"Салажонок" - читать интересную книгу автора (Колбасьев Сергей)

Глава вторая

— Строить морскую силу не просто. Не просто, даже когда есть люди и пушки, хорошие корабли и времени сколько угодно. А еще трудней, когда людей не хватает, корабли не корабли, а одна смехота, а времени вовсе нет, потому что противник владеет морем и нападает когда захочет. Первого мая мы получили хороший урок: строй, да посматривай! Так вот, товарищи, мы будем посматривать, а флотилию все-таки построим.

В свободные минуты комиссар Семен Дымов объяснял подробно и вразумительно, но за работой был немногословен. Ходил по палубе «Разина», сутулый, с бледным лицом и негнувшейся правой ногой, и видел все, что его касалось. А касалось его решительно все.

Ваську и Шарапова он принял на корабль в тот же день, когда пришел сам, назавтра после увода «Республиканца». Безенцову прямо сказал, что думал о его поведении первого мая. Сказал и негромко шлепнул ладонью по столу.

Безенцов пожал плечами:

— Знаю, но иначе поступить не мог. Не повел бы их сам, пошли бы без меня. Такой номер, конечно, не повторится…

— Будьте спокойны, — ответил комиссар и вышел на верхнюю палубу.

Наверху шла приборка. Струя брандспойта разбивалась дождем на брезентовом обвесе мостика, на выставленной за борт шлюпке, на стеклах машинных люков. Щетки с песком терли палубу. Комиссар, уклоняясь от брызг, прошел в нос, где Васька чистил доверенный ему Шараповым пулемет левого борта.

— Смотри, салага, — сказал комиссар, — чтобы не было заеданий, когда он понадобится. Понятно?

— Есть! — ответил Васька,

Он был вполне доволен жизнью: кормили его в меру и вовремя, койку отвели удобную, работу дали хорошую. Гранаты у него отобрали, но вместо них выдали полное обмундирование: рабочее и выходное. Самое маленькое — пятого роста и вдобавок ушитое любителем портняжного дела комендором Туркиным. А главное относились к нему отлично. Хвалили за бой первого мая и даже подарили матросский нож со свайкой и зажигалку, ему, впрочем, совершенно ненужную.

От всего этого он позабыл о своем партизанском свободолюбии, стал солиднее и, подражая Шарапову, приучился мыться и говорить короткими фразами. Сторожевик «Степан Разин» сделался для него центром вселенной, и к другим судам своего же дивизиона он стал относиться свысока. «Пролетарий» казался ему куцым и нескладным, а «Данай», даром что самый быстроходный, просто никуда не годился: труба облезлая, на палубе всякое барахло валяется, и командир усатый какой-то, вроде Мазганы. То ли дело «Степан Разин»!

Постепенно Васька начал восхищаться даже Безенцовым. Какой ни есть белоштанник, а командир самый настоящий — все дело насквозь видит. Его даже комиссар Дымов одобряет. Никогда против него не говорит.

Васька сильно верил Дымову и, конечно, не знал, что комиссарам в целях укрепления судовой дисциплины надлежит всемерно поддерживать авторитет комсостава. Он вполне искренно сожалел о прежних своих мыслях и поступках. Как его угораздило кричать на Безенцова?

— Так, — сказал Безенцов, и Васька вздрогнул. Безенцов подошел к его пулемету, внимательно со всех сторон его осмотрел и одобрил: — Хорошо надраил.

— Есть хорошо надраил! — звонко ответил Васька, думая, что отвечает по положению. Командирская похвала была для него новостью. Он сиял.

— Работать умеешь, — сказал Безенцов. — Только пулемет не для тебя. Будешь у меня вестовым.

— Есть, — обрадовался Васька, хотя и не понял. — А что делать?

— Прибираться в моей каюте, вещи чистить, на стол подавать. Дело простое.

Васька обомлел. Вестовой, оказывается, был чем-то вроде слуги.

— Лучше не надо, товарищ командир, — вдруг сказал он.

— То есть как так не надо? Не хочешь выполнять приказания?

Устав Красного Флота воспрещал командному составу пользоваться услугами военморов, — об этом Васька уже слыхал.

— Не могу я, товарищ командир. Я теперь военный моряк.

— Ты? — удивился Безенцов. — С каких это пор?

Васька потемнел. Вся его благоприобретенная солидность разом с него слетела. Все уважение к судовой дисциплине и личности командира пошло прахом. Левую руку он засунул за пояс, правую ногу демонстративно выставил вперед.

— Катись, пожалуй!

Тогда взорвался Безенцов. В противоположность Ваське он совершенно побелел и закричал тонким голосом, но сразу осекся. Его взял за плечо комиссар Дымов.

— Почему такое происшествие?

Безенцов с неожиданным спокойствием объяснил:

— Отказ выполнить приказание и, кроме того, хулиганство. Поскольку пулемет для мальчишки — слишком ответственное заведование, хотел мальчишку перевести в вестовые, на что имел все законные основания: он служит по вольному найму.

— Холуем служить не нанимался, — не выдержал Васька.

— Молчи покуда, — посоветовал комиссар. — Дальше?

Безенцов продолжал:

— На приказание при всей команде получил ответ: «Катись!»

Команда, хотя и не вся, смотрела внимательно. Брандспойт перестал качать, и люди оставили щетки. Комендор Туркин выступил вперед:

— Он сперва по-хорошему просился, чтоб не назначали.

Дымов молчал. Команда — на Васькиной стороне, а командир, конечно, сомнительный элемент. С другой стороны: дисциплине нанесен удар… Как в таком случае надлежит поступить комиссару?

— Вот что, — сказал он наконец. — Значит, невыполнение приказа. Для почину тебе десять дней ареста, а больше шуметь не советую. Обломаем, будь спокоен. И, обернувшись к Безенцову, добавил: — Вестового добудем другого. Этот не годится. Его бы приладить сигнальным учеником. По сигнальной части у нас нехватка.

Таким образом, дисциплина была соблюдена. Безенцов посажен на место, и Васька сделан сигнальным учеником. Васька не протестовал.

Сигнальное дело — семафор, флаги и прочее — ему понравилось, а десять дней без берега для него прошли незаметно. Берегом он не интересовался, а с мостика отлично было видно все, что делалось в гавани.

«Данай» привел ледокол «Знамя социализма», два с лишним года пролежавший на дне перед устьем Кальмиуса. Ледокол до половины трубы сплошь зарос зеленью. По палубе его почти невозможно было ходить: люди скользили и падали, как на льду. Его чистили и одновременно вооружали стотридцатимиллиметровой артиллерией.

Колесный буксир «Красный Таганрог» повел уже вооруженную шестидюймовкой баржу «Революцию» на пробную стрельбу к Белосарайской косе. На ходу баржа сидела свиньей — носом вниз, и команды стоявших у стенки судов выкрикивали по ее адресу сомнительные комплименты.

Все эти факты Васька отмечал с удовлетворением, — флотилия строилась.

Флотилия действительно строилась. Землеотвозные шаланды «Буденный», «Красная звезда» и «Свобода» превращалась в канонерские лодки. У них было открывающееся днище и вода в люках по ватерлинию. Поверх воды укладывали дощатые настилы, а на них устраивали жилые помещения и артиллерийские погреба. Тяжелые орудия устанавливали на невероятной системе стальных креплений.

— Ни черта из этого не выйдет, — вернувшись с осмотра «Свободы», сказал Безенцов. В кают-компании наедине с комиссаром он мог говорить открыто.

— А может, выйдет? — не поверил комиссар Дымов, но Безенцов был совершенно мрачен.

— Какая из этой «Свободы» канлодка? Будет давать четыре узла ходу, а противник ходит по десять — двенадцать… И потом, артиллерия, — ставят ее без всякого смысла и расчета, прямо так. Как бы не вышло то же, что в Нижнем. Там завинтили чуть не восьмидюймовую пушку на простой колесный пароход, выстрелили, а он и рассыпался.

Дымов зевнул.

— В Нижнем я работал, однако такого дела не припомню. Похоже на контрреволюционные слухи.

Безенцов внимательно взглянул на Дымова, но у того глаза были полузакрыты и лицо не выражало ничего. Случайной была его фраза о контрреволюционных слухах или нет?

— Не помню, кто рассказывал, — сразу потеряв всю свою настойчивость, продолжал Безенцов. — Допускаю, что только разговоры… Все равно у нас что-нибудь скверное выйдет. В лучшем случае скандал, когда штаб приедет.

Дымов снова зевнул и широко потянулся. Отвечать было нечего. Строились в самом деле слишком просто. Лучше было бы работать с настоящими специалистами из штаба, но ждать их не приходилось: война не ждала. Дымов молча встал из-за стола, подошел к дивану, лег и сразу уснул.

Жизнь была упрощена до предела: когда сильно хотелось спать, засыпали не раздеваясь. Когда очень нужно было работать, не спали вовсе.

Комиссару дела хватало: из порта вырвать олифу для окраски, чайники и кружки для команды, в бесчисленных эшелонах разыскивать прицелы к своим пушкам. Налаживать политработу и судовые механизмы, налаживать командира и команду — все самолично, все в порядке боевой срочности.

— Штаб приедет, штаб нас рассудит, — сказал Дымов наутро. Сна он не замечал и спокойно мог продолжать прерванный накануне разговор.

— Штаб уже приехал, — хмуро ответил Безенцов. — Теперь начнется.

Штаб действительно приехал, однако ничего не случилось. Флагманский артиллерист и кораблестроитель осмотрели корабли, пришли в ужас и приказали продолжать. Больше делать было нечего.

«Знамя социализма» укомплектовали, не успев отремонтировать прогнивших за два года подводного плавания помещений. Команда спала вповалку, где придется на верхней палубе и внутри, в стружках и опилках, под грохот продолжавшихся работ.

На «Сталине», втором ледоколе, ставили семидесятипятимиллиметровые пушки. Затопленную белыми «Советскую Россию» поднимали и чинили. Еще две баржи оборудовали под плавучие батареи и одну под минный заградитель. Мариупольские рабочие постановили: забыть о восьмичасовом дне. Они работали посменно круглые сутки, каждый часов по десять — двенадцать и больше. Валились с ног, но работали. Мариупольские заводы и мастерские были перегружены, а впереди разворачивалась дальнейшая, почти невыполнимая, программа — вооружение паровых шхун «III Интернационал» и «Пророк Иона» (в штабе были слишком заняты делом не сразу вспомнили, что пророкам в Красном Флоте не место. Когда вспомнили, одним махом переименовали Иону в «Червонного казака»).

Отказываться от кораблей не годилось, а вооружать их было негде и некому. Что делать? Этот вопрос во всей широте встал на организованном при штабе совещании командиров и комиссаров флотилии. Совещание происходило в здании штаба, в абрикосовом саду на горке, и Васька, хотя он и не принадлежал к коми политсоставу, на этом совещании присутствовал. Ему было поручено принести зачем-то понадобившиеся карты, и он потихоньку остался. Сидя на подоконнике рядом со штабным писарем Нефедовым, он ел незрелые абрикосы.

Сперва говорил командующий — невысокий, похожий на учителя человек с седеющей бородкой. Говорил он тихо, но внятно и, оглядывая присутствующих, щурился. Иногда замолкал и перебирал лежавшие перед ним на столе бумаги. Васька сначала его слушал, но потом перестал: было слишком много цифр и непонятного.

Потом заговорил худой, с выступающими скулами начальник оперативной части. Этот был занятнее. Он настаивал на скорейшей готовности заградителей, и Васька с ним соглашался. Васька уже успел ознакомиться с минами заграждения: видел, как их выгружали с платформ, и слышал, что о них рассказывали.

— На Белосарайской заканчиваются шестидюймовые батареи, — постукивая по карте карандашом, говорил начальник оперативной части. — Следовательно, мы должны быть готовы начать постановку мин. Только когда от Белосарайской до Долгой поставим заграждение, будем в сравнительной безопасности.

— Это ты, товарищ начопер, к чему? — спросил комиссар флотилии, небритый и серый от усталости.

— К тому! — вскипел тоже невыспавшийся начопер. — К тому, что порт задерживает материалы, а завод из ничего рельсовых путей для мин не сделает. А без этих рельсовых путей у нас не будет заградителей. Мина весит за сорок пудов, — так запросто ее не выкатишь.

— Не по существу, — тихо заметил командующий.

— Хорошо! Тогда скажу по существу: если порт не перестанет ваньку валять, мы никогда не сможем обеспечить своей базы.

Кончил, вытер лоб платком и победоносно взглянул на командира порта.

— Ваньку я не валяю, — устало ответил тот, — у меня просто нет углового железа. Пришлют завтра или послезавтра.

— Завтраками кормит, — пробормотал Васька и сплюнул в угол. Он уже привык ненавидеть порт — тот самый несчастный военный порт, в котором никогда не бывает того, что надо, и который вся флотилия за это кроет, будто он и в самом деле виноват.

— Вернемся к делу, — предложил командующий.

— Разрешите? — спросил Безенцов и, получив разрешение, заговорил: — Сейчас Мариуполь охраняется только поставленной у Белосарайки «Революцией». Она вооружена одной шестидюймовой, а на «Страже» и «Грозном» их по две. Команда на ней неопытная. Пускаться в дальнейшие подробности, я полагаю, не стоит?

— Не пускайтесь, — согласился командующий.

— Есть… Итак, Мариуполь не только перегружен, но и опасен. Поэтому предлагаю перенести базу в Таганрог. Там больше технических возможностей, и белым дальше туда ходить.

— А нам дальше ходить оттуда, — вмешался Дымов.

— Невозможно, — сказал командир порта. — Слишком сложно перебрасываться.

— Проще будет, когда нас перебросят? — Безенцов был настойчив и почти резок. — Этого ждать прикажете?

— Чепуха! — решил командующий. — Совершеннейшая чепуха! Таганрог ничем не безопаснее, а нам отступать нельзя. Просто никак нельзя.

— Правильно, — согласился Дымов. — Было бы трусостью.

Безенцов встал:

— Товарищ командующий, прошу мое мнение занести в протокол. Я не трус, но не считаю возможным… — и остановился. Весь дом внезапно вздрогнул от легкого толчка. Стекла коротко звякнули, и наступила тишина. Потом снова толчок и далекий гул.

— Стреляют, — вздохнул командующий. — Вероятно, у Белосарайки, — и обернулся к Безенцову: — Вы не договорили. Вы что-то начали насчет протокола?

— Товарищ командующий, — ответил Безенцов. — За меня договорят события. Самым эффектным образом он оказался прав и этим был чрезвычайно доволен. Он даже улыбнулся.

Снова ударили выстрелы. Два подряд, один и еще два подряд.

Васька соскочил с подоконника. Теперь он все понял: Безенцов — изменник. Сперва предлагал бежать, а теперь радуется белым, гад! И, чтобы выкрикнуть это, он шагнул вперед, но, встретившись глазами с Дымовым, остановился.

На столе тонким голоском запищал полевой телефон. Флаг-секретарь снял трубку. В совершенной тишине было слышно, как бубнил голос в телефонной мембране.

— «Революция» ведет бой с неприятельской канлодкой типа «Страж», — сказал наконец флаг-секретарь. Он был очень молод и от напряжения покраснел.

— Садитесь, товарищ Безенцов, — предложил командующий, и Безенцов, опомнившись, сел.

Васька все еще хотел закричать, но под взглядом Дымова не мог. Снова вздрогнули стекла — теперь три выстрела подряд. Васька отступил к подоконнику. Комиссар флотилии склонился к самому уху командующего. Он что-то спрашивал, но командующий качал головой.

— Поддерживать нечем. Канлодки не ходят, а сторожевикам не доплюнуть. Мелкая артиллерия… Вернемся к делу, товарищи. Отступать, конечно, не будем, но Таганрог используем. Для пробы пошлем туда «Интера». Он, кажется, второго дивизиона?

— «Третий Интернационал»? — переспросил флаг-секретарь.

— Конечно, не четвертый, — улыбнулся командующий, и в стеклах отгремел новый залп.

Начальник второго дивизиона канлодок наклонился вперед:

— Точно так. «Интер» — мой,

— Вы его и поведете, товарищ Сегель.

— Сейберт, — поправил начальник дивизиона. — Есть, поведу, товарищ командующий… Как прикажете с техническим руководством?

— Простите, пожалуйста, — извинился командующий. — Руководство вооружением возьмет на себя наш флагманский кораблестроитель. Товарищ Гризар, вы пойдете на «Интере» и заодно обследуете таганрогские заводы.

— Есть, — поклонился флагманский кораблестроитель. — Только фамилия не Гризар, а Гизо.

— Извините, — и командующий развел руками. — Беда, сколько у нас иностранцев!

— Больше не стреляют, — вдруг сказал комиссар флотилии.

Снова наступило молчание, до того тягостное, что флаг-секретарь не утерпел, встал, подошел к окну и с треском его распахнул. Снаружи было яркое солнце, густая зелень, свистела какая-то птица и шумел вдалеке паровоз.

Бой был окончен, но как? Настоящая канлодка против вооруженной баржи, эта тишина могла означать гибель. Она могла вот сейчас прорваться новой стрельбой, более близкой и ощутительной. Разрывами внизу в порту и даже здесь, в самом штабе.

Командующий потянулся за графином с водой, но передумал: вода выдала бы его волнение.

— Хотел бы я знать… — начал Безенцов.

— Своевременно узнаем, — ответил командующий. — Сейчас разговоры ни к чему.

На столе снова запищал телефон. От его писка мороз подирал по коже. Трубку схватил комиссар флотилии.

Командующий все-таки взял графин и налил стакан. Остальные были неподвижны. Смотрели на лицо комиссара, но не могли угадать, что он слышит.

— Такие дела, — сказал комиссар, кладя трубку. — Белосарайский пост сообщает: неприятель после непродолжительной перестрелки ушел на запад. Командующий кивнул головой:

— Правильно, так и следовало ожидать… Товарищ Сейберт, завтра утром вы выходите в Таганрог. Пришлите оттуда плотников, здесь не хватает, — и отпил глоток воды. — Товарищи командиры и комиссары! Обращаю ваше внимание на необходимость максимального использования судовых команд и судовых средств, Все, что возможно, делайте сами…

Васька потихоньку пробрался к двери и вышел. То, что произошло на совещании, было свыше его сил. Выдержка командующего казалась ему изменой, молчание Дымова — слепотой. Как могли они слушать гада Безенцова? Как могли разговаривать разговоры и не броситься на помощь «Революции»?

Васька сквозь кусты продирался вниз по косогору. Ему казалось, что внизу в порту его ждет волнение, митинг, кричащие люди, подготовка к бою — дым из труб всех кораблей и снаряды, выложенные на палубу у орудий. Он видел, как выбежит на стенку и крикнет: «Продали!» Крикнет, что командиров больше нет, что нужно самим браться за дело.

Он был взволнован до последней степени, но, выскочив на железнодорожные пути, сразу замедлил шаг. В порту все было спокойно.

Из вагонов выгружали бочки смазочного масла, тюки ветоши и прочее машинное имущество. Кислым дымом несло из временной кузницы. Люди ходили обыденные и занятые. Все было в порядке, но Васька успокоиться не мог.

У самой стоянки сторожевиков на ящике сидел Ситников, осунувшийся и с забинтованной правой рукой.

— Здорово, салага, — сказал он весело. — Что, уши-то дерут?

Васька тяжело дышал. Ситников внимательно на него взглянул, одной рукой вынул из кармана папиросы и спички, зажал коробок между коленями и ловко закурил.

— Говоришь, напугался, что опять стрельба? А ты брось. Видишь, каким военмором заделался, — и, закусив папироску, ощупал пальцами Васькину форменку.

Васька хотел вспылить, но сдержался. Потом хотел рассказать о совещании, но подумал: засмеет Ситников. Решил переменить разговор и спокойно спросил:

— Что ж твоя рука?

Ситников разъяснил подробно и со вкусом: пуля два раза пробила согнутую руку, порвала сухожилия, но костей не тронула. Рассказал о перевязках и боли и кончил тем, что скоро вернется в строй. Потом, подумав, добавил:

— Однако всего на свете пугаться не след, — и, усевшись поудобнее, рассказал о том, как комендора Зайцева убило лопнувшим стальным тросом, а инженер-механика Егорина — просто куском угля.

Васькино волнение происходило совсем не от страха, но тем не менее он слушал и успокаивался. Слишком спокоен был сам Ситников, слишком хорошо говорил. Ушел Васька к себе на корабль совсем повеселевшим, но на следующее утро увидел одетого в белое Безенцова, рассвирепел, сделал вид, что поскользнулся, и толкнул окатывавшего палубу боцмана. Тот, взмахнув шлангом, с ног до головы окатил Безенцова.

Сделано было чисто, — Васька даже улыбнулся. Безенцов молча на него посмотрел, вытер лицо и, повернувшись, ушел переодеваться. В это утро Васька был назначен чистить гальюны, в послеобеденный отдых — в порт на приемку брезента, а на следующий день — на окраску суриком кормового погреба.

Такая цепь неприятностей, обычная на морской службе, Ваське показалась не случайной.

«Гад Безенцов, — решил он. — Нарочно делает!»

В погребе приходилось работать скорчившись, и сурик с подволока крупными каплями стекал прямо на голову. Было темно и смертельно душно.

— Гад белоштанный, — бормотал Васька, но не сдавался. Война так война. Помощи просить было не у кого, и от запаха краски кружилась голова, но Васька был спокоен: он знал, что сделает.

Окончив работу, он вылез и осторожно поставил ведро с суриком и кистью прямо у входа в кают-компанию, а затем снова спрятался в свой люк. Был вечер время, когда Безенцов обычно уходил на берег. Васька сидел и ждал. Сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит прямо в рот. Голова гудела, и тело ныло от неудобного положения.

— Боцман! — вдруг прокричал голос Безенцова.

Васька вздрогнул и взглянул наверх. Безенцов и Дымов быстро шли по стенке к сходне. Значит, они все время были на берегу. Значит, план покушения был сорван, — Васька выскочил из люка и еле успел убрать ведро.

Я согласен с тем, что подобными методами бороться не следует, но в Васькино оправдание скажу: после шестичасовой работы в таком погребе, какой был на «Разине», и не то можно придумать.

— Боцман, наверх! — отозвался вахтенный. Боцман медленно вышел из камбуза. В руках он держал огромную кружку чаю и глядел недоверчиво.

— Команда вся на борту? — спросил Безенцов.

— Вся, — коротко ответил боцман. Он очень не любил официальные формулы ответов и после Октября раз навсегда перестал говорить «так точно».

— Приготовиться к съемке! — крикнул Безенцов, и боцман сразу переменился. Вся его медлительность исчезла. Он выплеснул чай за борт и выпрямился:

— Есть!

С носа прибежал помощник командира, толстый и веселый водник Михаил Лазаренко.

— Куда идем, товарищи? Куда идем?

— В море, — ответил Безенцов. — Приказано срочно сниматься.

Из машинного люка высунулась грязная голова механика.

— Товарищ командир! — закричал он. — Товарищ командир, мы никак не можем срочно сниматься, — и тише добавил: — У нас разобрана донка. Вы сами утром разрешили.

— То есть как? — удивился Дымов. — Корабль из строя выходит, а комиссару неизвестно?

Безенцов побледнел и взял Дымова за руку:

— Пойдем, — и двинулся к кают-компанейскому люку. — Я забыл сказать… Я утром…

— Нет, — остановил его Дымов. — В штаб пойдем. Объяснить надо. Доложить, чтоб другой сторожевик послали.

Они ушли и вернулись через полчаса. Дымов был совершенно спокоен, а Безенцов слишком разговорчив и любезен. Одновременно с их возвращением снялся со швартовов и вышел в море «Данай».

Эту ночь Васька проспал спокойно, но наутро решил план свой все-таки выполнить. Безенцова следовало окончательно унизить. Покраска суриком закончилась, но через несколько дней должны были красить тот же погреб белилами. Белила тоже годились. Васька ждал терпеливо.

Вернулся «Данай». «Данайцы» рассказывали, как ходили к самым белым берегам, и это еще больше озлобило Ваську. Теперь он изо всех сил хотел, чтобы его послали работать в погреб. Боялся, что не пошлют, и искренно обрадовался приказу боцмана.

— Бери белила, салага. Лезь в кормовой артиллерийский. Маленький. Развернешься.

В этот особо жаркий день погреб был хуже духовки, но Васька терпел. Он жалел только об одном: на белых брючках белила не дадут таких хороших пятен, как сурик.

К обеду он полез наверх. По трапу из кают-компании поднимались тяжелые шаги. Ведерко сразу было, поставлено, и Васька нырнул обратно в свой люк, но, оглянувшись, на трапе вместо Безенцова увидел Дымова. Прыгнул на палубу, схватился за ведерко, потерял равновесие и опрокинул белила на себя.

Дымов, напряженный и темный, неожиданно улыбнулся. Безобразие, конечно, но смешно.

— Хорош! — сказал он. — Жаль, пороть тебя некогда. Снимаемся. — И прошел на мостик.

На этот раз снимались по-настоящему. Снималась вся флотилия. Стучал паровой шпиль на «Знамени», свистели дудки на «Буденном» и «Сталине». Васька, не успевший отмыться, стоял на своем посту — на мостике у сигнальных фалов.

— Товарищи!.. — сказал комиссар Дымов и обеими руками взялся за поручень мостика.

Мостик был хорошей трибуной, снизу с палубы Дымов казался еще более высоким и сутулым, чем всегда. Все головы поднялись к комиссару.

— Товарищи, белая флотилия ночью прошла мимо Мариуполя и высадила десант у нас в тылу… На Кривой косе…

— Я предупреждал, — вздохнул Безенцов, но комиссар его не заметил.

— Товарищи, мы идем на белых. У них четыре канлодки и один миноносец, а наши корабли того… — Говорить о том, что на «Буденном» и «Звезде» установлены только кормовые пушки, что «Сталин» не ходил на пробу артиллерии, не к чему. Сами знают. И комиссар повысил голос: — Значит, исполним революционный долг!

— Ура! — закричала палуба внизу.

— Плохо! — еле слышно сказал Безенцов. На этот раз комиссар его услышал. Повернулся и спросил в упор:

— Донка-то в порядке?

Безенцов вздрогнул. Потом молча подошел к машинному телеграфу. Ручки телеграфа были теплые, и, взявшись за них, Безенцов почувствовал, что выхода нет. Пожал плечами, но скомандовал:

— Отдать кормовые!

Концы шлепнулись по воде. Голос помощника прокричал с кормы:

— Отданы кормовые!.. Чисто за кормой.

Телеграф отзвенел «малый вперед», корпус задрожал, и корма покатилась от стенки. Безенцов застопорил машины.

— Отдать носовые!

— Отданы носовые!

— Лево на борт! — и Безенцов дал «малый назад».

«Разин», медленно забирая задний ход, стал отходить на середину гавани. Васька стоял как завороженный: теперь начиналось настоящее дело.