"Поступь Повелителя" - читать интересную книгу автора (Панкеева Оксана Петровна)

Глава 12

– Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе – всемирно известный цирк монсира Бертильона! Не пропустите потрясающее представление…

– Стоп, стоп! – Дон Мигель поднял короткопалую ладошку, останавливая непутевую ученицу. – Ольга, ты можешь хоть сто раз не верить во всю эту чушь, но зритель поверить должен, хоть расшибись.

– Всегда ненавидела рекламу! – проворчала Ольга и попыталась еще раз представить себе, что это не вранье, а всего лишь игра. Прикол такой. Всемирно известный цирк монсира Бертильона. Ага. Уставной капитал – четырнадцать золотых, две лошади и один разваливающийся на ходу фургон. А главное наше богатство – люди.

На самом деле «монсир Бертильон» являлся чистокровным доном Хосе и к семье цирковладельцев имел весьма опосредованное отношение, да и лидером считался только формально. Собственно, от семьи нынче остались только мадам Катрин и ее племянница Инесс, плод любви покойного брата и приблудной нимфы. Пожилая дрессировщица и была здесь истинной хозяйкой, причем ее методы руководства персоналом (особенно мужской его частью) зачастую не отличались от основной работы. Старый фокусник терпел дрессуру ненаглядной Катрин с невиданным для мистралийца стоицизмом. То ли так любил, то ли семь лет в лагерях сказались на характере.

Клоун дон Мигель, вольнолюбивый старый холостяк, дрессировке не поддавался, однако за прошедшие десять дней Ольга не заметила ни одного конфликта по этому поводу. Протесты воспитуемого никогда не выходили за рамки беззлобной дружеской подначки, а мадам в ответ только сердито фыркала, но от наездов воздерживалась, ибо дон Мигель пользовался авторитетом в коллективе как всеобщий миротворец и мозговой центр. Общительный колобок и в самом деле отличался редкостным миролюбием и все вопросы предпочитал решать дипломатическим путем. Также в нем выгодно сочетались житейская смекалка и высшее инженерное образование. А еще у этого дядечки была дивная фамилия Доннерштайн, которая не совсем подходила к имени, но зато прекрасно сочеталась с ростом, дипломом и нежной любовью к пиву, что легко проясняло некоторые особенности родословной.

Несвойственная гномьему роду бесконфликтность позволила дону Мигелю пережить все политические потрясения последних лет, ни в одно не впутавшись. Почти двадцать лет он спокойно прослужил в береговой охране, осматривая и починяя дальнобойную баллисту, и за это время ему ни разу не довелось из нее выстрелить по врагу (если не считать периодических учений, где противник был «условным»). Никакие чудовища из моря не вылезали уже с полвека, а пираты еще не настолько обнаглели, чтобы подплывать к столичному порту.

Менялись правительства и главнокомандующие, а дон Мигель все возился со своей баллистой, не обращая внимания на политику и развлекая сослуживцев байками собственного сочинения, и занимался бы этим достойным делом до сих пор, если бы в один прекрасный день не почувствовал, что ему все это надоело. Пожалуй, из всех мистралийцев, покинувших родину за последние двадцать лет, он был единственным, кто бежал не от репрессий очередного правительства, а от собственной скуки. Решение пришло внезапно – теплым весенним вечером дон Мигель зашел в давно облюбованный кабачок, где подавали настоящее гномье пиво. По некому велению свыше туда же зашли заезжие циркачи помянуть старого клоуна, который днем назад по пьяной лавочке навернулся с помоста. На следующее утро достопочтенный инженер подал в отставку и укатил с этим же цирком на север, внезапно найдя лучший способ изменить свою скучную жизнь и повидать мир.

Возможно, когда-то, во времена детства мадам Катрин, цирк действительно был известным и процветающим, но в последние лет десять, после смерти брата, начались катастрофические проблемы с кадрами. Мужчины почему-то не задерживались в коллективе надолго. Они ломали конечности, скоропостижно женились, находили более оплачиваемую работу, уходили в армию или в монастырь, а то и просто сбегали, не вынеся жестокой диктатуры. Вот так и дошло до того, что во «всемирно известном цирке» остались одни мистралийские эмигранты, да и те в последний момент здорово подвели хозяйку. Всего за день до отъезда из столицы два брата-акробата Ровего и Эухенио удрали в партизаны, а жонглер Хулио до сих пор было смертельно на них обижено за то, что не позвали с собой.

Когда речь заходила о Хулио, Ольга до сих пор путалась в грамматических родах. И обижать беднягу не хотелось, и говорить о нем в мужском роде язык не поворачивался. На самом деле, конечно, это была самая настоящая Хулия, и наглядные свидетельства тому имелись. Хотя по части бюста она не шла ни в какое сравнение с Кирой или Камиллой, но все же превосходила Ольгу достаточно, чтобы пол можно было определить на глаз. При этом Хулио одевалось и вело себя как мужчина, предпочитало девушек парням и настаивало на соответствующем обращении. Судя по скрываемому сочувствию коллектива, для подобных закидонов имелись серьезные причины, о которых можно было только догадываться, но ни в коем случае не обсуждать вслух. Кинжалами Хулио тоже жонглировал, а при необходимости мог и метнуть. Не с такой безошибочной точностью, как это делал Диего, но и при сорока процентах вероятности лишнее слово могло стать опасным.

Пятый член коллектива, хорошенькая полунимфа Инесс, невесомой птичкой порхала по канату, никогда не думала о завтрашнем дне и охотно дарила свою любовь особо благодарным зрителям.

Тетушка смотрела на это сквозь пальцы и больше переживала о нравственности своих болонок. По мнению мадам, Инесс была святой невинностью по сравнению со своей покойной матушкой. Опять же при их-то образе жизни уберечь девичью честь – дело безнадежное. Если все время никому не давать, рано или поздно кто-то возьмет без спросу. А вот ежели Шнурок или Шарик болонок огуляют, вот это уж будет проблема. И так выступать некому, да еще и без собак остаться – полное разорение.

Стоит ли объяснять, что при таком катастрофическом положении дел грамотный тролль оказался для цирка манной небесной и даром божьим, ниспосланным «во спасение за долготерпение», как выразился дон Мигель, безбожно при этом ухмыляясь. Шарик тоже был признан относительно перспективным и под железной рукой мадам Катрин постепенно превращался из бестолкового охламона в дисциплинированную служебную собаку. Ольгу же с ее токсикозом и грядущими изменениями фигуры определили в подручные к дону Мигелю, потому как немощная девица не годилась ни на что, кроме провозглашения шуточек и зазывания зрителей. Как раз последнему и учил Ольгу в данный момент новый наставник, сталкиваясь со странным сопротивлением, непостижимым для человека, не замордованного рекламой. С шуточками складывалось еще хуже. По понятным причинам Ольге было как-то не до смеха. Более того, от некоторых шуток она могла неожиданно даже для себя разрыдаться и не меньше часа действовать на нервы всей труппе, не в силах остановиться и успокоиться.

До границы они гнали без остановки, боялись застрять в толпе беженцев, которая катилась за ними по пятам. В понимании господ артистов «гнать без остановки» означало плестись неторопливой рысцой, останавливаясь только на ночь и не давая по дороге представлений.

За неделю такого путешествия Ольге навсегда опротивели всевозможные походы и выезды на природу с ночевками. Спать на реквизите было холодно и жестко, мыться приходилось холодной водой и только по частям, да еще и в каких-нибудь кустах, стираться в различных природных водоемах. И все это в середине марта. Хоть и Мистралия, все же не лето.

Границу Ольга пересекала под видом реквизита, упрятанной в один из потайных ящиков фокусника, где вся помялась, затекла и едва не задохнулась. Еще денек фургон петлял по извилистой дороге, спускаясь с гор, и в солнечное субботнее утро впереди показались первые ортанские деревни. Вечером всемирно известный цирк монсира Бертильона намеревался дать первое представление, вот и старался дон Мигель за последний день репетиций подогнать номера новеньких до более или менее приемлемого уровня.

Что ж, представим себе, что это игра. Все понарошку, для смеху.

– Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе… дон Мигель, а если это деревня?

– А тебе трудно немножко польстить зрителю?

– …Всемирно известный цирк монсира Бертильона! Дон Мигель, неужели находятся такие придурки, что во все это верят?

– Полно, – убежденно заверил клоун, мельком оглядываясь на Пако. Грамотный тролль с самым ответственным видом повторял текст, сосредоточенно шевеля губами и закатив глаза под самый лоб. – Давай сначала. И больше жизни!

– Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе!…

Реальность встретила Кантора ледяным ветром и оглушительным воробьиным чириканьем. Слепящий свет солнца даже сквозь сомкнутые веки достигал глаз, вызывая медленное вращение перед ними красно-зеленых фигур с золотистой каемочкой.

Кантор по инерции сделал еще несколько шагов и уткнулся лбом во что-то твердое и шершавое.

Только сейчас он сообразил, что, во-первых, куда-то идет, а во-вторых – что у него свободны руки. Иначе как бы он ухватился ими за ствол дерева, на которое натолкнулся, бредя с закрытыми глазами?

Медленно, нехотя, словно не желая возвращаться к бессмысленной и ненужной теперь жизни, Кантор приподнял ресницы и тут же опять зажмурился. Здесь было слишком светло, в этой реальности, слишком ясно и жизнерадостно. Солнце, птицы, белая кора березки… Вот только холодно… Почему так холодно?

Он поморгал, привыкая к яркому свету, взглянул на мир и с глухим стоном прижался щекой к стволу березы, которую так и обнимал до сих пор, опасаясь упасть. То, что он стоял в кучке подтаявшего снега босиком и в одной рубашке, Кантора не очень взволновало, но вот место, где он находился… Похоже, не только Лабиринт, но и судьба наделена извращенным чувством юмора. Или ей просто нравится издеваться над одним несчастным мистралийцем. Вот как раз сейчас ему охренительно полезно будет для восстановления душевного равновесия пройтись по кладбищу, каким бы тихим и мирным оно ни казалось! Ну за что, а?

Кантор поднял руку, чтобы протереть глаза и отогнать прочь закипающие слезы, и с удивлением обнаружил, что на левом запястье до сих пор болтаются полиарговые наручники. Странно. Получается, из плена его кто-то все же вытащил. Не сам же он в беспамятстве свои наручники расстегнул. А раз вытащили его, значит, и Жак с Мафеем тоже спаслись и о них можно не беспокоиться. С другой стороны, спасать человека, чтобы бросить его на каком-то кладбище в снегу без сознания и в одном исподнем, – еще более странно…

На какой-то миг Кантору почудилось, что это и есть последний подарок судьбы, возможность покончить с бессмысленной жизнью мягко и безболезненно. Безумная идея лечь здесь же под березкой и тихо замерзнуть насмерть на какой-то миг показалась ему столь соблазнительной и стоящей, что он невольно стал присматривать подходящее место. Но наткнулся взглядом на ближайшую оградку, вспомнил королевскую голову в Лабиринте, и нездоровая тяга к покою сменилась злым, жгучим стыдом. Опять раскис, опять сопли распустил, начал жалеть себя и искать легкого пути. Стыд и срам, сопливый эльф в подобной ситуации повел себя достойнее! Отказаться от жизни, когда она становится слишком тяжелой, – слабость, недостойная мужчины. Нет, ты попробуй вот так, как некоторые, – вцепиться в ускользающую жизнь зубами, в прямом смысле, и держаться, без всякой надежды на спасение, на одном упрямстве, день, два, неделю, сколько потребуется… И, что примечательно, некоторым для этого не нужно, чтобы пришел добрый доктор и дал фантастического пинка под зад.

Кантор выбрался из серого рыхлого снега на дорожку и присел на ближайшую скамейку. Прежде всего – согреться. Когда-то папа его этому учил, и у него все получалось. Единственный раз в жизни, когда он серьезно простудился, был тот самый случай в Поморье, с Саэтой. Если не поторопиться, сегодня будет второй. А еще веселее будет отморозить ноги и потом без оных остаться.

Труднее всего оказалось сосредоточиться. Заставить себя не думать об Ольге, отрешиться от гложущих душу вопросов, превратиться в маленький сгусток огня, как требовалось согласно шархийской магической школе. Пришлось сначала сделать пару упражнений на концентрацию и только потом удалось разогреть стынущую кровь, разогнать тепло по окоченевшему телу и почувствовать наконец собственные руки и ноги.

Теперь можно было осмотреться и поискать ответы на вопросы. Для начала выяснить, где он находится. Судя по отросшей щетине, прошло недели две, значит, сейчас должна быть середина Голубой луны. Где в такое время еще лежит снег? Поморье? Как, во имя неба, его занесло в Поморье? В мир вернулась магия, и Мафей решил спасти друзей телепортом? Тогда где он сам? Пошел за подмогой? Выронил по дороге, как Толик короля? Промахнулся?

Кантор бросил взгляд на ближайшее надгробие, пытаясь по надписи определить, куда его занесло, но ни одной знакомой руны не увидел. Вернее, увидел одну, но не смог вспомнить, почему она кажется знакомой. Значит, не Поморье… неужели Ледяные острова? Да полно, с каких это пор варвары так аккуратненько оформляют могилки, да еще и пишут на них что-то, они же неграмотные…

Подойти спросить у кого-нибудь? Вон, к примеру, в конце аллеи сидят две девушки. Молоденькие и на вид безобидные. В худшем случае испугаются и убегут, но уж точно не набросятся, не побьют и не поволокут опять в гостеприимные лапы товарища Горбатого. А в лучшем – может быть, даже посочувствуют и помогут найти какую-нибудь одежду. Только бы не испугались, а то ведь чужой мужчина на кладбище, грязный, босой, в наручниках, да еще морда небритая не меньше недели, да еще и мистралиец, ко всему прочему…

Кантор поднялся на ноги, и земля под ними зыбко качнулась, поплыла в сторону, как она обычно делает, отказываясь держать на своей тверди пьяных и больных. Ничего странного, наверное, он не ел эти две недели, вот голова и кружится. Сейчас пройдет. А теперь медленно, спокойно, руку с браслетом убрать, лицу придать дружелюбное и безобидное выражение… И улыбаться, мать твою, улыбаться, может, благословение Эрулы поможет, и девушки не убегут…

Девушки эти показались ему странными еще издали, но, только приблизившись локтей на двадцать, Кантор понял, что именно было не так. Одежда. Если короткий полушубок и щегольские сапожки старшей отличались от знакомых нарядов лишь неуловимыми мелочами, то младшая с ног до головы, с тяжеленных громоздких ботинок до обтягивающей вязаной шапочки, выглядела как пришелец из иного мира. Кантор почти уверился, что действительно попал в иной мир, но его опять сбило с мысли то, чем это несуразное дитя в данный момент занималось.

На расчищенном от снега и прошлогоднего мусора участке влажной земли были вычерчены некие фигуры и символы, украшенные парой горящих свечек, кровавыми лужицами вокруг жертвенного кирпича и фрагментами садистски умерщвленной курицы. Перед всем этим художеством сидела на корточках сосредоточенная девочка и, протянув перед собой руки, в упор пялилась в некую неопределимую для посторонних точку. И от нее ощутимо несло знакомой с детства неклассической магией.

Старшая подруга, вместо того чтобы объяснить малолетней преступнице противозаконность ее деяний, наблюдала за сеансом подпольной некромантии с затаенной надеждой. Кантора она заметила только тогда, когда он заговорил, постаравшись скопировать неотразимую улыбку Орландо и застенчиво спрятав за спину руку с болтающимся браслетом.

– Простите, уважаемые дамы…

Следующие слова мистралийца заглушил панический вопль перепуганной девицы, повстречавшей во плоти худший из своих кошмаров.

– Извините… – растерянно пробормотал Кантор, отступая на шаг и не в силах отвести взгляда. – Я не хотел вас напугать… Только скажите, где я?

У нее были зеленые глаза! Небо, ну почему опять? Стоило хоть на мгновение перестать думать об этом – и сразу тебе то кладбище, то эти зеленые глаза…

Юная некромантка, сосредоточение которой было безвозвратно нарушено неожиданным воплем и энергичным встряхиванием за плечо, поднялась на ноги и первым делом сказала подружке что-то короткое и резкое. По логике вещей, это был вопрос: «Чего орешь?» – но ни одного знакомого слова Кантор так и не услышал. Язык, на котором изъяснялась девочка, был ему неизвестен.

Напуганная подруга только отступила на шаг, молча указав на причину переполоха. Дескать, сама посмотри и попробуй не заорать.

Малявка выпрямилась во весь свой полугномий рост. Уверенно отодвинула в сторону впечатлительную подружку. Степенно поправила сползающую на глаза шапочку. И шагнула вперед, бесстрашно уставившись на грозного дяденьку, да так, что он невольно отшатнулся.

Нет, мало ему было кладбища и тех убийственно похожих зеленых глаз! Третий шок за несчастные пять минут! Ну разве можно так пугать душевнобольных бардов?

Было бы неправильно думать, будто существо, способное одним взглядом обратить в бегство бесстрашного Кантора, обязательно должно быть неким монстром. Вовсе нет, ничего уродливого или пугающего в этом ребенке не было. Но вот странного…

Чтобы точнее представить себе, что увидел перед собой Кантор, возьмем за основу его величество Шеллара III. Его Тень, его Луч и его же прискорбное телосложение. Последнее умнем до роста четыре локтя без четверти (а то и меньше), сохранив при этом пропорции и ни в коем случае не делая никаких поправок на необходимые детали женской фигуры. Затем к телу его величества приставим головку принцессы Суон и как следует врежем по лицу сковородкой, дабы придать ему подобающую плоскость, на которой едва-едва выдается вперед крошечный носик. В получившийся экземпляр вставим глаза господина Флавиуса и посмотрим ими в упор, точно как это делает он. И, наконец, напомним себе: то, что у нас получилось, – девочка.

«Только бы не полезла драться… – обреченно подумал Кантор, отступая еще на шаг. – Я и без того выгляжу как идиот…»

Скуластое личико грозной малявки отразило сначала изумление, затем поистине королевскую задумчивость. Кантор отогнал невольную мысль, что малолетняя преступница размышляет, как избавиться от свидетеля, и еще раз огляделся по сторонам – не видно ли вокруг каких-нибудь других людей. Желательно взрослых, самостоятельных и мужского пола. Первым, на что наткнулся его взгляд, оказалась гранитная плита над ближайшей могилой, и впечатления от только что пережитых потрясений вмиг померкли. С небольшого портрета в овальной рамочке ему улыбался давний знакомый, личный шут его величества Шеллара господин Жак.

Прежде чем Кантор успел осознать, что действительно находится в ином мире и перепуганная зеленоглазая девушка не зря показалась ему смутно знакомой, маленькая ведьмочка до чего-то додумалась и решительно сцапала незнакомого мужчину за рукав.

Единственное слово, произнесенное уверенным непререкаемым тоном доктора Кинг, очевидно, следовало понимать как «пошли!», ибо в подкрепление сказанного Кантора столь же уверенно потянули за рукав.

Зеленые глаза второй девушки расширились в ужасе, и она, кажется, принялась возражать. Столь же непонятно и понятно одновременно. Не обязательно знать язык, чтобы сообразить, что может сказать рассудительная старшая подруга взбалмошной малолетке, которая намерена подобрать на кладбище и увести с собой незнакомого оборванца с болтающимися на запястье наручниками и наполовину заросшей мистралийской рожей… Впрочем, вряд ли в этом мире слышали о мистралийцах и их ужасающей репутации…

Выслушав эти, несомненно, здравые разъяснения, девочка отпустила рукав Кантора, чтобы освободить руки для наглядной жестикуляции, и принялась излагать свой ответ непрошеным воспитателям. Без тени сомнения, с королевской категоричностью и, похоже, по пунктам, так как в процессе объяснения то и дело загибала пальцы. Кантору отчего-то сделалось очень и очень неуютно. Мало того, что эта бесстрашная кроха подозрительно напоминала одновременно Флавиуса и его величество Шеллара III в худшей его ипостаси. Тут все было гораздо хуже. Она насчитала целых семь причин, по которым было абсолютно необходимо забрать с собой (возможно, даже домой) подозрительного типа, от которого бросилась бы бежать без оглядки любая нормальная девушка. Кантор, как ни напрягался, не смог придумать больше двух. Да и то одна из них казалась сомнительной. На серьезной мордочке юной некромантки никакого сострадания не просматривалось, и вряд ли она так уж беспокоилась о том, что брошенный на произвол судьбы бедняга замерзнет, заболеет и умрет. Оставалось только любопытство. Если она в остальном так похожа на короля, то и в этом вряд ли уступает. Ведь полуодетый человек с лицом, заросшим только с одной стороны, в наручниках, на кладбище, не знающий местного языка для кого-то – потенциальная опасность, а для кого-то – захватывающая тайна, которую так здорово и интересно будет разгадать. От склада ума зависит. Н-да. Насчет ума. У нее все-таки получилось семь пунктов. А у товарища Кантора – полтора. Но от приглашения все же лучше не отказываться. Ибо попытка выживать в чужом мире самостоятельно закончится, скорее всего, нынче же вечером в ближайшем полицейском участке.

– Во-первых, ты сама сказала, что ниоткуда не пришел, а возник на пустом месте, как привидение. Во-вторых, посмотри на его браслеты… Ой, нет, ты на глаз все равно не заметишь… От них исходит что-то. Я чувствую. То ли они волшебные, то ли наоборот, но что-то они излучают, на что хочешь спорить могу. В-третьих, ты заметила, что он узнал Жака, когда увидел фотку? А если бы ты была внимательнее, то заметила бы. В-четвертых, это наш родственник. Из Семьи. Только не спрашивай, почему я его не знаю и почему он так выглядит. Бабушка говорит, что ветвь Кирин – это диагноз. В-пятых, я ни слова не понимаю, что он говорит, чтобы разобраться, надо смотаться к дедушке и попросить «лютик», но по тону ясно, что чего-то просит. В-шестых, неужели тебе не интересно узнать, что все это значит? Ну и в-седьмых, если предыдущие доводы тебя не убедили… Ты понимаешь, что, если мы бросим его здесь, в лучшем случае его зажмет первый же винт, а в худшем он просто замерзнет? На улице ноль градусов, а он…

Настя безнадежно вздохнула и еще раз присмотрелась к босому психу в надежде отыскать хоть что-то, что могло бы унять или ее опасения, или любопытство подружки. Нет, ничего особенного она там не увидела. Шери всегда излагает свои соображения до жути просто и доходчиво и всегда оказывается права. Если его бросить, он замерзнет. И просит он, наверное, о помощи. Да и вряд ли его стоит бояться, если это еще один член семьи Рельмо.

– А куда мы его денем? – уже не пытаясь возражать, поинтересовалась Настя. – Домой заберешь?

– Ты что! Головой подумай! Как только папа услышит, где мы его нашли, он тут же поймет, что мы здесь делали! Он мне башку отвернет за все эти беседы с духами и заодно за все, что я у него без спросу утащила; и объяснения, что у меня ничего не получилось, его не утешат. Нет, сначала мы сами разберемся, потом как-нибудь договоримся с этим потерпевшим, чтобы не ляпнул при папе чего не надо. А потом можно будет и показать.

– Но ко мне тоже нельзя! Представляешь, что будет, если явится Брыль и увидит у меня дома другого мужчину!

– Тебе как раз было бы полезно, – сердито фыркнула Шери, собирая свои магические причиндалы и тщательно затирая рисунок на земле. – Разругаться с ним наконец и выгнать.

– Если дело дойдет до скандала, тут еще вопрос, кто кого выгонит – я его или он меня вместе с этим несчастным психом. Может, ты его к дедушке?

– Да не хочется дедушку лишними заботами нагружать. Опять же туда постоянно наведываются мои родители. О, придумала. К дяде Вите. Он все равно дома бывает раз в месяц, да и то часто дальше гаража не заходит. И в случае чего не выдаст.

Дядя Витя питал к маленькой Шери необъяснимую слабость, которой та бессовестно пользовалась, если требовалось что-то провернуть втайне от родителей. С тех пор как мелкой стукнуло шестнадцать, он даже разрешил ей брать свой байк. Официально, законно, как положено. Хотя Шери смотрелась на дяди Витином чудовище, как обезьянка на слоне, ей каким-то образом удавалось водить эту громадину, с которой не всякий мужик справлялся.

– А дядя Витя не будет против?

– Ну ты нашла, что возразить! – рассмеялась Шери. – С чего это он будет против? Другое дело, что у него там грязно, не топлено и жрать нечего, вот это проблема.

Она опять ухватила ненормального родственника за рукав и поволокла к выходу, где был припаркован тот самый дяди Витин динозавр. Вообще-то он двухместный, но при Шерькиных размерах можно уместиться и втроем. А уж о весе и вспоминать не стоит. Сама Настя лишними килограммами не страдает, Шери вовсе цыпленок, да и ее неопознанный родственник выглядит как жертва анорексии. Подушки выдержат.

– Так значит, у тебя все-таки не получилось? – спросила Настя, догнав подружку и пристроившись рядом. «Бедного родственника» Шери уже отпустила, и он послушно плелся следом, как воспитанная собака за хозяином.

– Что не получилось? А, ты про духа? Знаешь, Насть, такое дурацкое дело получается… Не то чтобы он не шел, а такое впечатление, что его вообще не существует.

– Это как?

– А вот так, понимай как хочешь. Либо «колючка» убивает и дух вместе с телом, либо… Вы не могли там ошибиться, когда опознавали?

– Дура! – обиделась Настя. – Как мама могла собственного ребенка не узнать? Да ты же сама видела! Ты на похоронах была! Кто лежал в гробу? Кого ты в лоб целовала?

– Тогда или первый вариант, или… или я правда дура и что-то не так делаю. Ну хочешь, я тебя с кем-нибудь из старших сведу? Папа этим не занимается, а дядю Макса, может, и уговорим.

– Твой дядя со мной заигрывал еще в прошлый раз, а если я его начну о чем-то просить…

– Тю, ненормальная, ну не заставит же он тебя, если ты не хочешь! Ты что, думаешь, если ты ему нравишься, так тебе непременно придется натурой платить? Да ему все нравятся, и все одинаково. Хотя вот ты знаешь, если бы мне пришлось выбирать: переспать со старым хрычом из ветви Кирин или мучиться постоянно с таким павианом, как твой Брыль, я бы выбрала дядю.

– Но у меня такой выбор не стоит, правильно?

– Да правильно. Просто я к тому, что, если бы твое сокровище однажды пришло не вовремя к тебе и застало там дядю Макса, тебе не пришлось бы сомневаться, кто кого выкинет и посмеет ли выкинутый вернуться.

– Ты что, сватаешь мне своего престарелого дядюшку? Или как это понимать?

– Это понимать как мое мнение о мегагрозном ушлепке, с которым ты связалась и теперь не знаешь, как избавиться. Может, попробовать его проклясть?

– Шери, не надо. Наводить порчу ты уже пробовала, сама помнишь, что из этого вышло. А кроме дяди у тебя в семье никто с духами не общается?

– Общается, только это надо на Бету выбраться, а дядя Макс – туточки, под боком. Ну хочешь, я, когда на каникулы к родственникам поеду, попрошу кого-нибудь?

Настя грустно кивнула и добавила:

– Только он почему-то больше не появляется. А не мог этот дух и вправду как-то поселиться в сети? Потому мы его и не смогли вытянуть на кладбище?

– Думаешь, стоит попробовать в другом месте? Где? У твоего компа? Или проверять все крупные узлы по очереди?

– Не знаю. Я так, подумала.

– Вопрос интересный, но подумать над ним надо тщательнее. Ладно, садись, потом обмозгуем твою гениальную идею. Эй ты, кузен непризнанный… Или дядюшка, разберешь вас… тоже садись. Сюда вот. – Шери похлопала по сиденью, объясняя непонятливому родственнику, чего от него хотят. Судя по обезумевшему взору, бедняга впервые видел байк и не понимал, что это такое. – И копыта подбери, дубина, оторвет в момент! Нет, ну ты видела такого тормоза? Такое впечатление, что он в жизни ни на чем, кроме лошади, не ездил!

Догадливая Шери даже не подозревала, как она была права…

Шеллар поднял голову и тут же со стоном опустил на прежнее место, пытаясь рассудительно убедить себя, что у живого человека мозг кипеть не может, следовательно, это есть субъективное ощущение, вызванное жестоким стрессом. Воссоединение двух разных ветвей памяти произошло одним рывком, массы информации мгновенно смешались в нечто беспорядочно-бредовое, изгнанная часть личности ворвалась в свое законное обиталище с деликатностью стенобитного орудия, и если бы не защитное свойство человеческого организма отключать мозг в таких случаях, возвращение короля могло закончиться банальным и позорным помешательством. С этой точки зрения невыносимая головная боль могла считаться меньшим злом и даже, можно сказать, и не злом вовсе, но Шеллара это почему-то мало утешало.

«Сколько же я так провалялся?» – подумал он, с трудом нащупывая в кармане часы. Поднимать голову или как-то ее поворачивать было больно, поэтому Шеллар поднес часы к глазам, едва не оторвав потянувшуюся за цепочкой пуговицу. «Бездельники и разгильдяи вокруг! – сердито подумал он, обнаружив, который час. – Советник валяется без чувств почти четыре часа, и до сих пор никто не заметил! Если бы кому-то понадобилось меня убить, труп обнаружили бы только через пару дней, после вопросов наместника, почему я не являюсь с докладом… Кстати, где я?»

Копаться в перепутанных событиях последних дней было вряд ли проще, чем поднять больную голову и осмотреться. Но и вряд ли сложнее, решил Шеллар, попробовав по очереди одно и другое и ни с тем, ни с другим не справившись. Не желая сдаваться без боя, он попытался осторожно повернуться на бок – так, чтобы не отрывать голову от пола, – и все-таки посмотреть, где же это он так валяется, что до сих пор никто не заметил.

«Полки… Деревянные стеллажи с книгами до самого потолка… И ковер знакомый… Ах да, библиотека кузена Элмара. Правильно. Я же здесь живу. Да. Вернее, живу наверху в спальне, а в библиотеке работаю. Кстати. У кузена часто болит спина. У него должны быть какие-то лекарства в доме. Если удастся встать и подняться по лестнице… и прочесть, что написано на склянках в тумбочке… И если повезет… Кстати, а где сам кузен?… Ладно, с этим можно разобраться потом, сейчас надо подумать, как встать и дойти до спальни… Хорошо, задача-минимум: просто встать. Слуги не должны видеть, что я валяюсь на полу. Возникнут вопросы. Я не в том состоянии, чтобы внятно на них ответить. Кто-нибудь что-нибудь заподозрит. Проклятье, если я сейчас уйду наверх и начну пить лекарства и укладываться в постель в такое время, это все равно будет выглядеть подозрительно… Надо что-то придумать… Например… О, вон там стоит стремянка, чтобы добираться до верхних полок. Допустим, я с нее упал. Нет, все равно подозрительно – ни одного ушиба, ни шишек, ни царапин… Так не пойдет. Надо обеспечить убедительные доказательства…»

Собравшись с силами, Шеллар все-таки оторвал голову от пола и ползком, чтобы не утруждать себя бесполезными подвигами, добрался до запримеченной стремянки. Первое «доказательство» пришлось повторить раза три, прежде чем тыльная сторона кисти ударилась о ближайшую полку с достаточной силой, чтобы можно было надеяться на приличный синяк. И оказалось это так больно, что с продолжением Шеллар тянуть уже не стал, понимая – если и без того нездоровой головой достаточно сильно обо что-нибудь удариться, есть шанс на время лишиться чувств. Поэтому он наспех прикинул, как должно лежать тело после падения со стремянки, переполз в нужное положение, привстал, насколько сумел, и со всего маху ударился лбом о полку повыше.

«Членовредительство, статья триста восьмиде…» – успела пронестись безотчетная мысль, и мучения на сегодня милосердно закончились.

Настя всегда поражалась Шерькиному бесстрашию и даже иногда завидовала, но это вовсе не означало, что она его разделяла. Бросить ненормального родственничка без присмотра она, видите ли, не решилась, а вот бросить лучшую подругу в чужой квартире наедине с психом – это ей ничуточки не страшно! А вдруг он маньяк или преступник? Вдруг он из психушки сбежал? С какой стати Шери так уверена, что член Семьи маньяком быть не может? И почему его радость при виде ванны должна непременно означать, что он в своем уме? По логике дорогой подружки, психи должны непременно испытывать к мытью отвращение? Интересно, а то, что взрослый мужик не способен без посторонней помощи воду включить, тоже, по ее мнению, нормально? Наручники он за несколько секунд открыл отверткой, а откуда вода в ванне берется, не знает…

Самым разумным, по Настиному мнению, было бы запереться до прихода подружки в комнате или на кухне, но двери в квартире не запирались. Торчать на площадке, чтобы каждая проходящая соседка интересовалась, кто она такая и что тут делает, тоже не самая лучшая идея. На всякий случай Настя не стала разуваться и оставила незапертой дверь, чтобы облегчить предстоящее бегство. Если только он чего-нибудь не то затеет, она сразу же – шмыг! И за дверь! И пусть погоняется за ней босиком по морозу.

Пока же она включила обогреватель, запустила пылесос, щелкнула чайником и принялась шарить в кухонных шкафах в поисках чего-нибудь съедобного. Этого дистрофика надо будет чем-то покормить, наверное, а то если он не умеет включать воду, с едой проблемы будут еще серьезнее. Помрет с голоду при полном холодильнике.

Исследовав кухню, Настя убедилась, что голодная смерть бедного психа будет не настолько уж глупой: в шкафу сиротливо скучала початая банка растворимого кофе, а в холодильнике – засохшая горчица и прокисший год назад огуречный рассол. Не хватало только повесившейся мышки для полноты картины. Надо связаться с Шери да попросить, чтобы чего-нибудь съестного принесла. Она, конечно, может и сама догадаться, но вдруг?…

Настя полезла было в карман за телефоном, но вспомнила, что денежек-то на счету нет, а чтобы их туда как бы положить (какой же уважающий себя ломовик платит за телефон свои кровные!), надо добраться до дому и сесть на штекер. Вот незадача! У дяди Вити, конечно, тоже комп в углу пылится, но можно смело спорить на что угодно, что под штекер он не заточен. На кой лишние навороты простому честному пользователю. Разве что попробовать через сетку с Шерькой связаться, если она хоть подключена и оплачена и если этот пыльный старец вообще исправен.

Комп оказался в относительном порядке, связь работала, Шери отозвалась и пообещала чего-нибудь притащить, словом, все бы хорошо, да подвела Настю ее извечная слабость к чужим машинам. Уж если выпал случай залезть в сетку с чужого компа и в чужой морде, как не забрести на пару знакомых пятаков и не выписать кое-кому надлежащую порцию банановых шкурок! Есть тут любители разыскивать собеседника в реале, предъявлять претензии и вопить о набитии морды, так пусть хоть раз как следует испугаются. Оно, может быть, и не очень красиво по отношению к дяде Вите, но вряд ли ему что-то может грозить. Если эти герои увидят его вживую, то подойти не рискнут. Даже вдвоем. Настя их лично видела в реале, они и вдвоем получаются мельче одного дяди Вити. А в сетке побоятся с лавочкой связываться. Так что ничего страшного.

Получилось как всегда – стоило надеть шлем, и через пять минут она забыла обо всем реальном, включая опасного психопата в ванной. Опомнилась, только когда ее не пустили с чужой мордой в знакомую беседку и до нее дошло, где она находится. Тут-то и вспомнила Настя о психе, и сообразила, что сквозь шлем вроде бы пробивались какие-то подозрительные звуки из реала, и спохватилась, в ужасе представляя себе, как маньяк уцепил кухонный нож и пошел резать соседей…

В панике она сорвала шлем, вскочила и едва не упала, споткнувшись о тело предполагаемого маньяка.

– О господи… – потрясенно прошептала Настя, отступая на шаг и внезапно сознавая в себе способности к ясновидению. Этот псих действительно добыл себе нож и даже наточил его, только жертвой маньяка стали не соседи, а ни в чем не повинный мирный пылесос. – Он же и в самом деле ненормальный!

Несчастный бытовой прибор с нездоровым жужжанием топтался на месте и подозрительно искрил там, где из пробитого корпуса торчал кухонный нож, всаженный по самую рукоятку. Поколебавшись, девушка все-таки набралась смелости переступить через лежащего маньяка, чтобы выключить пылесос, но грозный истребитель домашней техники невнятно что-то простонал и приподнялся, держась за голову.

С тем инстинктивным неуправляемым визгом, каким сотни поколений женщин встречали крыс и пауков, Настя метнулась назад, одним прыжком заскочив с ногами на спинку кресла и вжавшись в стенку шкафа, словно таким образом можно было укрыться от кровожадного психа, который бросается с ножом на пылесосы.

На маньяка ее визг оказал неожиданно целебное воздействие. Ушибленный герой вскочил на ноги, диковато озираясь, и бросился к ней. Попытка залезть повыше успеха не возымела – шкаф попался высокий, а с подтягиванием у Насти всегда были проблемы.

Одной рукой придерживая на талии спадающее полотенце, псих ухватил со стола забытую кем-то отвертку и замер. К Насте он повернулся спиной, а вот недобитый пылесос все еще вызывал у него нездоровые стремления. Только на этот раз охотничек не спешил нападать: видать, усвоил, что дичь в ответ и врезать может. Так и стоял, подобравшись, как перед прыжком, угрожающе занеся для удара отвертку и, наверное, выжидая, когда пылесос нападет первым. Судя по спине отважного охотника, которая как раз была видна во всей красе, предыдущим его противником был тостер или гриль, коварно подкравшийся сзади.

«Вот дура-то! – грустно подумала Настя, с трудом удерживаясь на своем неустойчивом прибежище. – Надо было не назад, а вперед прыгать! И рвать штекер отсюда! Как только он опять сцепится с пылесосом – прыгать и бежать!»

В таком идиотском положении и застала их Шери, вошедшая в разгар битвы с двумя пакетами в руках. Медленно посмотрела сначала на родственничка полоумного, который приветствовал ее встревоженным предостерегающим окриком, потом на издыхающий пылесос, потом на подругу, норовящую свалиться со спинки кресла. С одинаковым неодобрительным недоумением, которого Настя не поняла. Само собой, человек, воюющий с пылесосами, производит впечатление ненормального, ну а на нее чего смотреть как на больную? Она что такого сделала? Ну, испугалась, а кто бы на ее месте не испугался? Впрочем… н-да, есть кому, конечно… вон, стоит себе и не думает пугаться…

– Это у вас че, сексуальные игры такие? – наконец произнесла Шери с неприкрытой издевкой. – Ты как бы принцесса, и он тебя как бы спасает от страшного чудовища?

– Дура! – истерически выкрикнула Настя, не в силах более терпеть издевательств. – Он больной, твой родственник! Я тебе говорила, что он псих! Он на пылесосы с ножом кидается!

Маньяк тоже попытался что-то объяснить в один голос с ней, все так же встревоженно указывая на пылесос отверткой.

– Сама ты дура. – Шери невозмутимо поставила пакеты на диван, бесстрашно приблизилась и носком ботинка выключила пылесос. – Разоралась на весь подъезд, залезла сапогами на кресло, а других еще и психами обзываешь. Что он должен был подумать, видя, как ты в ужасе лезешь на шкаф? Вот он и подумал, что ты удираешь от пылесоса. Кто из вас псих после этого?

– Он первый начал! – возмутилась Настя. – Мы с пылесосом никого не трогали, а он на него с ножом бросился! Шери, он точно таки больной!

– Или он просто никогда в жизни не видел пылесоса, – абсолютно серьезно возразила подружка и достала из кармана одолженный у дедушки лингводекодер. – Спорим, сейчас он объяснит все вдвое разумнее, чем ты?

Маньяк обернулся и подал Насте руку, чтобы помочь спуститься.

Судя по его вполне разумному взгляду, в котором смешались раскаяние и недоумение, у нее были все шансы проспорить.

– А куда мы едем? – Жак сонно поморгал, силясь что-нибудь рассмотреть в темноте за окном. Тьма осталась непроницаема, но уже то, что из нее не выпрыгнуло ничего зубастого или вооруженного лазерным резаком, прибавило оптимизма. Это все только снилось, ффу-у-у…

– На запад, – негромко произнес рядом спокойный голос Мыша.

«Если я сплю, то кто за рулем?» – запоздало включились пробудившиеся мозги, и Жак поторопился проверить, а то у него возникло чудовищное подозрение, что вся эта сцена у портала ему почудилась. И не было ни магического побоища, ни голубого бублика, и Мыш не превратился в человека, а Кантор не исчез неведомо куда, и вообще они спокойненько едут к Повелителю, а чудесное спасение обморочному шуту в бреду привиделось…

– Как ты себя чувствуешь? – участливо поинтересовался Мыш, вперившись в дорогу с характерной целеустремленностью начинающего водителя.

Жак наконец разобрался со своими воспоминаниями и с некоторым облегчением признался:

– Да уже получше. А у тебя хорошо получается.

Все верно. За рулем Мыш. Когда начался отходняк от чудодейственного приступа отваги, когда Жака начало трясти и изо всех щелей полезли кошмарные монстры во главе с незабвенным советником Блаем, Мыш недужного товарища усыпил, выспросив предварительно, как заводить и как тормозить. Как включать фары, он, разумеется, не спросил и рулил по пустоши в полной темноте. Хорошо, что их путь лежит по голой и плоской равнине, где проще встретить ходячий труп, чем еще одну машину. Что-то Жаку подсказывало, что, попадись в поле зрения еще один такой же грузовик или иное препятствие, Мыш в него непременно бы въехал.

Он потянулся к приборной панели и включил фары.

– О, здесь даже свет есть! – по-детски обрадовался волшебник.

– А бензина у нас сколько осталось? – поинтересовался Жак, который по мере просыпания все практичнее воспринимал реальность.

– Не имею понятия, – честно признался Мыш.

– А далеко нам ехать? Или ты просто рулил куда глаза глядят? Тогда почему на запад, а не на юг, скажем?

– Что ты, ездить куда глаза глядят в нашем положении – непозволительная роскошь, – грустно улыбнулся маг. – У нас имеется две конкретные цели. Пока. Поговорить с Нагмалом, старейшиной куфти, и найти в этом несчастном мире хоть одно целое зеркало. К сожалению, достать собственное я не могу, ибо оно осталось в другом мире, да еще и в мертвой зоне. Я проверял.

– Насчет зеркала я, кажется, догадываюсь, – кивнул Жак. – Но откуда ты знаешь про этого старейшину, если ни разу на Каппе не бывал?

– Слышал, как Харган рассказывал об этом Шеллару. Благодарение всем высшим силам, его величество и после посвящения не утратил природной любознательности.

– Хочешь выяснить, что они сделали с королем и можно ли как-нибудь это отыграть обратно?

– И это тоже. Но еще сильнее я хочу узнать, как обрел бессмертие мерзавец Скаррон и можно ли ЭТО отыграть обратно.

– А… а откуда ты знаешь дорогу? И как вы будете разговаривать, не зная языка? Ты же никогда здесь не был!

– Как-нибудь договоримся, – отмахнулся Мыш. – Прислушиваясь к разговорам пришельцев, я выучил некоторое количество общеупотребительных слов, для начала хватит. Доберемся до Пятого оазиса, а там поищем переводчика.

– Переводчика? – не смея верить услышанному, повторил Жак. – В Пятом оазисе? Переводчика с ортанского на этот… куфтийский?

Волшебник раздраженно нахмурился.

– Не валяй дурака. Ты не хуже меня знаешь, что в Пятом оазисе обитает некий господин, с которым его величество имел честь однажды познакомиться во время своего путешествия по иным мирам. Если мне не изменяет память, ты лично объяснял его величеству, каким образом этот человек с первого слова начал понимать ортанскую речь. Как работает лингводекодер, ты так и не смог объяснить, но суть была понятна даже непосвященному: обладая этим прибором, можно по желанию переключиться на любой язык, какой услышишь.

– Было дело… – растерянно согласился шут. – Только я не помню, чтобы при нашем разговоре присутствовали какие-либо крысы…

– Зато при нем присутствовал ваш придворный маг, который всегда готов поделиться с коллегами полезной информацией. Или ты полагаешь, я был крысой больше этих восемнадцати дней?

– Постой, Мыш, а как мы его отыщем? Ни я, ни ты не знаем, как его зовут и как он выглядит!

– Его зовут Виктор.

– Но здесь-то его зовут иначе!

– И он рыжий.

– И все? Тоже мне особая примета!

– Жак, ты обратил внимание на местных жителей?

– А я их видел?

– Разумеется, ты их видел и в Мистралии, и в Ортане, и здесь, у портала. Они почти поголовно смуглы и черноволосы, как мистралийцы. Редко когда попадается русая голова и светлые глаза. Полагаешь, здесь такое множество рыжих, что наш знакомец среди них потеряется?

– А дорогу ты знаешь?

– Разумеется.

– Но откуда?…

– Прогрыз планшет главнокомандующего Хора и изучил карты.

– Ты даешь! Они ведь тоже на другом языке!

– Все не так сложно, как ты думаешь. Если только знаешь цифры. А там все просто – на карте указан масштаб: одна тройная закорючка равна шестидесяти петелькам с хвостиком. Вот здесь, – он кивнул на приборную панель, – есть счетчик, который указывает, сколько петелек с хвостиком проехала машина. Мы проехали почти четыреста, осталось еще чуть больше тысячи.

– А вот здесь, – добавил Жак, – есть еще один полезный прибор, который показывает, что за эти четыреста петелек с хвостиком мы спалили почти весь бензин. Вопрос: на чем будем ехать остальные чуть больше тысячи?

– У нас есть что-то в запасе?

– В кузове есть еще две канистры, но их и на полдороги не хватит.

– Будем ехать, пока сможем, по пути постараемся добыть еще топлива.

– Оптимист ты, Мыш… – тяжко вздохнул Жак, уже понимая, что остаток дороги им предстоит тащиться пешком через голую пустыню, где нет ни воды, ни пищи, зато встречаются голодные монстры и участки повышенной радиации. Настолько повышенной, что наткнись они на такое местечко – тут-то их путешествие и закончится.

– Кстати, – поторопился уточнить он, ибо воспоминание о радиации пробудило очень нехорошие подозрения. – А вот на этот прибор ты смотрел?

Мыш на миг оторвал взгляд от дороги и довольно равнодушно сообщил:

– А, смотрел. Он пищал.

– А сколько он показывал? – в ужасе вскричал Жак, уже начиная чувствовать тошноту и представлять себе два трупа в машине.

– Я не обратил внимания. Это важно?

– Мыш, ты рехнулся! Мы никогда не доедем до твоего старейшины! Мы умрем на полдороге! Ты заехал в зараженное место и даже не посмотрел на дозиметр! О господи, стоило ли бежать от Повелителя, чтобы врезать дуба в радиоактивной пустыне!…

– Да я пошутил, – усмехнулся Мыш. – Не беспокойся, когда прибор запищал, я остановился, изучил обстановку и наложил щит Сияющей Пещеры.

– Хороши шуточки! Ты хочешь сказать, что наша классическая магия знает щиты от радиации? Откуда?

– Ох, Жак, ну как ты можешь заниматься адаптацией переселенцев, если сам толком не знаешь мира, в котором живешь? Этот вид излучения открыли гномы еще несколько сотен лет назад, они регулярно до какой-нибудь беды докапываются. Тогда же и пришлось искать методы лечения и создавать магическую защиту. Порча Сияющей Пещеры пробрала даже гномов, хоть они и устойчивее людей в этом отношении. Так что успокойся и не нервничай, мучительная смерть посреди пустыни тебе не грозит. Ты уже в состоянии править машиной? Я хотел бы тоже немного поспать.

– Тормози, – вздохнул Жак. – Поменяемся. Заодно бензина дольем. Только учти, если что – я тебя разбужу!

– Как выглядит «если что» в твоем понимании? – насмешливо поинтересовался Мыш. Тормозил он аккуратно и так бережно, словно этот раздолбанный грузовик был хрустальным.

– Например, если запищит дозиметр или нападут дикие звери.

– Щит я лучше обновлю прямо сейчас, чтобы ты меня не будил зря, – решил волшебник. – А если нападут, попробуй просто убежать. Пока я не высплюсь после сегодняшней битвы и закрытия портала, боец из меня все равно будет неважный. Вот если на дороге появятся люди, у которых можно разжиться бензином, тогда буди.

– Вот если бы ты мне еще объяснил, как отличить людей, дарующих бензин, от людей, его отбирающих вместе со всем остальным имуществом, – проворчал Жак, перебираясь на водительское сиденье, – так тебе бы и вовсе цены не было.

– Очень просто. – Мыш беззаботно зевнул и повертелся на сиденье, устраиваясь поудобнее. – Первых не существует в природе.

Последний раз Кантор чувствовал себя настолько идиотски полгода назад, когда стараниями судьбы ему пришлось прятаться за декорациями в Погорелом театре. На этот раз судьбу не в чем было упрекнуть – в глупое положение он поставил себя сам, исключительно по собственной бестолковости. И теперь, медленно размазывая по тарелке странную сероватую массу с неопределимым запахом, пытался сформулировать относительно внятный ответ на вопрос: «За что ж ты, варвар отсталый, пылесос изувечил?» В голову лезли только непрошеные воспоминания о вечно невыученных уроках патриотического воспитания и навязчивый вопрос: а не окажется ли эта неизвестная еда последней в его жизни?

Девочки терпеливо дожидались ответа, чинно усевшись напротив. Это – Настя, достойная родственница Жака, бедная перепуганная девица, которая до сих пор с опаской взирает на причину своего страха. И причина эта – отнюдь не пылесос, как ни противно. А это – Саша. Не менее достойная родственница товарища Кантора. Бесстрашная юная некромантка из той породы девчонок, коих не испугать ни пылесосом, ни чокнутым мистралийцем, не говоря уж о мелочах вроде крыс или покойников. И откровенное любопытство в ее живых умненьких глазках вряд ли говорит о том, что девочке интересно, почему ненормальный родственник напал на домашнюю машину для уборки. Это она уже и так знает. Ей любопытно, как «отсталый варвар» будет подыскивать слова для объяснения.

– Я не хотел вас напугать, – начал Кантор в надежде на какие-нибудь наводящие вопросы. Чтобы не продолжать, он все-таки решился сунуть в рот ложку местной пищи и тут же об этом пожалел. На вкус это была обычная каша, даже, кажется, с молоком, но слишком горячая и до невозможности сладкая.

– Твое хотение в данном случае никакой роли не играет, – по-взрослому ухмыльнулась кроха. Сейчас, без мешковатой куртки и без шапочки, скрывавшей смоляную челку и два коротких хвостика, она выглядела совсем ребенком. – Потому что Настя пугается всегда, а я никогда, независимо от того, хотят ли нас напугать. Мне интересны именно причины, побудившие тебя накинуться на пылесос.

– Он выглядел так, словно подкрадывался к Насте и собирался напасть.

– Вот видишь! – хихикнула Саша, подталкивая локтем ошарашенную подружку. – Я же говорила, что объяснение будет логичным и полностью исходящим из посылки, что кузен Диего в жизни не видел пылесоса. Или все-таки дядюшка? Ладно, потом разберемся. А суть в том, подруга моя, что красавец мужчина тебя самоотверженно спасал, прям чуть не зашибло его, а ты вместо благодарности на шкаф от него полезла. Вот что мы скажем дяде Вите – это уже другой вопрос…

– Может, спрятать пылесос на место? – предложила Настя. – Дядя Витя, насколько я понимаю, им не пользуется и неизвестно когда из кладовки достанет. А когда все-таки достанет и заметит, уже столько времени пройдет, что он и сам не поймет. Может, подумает, что сам когда-то по пьяному делу…

– Насть, не завирайся, а? Дядя Витя, хоть и закладывает раз в месяц по-черному, все-таки не дурак! Он первым делом у меня спросит, это же я привела к нему в дом не пойми кого.

– А если ему не говорить, что здесь был чужой?

– Я не скажу – папа скажет.

– Девочки, перестаньте, – перебил Кантор. – Скажите хозяину дома правду. Я извинюсь и найду какой-нибудь способ возместить ему ущерб. Или давайте я сам скажу. Мы уж как-нибудь между нами, мужчинами, это дело решим.

– Похвальное стремление, – опять усмехнулась девочка. – Только вот дядя Витя здесь бывает редко, и вы с ним можете просто не встретиться. Ладно, оставим пылесос, может, я еще смогу эту несчастную жертву починить. Давай лучше разберемся, кем мы друг другу приходимся и почему я тебя не знаю. Семья большая, но я знаю родню хотя бы по фотографиям и что-то не припоминаю, кто из наших родственников мог возникнуть на пустом месте посреди кладбища в таком виде. Если Насте не привиделось, конечно.

Странно она себя вела для ребенка. На вид кузине (или в самом деле племяннице?) можно было дать лет одиннадцать-двенадцать, ну тринадцать в крайнем случае, если учесть маленький рост и худосочное телосложение. Однако слова, повадки, манера говорить больше подходили взрослой девушке. Если закрыть глаза, можно подумать, что они с Настей ровесницы. А если опять открыть – начинаешь недоумевать, какие общие интересы могут быть у этих двух подружек, настолько разных по возрасту. Может, Саша такое же чудо природы, как его величество Шеллар, который с двенадцати лет трудился на ниве правопорядка?

– Моего деда звали Байли, – не очень охотно поделился Кантор. Как-то не торопился он доверять незнакомым людям, пусть даже они приютили его и, кажется, кормят. Во всяком случае, сахару не пожалели. Но стоит ли говорить им об отце? Не будет ли у него неприятностей из-за этого? – Я его совсем не знал и видел только раз, в Лабиринте, когда он умирал. Тогда же я узнал о существовании Семьи и в первый и последний раз ее видел.

– О, насчет дедушки Байли я и не сомневалась, – хмыкнула девчушка. – Ветвь Кирин пропечатана у тебя на лбу семьдесят шестым стаутом. Да ты и похож на дедушку. Но его детей до сих пор не пересчитали точно, так что давай поподробнее. Ты родителей своих знаешь?

– Да, конечно. Но я всю жизнь считал, что мой отец принадлежит совсем к другой семье. Наверное, он жил под чужим именем.

– А где вы жили вообще? В каком мире вы обитали, что ты пылесоса в жизни не видел?

– Наш мир не сообщается с другими. Может, могущественные маги знают что-то об иных мирах, раз они следят за стихийными порталами, но я не принадлежу к числу посвященных.

– А, ну вот все и ясно! – совсем по-детски обрадовалась малявка, даже подпрыгнула на табуретке от полноты чувств. – По закрытым мирам у нас только дядя Макс гулял, он в греческой лавочке работает. А мы тут, значит, и понятия не имеем, что он там размножился! Выходит, мы все-таки одного поколения, так что ты мне не дядя, а брат. Троюродный. Хоть по возрасту и в отцы годишься. Ну а дальше? Сюда-то как попал?

– Не знаю, – честно ответил Кантор. – Сам понять не могу.

– У тебя что, память отшибло, или тебя какой-то знакомый эльф из телепорта потерял, да ты боишься, как бы у него неприятностей не было?

– Насчет эльфа – теория правдоподобная, сам первым делом об этом подумал. Но точно тебе сказать не могу. Последние пару недель… ну, или около того… я провел в Лабиринте.

– А что случилось?

– Это как-то касается дела? Допустим, меня по голове стукнули.

– Ну, такая версия прекрасно объяснила бы твою патологическую ненависть к пылесосам, но я же вижу, что ты врешь.

– А то, что я не хочу обсуждать причины своего падения в Лабиринт, ты не видишь? – начал закипать Кантор. – Это к делу не относится. Никаким боком. Так вышло. И все. До того момента я все помню, но события двухнедельной давности никак не объясняют перемещения между мирами.

– А твой летний наряд, количество паразитов в нем и вот это, – доставучая кузина приподняла двумя пальчиками наручники, – они объясняют?

– Я был в плену, – коротко пояснил Кантор. И добавил для пущей ясности: – У нас война.

– Ага.

– И мне нужно вернуться обратно.

– За добавкой, – иронично уточнила вредная родственница, повторно демонстрируя наручники.

– Должок остался. – Это было сказано уже сквозь зубы, так как при первой же вспышке памяти они стиснулись сами собой. – И не один.

«Сначала я найду Астуриаса и да Косту. Я не буду в них стрелять. Я найду способ их умыкнуть в тихое, безопасное место, и умирать они будут долго. Потом я найду винтовку и займусь отстрелом. Каждая голубая мантия с белой лошадью, каждая иномирская рожа, где бы я их ни встретил. А еще я припасу арбалет и пару дюжин крепких осиновых болтов с серебряными наконечниками. Пригодится. А если мне опять доведется дожить до победы – Судьба ведь любит поиздеваться, – уже не придется маяться выбором, куда девать остаток своей бесполезной жизни. Я посвящу его охоте на троллей…»

– Ага… – Малявка бесцеремонно оборвала построение жизненных планов товарища Кантора. – Я понимаю, это святое, но, может, ты бы их вслух пересчитывал? А то сидишь, молчишь, и только по глазам можно угадать, что ты как раз эти самые должки припоминаешь.

– Эти подсчеты – не для маленьких девочек, – сердито огрызнулся Кантор. – Я понимаю, вам зверски любопытно, что я такое и откуда взялся, но все-таки о серьезных делах я хотел бы поговорить с кем-то из взрослых членов семьи. Мне надо попасть домой, а ты вряд ли знаешь способ перемещаться между мирами.

– Теоретически один вариант есть, – ничуть не смутилась Саша. – Но, во-первых, без гарантии, а во-вторых, неизвестно, когда я этого родственничка увижу, он нынче в командировке. Так что с папой я тебя, конечно, познакомлю. Может, он тебе и остальную родню представит, это уже ваше дело. Но тут есть один нюанс. Вернее, два. Но очень плотно связанных. Если папа узнает, что я делала на кладбище, жизнь моя станет тяжкой и полной лишений. Я понятно намекаю?

– Здесь тоже запрещена некромантия? – понимающе усмехнулся Кантор. Дети… Они везде одинаковы!

– Не то чтобы законодательно… но папа запрещает мне брать его ритуальные предметы и самостоятельно что-либо делать. Если он узнает, пропало лето.

– Думаешь, он не заметит, насколько оплавлены свечи?

– Свечи как раз не его, папа некромантией не занимается. Свечи я стащила у дяди Макса. Так что не узнает, если ты не сдашь. И второй неприятный момент. Мой папа – стихийный телепат.

Кантор уставился на самоуверенную малявку с откровенным недоумением.

– И как ты предполагаешь что-то от него скрыть? Он ведь в любой момент может уловить твои мысли так же, как и мои.

– Дубина! Ты что, щититься не умеешь?

– Не умею и, более того, впервые об этом слышу.

– Опаньки… – Наконец-то Кантору удалось увидеть хоть тень растерянности в хинских глазенках хитроумной кузины. – Так ты, значит, вообще ничего не умеешь? Это раз дядя Макс тебе ничего не говорил о Семье, так он тебя и не учил ничему? И ты вообще полный ноль, даже минимального курса самопознания и самоконтроля не прошел?

– Нет, почему. Кое-что он мне показывал и объяснял. Но, как ты говоришь, «щититься» не учил. Это что-то вроде ментальной защиты?

– А, ну да, бестолочь я… Зачем же тебе это нужно, если ты в том мире один такой… Понимаешь, все шархи с рождения наделены каким-нибудь даром понимания. Это могут быть известные тебе эмпатия или телепатия, а может быть более частный, узконаправленный дар: например, чувствовать чужие страхи, угадывать желания, распознавать ложь и правду… У тебя, кстати, что?

– Стихийная двусторонняя эмпатия. А у тебя?

– Еще не определили. Или говорить не хотят. Не перебивай. Так вот, сам понимаешь, если постоянно жить вот так нараспашку, зная, что любая твоя мысль тут же становится общей, это все равно что жить в стеклянном аквариуме посреди многолюдной площади. Так и свихнуться недолго, какое ж блюдце выдержит? Поэтому каждый шархи с детства умеет щититься от посторонних, если хочет побыть наедине со своими мыслями. Вот так я спасаюсь от папиной телепатии. А ты, значит, не умеешь. Плохо. Ты ж меня с потрохами сдашь.

– Ага, – не удержался от колкости Кантор. – С куриными.

– Не смешно! Это домашний арест до лета и хана летним каникулам!

– Когда тебя тянуло поиграть с некромантией, тебя это не пугало. Знаешь, ты мне напоминаешь одного знакомого эльфа. Он тоже страшно любил тайком от наставника самостоятельно поколдовать по справочнику. После этого обязательно что-то или кто-то страдал. Или полдворца приходилось отстраивать заново, или стол искореженный от наставника прятать, или самого экспериментатора в Лабиринте на «цып-цып» вылавливать. А еще я знал одного некроманта, который вот так же по справочнику, без опыта и без наставника, взялся проклятие накладывать. Это была самая большая глупость в его жизни. И последняя.

– Нет, блин, вы, взрослые, все одинаковые! Вам всегда кажется, что только у вас реальные проблемы, а у нас – баловство одно и ничего более!

– А на самом деле? – поощрительно поинтересовался Кантор.

– А на самом деле все серьезно! Мне надо было с ним поговорить…

– С кем?

– У Насти был брат, – принялась объяснять Саша, вмиг сделавшись серьезной и повзрослев на глазах. – Он умер шесть лет назад. На колючку сел. И вот прошедшим летом Настя вдруг натыкается на него в сетке! Он морду и лэйбу сменил, но она его все равно узнала, повадки-то остались. Да еще он про нее вызнавал, про старых знакомых, даже про меня спрашивал. И не только Настя, еще несколько ребят из тусовки сталкивались. Тут даже волна пошла, будто его личность в сетке скопировалась и до сих пор живет, но я что-то не верю. Фантастика это. Ну и представь, каково Насте? Хрень необъяснимая получается! Человек стопроцентно умер, мы его сами видели мертвым, и вдруг он в сетке появляется! И отследить его не удалось, он уходит за дремучую колючку, и точка на фиг скрыта! И что это? Как это понять?

«Так, что Жак – раздолбай безответственный, – горько подумал Кантор. – Наверняка это был он, оттуда, из нашего мира высовывался на свой поглядеть. И что теперь сказать его бедной сестренке? Правду? А если он уже успел второй раз умереть? Я же ничего не знаю, ничего не помню и не могу ручаться, что Жак по-прежнему жив. Каково ей будет узнать, что все эти шесть лет он жил в соседнем мире и вот только что опять умер? Каково будет потерять брата второй раз? Да и ты, дорогая кузина Саша, вряд ли отнесешься к этому с равнодушием постороннего или ограничишься сочувствием подруге. Ты здесь и сама замешана, и куда глубже, чем кажется…»

– Ты влюблена в него, – неожиданно для себя он произнес это вслух, чего, наверное, делать не следовало. Но сказанное назад не запихнешь, раз уж ляпнул, стоит хотя бы извлечь из этого некоторую пользу… – Одного не могу понять. Шесть лет назад ты еще не ходила в школу. Ты что, влюбилась в портрет покойника?

Подружки одновременно состроили одинаково кислые мины и переглянулись, как переглядываются люди, знающие некую великую тайну, неведомую отсталым варварам.

– Я думала, членам Семьи не требуется пояснять таких простых вещей. – В голоске малявки внезапно скользнул пренебрежительный холодок, так хорошо известный знакомцам Шеллара III. Обиделась. Мстит. За шкирку отсталого варвара, да носом, носом… – Обычно, когда я знакомлюсь с простыми людьми, сразу говорю и возраст, но тебя-то я считала не таким обделенным.

– Может, с возрастом я на глаз и промахнулся, – с раздражением отозвался Кантор. – Однако я точно вижу, что ты еще не дождалась своих первых месячных.

– Ветвь Кирин… – Презрение в голосе обиженной девчушки сделалось откровенным и неприкрытым. – Точно бабушка говорит – это диагноз. Смещенное восприятие, блин…

– Ей уже шестнадцать, – негромко подала голос тихоня Настя. – Она просто так выглядит.

– Не только выглядит, – упрямо повторил Кантор. – А почему? Проклятие?

– Откат от порчи, – проворчала Саша. – Слушай, это тебя не касается. Это такое же личное дело, как и те загадочные причины, по которым ты провалился в Лабиринт. Давай лучше что-то решать. Пока мы видим два пути: научить тебя щититься и показать папе или дождаться, когда заявится Толик…

– Охренеть… – не удержался Кантор. – Толика знают и здесь!

– Ага, раз ты его знаешь, значит, он в твоем мире бывал и ориентиры у него есть. Тогда какой смысл беспокоить папу? Сидим тихо и ждем Толика. Еды я там тебе кой-какой в холодильник накидала, пошли, сейчас проведу по квартире и покажу все, чего нельзя трогать, а что нужно и как именно.