уткнуться лицом в его свитер, как это случалось с ней в детстве, когда она была сильно смущена или растрогана. Но она вновь принималась бороться с собой и сосредоточивала себя на мысли, что пребывание здесь Кайла объясняется всего лишь ее состоянием.

Однако произошло то, чего она меньше всего ожидала в этот момент.

— Рейн… — рука Кайла обвила ее плечи, пальцы слегка давили. — Вы только человек. — Ее глаза встретились с его глазами и задержались на них. Но он продолжал говорить голосом, далеким от нежности. — После того что произошло сегодня, вы, вероятно, расклеитесь.

— Я так не думала, — сказала она вяло. — Вы не забыли наше столкновение раньше?

— Нет. — Рот его изогнулся. — Но сейчас я не хотел бы спровоцировать вас на то же самое. Вы достаточно пострадали. — Он пожал плечами, его взгляд стал глубоким. — Достаточно, чтобы объяснить ваши слезы в машине. Если вы доверяете мне, то послушайтесь меня: вашему телу надо расслабиться, и я против этого не возражаю.

Он провел пальцем по ее щеке. Она не хотела сдаваться, но ее голос дрогнул:

— В вас возобладали желания эгоиста?

Он быстро опустил глаза. Потом притянул ее ближе и, несмотря на всю несуразность момента, Рейн позволила ему это сделать. Она уткнулась лицом в его плечо, вдыхая теплый мужской запах, исходящий от него, и заплакала. Его руки обвились еще крепче, и она оказалась в надежном укрытии, не лишенном, однако, опасности. Рейн поддалась объятию без желания сопротивляться. Если ему хотелось держать ее, то ей это было просто необходимо.

Он гладил ее по спине, но делал это как бы неохотно. Рейн чувствовала, что ее бьет непроизвольная дрожь, и винила себя за то, что ему так легко удалось преодолеть ее оборону, и потом она не была уверена, что сумеет унять слезы. Но Кайл взял процесс в свои руки и тихо укачивал ее с таким умением, будто он каждый день имел дело с дрожащими и рыдающими женщинами. Затем он столь же умело подхватил ее на руки. Ему не нужно было показывать дорогу к широкому дивану, обитому темно-зеленым ситцем. Воссоздать в памяти все, что там произошло, Рейн потом так ни разу и не смогла…

Ей трудно было сделать усилие над собой, чтобы подняться и пройти в ванную, когда этот бурный поток иссяк. Она чувствовала приятную опустошенность. Кайл отодвинулся, поцеловав ее в макушку. «Теперь он такой внимательный», — отметила про себя Рейн, у нее появились первые признаки рассудка. В ванной комнате она вытерла глаза платком, не осмеливаясь внимательно взглянуть на свое лицо, пока не сполоснула его холодной водой из раковины. Кроме носа и распухших век розового цвета, кожа на других участках была очень бледна. Глаза утратили цвет ирисов и были теперь просто серыми, под стать ее внутреннему состоянию Она взяла с полки щетку для волос и села расчесывать свои кудряшки.

Вернувшись, она обнаружила Кайла в кухне. Он что-то помешивал ложкой в ее чайной чашке. Она вопросительно посмотрела на него.

— Это не лекарство, Рейн… Всего лишь горячий чай, — пояснил Кайл. Он вел себя, будто у себя дома, а она чувствовала себя гостьей. Стряхнув с себя ту нелепость, она уверенно прошлась по ковру и уселась на лакированную табуретку. Между тем, он добавил в чай молока и, все еще помешивая, поднес ей чашку на блюдце. Потом пододвинув другую табуретку, грациозно сел.

— Ну что, у нас все о'кей?

Прежде чем ответить, Рейн сделала глоток горячего чая, ее красивые глаза рассматривали ободок на чашке. Она отметила, что чай оказался ей по вкусу, а мед и молоко усиливали его аромат.

Она начала восхищаться его обращением. Кайл все больше привлекал ее, однако она не хотела слишком ускорять процесс.

— Лучше, — сказала она осторожно. — Спасибо.

— Хочешь поговорить? — Он наблюдал за ней с непонятным для нее выражением лица:

— Интересно, почему вы так добры ко мне? — спросила она, поставив свою чашку на стойку для завтрака. Она не хотела этого спрашивать, но слова вылетели как бы сами и теперь ей хотелось услышать ответ. — Или вы всегда так усердствуете?

— Я пришел сюда не только потому, что я врач, если вас именно это интересует. — Его лицо при этих словах почти не изменилось, тем не менее она почувствовала ответный вызов. — Я не склонен произносить речей об обстоятельствах, сводящих Двух людей вместе, Рейн. Вы, как и я, знаете, что произошло то, что обыкновенно и происходит.

Несмотря на слабое желание отвести глаза, Рейн продолжала смотреть на него. Она не готовилась выслушивать какие-то комментарии, думая лишь о непредсказуемости отношений между мужчиной и женщиной, а также всех последствиях. Вот и теперь, побывав в его руках, сможет ли она вновь вернуться к первоначальным натянутым отношениям с ним? Хочет ли она этого?

— Жизнь не всегда соответствует правилам, — продолжал он мягко. Голос его гипнотизировал, Как и глаза. Эта фраза прозвучала бы у другого человека казенно и сухо, но у него получилось как раз наоборот.

Очевидная перемена в его интонациях и поведении пробуждала в ней необычную чувствительность. Но может быть, все это было следствием шока? Рейн напомнила себе, что знает Кайла Бенедикта всего пару часов.

— Как вы это сделали? — Глаза ее скользнули по темно-зеленому ситцу. Она огляделась немного диковато, все ее существо восставало против человека, который стал таким близким и так скоро. Но даже ее голос противоречил этой вспышке строптивости — он был теперь тихий и тревожный, когда она задавала вопрос, который лучше было бы не задавать. Другой, более покладистой Рейн, которая в ней жила, уже казалось, будто бы они пролистали много страниц жизни, прежде чем добраться до этой сцены.

— Я ничего не сделал. Забинтовал вашу голову. Позволил вам немного поплакать на моем плече. — В его слабой насмешке не было ничего обидного. — Почему вам это неудобно?

«Потому, что я не могу вспомнить, когда я плакала в последний раз, — подумала она, — или когда позволила мужчине хватать себя, как это сделали вы». Но вслух произнесла:

— Я вас едва знаю. И я обычно непривязчивая.

— Обычно? Да разве обычно кто-нибудь испытывает такой шок, какой был у вас сегодня? А, может быть, я сам привязываюсь? Вы об этом подумали? Скажу откровенно. Все началось с этого бедного малыша. Стивен привлек меня сильнее всех других, кого мне доводилось оперировать. Не могу сказать почему. В нем есть что-то… В общем, его страдания выбили меня из колеи. — Он нетерпеливо покачал головой. — А тут появляетесь вы перед моей машиной и срываете мой план — добраться домой и напиться до чертиков.

Впрочем, я должен благодарить вас, что он не осуществился.

Это было похоже на признание, и Рейн немного сконфузилась, а затем пристально посмотрела на него аметистово-серыми глазами.

— Вы, доктора, тоже люди, — тихо проговорила она. Прикусив губу, она склонилась над чашкой, водя пальцем по ободку. Потом добавила. — Извините. Извините меня за все.

— Я вас слышу, леди. — Его слабая улыбка была очень привлекательна. Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Я думаю, мне пора идти.

Проглотив слюну, Рейн закачалась на табуретке, а он в это время встал. Она следила за тем, как он пересек комнату, собираясь взять куртку, и не сразу нашла что сказать.

— Я хочу завтра увидеть Стивена.

Он помедлил, засунув одну руку в рукав, и она встретилась с его настороженным взглядом.

— Я этого ожидал.

«По вам не нравится эта идея?» — Рейн уже научилась отличать, когда он бывал искренним. — Зачем торопиться?

Она вся сжалась, и в уголках рта он прочел готовность к сопротивлению.

— Я смогу это выдержать, — сказала она. — Несмотря на то, что было сегодня вечером, я редко теряю контроль над собой. Стивену мой приход никак не повредит.

Кайл пожал плечами, застегнул куртку, нетерпеливо теребя воротник. Его глаза продолжали Изучать ее.

— Рейн, только совсем бессердечный человек может войти в комнату к мальчику в вашем состоянии. Вам не вынести этот эмоциональный накал. Черт возьми, даже я бы — будь на вашем месте — не смог, — сказал он жестко, — а я вижу покалеченных детей каждый день.

— Я понимаю, что это будет нелегко…

— Тогда не настаивайте на этом. Я могу рассказывать вам о его состоянии. Нет необходимости вовлекать вас в это.

— Я уже вовлечена! — Она с трудом проглотила гнев и смягчилась. — Пожалуйста… Кайл.

Она выдержала его мрачный взгляд, но не сумела проникнуть в его мысли.

— Мы поговорим об этом завтра, — предложил он, нахмурясь. — Приходите ко мне в контору около 3-х часов. Я в административном крыле у лечащих врачей, первая дверь.

Поняв, что это был лучший компромисс с его стороны, Рейн кивнула в знак согласия Она смотрела, как он полез в карман за бумагой и ручкой, быстро написал что-то, положил листок на кофейный столик.

— Мой номер телефона, — сказал он. — Если вы почувствуете тошноту или зрение будет нечетким, если не сможете контролировать головную боль или если вас надо будет подвезти куда-нибудь утром, звоните мне. Сделаете это?

— Спасибо. — Она посмотрела издали на оставленный листок, на котором черные цифры хорошо были видны с ее места, и поняла, что не позвонит.

— За все, — тихо добавила она, когда он пошел к двери.

Она долго сидела после его ухода, забыв встать и запереть дверь. Чай, приготовленный им, стал чуть теплым. Пожав плечами, она убрала блюдце и чашку со стойки, выключила лишнее освещение, собираясь готовить постель. Проходя мимо стеклянного столика, она задержалась, невольно заглядевшись на квадратный листок из блокнота. Номер был ясно виден, хотя врачей и упрекают в нечитабельном почерке. Поддавшись невольному импульсу, она убрала его записку со столика, не желая, чтобы она завтра попалась ей на глаза.