"Западня" - читать интересную книгу автора (Воинов Александр)

Глава седьмая

Зачем его сюда привели? Почему заставляют уже три часа сидеть на этой проклятой скамейке в узком коридоре? Почему не допрашивают?

Сначала Леон даже обрадовался, что его вывели наконец из хаты, где все ему опротивело, где он томился и терзался мыслями о своем ближайшем будущем. Он знал, что его не станут долго лечить. Очевидно, только и ждут, когда он немного окрепнет, чтобы приступить к настоящим допросам. Нет, он не играл, когда говорил с русской медицинской сестрой о смерти. Что с ним сделают? В лучшем случае пошлют в лагерь для военнопленных. Он досыта насмотрелся на лагеря под Яссами и Одессой. Русские солдаты и офицеры умирали каждый день десятками от голода и непосильной работы. Несомненно, и здесь его ожидает медленная, мучительная смерть.

Он сидел на скрипучей деревянной скамейке, поставленной около двери, в которую однажды его уже вводили. Тогда его допрашивал низкорослый, лысоватый подполковник с прищуренными глазами, тот, которого он впервые увидел в блиндаже сразу после пленения.

Теперь этот подполковник уже дважды проходил мимо, не обращая на него никакого внимания, словно не замечая. И дважды уже сменили часового, а он все сидит и сидит, и время тянется мучительно медленно.

За тонкой дверью мерно стучит пишущая машинка. Чей-то густой бас вызывает какого-то сорок восьмого, очевидно старшего начальника, потому что как только начинается разговор, бас начинает звучать высоким тенором: «Вас беспокоит капитан Свиридов…» Быстро прошел фельдъегерь с толстым кожаным портфелем. Высокий красивый майор появился из крайней двери, постоял перед Леоном, разглядывая его внимательно и, как показалось Леону, почти дружелюбно. Потом коротко приказал проходившему мимо лейтенанту: «Позовите Корнева. Его вызывает Савицкий», — и неторопливо вернулся в комнату, прикрыв за собою дверь.

Лейтенант, козырнув, устремился в конец коридора, скрылся за дверью, и через мгновение коренастый подполковник, пройдя мимо Леона, вошел туда, где его ожидал начальник.

Обычная, знакомая штабная суета! Хорошо, если бы вдруг появилась Тоня. Все же с ней было бы как-то легче… Нет, неужели она действительно готова бежать вместе с ним? Странно!.. Очень странно! Вполне возможно, что это только игра, что она действует по заданию, хочет внушить ему надежду, сломить его волю, а затем нанести удар. Но ведь он сказал все, что мог, даже больше — о высадке на пляжах Каролина-Бугаза!

Ведь они как будто и не догадывались, что немцы этого ждут!

У него перехватило дыхание. Проверка! Конечно же, его сообщение проверили, убедились в ложности, и теперь его расстреляют! Обязательно! За такое расстреливают во всех армиях мира.

Так вот почему никто не обращает на него внимания! С ним уже покончено! Он не представляет ни малейшего интереса, поэтому его больше не допрашивают.

Внимание! О чем это говорит за стеной капитан, обладатель баса, который может в нужные моменты становиться тенором? Как будто о нем. Тонкая перегородка не может приглушить голос.

— Он тут. Три часа сидит!.. Больше не интересуетесь?.. Не будете допрашивать? Ясно!

Леон почувствовал, как его притягивает пол. Хотелось упасть, забиться, закричать. Но он только сунул в рот кончики пальцев и прикусил до боли. Кончено! Теперь уже все кончено! Так, может быть, прекратить пытку ожидания сейчас же? Броситься бежать и пусть убивают в спину?

Все его чувства были обострены до предела. Что делать? Что делать? Как спасти жизнь? Успеет ли Тоня? Где она? Только бы его вернули обратно в хату… Тогда еще не все пропало! Ведь возможно, что она и не лгала!

Скрипнула крайняя дверь, вышли офицеры.

— Решено, — негромко сказал полковник. — Сейчас же посылайте шифровку… Командующему… Каролина-Бугаз… Уточним отдельно! Все поняли?

— Все понял, товарищ полковник!

Полковник вышел во двор, а подполковник торопливо направился к себе.

Все кончено! Теперь все кончено! Если бы его оставили жить, при нем не вели бы разговора, который является строжайшей военной тайной.

Для них он уже труп! И признания его теперь уже не имеют никакого смысла. Никакого!..

Боже!.. Мама!.. Нет сил все это вытерпеть. Скорее бы все кончилось!.. Как жаль, что он понимает по-русски! Лучше бы до последнего мгновения не знать, что его ожидает.

Из соседней двери выглянул немолодой капитан и коротко приказал часовому увести пленного.

Опустив голову, Леон медленно шагал по тропинке к хате. Все краски и контуры вдруг стерлись. Он не видел ни домов, ни встречных людей, ни неба, ни земли. А что, если все это ложь и его убьют сейчас, в затылок? Почему солдат отстал? Стоит? Целится? Сейчас… Сейчас…

Он ощутил острую боль в затылке…

Но выстрела не было. Солдат отстал, чтобы закурить новую папиросу.

Наконец ступеньки крыльца. Одна ступенька — жив! Вторая — жив!.. Третья… Шаг, еще шаг… Жизнь распалась на отдельные движения. Вот рука взялась за дверь. Жив! Вот дверь приоткрылась. Жив!..

Нет! Солдат не выстрелил! Не выстрелил!..

Он тяжело опустился на топчан и немеющими пальцами расстегнул воротник кителя. На столе стыл обед, но он даже не притронулся к нему.

В окошко было видно, как солдат, который его привел, о чем-то беседует с часовым — оба посмеиваются.

В мире еще есть смех!

Его знобило. Он потуже натянул на плечи шинель и приткнулся в угол. И тут вдруг вспомнил, что давно не молился. Губы стали шептать молитву, которую он знал с самого детства: «Боже, прими и прости мои грехи!..»

Но он поймал себя на мысли, что думает не о боге — о Тоне. Последняя его надежда. Ведь он не хочет умирать, не хочет…

День тянулся. Он потерял счет времени. Как будто за окном смеркается? Скоро ночь!.. Ночь!.. Где его убьют?.. Наверно, здесь же, около хаты… Он будет лежать на земле, и вот эти руки уже ничего не будут чувствовать.

Он смотрит на свои широкие, сильные ладони, сгибает и разгибает пальцы. Сейчас они еще живы! Куда попадет пуля?.. Вот сюда, в сердце?.. А может быть, в глаз?! И он зажмурился, так невыносимо об этом думать…

Может быть, не все кончено?.. Испытай судьбу!.. Как будто охрану не усилили. Попробуй бежать!..

Осторожно, крадучись, он пробрался к окну. Часовой уныло сидел на крыльце, зажав винтовку меж колен. А что, если вызвать его, заставить войти в хату, наброситься и задушить? А потом надеть его шинель и пробираться к фронту. Если уж суждено погибнуть, то пусть в бою — он будет отстреливаться из винтовки.

Он постучал согнутыми пальцами в стекло.

Круглов встал и неторопливо подошел к окну.

— Чего тебе?

Леон знаком показал, что просит его зайти.

— Не положено! — крикнул Круглов и уселся на свое место.

Леон постоял немного у окна, судорожно думая, что же делать. И, ничего не придумав, поплелся к своему топчану.

Ломило голову. Хотелось сорвать повязку, но он понимал, что только причинит себе лишние мучения. Посидев немного, он прилег, и едва голова коснулась подушки, как он почувствовал под нею какой-то посторонний жесткий предмет.

Через мгновение в его руке оказалась маленькая солдатская лопатка, к черенку которой был прикреплен клочок бумаги. Он быстро развернул его, прочитал написанное печатными буквами по-немецки: «Копайте в сенях со стороны поля и ждите».

Несколько мгновений он всматривался в эти слова, постигая их тайный смысл. Угасшая было надежда, возрождаясь, возвращала его к жизни. Действовать! Немедленно, не теряя ни минуты!..

Он давно заметил, что доски пола в сенях прогнили и едва держатся. Их легко раздвинуть и спуститься в неглубокое подполье. Фундамент у этой хаты, наверно, уходит в землю всего на несколько сантиметров, а под сенями его и вовсе нет… Только тихо!.. Тихо… Ни одного лишнего звука!.. Нервы напряжены до предела. Рука с силой сжимает древко лопатки. Он выглянул в окно. Часовой медленно удаляется от крыльца. Вот его голова промелькнула в окне. Теперь можно приоткрыть дверь в сени.

Боже! Какой предательский скрип! Он только сейчас услышал этот визгливый стон, от которого цепенеют все мускулы. Проклятая! Теперь она сама закрывается!..

Отчаянным движением он выскочил в сени, придержав дверь. В сумраке трудно разглядеть, какая половица наиболее годна для того, чтобы ее быстрее приподнять. Он опустился на колени и ощупью стал выискивать щель, настолько широкую, чтобы, действуя лопаткой, как рычагом, раздвинуть доски. Огромная заноза вонзилась ему в левую ладонь; он выдернул ее, зашипев от боли, и тут же забыл о ней…

Вот наконец и щель. Здесь доски едва держатся. Один сильный нажим, и они поддадутся. Но едва он засунул в щель лопатку, как услышал шаги часового.

Если бы только он мог, то сдавил бы себе горло, чтобы не дышать. Замерев в неудобной позе, согнутый в три погибели, он старался бесшумно приподнять трухлявую доску.

И вдруг запершило в горле. Спазма терзала горло. Как трудно справиться с самим собой! Он широко раскрыл рот, затаил дыхание и почти задохнулся, когда почувствовал, что наконец спазма отпустила его.

Шаги стали снова удаляться. Выждав, он начал медленно нажимать на ручку лопатки. И доска немного приподнялась. Но гвозди все же держали ее, и в какой-то момент она, упруго прогнувшись кверху, начала сопротивляться.

Но все же он справился с нею. Теперь надо было отрывать вторую. И повторилось все сначала.

То, на что в обычной жизни ушло бы полторы минуты, сейчас потребовало не меньше часа тяжелейшего напряжения. Но теперь он может спуститься вниз, к земле, до которой меньше метра. Он пригнулся и ударил в землю лопаткой. Раздался резкий скрежещущий звук — лопатка скользнула по камню. Он похолодел от ужаса, застыл, выжидая. Но, видимо, часовой отошел от крыльца и ничего не слышал.

Нет, действовать этой лопаткой слишком опасно. Руками надежнее… И, срывая кожу и ногти, он начал пальцами разрыхлять землю. Потом приспособил осколок кирпича, который выковырял из подпорки нижнего бревна хаты.

Когда боль в пояснице стала невыносимой, Леон лег на живот. Дело пошло быстрее. Он уже запускал руки в нору по локоть, все время ее расширяя. Потом снова вспомнил о лопатке. На глубине, где не было камней, она входила в землю сравнительно бесшумно.

Лишнюю землю он старался тихо откидывать в стороны и постепенно оказался стиснутым ею. Земля набивалась в рот, скрипела на зубах, забивалась в нос, мешала дышать. Ее полно было под рубашкой, в волосах, она залепила ему уши… Но он не чувствовал ничего; им двигало только одно темное, уже не подконтрольное чувство — выжить!.. Выжить!..

Когда наконец он просунул руку в нору и вытащил комель провалившегося в подкоп оледенелого дерна с той стороны, где были жизнь и свобода, он замер от счастья…

Только бы не услышал часовой!..

Теперь к нему вдруг вернулось спокойствие, тяжелое, каменное. Каждое движение стало рассчитанным, точным.

В темноте он не видел ног часового, но чутко угадывал каждое его движение. Вот он дошел до угла хаты, вот оглянулся, вот снова завернул за угол.

Еще немного. Нора расширена… Он протиснулся в нее и выглянул. Вблизи темнел плетень, а за ним — поле! Спасительное поле!..

Бежать! Бежать, не медля ни секунды!

Бежать? Но куда? Где искать спасения одному, без компаса, без знания обстановки? Его же найдут и пристрелят, как только взойдет солнце!..

Нет, надо ждать, когда придет девушка. Но ведь это безумие! У нее же не хватит сил справиться с часовым!.. А каждую минуту могут появиться те, кто должен его убить…

Шаги!.. Уже идут!.. Нет, это часовой…

Леон быстро втиснулся назад в нору. Скрипуче прошагали совсем близко сапоги, тихо звякнула о землю винтовка. Часовой остановился. Чиркнул спичкой. Пошел дальше по своему бесконечному кругу.

И вдруг румын услышал тихий, как шелест ветра, шепот:

— Леон!.. Ле-он!

Уж не сходит ли он с ума?

— Ле-он…

Он высунул голову из норы.

— Ле-он…

Да, это она! Он увидел очертания ее фигуры за плетнем, но в тот же миг она исчезла.

Опять появился часовой. Леон с такой силой рванулся назад, что ударился головой о нависающее сверху бревно. Незажившая рана! От дьявольской, сумасшедшей боли свело тело. Он не мог ни двинуться, ни шевельнуться. Теперь ему хотелось только одного — поскорее умереть. Нет сил выдерживать такое молча, без стона!

Но боль постепенно утихла, и он снова почувствовал, что может двигаться. На локтях подтянулся к норе, высунул голову и, уже не в силах более терпеть и выжидать, вылез и изо всех сил, на которые был еще способен, метнулся к плетню, в кусты.

— Сюда! — услышал он шепот Тони, и тут же ее руки с силой пригнули его к земле.

Он послушно упал, испытывая одно желание: никогда больше не подниматься.

— Пошли! Быстрее!

Она подхватила его, помогла встать, и на неверных ногах, непрерывно припадая, он поплелся за нею. Все плыло перед глазами, как в тумане. Разбитая голова казалась схваченной тесным горячим обручем. Он запомнил только, что они заходили в какой-то сарай и там она надела на него поверх мундира русскую шинель, а на голову — солдатскую шапку. Где-то совсем близко стреляли. Очевидно, его побег уже был обнаружен.

— Быстрее… Быстрее… — торопила Тоня, шагая рядом и поддерживая его под руку.

Силы постепенно возвращались. Очевидно, повязка смягчила удар, и потревоженная рана успокаивалась.

— Куда мы идем? — наконец спросил он, когда они пересекли пустынную полевую дорогу и углубились в молодой лесок.

— К фронту! — коротко ответила Тоня.

Только сейчас он разглядел, что она тащит с собой санитарную сумку, словно собралась на очередную перевязку.

— За нами гонятся? — спросил он.

— Наверняка! Но они еще не знают, что с вами ушла я…

— Собаки?!

— Вряд ли. Слишком развезло дороги.

— У вас есть револьвер?

— Да! — И она дотронулась до кармана шинели.

— А для меня?

— Только один.

— Отдайте!..

— Нет! — сказала она так сурово, что он долго молчал.

Они шли всю ночь, не отдыхая, минуя поселки, где могли бы встретить солдат, переехали в какой-то лодке через Днепр.

Несколько раз позади слышалась стрельба. Может быть, это стреляла наугад брошенная вслед за ними поисковая группа, а возможно, часовые давали в воздух предупредительные выстрелы, когда кто-то посторонний приближался к их постам.

Вдалеке лаяли собаки. Казалось, где-то там, во мраке, плавно течет мирная жизнь, которую война обошла стороной.

Тоня вела Леона маршрутом, указанным ей Савицким. Он выбрал для перехода такой участок, где противник находился наиболее близко и можно было пройти оврагами. Конечно, командиры частей были предупреждены, что на участке от ветряной мельницы до опушки рощи, расстояние между которыми равнялось примерно восьмистам метрам, утром, на рассвете, пройдут в направлении противника девушка и человек в солдатской шинели. Командирам было приказано организовать видимость преследования, но пропустить.

Подобные задания всегда доставляли Корневу много тревог. Того и гляди, какой-нибудь чудак, которого не известили, возьмет да и ухлопает. И ничего с ним не сделаешь!

Поэтому еще с вечера подполковник сам отправился на передний край, чтобы все подготовить.

Когда Тоня и Леон, миновав мельницу, проползли мимо артиллерийских позиций, замаскированных на опушке рощи, и стали продвигаться к нейтральной зоне, сзади их вдруг окликнули.

— Куда вас черт понес? Сейчас же назад! — крикнул чей-то хриплый голос, и как ни были напряжены нервы Тони, она узнала голос Корнева.

— Стойте! Там же противник! — закричало еще несколько голосов.

Тоня оглянулась, что-то сказала Леону и стремительно бросилась к подбитому немецкому танку, застывшему среди поля. Леон устремился за нею, полностью подчиняясь ее командам.

Едва они один за другим свалились на землю, под надежную защиту стальной махины, как с опушки в их сторону ударил крупнокалиберный пулемет. Пули дробно стучали о броню.

Леон, лежа на боку, разглядывал позиции немцев, стараясь разгадать, как они расположены.

— Не хватает, чтобы нас ухлопали свои, — проговорил он.

«Свои»!.. Тоня вгляделась в редкий кустарник, находившийся примерно в двухстах метрах от танка, и заметила нескольких солдат в серо-зеленых шинелях, которые выглядывали из-за укрытия. Один из них, приложив к глазам бинокль, старался разглядеть их в неверном свете занимающегося утра.

Немцы молчали. Очевидно, их озадачило поведение двух человек, появившихся перед их позициями, и они старались понять, куда эти люди направляются. Но теперь, когда по танку началась стрельба, поняли, что эти двое — перебежчики, и, чтобы им помочь, открыли бешеный заградительный огонь.

Четверть часа над полем стояла такая отчаянная стрельба, что и думать нельзя было подняться из-за танка.

Леон испытующе поглядывал на Тоню, которая молча смотрела куда-то вдаль, на серый горизонт, и о чем-то напряженно думала.

— А ты смелая девушка, Тоня! — вдруг по-русски сказал он.

Она равнодушно скосила в его сторону глаза.

— О! — удивился Леон. — Тебя даже не поразило, что я говорю по-русски?

— Я поняла это в первый вечер, — спокойно сказала она. — Но больше никто этого не узнал — я молчала.

На ее счастье, низко над головой просвистела мина, пущенная немцами, и она невольно уткнулась лицом в землю, это же сделал и Леон. Мина оглушительно взорвалась где-то позади танка. А когда вновь стало относительно спокойно, Леон уже забыл о своем вопросе.

Некоторое время они не говорили больше ни слова.

— А все-таки зачем ты со мной идешь? — спросил Леон, дотрагиваясь до ее плеча. (Она вновь посмотрела на него и встретилась с его беспокойным взглядом.) — Зачем? — повторил он.

— Но я же спасла тебя, — сказала она. — Один ты не сумел бы выбраться, ты бы погиб через пять минут после побега.

— Если я останусь жив, — проговорил Леон, — то буду за тебя молиться.

Тоня усмехнулась:

— Однако, когда я перевязывала твою рану, ты за меня не молился! Такое нес, что мне плакать хотелось!

— Черт побери! Долго они еще будут стрелять? — воскликнул Леон. Осколок мины ударился над его головой о башню танка и, отскочив, воткнулся в землю у его ног.

Тоня дотронулась до острого, отливающего голубоватым блеском края увесистого куска железа: угоди он на десять сантиметров левее, и этот их разговор был бы прерван навсегда.

— Горячий! — сказал Леон и тоже осторожно провел по краю кончиками пальцев. — Скажи, — вдруг спросил он, — где я был? Где меня допрашивали?

— В штабе дивизии.

— А почему меня не отправили в другой штаб?

— Все, что нужно, ты сказал и в этом.

Леон хмуро отвернулся и стал смотреть в сторону немецких позиций.

«Что делать?» — напряженно и беспокойно думала Тоня. Уж если человек, спасенный ею, задает вопросы, на которые трудно ответить, то что же с ней будут делать гестаповцы? Они наверняка начнут проверять ее со всеми строгостями.

Осколок притягивал ее взгляд. Впервые в жизни Она почувствовала себя способной убить человека. Сейчас она вновь начинала ненавидеть Петреску.

Он посмотрел на нее сощуренными глазами, и от этого пристального взгляда Тоне стало не по себе.

— Я верю тебе, — сказал Леон быстрым шепотом. — Теперь я верю тебе! Но ты глупая, глупая девчонка! Ты жертва войны. И я жертва войны. Мы ничего не можем изменить! Я всех обвел вокруг пальца. Я все слышал. Меня хотели убить!

Она строго крикнула:

— Замолчи! Ты лжешь! Ты не мог этого слышать!

— Нет, нет! — продолжал он. — Я тоже сумею защитить тебя. Я не оставлю тебя. Боже мой!.. — Он замолчал, облизнул запекшиеся губы.

— Болит голова?

— Очень.

Тоня вдруг с ужасом подумала, что Леон может умереть. Тогда все необычайно усложнится. Ей придется доказывать немцам, что она спасала румынского майора. Спасала, но не спасла! Ей, конечно, не поверят. Нет, он должен жить! Она должна довести его до немецких позиций, а там — что будет, то и будет…

Неожиданно для самой себя она вспомнила, что в кармане ее гимнастерки лежит пакет с немецкими марками. Несколько тысяч! Савицкий сказал, чтобы она убедила Петреску, будто украла эти деньги в штабе, и отдала бы их ему, потому что немцы румына не станут обыскивать.

— Леон! — позвала она тихо. — Спрячь вот это!

Он приоткрыл глаза и удивленно взглянул на тугую пачку сероватых купюр. Потом, ничего не спросив, сунул ее во внутренний карман кителя.

Совсем близко ударил взрыв, но у Леона даже не хватило сил опуститься на землю — он так и сидел, положив голову на звено ржавой гусеницы.

Тоня уже давно заметила, что в десяти — пятнадцати метрах от них начинается узкий овраг, рваные края которого, опускаясь почти отвесно, затем переходят в обрыв, обращенный в сторону немцев. Вот если бы удалось быстрым рывком добраться до края, а потом скатиться вниз! Тогда они сразу оказались бы в мертвом пространстве.

— Леон, — сказала она, — ты можешь собраться с силами?

— Могу, — ответил он, не открывая глаз.

— Леон! Открой глаза!

Он сделал усилие и приоткрыл сначала один глаз, затем второй.

Тоня показала в сторону оврага:

— Соберись с силами. Пробеги и сразу прыгай вниз… А я за тобой.

— А если дождаться ночи? — спросил он.

— Нельзя дожидаться. Никак нельзя! До ночи нас тысячу раз убьют. — Тоня представила себе, как сейчас, должно быть, нервничает Корнев, как он сейчас ее ругает. — Соберись с силами, Леон! Главное — добежать до оврага. Никто не успеет выстрелить… Хочешь, я побегу первой?

— Беги! — проговорил Леон.

— Нет, давай вместе!.. Ну, вставай, вставай…

Леон сделал усилие и приподнялся. Его руки тяжело опирались о ее плечи. С минуту, которая показалась ей необычайно долгой, они стояли обнявшись, их головы торчали рядом с башней.

Тоня понимала, что промедление теперь крайне опасно, немцы удивятся, что по ним не стреляют снайперы, и она, напрягая все силы, устремилась вперед, почти таща его на себе.

— Быстрее… Быстрее…

Он поспешно передвигал ноги, всеми силами стараясь идти сам, но слишком велика была слабость.

И вот уже танк их не прикрывает, они стали открытой мишенью. Вперед!.. Вперед!.. В какой-то момент Леон спотыкается, падает, толкает ее в бок с такой силой, что она летит вперед и кубарем перекатывается через край оврага, шмякается плашмя о каменистую землю и несколько мгновений лежит без движения, не в силах вздохнуть, слыша нестерпимый звон в ушах.

Леон! Где Леон? Убит?! Вскакивает и кидается назад, не чувствуя ног. Но Леон, над которым свистят пули, медленно переваливается через край прямо на ее подставленные руки. Жив!.. И будто даже не ранен…

Через несколько минут их окружили немецкие солдаты. Коренастый ефрейтор с поросшими рыжеватой щетиной щеками недоверчиво бурчал:

— Наверно, вас заколдовал сам дьявол! Кто вы такие? — Его цепкий взгляд впился в русскую шинель Леона. — Руссиш?!

— Сообщите генералу фон Зонтагу, — сказал Леон и рывком сбросил с себя шинель. — Пригласите врача… Мне очень плохо…

Его перевязали и в тыл уже не повели, а понесли. Позади небольшой процессии брела Тоня. И чувствовала она себя так, будто какие-то нити, связывавшие ее с прошлым, оборвались навсегда. И теперь уже она ни на мгновение не сможет забыть, что стала другим человеком и что человек этот должен изображать радость от встречи с врагами, должен приспосабливаться, молчать там, где надо говорить, говорить и смеяться там, где надо стрелять.

И все же, идя за солдатами, тащившими на своих плечах грузное тело Леона Петреску, Тоня еще не представляла себе всей тяжести испытаний, которые ее ждут.