"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Лохвицкая Надежда Александровна)Троицын деньКучер Трифон принес с вечера несколько охапок свежесрезанного душистого тростника и разбросал по комнатам. Девочки визжали и прыгали, а мальчик Гриша ходил за Трифоном, серьезный и тихий, и уравнивал тростник, чтоб лежал гладко. Вечером девочки побежали делать к завтрему букеты: в Троицын день полагается идти в церковь с цветами. Пошел и Гриша за сестрами. — Ты чего! — крикнула Варя. — Ты мужчина, тебе никакого букета не надо. — Сам-то ты букет! — поддразнила Катя-младшая. Она всегда так дразнила. Повторит сказанное слово и прибавит: «сам-то ты». И никогда Гриша не придумал, как на это ответить, и обижался. Он был самый маленький, некрасивый и вдобавок смешной, потому что из одного уха у него всегда торчал большой кусок ваты. У него часто болели уши, и тетка, заведовавшая в доме всеми болезнями, строго велела затыкать хоть одно ухо. — Чтоб насквозь тебя через голову не продувало. Девочки нарвали цветов, связали букеты и спрятали их под большой жасминовый куст, в густую траву, чтоб не завяли до завтра. Гриша подойти не смел и приглядывался издали. Когда же они ушли, принялся за дело и сам. Крутил долго, и все ему казалось, что не будет прочно. Каждый стебелек привязывал к другому травинкой и обертывал листком. Вышел букет весь корявый и неладный. Но Гриша, точно того и добивался, осмотрел его деловито и спрятал под тот же куст. Дома шли большие приготовления. У каждой двери прикрепили по березке, а мать с теткой говорили о каком-то помещике Катомилове, который завтра в первый раз приедет в гости. Непривычная зелень в комнатах и помещик Катомилов, для которого решили заколоть цыплят, страшно встревожили Гришину душу. Ему чувствовалось, что началась какая-то новая страшная жизнь, с неведомыми опасностями. Он осматривался, прислушивался и, вытащив из кармана курок от старого сломанного пистолета, решил припрятать его подальше. Вещица была очень ценная; девочки владели ею с самой Пасхи, ходили с нею в палисадник на охоту, долбили ею гнилые доски на балконе, курили ее как трубку, — да мало ли еще что, — пока не надоела и не перешла к Грише. Теперь, в предчувствии тревожных событий, Гриша спрятал драгоценную штучку в передней, под плевальницу. Вечером, перед сном, он вдруг забеспокоился о своем букете и побежал его проведать. Так поздно, да еще один, он никогда в саду не бывал. Все было — не то что страшное, а не такое, как нужно. Белый столб, что на средней клумбе (его тоже удобно было колупать курком), подошел совсем близко к дому и чуть-чуть колыхался. Поперек дороги прыгал на лапках маленький камушек. Под жасминовым кустом было тоже неладно; ночью там росла, вместо зеленой, серая трава, и когда Гриша протянул руку, чтоб пощупать свой букет, что-то в глубине куста зашелестело, а рядом, у самой дорожки, засветилась огоньком маленькая спичечка. Гриша подумал: «Ишь, кто-то уж поселился...» И на цыпочках пошел домой. — Там кто-то поселился, — сказал он сестрам. — Сам-то ты поселился! — поддразнила Катя. В детской к каждой кроватке нянька Агашка привязала по маленькой березке. Гриша долго рассматривал, все ли березки одинаковые. — Нет, моя самая маленькая. Значит, я умру. Засыпая, вспомнил про свой курок и испугался, что не положил его на ночь под подушку и что мучится теперь курок один под плевальницей. Тихонечко поплакал и заснул. Утром подняли рано, причесали всех гладко и раскрахмалили вовсю. У Гриши новая рубашка пузырилась и жила сама по себе: Гриша мог бы в ней свободно повернуться, и она бы и не сворохнулась. Девочки гремели ситцевыми платьями, твердыми и колкими, как бумага. Оттого что Троица, и нужно чтоб все было новое и красивое. Заглянул Гриша под плевальницу. Курок лежал тихо, но был меньше и тоньше, чем всегда. — За одну ночь чужим стал! — упрекнул его Гриша и оставил пока что на том же месте. По дороге в церковь мать посмотрела на Гришин букет, шепнула что-то тетке, и обе засмеялись. Гриша всю обедню думал, о чем тут можно смеяться. Рассматривав свой букет и не понимал. Букет был прочный, до конца службы не развалился, и, когда стебли от Гришиной руки сделались совсем теплые и противные, он стал держать свой букет прямо за головку большого тюльпана. Прочный был букет. Мать и тетка крестились, подкатывая глаза, и шептались о помещике Катомилове, что нужно ему оставить цыпленка и на ужин, а то засидится — и закусить нечем. Еще шептались о том, что деревенские девки накрали цветов из господского сада и надо Трифона прогнать, зачем не смотрит. Гриша посмотрел на девок, на их корявые, красные руки, держащие краденые левкои, и думал, как Бог будет их на том свете наказывать. «Подлые, скажет, как вы смели воровать!» Дома снова разговоры о помещике Катомилове и пышные приготовления к приему. Накрыли парадную скатерть, посреди стола поставили вазочку с цветами и коробку сардинок. Тетка начистила земляники и украсила блюдо зелеными листьями. Гриша спросил, можно ли вынуть вату из уха. Казалось неприличным, чтобы при помещике Катомилове вата торчала. Но тетка не позволила. Наконец гость подъехал к крыльцу. Так тихо и просто, что Гриша даже удивился. Он ждал невесть какого грохоту. Повели к столу. Гриша стал в угол и наблюдал за гостем, чтобы вместе с ним пережить радостное удивление от парадной скатерти, цветов и сардинок. Но гость был ловкая штука. Он и виду не показал, как на него все это подействовало. Сел, выпил рюмку водки и съел одну сардинку, а больше даже не захотел, хотя мать и упрашивала. «Небось меня никогда так не просит». На цветы помещик даже и не взглянул. Гриша вдруг понял: ясное дело, что помещик притворяется! В гостях все притворяются и играют, что им ничего не хочется. Но, в общем, помещик Катомилов был хороший человек. Всех хвалил, смеялся и разговаривал весело даже с теткой. Тетка конфузилась и подгибала пальцы, чтобы не было видно, как ягодный сок въелся около ногтей. Во время обеда под окном раздался гнусавый говорок нараспев. — Нищий пришел! — сказала нянька Агашка, прислуживавшая за столом. — Снеси ему кусок пирога! — велела мать. Агашка понесла кусок на тарелке, а помещик Катомилов завернул пятак в бумажку (аккуратный был человек) и дал его Грише. — Вот, молодой человек, отдайте нищему. Гриша вышел на крыльцо. Там на ступеньках сидел старичок и выгребал пальцем капусту из пирога: корочку отламывал и прятал в мешок. Старичок был весь сухенький и грязненький, особой деревенской, земляной грязью, сухенькой и непротивной. Ел он языком и деснами, а губы только мешали, залезая туда же в рот. Увидя Гришу, старичок стал креститься и шамкал что-то про Бога и благодетелей и вдов и сирот. Грише показалось, что старик себя называет сиротой. Он немножко покраснел, засопел и сказал басом: — Мы тоже сироты. У нас теткин маленький помер. Нищий опять зашамкал, заморгал. Сесть бы с ним рядом да и заплакать. «Добрые мы! — думал Гриша. — Как хорошо, что мы такие добрые! Всего ему дали! Пирога дали, пять копеек денег!» Так хотелось ему заплакать с тихою сладкою мукой. И не знал, как быть. Вся душа расширилась и ждала. Он повернулся, пошел в переднюю, оторвал клочок от покрывавшей стол старой газеты, вытащил свой курок, завернул его в бумажку и побежал к нищему. — Вот, это тоже вам! — сказал он, весь дрожа и задыхаясь. Потом пошел в сад и долго сидел один, бледный, с круглыми, остановившимися глазами. Вечером прислуга и дети собрались на обычном месте у погреба, где качели. Девочки громко кричали и играли в помещика Катомилова. Варя была помещиком, Катя остальным человечеством. Помещик ехал на качельной доске, упираясь в землю тонкими ногами в клетчатых чулках, и дико вопил, махая над головой липовой веткой. На земле проведена была черта, и, как только помещик переходил ее клетчатыми ногами, человечество бросалось на него и с победным криком отталкивало доску назад. Гриша сидел у погреба на скамеечке с кухаркой, Трифоном и нянькой Агашкой. На голове у него, по случаю сырости, был надет чепчик, делавший лицо уютным и печальным. Разговор шел про помещика Катомилова. — Очень ему нужно! — говорила кухарка. — Очень его нашими ягодами рассыропишь! — Шардинки в городу покупала, — вставила Агашка. — Очень ему нужно! Поел да и был таков! Бабе за тридцать, а туда же приваживать! Агашка нагнулась к Грише. — Ну, чего сидишь, старичок? Шел бы с сестрицами поиграл. Сидит, сидит как кукса! — Очень ему нужно, — тянула кухарка моток своей мысли, длинный и весь одинаковый. — Он и не подумал... — Няня, Агаша! — вдруг весь забеспокоился Гриша. — Кто все отдает бедному, несчастному, тот святой? Тот святой? — Святой, святой, — скороговоркой ответила Агашка. — И не подумал, чтоб вечерок посидеть. Поел, попил, да и прощайте! — Помещик Катомилов! — визжит Катя, толкая качель. Гриша сидит весь тихий и бледный. Одутлые щеки слегка свисают, перетянутые тесемкой чепчика. Круглые глаза напряженно и открыто смотрят прямо в небо. |
||
|