"Чудо десяти дней" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

День пятый

Не успел Эллери поставить ногу на последнюю ступеньку, как сверху послышались торопливые шаги. Он повернулся и увидел несущуюся к нему Салли. Да, она именно неслась, словно голливудский супермен.

— В чем дело? — отрывисто спросил он.

— Не знаю. — Салли схватила его за руку и оперлась, чтобы не упасть. Он почувствовал, что ее бьет крупная дрожь. — Я рассталась с Говардом сразу после вашего ухода. Вернулась к себе в комнату, и тут по внутреннему телефону позвонил Дидрих и пригласил к себе в кабинет.

— Дидрих?

Она была испугана.

— Вы полагаете…

На площадке верхнего этажа показался побледневший Говард и стал спускаться, стуча подошвами.

— Отец только что связался со мной по внутреннему телефону!

К ним присоединился Уолферт. Подол его старомодной ночной рубашки задрался, обнажив тощие ноги, а адамово яблоко выпирало на шее, как старая кость.

— Дидрих разбудил меня. Что случилось?

Они молча поспешили в кабинет хозяина дома.

Дидрих с нетерпением ждал их. Бумаги на его столе были отброшены в сторону. Вид у него был всклокоченный, волосы на голове стояли дыбом, точно множество восклицательных знаков.

— Говард! — Он стиснул Говарда в объятиях. — Говард, они говорили, что это невозможно сделать. Но, бог ты мой, это уже сделано!

— Дидс, я готова тебя задушить, — с сердитым хохотом заявила Салли. — Ты перепугал нас до полусмерти. Что уже сделано?

— Да. Я чуть шею себе не сломал, спускаясь по этим ступенькам, — огрызнулся Говард.

Дидрих положил руки на плечи Говарду и остановил его.

— Сын, — торжественно произнес он, — они выяснили, кто ты такой.

— Дидс.

— Выяснили, кто я такой, — повторил Говард.

— О чем ты говоришь, Дидрих? — сварливо осведомился Уолферт.

— О том, что я сейчас сказал, Уолф. О, мы, наверное, поставили мистера Квина в неловкое положение?

— Я думаю, мне сейчас лучше пойти к себе в коттедж, мистер Ван Хорн, — откликнулся Эллери. — Я, собственно, и шел туда, но тут…

— Нет, нет. Я уверен, что Говард не станет возражать. Знаете ли, мистер Квин, Говард — мой приемный сын. Его младенцем подбросили к порогу моего дома. Он здесь вырос… и живет до сих пор, — усмехнулся Дидрих. — Такое вполне мог сделать аист. Но садитесь, садитесь, мистер Квин. Говард, ты тоже садись, а не то не удержишься на своих длинных ногах. Салли, садись ко мне на колени. Ведь это редкий случай! Уолф, улыбнись. А это дело Хатчинсона может и подождать!

Когда они, наконец, уселись, Дидрих радостно поведал историю, уже известную Эллери. При этом мистер Квин постарался сымитировать искреннее удивление, наблюдая за Говардом краем глаза. Говард сидел не двигаясь и положив руки на колени. Его лицо было растерянным. Неужели он так сильно волнуется? Однако его глаза блестели, а на виске пульсировала маленькая, неправильной формы жилка.

— В 1917 году я обратился в детективное агентство и нанял сыщика, — продолжил Дидрих, погладив Салли по волосам. — Ведь Говард остался со мной, и я попытался отыскать его родителей. По сути, это было не агентство, а один-единственный агент, старый Тед Файфилд. Он вышел в отставку в чине шефа полиции и открыл собственный бизнес. Три года я поддерживал связь с Файфилдом и платил ему за работу, даже когда воевал в Европе, — ты помнишь, Уолф. А когда он не смог за все это время найти их следы, я отказался от его услуг.

Трудно было сказать, слушал ли его Говард. Салли тоже обратила на это внимание. Она была озадачена и встревожена.

— Любопытно, какую важную роль иногда играют разные мелочи, — откровенно признался Дидрих. — Месяца два назад я стригся у Джо Люпина в парикмахерской «Холлиса»…

— Салон стрижки и бритья, — ностальгически пробормотал Эллери.

Джо Люпин оказался замешан в деле Хейтов из-за своей жены Тесси, работавшей в магазине косметики на Лоуэр-Мейн. Тогда «Салон стрижки и бритья» в «Холлисе» принадлежал Луиджи Марино, и, подумав о нем, Эллери вспомнил, что видел сегодня днем голову Марино с его густыми черно-седыми волосами. Он склонился над чьим-то намыленным лицом, когда мистер Квин пробирался сквозь толпу в вестибюле «Холлиса».

— …и разговорился с Дж. С. Петтигру. Он сидел под сушилкой в соседнем кресле. Ну, ты знаешь, дорогая. Этот малый занимается недвижимостью.

Эллери увидел мысленным взором двенадцатый номер бюллетеня, лежавший на столе в кабинете Дж. С. на Лоуэр-Мейн во время его первого визита в Райтсвилл. Увидел его ботинки и зубочистку из слоновой кости.

— Речь зашла о городских старожилах, которых уже нет с нами, и кто-то, по-моему это был Луиджи, упомянул о давно умершем старом Теде Файфилде. Дж. С. встрепенулся и сказал: «Конечно, о мертвых плохо говорить не положено, но уж поверьте мне, этот Файфилд был мошенником и подлецом, каких мало». И рассказал, что нанял Файфилда, надеясь отыскать одного типа, сбежавшего после сделки с недвижимостью. Заплатил сыщику гонорар и регулярно доплачивал понемногу, а потом обнаружил, что Файфилд водил его за нос, собирал денежки, присылал ему липовые отчеты, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы все отработать. Он даже из Райтсвилла не выезжал! Дж. С. его тогда хорошенько припугнул, пригрозил отобрать лицензию частого детектива. Старый негодяй струхнул и пошел на понятую. Только тут я понял, с кем в свое время связался. Я ведь платил ему целых три года, а он меня дурачил. Оказалось, что и другие клиенты парикмахерской пострадали от проделок Теда Файфилда. Мы ругали его на чем свет стоит. В общем, я был сыт по горло их рассказами. Терпеть не могу, когда со мной играют, точно с молокососом, и сейчас если вспомню, то просто горю от стыда. Но не это главное. Суть здесь в другом: я зависел от Файфилда в вопросе, важном для всех нас. Для каждого.

Салли нахмурилась сильнее прежнего, обняла мужа за шею и непринужденно проговорила:

— Тебе нужно начать писать, дорогой. Столько подробностей. Но где же волнующий итог?

Уолферт сидел и слушал с кислой миной.

— Что же, господа, — сурово произнес Дидрих. — Я решил рискнуть и возобновил поиски. Тридцать лет назад Файфилд меня надул и ничего не стал расследовать. И я передал заказ одному респектабельному агентству в Конхейвене.

— Ты мне об этом ничего не говорил, — с трудом выдавил из себя Говард.

— Нет, сынок, я побоялся. Понял, что дело затянется, — как-никак прошло уже тридцать лет. Мне не хотелось тебя обнадеживать, пока они хоть что-нибудь не узнают.

И вот долгая история завершилась. Тогда Файфилд меня провел. — Салли покрыла ему рукой верхнюю губу, но он успел усмехнуться. — Несколько минут назад мне позвонили из Конхейвена. Я разговаривал с главой агентства. Они все раскопали, всю твою историю. И сами не поверили своей удаче. Сперва они едва было не отказались от расследования и предупредили меня, что впустую потрачу их время и свои деньги. Но я рискнул, и теперь нам известно.

— Кто мои родители? — спросил Говард тем же сдавленным голосом.

— Сынок… — Дидрих засмеялся, а затем ласково ответил: — Они умерли, сынок. И мне жаль.

— Умерли, — повторил Говард. Его внутреннее напряжение было очевидно, и он пытался понять: они умерли, его отец и мать умерли, он их никогда не увидит и не узнает, как они выглядели. Плохо ли это или, может быть, хорошо?

— А вот мне не жаль, — возразила Салли.

Она спрыгнула с колен мужа и устроилась на его столе, начав перебирать бумаги.

— Мне не жаль, потому что, будь они живы, Говард, получилась бы глупейшая неразбериха. Ты для них совершенно чужой, и они для тебя тоже. Встреча смутила бы вас всех и никому не принесла бы пользы. Нет, мне совсем не жаль, Говард. И ты не должен жалеть!

— Нет. — Говард обвел глазами кабинет. Эллери не понравился этот лихорадочный, блестящий взгляд и расширившиеся зрачки. — Ну ладно, они умерли, — медленно проговорил Говард. — Но кем они были?

— Твой отец, Говард, был фермером, — отозвался Дидрих. — А мать — женой фермера. Бедные, очень бедные люди, сынок. Они жили в убогом фермерском домишке, примерно в десяти милях отсюда, — между Райтсвиллом и Фиделити. Ты помнишь, Уолф, каким заброшенным был этот край тридцать лет назад.

— Фермер… хм… — с ухмылкой вставил Уолферт. И от этой глумливой интонации Эллери захотелось вогнать ему в горло зубные протезы. Салли смерила его холодным взором, и даже Дидрих нахмурился.

Но Говард, кажется, не расслышал ехидную реплику. Он сидел и пристально смотрел на своего приемного отца.

— Судя по информации агентства, они были слишком бедны и не нанимали на ферму батраков, — продолжил Дидрих. — Твои родители все делали сами. Они с трудом сводили концы с концами и жили тем, что вырастили у себя на земле. А потом твоя мама родила ребенка. Тебя.

— И они помчались в город, чтобы подбросить меня на ближайший порог, — улыбнулся Говард. Эллери мечтал, чтобы он хоть на время отвел глаза в сторону.

— Ты родился поздно ночью, в разгар сильного летнего ливня с громом и молниями, — улыбнулся ему в ответ Дидрих, но его лицо больше не сияло от счастья. Оно немного заострилось от тревоги и сожаления, как будто он рассердился на себя, неверно оценив реакцию Говарда. И торопливо добавил: — Агентству в Конхейвене удалось воссоздать события той ночи по найденным документам. Я отнюдь не случайно упомянул о ливне. Он сыграл важную роль.

У твоей матери, Говард, принимал роды врач из Райтсвилла. Доктор Сауфбридж И когда ты появился на свет, он позаботился о роженице и о младенце. Убедившись, что роды прошли благополучно, он решил вернуться в город в своей двухместной коляске, хотя ливень не ослабевал ни на минуту. По пути домой его лошадь, очевидно, встала на дыбы, испугавшись грома и молний. Она вырвалась из узды и понеслась, потому что наутро ее, доктора Сауфбриджа и коляску обнаружили на дне оврага, поодаль от проезжей дороги. Коляска была разбита, у лошади сломаны две ноги, а у доктора раздроблена грудная клетка. Он уже умер, когда его нашли.

Конечно, он никак не мог добраться до ратуши и сделать запись о твоем рождении. В агентстве полагают, что поэтому твои родители так и поступили. Наверное, почувствовали, что бедность помешает им как следует тебя воспитать. Других детей у них не было, а когда они услышали о гибели доктора Сауфбриджа, не успевшего записать дату твоего рождения, то решили — пусть тобой займется кто-нибудь побогаче, а новые родители вряд ли станут их искать.

Похоже, что никто, кроме них и Сауфбриджа, не знал о твоем рождении, а доктор умер.

Почему они оставили тебя у моего порога, никому неведомо. И никто эту тайну теперь не раскроет. Сомневаюсь, что она хоть как-то связана лично с нами. Просто им попался на глаза богатый дом, во всяком случае, таким он мог показаться паре бедных фермеров.

— Но это лишь предположение, — улыбнулся Говард. — Выходит, они сделали все только ради безымянного младенца. Почему ты так считаешь? А вдруг им попросту хотелось избавиться от безымянного младенца?

— Говард, замолчи и перестань растравлять себе душу, — накинулась на него Салли. Она была страшно встревожена, озадачена и разозлилась на Дидриха.

— Как бы то ни было, детективам из Конхейвена удалось отыскать блокнот доктора Сауфбриджа с записями вызовов, — торопливо произнес Дидрих. — Маленький блокнот, вернее, записную книжку. Владелец похоронного бюро вынул ее из кармана и сложил с другими вещами покойника, оставив их на чердаке старого дома. Там сыщики ее и обнаружили. По-видимому, доктор сделал запись о рождении мальчика, сына семьи фермера, перед отъездом домой. И она, Говард, полностью совпадает с датой твоего рождения в записке, прикрепленной к одеяльцу, когда я тебя нашел. Я хранил записку все эти годы и показал ее сотруднику агентства. По его мнению, ее, несомненно, написал фермер. Они раздобыли его расписку на старой закладной и сравнили почерк. Вот такая история, — со вздохом облегчения заключил Дидрих. — Теперь ты можешь успокоиться, перестать гадать, кто ты такой, — он подмигнул, — и сделаться самим собой.

— Первая отрадная новость, которую я от тебя сегодня услышала, Дидс! — воскликнула Салли. — Не выпить ли нам кофе?

— Подожди, — остановил ее Говард. — Кто же я?

— Кто ты? — Дидрих снова подмигнул, а после с чувством признался: — Ты мой сын, Говард Гендрик Ван Хорн А кем еще ты можешь быть?

— Я имел в виду, кем я был? Какая у меня фамилия?

— Разве я ее не назвал? Твоя фамилия была Уайи.

— Уайи?

— У-а-й-и.

— Уайи. — Казалось, что Говард попробовал ее на вкус. — Уайи. — Он покачал головой, как будто не ощутил в ней ничего приятного. — А имя у меня было?

— Нет, сынок. По-моему, они не сумели тебе его подобрать, махнули рукой и поступили вполне разумно — с точки зрения тех, кто тебя подобрал. По крайней мере, никакое христианское имя в записях доктора Сауфбриджа не упоминалось.

— Христианское, они были христианами?

— Да какая тебе разница? — удивилась Салли. — Христианами, иудеями, мусульманами… Ты тот, каким тебя воспитали. И больше не задавай вопросов!

— Да, они были христианами, сынок. Но я не знаю, какой конфессии.

— И ты говоришь, что они умерли?

— Да.

— А как они умерли?

— Видишь ли… сынок. Я думаю, Салли права. — Дидрих внезапно встал. — Мы уже слишком долго об этом рассуждаем.

— Как они умерли?

Глаза Уолферта заблестели. Он хищно смотрел то на Дидриха, то на Говарда, и его взгляды были острыми и злобными.

— Через десять лет после того, как они подкинули тебя к моему дому, у них на ферме вспыхнул пожар. И они оба сгорели в огне. — Дидрих устало потер голову. — Мне и правда жаль, сынок. С моей стороны это было глупо.

Сверкающие зрачки Говарда заворожили Эллери. Ему вдруг пришло в голову, что он может стать свидетелем начала очередного приступа амнезии, и эта мысль подействовала ему на нервы.

Он поспешил на помощь:

— Говард, конечно, это волнующая тема, и я тебя понимаю. Но Салли только что верно сказала — все вышло к лучшему.

Говард даже не взглянул на него.

— И от них ничего не осталось, отец? Может быть, старая фотография или еще что-нибудь?

— Сынок…

— Ну отвечай же мне, черт возьми!

Говард пошатываясь поднялся на ноги. Его настойчивость напугала Дидриха. Салли ободряюще сжала руку мужа, не отводя глаз от Говарда.

— Ну что же, что же… После пожара, сынок, какой-то родственник твоей матери приехал на похороны и забрал с собой немногие вещи, не поврежденные огнем. А сама ферма давно была заложена.

— Какой родственник? Кто он? Где мне его найти?

— Он исчез без следа, Говард. И вскоре уехал оттуда. У агентства нет сведений о его местонахождении.

— Ясно, — откликнулся Говард. А потом неторопливо, низким голосом спросил: — И где они похоронены?

— А вот это я могу тебе сказать, сынок, — без промедления ответил Дидрих. — Их похоронили на кладбище Фиделити, неподалеку от Райтсвилла. Две могилы рядом и один скромный памятник. Ну, как насчет кофе, Салли? — прогудел он. — Я бы выпил чашечку-другую, да и Говард…

Но Говард уже был на полпути к себе в студию. Он шел, широко открыв глаза, подняв руки и спотыкаясь.

До них донеслись его нетвердые шаги по лестнице.

А немного погодя они услышали громкий хлопок двери на верхнем этаже особняка.

Салли до того ушла в себя, что Эллери подумал: к ней теперь не подступишься.

Она упрекнула мужа:

— Дидс, ты дал ему крайне неудачный совет! К чему было откровенничать? Ты ведь знаешь, что Говарду опасно малейшее эмоциональное напряжение. А если бы с ним что-то случилось?

— Но, дорогая, — с горечью произнес Дидрих. — Я полагал, что правда ему не повредит. Он всегда так мечтал это выяснить.

— Ты хотя бы мог обсудить все со мной, чуть пораньше!

— Мне жаль, дорогая.

— Жаль! Ты видел его лицо?

Он с недоумением посмотрел на жену:

— Салли, я тебя не понимаю. Ты же сама думала, что, если Говард узнает, ему станет легче…

«Салли, вы вышли замуж за умного человека».

— Что-то я совсем запутался, — весело заметил Эллери. — И никто не просит меня раскошелиться за это на два пенни. По-моему, Салли, мистер Ван Хорн совершил единственный возможный поступок. Разумеется, новость ошеломила Говарда. Да и для любого, куда более уравновешенного человека это был бы настоящий удар. Поймите, Говард даже не подозревал о своем происхождении и много лет страдал от неведения — источника его несчастья. А когда шок пройдет…

Салли уловила суть сказанного. Он понял это, как только она закрыла глаза и обреченно махнула рукой. Однако она по-прежнему сердилась, чисто по-женски, и, возможно, слова Эллери рассердили ее еще сильнее.

— Что же, я могла и ошибаться, — нехотя признала она. — Извини меня, дорогой.

А потом Уолферт Ван Хорн шокировал их всех своим вопросом. Он сидел нахохлившись, резко наклонив торс и подняв костлявые колени. И вдруг вскочил, словно попрыгунчик, а его ночная рубашка расстегнулась, приоткрыв впалую волосатую грудь.

— Дидрих, как эта новость повлияет на твое завещание?

Брат изумленно уставился на него:

— На что? На мое?..

— Ты никогда не был силен в правовой терминологии. — В голосе Уолферта звучало уже не ехидство, а металлические ноты, похожие на скрежет пилы. — Речь идет о твоем завещании. О завещании. Завещания могут стать весьма важными инструментами. В определенных ситуациях они создают массу проблем…

— В ситуациях? Я что-то не могу уразуметь, на какие ситуации ты намекаешь?

— И ты называешь это нормальным? — Уолферт ухмыльнулся своей мерзкой ухмылкой. — У тебя три наследника — я, Салли и Говард. Он — приемный сын. Салли сравнительно недавно стала твоей «женой». — Эллери уловил, что последнее слово было произнесено в кавычках.

Дидрих сидел не двигаясь и казался очень спокойным.

— Насколько я понимаю, мы получим равные доли.

— Уолф, я не желаю это обсуждать. К чему ты завел этот разговор?

— А теперь выясняется, что один из твоих наследников — человек по фамилии Уайи, — усмехнулся Уолферт. — И всякий юрист быстро обнаружит разницу.

— По-моему, мистеру Квину и мне стоит немного погулять по саду, — вмешалась в их спор Салли.

Эллери уже привстал со стула, но Дидрих остановил его:

— Не надо.

Однако сам он поднялся, приблизился к брату и окинул его выразительным взглядом. Уолферт занервничал и отодвинулся, приоткрыв рот и обнажив свои серые десны.

— Он ничего не обнаружит, Уолферт. Говард упомянут в моем завещании как прямой наследник. Его законное имя — Говард Гендрик Ван Хорн. Таким оно и останется, если только он не захочет его изменить. — Фигура Дидриха, маячившая в кабинете, выглядела поистине громадной. — Но я не понимаю, Уолф, с какой стати ты этим заинтересовался? Тебе известно, что я не люблю беседы с подтекстом. Что у тебя на уме? Что ты от меня скрываешь?

В маленьких злобных глазах Уолферта вновь зажегся адский огонь. Братья не отрываясь смотрели друг на друга. Один сидел, а другой стоял. Эллери слышал их дыхание — глубокое и ровное у Дидриха и пыхтящее, прерывистое у Уолферта. Обычно так начинались кризисы, описанные во всех романах, а за ними неизбежно следовали семейные конфликты. Но вероятно, это чувствовал лишь Эллери. Никто не смог бы сказать, что Уолферт знал. При его врожденной подлости даже его неведение казалось пропитанным зловещим смыслом, как будто он вынюхивал дурно пахнущие тайны покойников.

Однако кризис миновал, и Уолферт со скрипом поднялся:

— Какой же ты дурак, Дидрих, — проговорил он на прощание и удалился из кабинета, нескладный, словно Пугало из Страны Оз.

Дидрих стоял в той же позе. Салли подошла к нему, поднялась на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. Она безмолвно, одним только взглядом пожелала Эллери спокойной ночи и тоже покинула кабинет.

— Не уходите, мистер Квин.

Эллери обернулся.

— Я рассчитывал на другой результат, — жалобно проговорил Дидрих и тут же засмеялся над своим тоном, двинувшись к креслу. — Жизнь швыряет нас, как мяч, — то вверх, то вниз, не правда ли? Садитесь, мистер Квин.

Эллери поймал себя на мысли, что Говарду и Салли не стоило бы сейчас подниматься на последний этаж.

— Помните, я недавно защищал моего брата, — Дидрих скорчил гримасу, — и говорил, что он несчастен. Но забыл добавить, что сострадание нуждается в хорошей компании. Кстати, вам удалось что-нибудь выяснить об этой краже двадцати пяти тысяч долларов?

Эллери чуть не спрыгнул со стула.

— Нет… почему же, мистер Ван Хорн, ведь прошли всего сутки.

Ван Хорн кивнул. Он обошел вокруг стола, сел и начал перебирать бумаги.

— Лаура сказала мне, что днем вас не было дома. И я решил…

«Черт бы побрал Лауру», — мысленно выругался мистер Квин.

— Что же, да, но…

— Такой простой случай, — осторожно проговорил Дидрих. — Я имею в виду, что для вас это — детские игрушки…

— Иногда простейшие случаи оказываются самыми трудными, — откликнулся Эллери.

— Мистер Квин, — медленно произнес Дидрих, — вам известно, кто взял деньги.

Эллери заморгал. Он был очень недоволен собой, Ван Хорном, Салли, Говардом, Райтсвиллом, но в первую очередь собой. Ну, отчего он не понял, что со столь проницательным человеком нельзя обходиться как с простачком или дикарем из племени мумбо-юмбо. Очевидно, всему виной его злосчастное квиновское самомнение.

Эллери быстро принял решение. И ничего не ответил.

— Вам известно, но вы мне не скажете.

Дидрих раскачивался в кресле у стола, не глядя на Эллери; он словно отключился, утратив интерес к разговору. Но его плечо нервно подергивалось, обнаруживая внутреннее напряжение.

Эллери по-прежнему молчал.

— Должно быть, на это есть серьезная причина. — Ван Хорн вдруг легко вскочил с кресла, и его крупное тело тут же обрело равновесие, минуту он стоял так, заложив руки за спину и всматриваясь во тьму. — Очень серьезная причина, — повторил он.

Эллери не сдвинулся с места.

И вдруг мощные плечи Дидриха ссутулились, а руки затряслись в судорогах. Это было похоже на предсмертную агонию. Если бы сейчас Ван Хорн умер, то вскрытие показало бы, что смерть наступила от сомнений. Он ничего не знает и подозревает все, что угодно. Все, кроме правды. Для такого человека, как Дидрих Ван Хорн, это равнозначно смерти.

Потом он повернулся и Эллери увидел: если в нем что-то и умерло, то Дидрих, как анатом, уже проанализировал отмершие ткани и отбросил их.

— Я не дожил бы до моих лет, — заявил он с мрачной усмешкой, — если бы не научился держать удар. Вы знаете, но мне не скажете, мистер Квин, ну и довольно. Оставим этот разговор.

Эллери смог ответить ему лишь одним словом:

— Спасибо.

Они еще несколько минут побеседовали о Райтсвилле, но их диалог не клеился. При первой же возможности Эллери встал, и они пожелали друг другу спокойной ночи.

Однако у двери Эллери внезапно остановился:

— Мистер Ван Хорн!

Дидрих удивленно взглянул на него.

— Чуть было снова не забыл. Не объясните ли вы мне, — обратился к нему Эллери, — кто эта очень старая женщина, которую я видел в саду и на лестнице, когда она поднималась в темную спальню.

— Вы подразумеваете…

— Но только не говорите мне, будто вы о ней никогда не слышали, — твердым голосом предупредил его Эллери. — Ночью я уже пережил этот ужас и не хочу его повторения.

— Милый мой, как печально, что никто не сказал вам об этом!

— Нет, и я чуть с ума не сошел.

Дидрих расхохотался. Он долго смеялся и наконец вытер глаза, потрепал Эллери по руке и предложил ему:

— Останьтесь, мы посидим еще немного и выпьем бренди. Это моя мать.

Как выяснилось, никакой тайны здесь не было. Христина Ван Хорн приближалась к своему столетнему юбилею, или, вернее, столетний юбилей приближался к ней, поскольку она не имела представления о времени и осознавала себя такой, какой была сорок лет назад. А последние сорок лет это оторванное от жизни древнее существо блуждало по бесплодным пустыням своего рассудка.

— Полагаю, что никто не упоминал о ней по очень простой причине, — признался Дидрих, когда они выпили бренди. — Она не живет с нами в обычном смысле этого слова, а существует в другом мире, мире моего отца. После его смерти мама стала странно себя вести, а мы с Уолфертом тогда были еще мальчишками. Нет, она нами не занималась, скорее, мы с каждым годом все больше и больше заботились о ней. Она родилась в очень строгой и набожной кальвинистской голландской семье, а когда вышла замуж за отца, то угодила просто в адский огонь, а после смерти отца приняла его в себя… — Дидрих осекся, — это неистовое благочестие своего рода дань его памяти. А что касается здоровья… О! Мама в этом смысле великолепный образец, врачи восхищаются ее жизнестойкостью. Она ведет абсолютно независимую жизнь. Не желает с нами смешиваться, не желает даже есть с нами за одним столом. Половину суток она не зажигает свет, и это ее не беспокоит. Она знает Библию почти наизусть.

Дидрих изумился, услышав, что Эллери видел его мать в саду.

— Она целыми месяцами не выходит из комнаты. И отлично может себя обслуживать. Да что там, она настаивает, чтобы ей никто не помогал, и это, по-моему, комично. Она ненавидит Лауру и Эйлин, — Дидрих хмыкнул, — и не пускает их к себе в комнату. Они оставляют у ее двери поднос с едой, свежее белье и так далее. Вам надо побывать в этой комнате и посмотреть самому, мистер Квин. Она содержит ее прямо-таки в стерильной чистоте. Вы смогли бы там есть на полу.

— Я бы очень хотел с нею познакомиться, мистер Ван Хорн.

— Неужели? — обрадовался Дидрих — Что же, пойдем.

— В такой час?

— Мама — ночная птица, настоящая сова. Бодрствует ночью и отсыпается днем. Потрясающая женщина. Я уже говорил вам, что время для нее ничего не значит.

На лестнице Дидрих поинтересовался:

— А вы успели ее разглядеть?

— Нет.

— Что же, тогда запаситесь терпением и не удивляйтесь тому, что обнаружите. Мама ушла из нашего мира в день, когда умер папа. С тех пор для нее все остановилось и она «застыла» где-то в начале века, тогда как мир полностью изменился и продолжает меняться.

— Простите меня, но, кажется, она готовый персонаж для романа.

— Она никогда не ездила в автомобиле, не видела ни одного кинофильма, не притрагивалась к телефону и отрицает существование самолетов. Радио она считает колдовством. Я часто думаю, что мама верит, будто она обитает в Чистилище и там главенствует сам Дьявол.

— А что бы она сказала о телевидении?

— Об этом мне даже страшно подумать!

Они застали старуху в ее комнате. На коленях у нее лежала закрытая Библия.

Прабабушка волынщика — вот первая мысль, пришедшая в голову Эллери. Ее лицо было мумифицированной, морщинистой копией лица Дидриха, со все еще крепким, выступающим вперед подбородком, гордыми, высокими скулами и туго натянутой на них бледно-пергаментной кожей. А глаза, как и у старшего сына, выражали суть ее характера. Должно быть, некогда они были поразительно красивы. Она была в черном бомбазиновом платье, а ее голову — как догадался Эллери, совершенно лысую — покрывала черная шаль. Руки Христины Ван Хорн жили своей слабой, но независимой жизнью, а толстые, жесткие пальцы с синими узлами вен легко и постоянно двигались над Библией у нее на коленях. На столе стоял поднос с ужином, к которому она почти не прикасалась.

У Эллери появилось ощущение, будто он попал в другой дом, в другой мир и в давно минувшее время. Ничто не связывало комнату с особняком, и, окинув взглядом грубую самодельную мебель, пожелтевшие за долгие годы бумажные обои и связанные крючком выцветшие коврики на полу, любой назвал бы ее обстановку бедной и старой. Здесь отсутствовали какие-либо украшения. Камин был сложен из почерневших кирпичей, и над ним располагалась тоже самодельная каминная полка. Голландский буфет с раскрошившейся и стертой инкрустацией из дельфтского фаянса как-то неуместно стоял за широкой и шаткой кроватью.

Нет, никакой красоты здесь не обнаруживалось.

— В такой комнате умер мой отец, — пояснил Дидрих. — Я просто перевез сюда всю мебель, когда выстроил этот дом. В иной атмосфере мама не смогла бы прижиться… Мама!

Похоже, что их приход доставил удовольствие древней старухе. Она внимательно посмотрела на сына, потом на Эллери, и ее плотно сжатые губы разомкнулись в улыбке.

Но Эллери вскоре понял, что ее радость — это радость приверженца строгой дисциплины.

— Ты опять опоздал, Дидрих. — Она говорила на редкость сильным и звучным для ее возраста голосом, но в нем улавливались какие-то вибрации, вроде радиосигналов, то стихающие, то опять отчетливые. — Помни, что говорил твой отец. Мойся, содержи себя в чистоте. Дай мне твои руки.

Дидрих покорно протянул старой даме свои огромные лапы, и она крепко сжала их и повернула ладонями вверх. Во время осмотра она, кажется, с удовольствием отметила массивность рук, которые держала в своих клешнях, потому что выражение ее лица смягчилось. Она снова взглянула на Дидриха и сказала:

— Теперь уже скоро, сын мой. Теперь уже скоро.

— Что скоро, мама?

— Ты станешь мужчиной! — выпалила она и захихикала над своей шуткой. А после внезапно кольнула глазами Эллери. — Он редко навещает меня, Дидрих. И девушка тоже ко мне не заходит.

— Она думает, что вы — Говард, — прошептал Ван Хорн. — И очевидно, не в силах запомнить, что Салли — моя жена. Она часто называет ее женой Говарда. Мама, к тебе пришел не Говард. Этот господин — наш друг.

— Не Говард? — Новость явно огорчила ее. — Друг? — Она продолжала указывать пальцем на Эллери, словно ставила вопросительный знак. Но вдруг откинулась в кресле-качалке и принялась энергично раскачиваться взад-вперед.

— Что с тобой, мама? — спросил Дидрих.

Она не удостоила его ответом.

— Друг, — повторил Дидрих. — Его зовут…

— Даже! — воскликнула его мать, и Эллери вздрогнул от ее гневного взгляда. — Даже друг мой, человек мира моего, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту!

Он без особой уверенности узнал Сороковой псалом. Она приняла его за Говарда, а слово «друг» вернуло ее блуждающий разум назад и, как решил Эллери, к удивительно уместной цитате.

Старуха перестала раскачиваться и, с нескрываемой ядовитой злобой воскликнув: «Иуда!», опять задвигалась в кресле.

— Похоже, что вы ей не понравились, — робко заметил Ван Хорн.

— Да уж, — пробормотал Эллери. — Мне лучше уйти. К чему ее расстраивать?

Дидрих склонился над маленькой столетней старушкой, нежно поцеловал ее, и мужчины направились к выходу.

Однако Христина Ван Хорн еще не закончила свои проклятия. Качнувшись с силой, вызвавшей у Эллери легкое отвращение, она вскрикнула:

— Мы заключили союз со смертью!

Последнее, что смог увидеть Эллери перед тем, как хозяин дома закрыл дверь, были горящие глаза маленького существа, продолжавшие глядеть на него.

— Все верно, я ей не понравился, — с улыбкой подтвердил Эллери. — Но что она имела в виду, выстрелив напоследок этой фразой, мистер Ван Хорн? Для меня она прозвучала как смертный приговор.

— Она стара, — ответил Дидрих. — И чувствует, что ее смерть не за горами. А говорила она вовсе не о вас, мистер Квин.

Но когда Эллери проследовал знакомым путем по темному саду к дому для гостей, он начал гадать, а не подразумевала ли старая дама кого-нибудь еще. Ослепительный парфянский свет обычно направляют точно в цель.

Как только он добрался до коттеджа, закрапал мелкий дождик.