отон

Марк Сальвий Отон происходил из очень знатного и древнего рода, истоки которого следовало бы разыскивать еще во времена этрусков. Однако высоких должностей его представители не занимали. Только дед Отона смог стать сенатором, и то лишь благодаря поддержке Ливии, в доме которой он воспитывался, видимо, приходясь ей каким-то дальним родственником. Отец Марка отличался поразительным сходством с императором Тиберием и очень любил его, за что и пользовался благосклонностью цезаря. Поговаривали, что он сын Тиберия. Он сделал неплохую карьеру, был консулом, потом наместником Африки и затем командующим войсками на землях будущей Югославии. И цезарю Клавдию он тоже служил верой и правдой.

А вот Марк ничем не напоминал ни деда, ни отца, похоже, в нем не было ни малейших задатков хорошего администратора или военачальника. Бездельник, гуляка и мот, Марк Отон с самых ранних лет мечтал лишь о развлечениях, так что не удивительно — стал любимым товарищем и собутыльником молодого императора Нерона, будучи лишь на пару лет старше его. Да и внешне они были похожи. И — странное дело — на судьбы их обоих оказала пагубное влияние одна и та же женщина — Сабина Поппея.

По всей вероятности, Отон женился на ней в 58 году, когда та развелась со своим первым мужем. А уж потом чего только не говорили! Будто ее брак с Отоном был фиктивным — так повелел Нерон, чтобы самому свободнее общаться с красавицей. А Отон возьми да влюбись в императорскую возлюбленную, порученную ему, и отказался тайно впускать императора в свой дом. Наверняка эту пикантную историю сочинили уже позже, скорее всего, Нерон познакомился с Поппеей, когда та уже была женой Отона, и сам же Отон привлек к ней внимание цезаря, излишне красочно расписывая прелести жены. Вот и поплатился за свою болтливость — в 59 году ему пришлось покинуть столицу и удалиться в почетное изгнание. Нерон выслал его наместником в Лузитанию (приблизительно территория теперешней Португалии). Сначала цезарь намеревался обойтись с другом так, как привык расправляться со всеми неугодными ему лицами, но за Отона вступился Сенека. А возможно, Нерон не хотел более строгим наказанием способствовать широкому обсуждению этой некрасивой истории. Однако она, конечно же, не осталась незамеченной. Народ все видит. И по столице пошел гулять стишок: «Как объяснить столь почетную ссылку Отона? / Он со своею женой сам захотел переспать».

Обычно наместником провинции делали человека, послужившего консулом или претором, да и то через несколько лет после окончания службы. А ведь молодой Отон мог похвастаться лишь небольшим стажем квестуры — работы на самой низшей должности для знатного человека. Этот распутник и бездельник, человек без чести и совести, попиравший все моральные принципы, не имевший опыта ни в администрировании, ни в военном деле, безвольный и нерешительный, вдруг проявил себя отличным главой провинции, которой десять лет управлял с редким благоразумием, энергично и честно. Видно, в этом далеком краю он смог проявить свои истинные таланты, наличия которых в нем никто и не мог подозревать.

Когда же представился случай отомстить Нерону, Отон не упустил его и был одним из первых, вставших весной 68 года на сторону Гальбы, наместника соседней провинции — Тарраконской Испании. И отважно поддерживал его, хотя исход противостояния Гальбы и Нерона был еще неизвестен. Самоубийство Нерона в июне того же года обеспечило Гальбе победу без кровопролития. Отон прибыл в Рим осенью вместе с новым императором уже в качестве его ближайшего союзника.

С давних пор, со времен совместных бесчинств с Нероном, у Отона был свой астролог и советник Птолемей Селевк, которому Отон во всем доверял. Когда Отон уехал в Лузитанию, Селевк остался в доме Поппеи и благодаря ей пользовался в Риме большим влиянием. Его беззаботная жизнь закончилась в 65 году со смертью Поппеи. Цезарь, хотя сам же и стал убийцей своей супруги и неродившегося ребенка, оплакивал Поппею. Распорядился забальзамировать тело погибшей и официально объявил ее божеством. Однако это не помешало Нерону вскоре задуматься о новой жене. Тогда Селевк немедля прямо из Рима поспешил к своему давнему опекуну Отону. Тот же, как все знатные люди в столь тяжкие времена, каждую минуту ожидал смерти, не ведая, с какой стороны она нагрянет. Любое письмо из Рима могло содержать роковую весть, любой вновь прибывший к нему офицер мог оказаться убийцей, подосланным цезарем. Однако астролог еще раз повторил своему хозяину то, что твердил много лет: приговор звезд прежний — Отон переживет Нерона.

Десятого января 69 года Марку Отону пришлось принять болезненный удар: Гальба усыновил и назначил своим наследником Луция Пизона, хотя до сих пор все указывало на то, что у Отона больше шансов стать преемником престарелого цезаря. Ведь он так преданно помогал ему с самого начала бунта против Нерона! Да и консул Тит Виний, ближайший советник Гальбы, поддерживал его кандидатуру и даже обещал дать Отону в жены свою дочь! Правда, у наместника Лузитании не было недостатка и в недругах, как это всегда бывает в династических распрях, и они не упускали случая напомнить о тесной дружбе в дни молодости Нерона и Отона и их совместных разгулах и бесчинствах. Не для того они теперь свергают Нерона, чтобы посадить на трон его собутыльника. И вместе с тем именно давнишняя дружба с Нероном и их разгульный образ жизни теперь привлекали на сторону Отона мощную силу — преторианцев и римскую чернь. Они с тоской вспоминали о непрекращающейся череде игрищ и веселых гуляний во времена Нерона и надеялись, что с воцарением Отона все это возобновится, а преторианцев цезарь станет осыпать золотом. Райская жизнь — не то что теперь, при суровом и скупом старике.

С помощью верных людей Отон умело поддерживал эти настроения, а прежде всего делал все, чтобы подкупить преторианцев, и в первую очередь — их офицеров и отборные отряды конницы.

Сохранились свидетельства, что, если бы не Птолемей, Отон совершил бы государственный переворот уже 10 января, то есть в день, когда усыновление Гальбой Пизона положило конец его чаяниям. Астролог, однако, категорически заявил — звезды не благоприятствуют начинаниям, принятым в этот день. Да и здравый смысл не одобрял поспешности, к столь рискованному акту следовало основательно подготовиться.

Пятнадцатого января, когда Гальба на Палатине приносил жертвы богам, Отон потихоньку удалился якобы для совещания с заранее вызванным зодчим, чтобы осмотреть постройки в своей сельской резиденции. Потом прямо с Форума он с группой преторианских офицеров поспешил в расположение гвардии. Возможно, преторианцы и сохранили бы верность императору, но их увлекла беззаветная храбрость и решительность сторонников Отона. К смельчакам присоединялось все больше их собратьев, и вот Отон уже стоит на трибуне, украшенной боевыми орлами и знаменами, в окружении все увеличивающейся толпы преторианцев, приветствующих его как императора. Отон тоже не скупится на приветствия, протягивает руки к собравшимся, заверяя их в своей благодарности, рассылает поцелуи. Чтобы крепче привязать к себе преторианцев, этих отборных воинов, он с трибуны поклялся взять себе столько власти, сколько они, преторианцы, ему позволят. Дальнейшие события показали, что Отон мог рассчитывать на преданность гвардейцев.

Никто не отдавал себе отчета в том, что к данному моменту в Римской империи оказалось четыре цезаря. Трое находились в Риме: Гальба с Пизоном на Палатинском холме, Отон среди преторианцев. Четвертый же появился далеко от Рима — на Рейне. Им был Авл Вителлий, которому присягнули германские легионы и еще 2 января объявили его императором. Всего за два часа число императоров сократилось до двух. Остались лишь Отон и Вителлий. Законные же правители, Гальба и его наследник Пизон, погибли, покинутые своими сторонниками.

Вечером 15 января преторианцы и жители города радостной толпой сопровождали Отона на Палатин. Шли через Форум, где еще лежали окровавленные трупы. Среди приветственных выкриков сначала робко, а потом все громче зазвучали подобострастные и лестные выкрики черни в честь нового императора, и вот уже все собравшиеся скандируют: Salve Otho Nero! Imperator Otho Nero! To же происходило и в последующие дни, а Отон притворялся, что не слышит этих криков. Тацит предположил, что он просто боялся запретить так его именовать, не решался и выказать свое неудовольствие. В первых своих посланиях наместникам в провинциях он подписывался просто: «Отон Нерон». А меж тем в домах римлян появились вновь изображения Нерона, которые пришлось убрать всего несколько месяцев назад. Подобострастный сенат распорядился восстановить статуи Поппеи, ибо божественной следует воздавать божественные почести. Вернули прежние звания и должности вольноотпущенникам и служителям Нерона, а один из его чиновников теперь писал речи для Отона.

Каковы же причины такого поведения нового императора? Разумеется, не симпатия к бывшему приятелю, а желание показать римлянам, что новый властитель решительно порывает с политикой Гальбы. Однако боязно было и переборщить, ибо у Нерона было много врагов среди самых влиятельных лиц империи, самых знатных и богатых, более всего пострадавших от Неронова беспредела. Новый цезарь очень нуждался в поддержке именно этих слоев общества, учитывая, что его положение было не таким уж прочным. Стало известно, что германские легионы присягнули Вителлию, и тот уже с Рейна двинулся на Рим, хотя Отон поначалу и попытался договориться с ним миром. Вот почему Отон всячески стремился дать понять, что, хотя он себя и называет Нероном, вовсе не намерен следовать этому императору ни в преследованиях знати, ни в жестоких расправах с неугодными, ни тем более во всех его чудачествах и глупостях. Теперь Отон уже понимал, что Нерону выступления певцом на сцене или с декламацией повредили не меньше, чем безжалостные расправы с неугодными. Деспот может быть жестоким, но не смешным.

Поэтому Отон приказал умереть Тигеллину, одному из самых ненавистных для знати людей из приближенных Нерона. И оставил в живых Кальвию Криспиниллу, советницу Нерона в делах любовных. Он даже взял к себе в дом пресловутого Спора, которому Нерон велел стать девушкой и официально женился на нем. Во всем этом была какая-то двойственность, неизбежная при желании угодить всем, да еще при этом удовлетворять и свои тайные желания и слабости.

А их у Отона было немало. И хотя эти слабости в принципе были невинными, они давали недоброжелателям повод для насмешек. Особенно придирались к заботам цезаря о собственной внешности. Не прошел незамеченным тот факт, что император сильно лысеет и, чтобы это скрыть, всегда носит прекрасный парик. Замечено было также, что он ежедневно бреется и делает косметические маски для лица, чтобы придать свежесть коже. И наконец, особые насмешки вызывала привычка цезаря натирать стопы ног благовонными маслами, в чем ему некогда подражал сам Нерон.

Несмотря на бунт германских легионов, Отон все же располагал немалыми силами, за ним стояли две трети провинций и армия империи. Ему поклялись в верности легионы восточные и придунайские, в то время как за Вителлия высказались лишь западные. Все зависело от того, удастся ли вовремя стянуть в Италию войска с Дуная, чтобы преградить дорогу отрядам Вителлия. Это было самым главным, ибо в самой Италии у Отона войск было немного, а Цецина, полководец Вителлия, уже перешел Альпы, несмотря на зиму.

Подготовка к войне, недостаток продовольствия, дороговизна — все это вызывало беспокойство. Первый раз в римской истории война так близко подходила к столице. Она представлялась народу довольно абсурдной, ведь в принципе ему было все равно, кто станет править — Отон или Вителлий. При Нероне войн не было или, по крайней мере, они велись где-то далеко, не угрожая Риму, — ворчали недовольные. А тут еще, как назло, случилось небывалое наводнение — разлился всегда спокойный Тибр. Наводнение было таким неожиданным и ужасным, что многие римляне утонули в своих домах или в харчевнях, да и после наводнения, когда вода спала, в столице стали рушиться дома, бывшие не слишком крепкими, и отсырело зерно на государственных складах.

Все это усиливало недовольство императором и в низах и в верхах. И вот тут Отон смог убедиться, как же верны ему преторианцы. Они давно уже знали о недовольстве сенаторов и многих представителей высшей аристократии и в один прекрасный вечер едва не перебили все высшее сословие. По распоряжению императора моряки должны были подвезти оружие из их лагеря. Увидев, что происходит, преторианцы заподозрили измену, подняли тревогу и по собственному почину, не ожидая приказа, кинулись на Палатин, желая перебить всех изменников-сенаторов и освободить императора, которого те наверняка захватили. Трибуны попытались их задержать, но встретили сопротивление и некоторые были убиты. Преторианцы же, допытываясь, где император, прорвались, как были, окровавленные, к самой обеденной палате и успокоились, лишь увидев там Отона, живого и невредимого.

Четырнадцатого марта цезарь распрощался с сенатом, поручив ему заботу о государстве, и произнес речь перед народом. На следующий день он покинул Рим. Это было время мартовских ид. Толпы народа на улицах столицы дружески прощались с ним, не скупясь на пожелания успеха и превознося мужество цезаря. Но таковы уж были римляне, привыкшие с давних пор, по словам Тацита, льстить всем императорам. И сейчас они кричали охотно и громко, хотя не испытывали к цезарю особой любви, но не испытывали и страха, кричали из любви к искусству, просто потому, что им доставляло удовольствие так выказывать свою преданность правителю. Справедливо было бы заметить, что не только древние римляне находили странное наслаждение, подлизываясь и льстя вышестоящим.

Поначалу стычки с войсками Вителлия происходили в районе среднего Пада (река По), и в этих апрельских боях отряды Отона сражались успешно, хотя их могла поддержать лишь небольшая часть придунайских легионов. Основные силы оттуда только подтягивались. Решительное сражение произошло 14 апреля под Бедриаком, уже за Падом, недалеко от Кремоны. Когорты цезаря понесли большие потери, но не были разбиты, не поддались панике, выражали готовность снова идти в бой, а придунайский корпус быстро приближался.

Командный пункт Отона располагался по другой, правой стороне реки. Узнав о страшных потерях, окружающие поклялись Отону в своей верности и желании продолжить сражаться, ибо они уверены в конечной победе. Один из гонцов, желая наглядно продемонстрировать верность солдат вождю и неизменную волю к победе, у ног цезаря вонзил меч себе в сердце, воскликнув перед смертью: «И каждый из нас ради тебя сделает то же!»

Наверное, именно тогда Отон и решил положить конец этой братоубийственной войне. А сделать это можно было лишь самоустранившись. Напрасно и современники и историки искали причины решения Отона в создавшейся тогда ситуации. При нем оставались еще нетронутые, не обескровленные легионы, к нему спешила помощь из Далмации, Паннонии и Мёзии, и даже раненные в боях воины оставались верны цезарю, готовые сами, безо всякой помощи, постоять за него. Так был ли это нервный срыв, и он сам изменил своим преданным солдатам? Испугался или, напротив, поступил по-мужски?

Всё объясняют его слова: «Мы воюем не против Ганнибала. Мы, римляне, сражаемся с римлянами, нанося раны нашей общей родине. И какое имеет значение, кто победит в этой войне? То, что принесет радость победителю, может обернуться несчастьем для народа. Не хочу, чтобы продолжали гибнуть лучшие мужи империи, такие отличные солдаты, вот как этот. Лучше мне умереть!»

Отон простился с ближайшими соратниками. Позаботился, как мог, о каждом. Даже распорядился о том, чтобы всем, желающим уехать, были выделены средства и транспорт. Потом заперся у себя и занялся бумагами, просматривая их и сжигая все, которые могли бы кого-нибудь скомпрометировать, если попадут в руки Вителлия. Написал два письма: одно — сестре, второе — бывшей жене Нерона, Статилии Мессалине, на которой собирался жениться, и просил их позаботиться о его, Отона, прахе и памяти. Все наличные деньги раздал своим близким и слугам, разделив их по справедливости. Поговорил с малолетним племянником, которому был хорошим опекуном, и теперь старался его успокоить и дать наставление, как жить дальше. С гордостью повторил, что он первый, не считая Гальбы, придал императорский блеск их древнему роду.

Наверное, Отон покончил бы с собой уже 15 апреля, но ему помешали шум и беспорядки в лагере, это его верные преторианцы силой удерживали тех, кто собрался уехать, пользуясь разрешением цезаря, обзывая их трусами и предателями. Тяжело вздохнул — придется прожить еще и эту ночь, и вышел, чтобы навести порядок. Для этого потребовалось много времени, весь день, к тому же он принимал всех, кто пожелал увидеть его. Наконец Отон выпил кубок холодной воды, взял два стилета, попробовал, остры ли их лезвия, и заперся в спальне. Заснул — оставшиеся слышали его ровное и спокойное дыхание. Проснувшись утром, поинтересовался, как обстоят дела, все ли спокойно, смогли ли уехать те, кто пожелал. Отослал из спальни прислуживавшего ему вольноотпущенника, чтобы на того не пало подозрение. А когда дверь за ним захлопнулась, Отон закрепил стилет острием вверх и навалился на него всей тяжестью тела, рассчитав, чтобы острие вошло прямо в сердце. Когда в комнату ворвались слуги и охрана, он был еще жив и пытался как-то заслонить смертельную рану. Или указывал на нее?

В последних разговорах с друзьями Отон просил их похоронить его тело как можно быстрее, чтобы не дать врагам надругаться над ним, как три месяца назад с его молчаливого позволения надругались над телом и головой Гальбы. Преторианцы целовали руки мертвому императору, затем положили его тело на носилки и на своих плечах отнесли к погребальному костру, а когда языки пламени поднялись вверх, многие тут же, у погребального костра, умирали той же смертью, которую выбрал себе их император. Такие сцены повторялись и в других преторианских когортах. Был ли это массовый психоз? Слишком мало — всего девяносто пять дней — правил Отон и ничего особенного не совершил, чтобы завоевать такую любовь и преданность, и вряд ли они так уж опасались мести Вителлия. Даже ненавидевшие Отона при жизни стали превозносить цезаря после его смерти, твердя, что даже Гальбу он убил лишь для того, чтобы установить в империи мир и справедливость.

Побывавший в тех местах через несколько лет Плутарх пишет, что видел собственными глазами скромную гробницу с надписью: «Тень Марка Отона».

Большинство современников восприняли добровольную смерть Отона с уважением и пониманием. Им восхищались, считали — он поступил как настоящий римлянин. И даже Тацит, всегда суровый по отношению к правителям, вынужден был признать: этот цезарь заслужил себе в веках столько же плохой, сколько и хорошей славы.