"Искатель. 1975. Выпуск №4" - читать интересную книгу автора

Глава 7

Санрайз-бульвар в отличие от Индепенденс-стрит — респектабельная улица. Респектабельная хотя бы уже потому, что нельзя не уважать тех, у кого есть деньги для оплаты безобразно дорогих квартир, какие характерны для этого района. Зато в холле дома номер четырнадцать, как в гостинице, сидел за маленькой конторкой портье, молодой человек с цирковыми плечами. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Моя фамилия Рондол, — сказал я, чувствуя себя бедным просителем, пришедшим умолять об авансе на изобретение вечного двигателя. — Меня ждет мистер Ламонт.

— Пожалуйста, — кивнул портье, — четвертый этаж.

Лифт вздохнул и быстро вознес меня на четвертый этаж. Не успел я выйти из кабины, как дверь справа от меня приоткрылась и навстречу мне шагнул седенький невысокий человечек. Белый, пушистый венчик волос и розовое личико. Бело-розовый старичок.

— Прошу вас, мистер Рондол, прошу. — Он протянул мне маленькую руку, приветливо улыбнулся и провел в квартиру.

— Налево, мистер Рондол, побеседуем у меня в кабинете.

Кабинет, казалось, состоял почти целиком ил кожи. Кожаные кресла, кожаный диван, длинные ряды корешков кожаных переплетов.

— Садитесь, мистер Рондол, — Ламонт порхал вокруг меня, как бабочка. Казалось, мое посещение доставило ему несказанное удовольствие, — Чувствуйте себя как дома. Сигарету, сигару?

— Благодарю вас, вы очень любезны, мистер Ламонт, и мне, право же, неловко беспокоить вас, но профессиональный долг… Позвольте мне прямо приступить к делу. Как я понял, вы знаете о суде над Лансом Гереро. Хотя он и был признан виновным, и приговорен к смертной казни или полной переделке, но до последней минуты он продолжал уверять меня, что невиновен. До окончания срока апелляции я продолжаю оставаться его адвокатом. — Я взглянул на, мистера Ламонта. Он внимательно слушал меня, слегка кивая головой, словно одобряя все, что я говорю. — Меня интересует один вопрос, мистер Ламонт, — который я должен уяснить для себя. Я хочу знать, мог ли Ланс Гереро совершить убийство. Я понимаю, вам это может показаться странным, но я должен ответить себе на этот вопрос.

— А разве на суде не было установлено, что он убил эту девушку… как имя этой несчастной?

— Джин Уишняк.

— Да, да, Джин Уишняк.

— Было. Еще как было! Для обвинителя это было даже не дело, а прекрасная мечта. От свидетельских показаний до отпечатков пальцев, от орудия преступления до полного отсутствия алиби у подсудимого. Если бы я составлял сценарий убийства, в котором убийца обязательно должен был быть найден и осужден, лучшего я бы не написал.

Мой собеседник вежливо улыбнулся и закивал головой, как игрушечный фарфоровый Будда.

— И тем не менее, — продолжал я, — мой клиент все время, до последней минуты, уверял меня, что не совершал убийства.

— Но вы же сами сказали: отпечатки, свидетели…

— Совершенно верно, мистер Ламонт. Но именно из-за тяжести улик, из-за их безусловности отказ моего подзащитного признаться заставляет меня сохранить пусть ничтожное, но сомнение…

— Но это же мистика, дорогой мистер Рондол, — беспомощно развел своими маленькими ручками Ламонт, — я всю жизнь занимался наукой, я вышколил свой мозг, я научил его признавать только факты, а факты в деле бедного Гереро, увы, неоспоримы. Так я, во всяком случае, понял и из газет, и из ваших слов.

— Это все так, не скрою. Да и смешно было бы спорить с данными дактилоскопии и анализом фонограмм…

— Фонограмм? — удивленно спросил Ламонт.

— У Джин Уишняк нашли пленку с записью ее голоса и голоса Гереро. Эксперт, выступавший на суде, представил сравнительные фонограммы голоса Гереро на этой пленке и его же голоса, записанного во время следствия.

— Интересно, кто же был экспертом? Вы не помните?

— Крошечный человечек с оттопыренными ушами, похожий на мышку.

Ламонт рассмеялся.

— А, это профессор Вудбери. Бедный Джордан, если бы он знал, с кем его сравнивают…

— Прошу прощения, — смутился я. — Я не знал, что он ваш знакомый.

— О, я, поверите ли, знаю его, чтоб не соврать, лет сорок. Я ведь тоже физик и тоже профессор с вашего разрешения.

— Простите, профессор, за мышку…

— Да господь с вами, мышка — это очень точное сравнение. А оттопыренные уши — это просто великолепно. У вас очень острый глаз.

— Профессор, вы хорошо знали Гереро?

— Гм… Как вам сказать? Я много раз видел его, разговаривал с ним, мне рассказывала о нем дочка. Но все это однобокое знакомство. У него был роман с Одри… Может быть, слово «роман» несколько старомодно и романтично, — профессор извиняющимся жестом развел руками — но в мое время говорили «роман». Позвольте мне сразу сказать вам дорогой мистер Рондол, что роман этот принес нам, моей дочери и мне, много горя. Чтобы не ставить вас в неловкое положение, я сразу скажу вам, что Одри даже пыталась покончить с собой. — Ламонт на мгновение замолк. Плечи его беспомощно опустились, но он продолжал: — Теперь все это позади, и я могу говорить об этом спокойно… Я не виню Гереро ни в чем. Пока он любил ее — любил. Потом бросил. Скорее виноват я. Наверное, именно я воспитал ее такой ранимой, такой беззащитной… Я старый, романтичный дурак… К сожалению, есть вещи, которые начинаешь понимать слишком поздно… Что же касается вашего вопроса, я, пожалуй, не смогу ответить на него однозначно. Понимаете, в нем есть безжалостность, да, конечно, есть… — Ламонт говорил медленно, как бы отвечая сам себе. — Иначе, наверное, он бы и не смог быть бизнесменом. И, говорят, неплохим. С другой стороны, он мог быть и нежным, и внимательным, и обаятельным. Для него главное — подчинить себе окружающих. Он боец. Это его инстинкт. И чтобы утвердить свое главенство, он будет и жестоким, и грубым, и забавным. Он — он, пока он в центре внимания… Смог бы он убить? Не знаю, не знаю… Боюсь, это вообще некорректный вопрос. Кто знает, что может вдруг подняться из тайников подсознания в какое-то роковое мгновение… Я не слишком многословен? — спросил он вдруг с обезоруживающей откровенностью. — А то, знаете, старческая болтовня — это страшная вещь. Я даже сам никак не могу к ней привыкнуть.

Немножко он все-таки кокетничал.

— Как вы думаете, профессор, уместно мне побеседовать на эту же тему с вашей дочерью?

— О да, вполне. А вот, кажется, и она.

Он на мгновение замолчал, прислушиваясь к звуку открываемой двери.

— Одри, — позвал он, — это ты?

— Да, папа, — послышался из прихожей низкий женский голос.

— Ты можешь зайти ко мне на секундочку?

Она была довольно высока, стройна. Лицо ее, наверное, нельзя было бы назвать красивым, но привлекательным оно было безусловно. Привлекательно и слегка курносым носиком, и большими серыми глазами, и главное — быстрой, неуловимой переменчивостью его. Только что на нем была покойная домашняя приветливость любящей дочери. Удивление. Немой вопрос. Улыбка хозяйки. Интерес молодой женщины к незнакомому мужчине. В последнем, впрочем, я не был уверен, поскольку незнакомый мужчина был я.

— Одри, это мистер Язон Рондол, адвокат Ланса Гереро. Мистер Рондол, это моя дочь Одри Ламонт.

— Очень приятно, — улыбнулась мисс Ламонт. Зубы у нее были ровные и белые. Она протянула мне руку, и я почему-то с удовольствием отметил, что рукопожатие у нее было не по-женски сильным.

— Одри, мистер Рондол хотел бы поговорить с тобой о Лансе…

Как и в первом случае, когда ее отец упомянул имя Гереро, в самой глубине ее глаз мелькнула тень. А может быть, мне это только показалось. Она пожала плечами.

— Пожалуйста. — Она уселась в кресло, не глядя, протянула руку к кожаной сигаретнице на письменном столе, достала сигарету и закурила. Движения ее были изящны, ловки. На них было приятно смотреть. Мне во всяком случае. Она выдохнула дым, который удивительным образом был точно такого же голубовато-серого цвета, как и кофточка на ней, — Я к вашим услугам, — сказала она.

Нет, пожалуй, голос ее не был низким. Скорее в нем была едва уловимая хрипотца. Не знаю. Мне этот голос нравился. Мне не хотелось говорить с ней о Гереро, который писал ей письма с итальянским словом «карассима». И из-за которого она пыталась покончить с собой. Пока это был главный ее недостаток, который мне удалось заметить. В нескольких случаях в жизни меня очень выручала откровенность. Может быть, попробовать сейчас?

— Мисс Ламонт, — сказал я, — я намеревался побеседовать с вами о своем клиенте мистере Гереро, но теперь у меня пропало желание…

Она удивленно подняла брови, и они выгнулись совсем по-детски.

— Почему же, мистер Рондол?

— Не знаю, наверное, ревную к нему…

Она засмеялась.

— Этого я от вас ждала меньше всего. Адвокаты — это ведь высохшие джентльмены в черных костюмах. Они не ревнуют. Может быть, вы вовсе не адвокат?

— Может быть, вы и правы, мисс Ламонт. Вместо того чтобы думать сейчас об интересах моего клиента, я думаю совсем о другом…

Мне показалось, что она было хотела меня спросить, о чем именно, но не спросила. Она, наверное, знала, что я отвечу. Мне стало стыдно своей пошлости. Вообще я чувствовал себя рядом с ней каким-то неотесанным, неуклюжим, провинциальным… Только ли потому, что вырос не среди кожаных кресел, кожаных портсигаров и тисненных золотом корешков солидных книг?

— Но увы, — сказал я решительно, стряхивая с себя чары и этой женщины, и кабинета Ламонта, — долг заставляет меня вернуться к мистеру Гереро. Мисс Ламонт, если мои вопросы будут вам неприятны, я не буду настаивать на них.

Она бросила на меня быстрый взгляд и довольно сухо заметила:

— Благодарю вас. Весь разговор о Лансе Гереро не доставляет мне ни малейшего удовольствия, но я любила его когда-то… Человек приговорен к смертной казни…

— Он выбрал полную переделку.

Не знаю почему, но мне было приятно сказать ей это. Она недоверчиво посмотрела на меня.

— Он выбрал полную переделку?

— Да, мисс Ламонт.

Она скептически пожала плечами. Должно быть, ей трудно было представить Ланса Гереро измененным. Мне тоже.

— Вот видите, — сказала она. — Мне казалось, что я его немножко знаю, а оказывается, нет. Я ни за что не поверила бы, что он может выбрать полную переделку… Ланс Гереро — и измененный… Невозможно себе представить…

— Почему?

— Наверное, потому, что он и кротость — совершенно разные вещи. Все равно что представить себе тигра с бантиком или голубицу, рвущую клювом добычу… — она помолчала и слегка усмехнулась чему-то. — Кроткий Гереро… В нем столько энергии… Простите, правильнее, наверное, сказать, было…

— Нет, почему же, — сухо сказал я. — Пока не кончился срок апелляции, о вашем знакомом…

— О вашем клиенте, — сердито поправила она меня.

— Хорошо, — согласился я, — о моем клиенте можно говорить в настоящем времени.

— Не знаю… Когда я представляю себе его замороженным, это все равно как… как конец.

— И замороженным вам его тоже трудно представить? — Я хотел задать самый обычный вопрос, но против моей волн откуда-то вылез сарказм. Одри Ламонт его тут же почувствовала. Она, похоже, вообще была совершенным инструментом, улавливающим людские эмоции.

— Да, трудно, — с легким вызовом ответила она. — Он всегда был полон энергии. Она просто бурлила в нем. Он не мог буквально сидеть на месте…

— Он был жесток?

— Нет, нет, — она бросила на меня быстрый взгляд. — Нет, жестоким его не назовешь. Удовольствия от жестокости он, по-моему, не получал… Но, с другой стороны, если он уж решил что-то сделать, он шел напролом. И если на пути оказывались чужие чувства и даже судьба, он пробирался сквозь них, как буйвол через кустарник…

Буйвол через кустарник. Она выбрала очень точное сравнение. Такое же, какое приходило и мне в голову. Но она не видела его, когда он жалел, что не верит. Она не видела надежды в его глазах. Тогда он не был буйволом.

— А если бы ему нужно было убить?

— Не знаю…

У меня было впечатление, что она могла бы сказать «да», но хотела быть объективной.

— Гереро был вспыльчивым?

— О да!

— Значит, в порыве гнева он мог бы ударить близкого человека?

Она сердито посмотрела на меня, и глаза ее потемнели и сузились.

— Он никогда не поднимал на меня руку. Понимаете, никогда! На меня никто не поднимал никогда руки. — Она вдруг усмехнулась. — Кроме меня самой… Боже, как это было давно… Есть еще у вас вопросы, мистер адвокат?

— Нет, — ответил я с сожалением. Мне хотелось поговорить с ней о чем-нибудь легком, например, о судьбах цивилизации или проблемах загрязнения окружающей среды.

Увы, я не знал, как перебросить мостик от наклонностей фабриканта игрушек к судьбам цивилизации, и поэтому выполз из кресла.

— Благодарю вас, мисс Ламонт, — я поклонился элегантно, как дипломат. Так, во всяком случае, показалось мне. Вполне вероятно, что со стороны мой поклон выглядел как конвульсия.

— Мистер Рондол, — вдруг сказала Одри Ламонт голосом, который звучал совсем по-иному, чем во время нашей беседы, — вы еще придете к нам? Без вопросов о Лансе Гереро? — Она улыбнулась и протянула мне руку.

— О да! — пылко воскликнул я. Наверное, слишком пылко и слишком громко, потому что она весело рассмеялась.