Эндрю Оффут
Глаз Эрлика
(Конан — )

Глава 1 ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ

Воры Востока по ночам пировали в одном местечке, которое называли Болотом… В Аренджуне, после Шадизара крупнейшем городе Заморы, пламя почти везде изысканно мерцало над красивыми светильниками, заправленными душистым маслом.

В городе воров народ везде говорил тихо, а менее грязные переулки были ненамного безопаснее. Пляшущий золотистый свет изящных масляных светильников заставлял вспыхивать огнем самоцветы, мерцающие на пальцах равнодушных вельмож с высокомерно задранными подбородками. Он же мягко поблескивал на жемчугах, нашитых на туниках купцов, стремящихся проникнуть в ряды знати. В огнях светильников искрились зеленым изумруды на толстой шее жены какого-нибудь аристократа и кроваво-красным поблескивали рубины и гранаты на наряде ее усмехающейся дочери. Движения откормленных тел сопровождались шорохом дорогого шелка.

А в подвалах с замасленными балками наводненного ворами Болота собирались плуты.

Здесь были чем-то похожие на хорьков умельцы срезать чужие кошельки, похитители в плащах с капюшонами, надвинутыми на самые глаза, и всегда настороженные воры-карманники. Заносчивые наемные убийцы прогуливались с важным видом по улочкам вместе со шлюхами. У последних самыми лучшими украшениями служили агаты с голубыми прожилками или плохо ограненные кусочки розового кварца со сверкающими осколками слюды и стекла. Одна грудастая немедийка, находившаяся в обществе лысеющего наемника из Кофа на данный момент безработного, — носила сверкающий кусок авантюрина, закрывавшего ей палец от костяшки до среднего сочленения. Камни эти происходили, предположительно, из Атлантиды.

Из темной мрачной пасти переулка донесся чей-то стон. На него никто не обратил внимания, или так во всяком случае казалось. Днем было бы видно, кто стонет — умирающий или грабитель, устроивший западню доверчивому рыцарю.

Сегодня ночью один обитатель этого темного скопища грязных переулков и ветшающих, выщербленных стен куда-то пропал, и о нем спрашивали не в одной норе, служившей логовом босякам. Сегодня ночью он шиковал в городе, так как три последних его предприятия увенчались успехом.

Серьги из рубинов и лунного камня, стянутые через открытое окно с табурета спящей хозяйки… Продав их, он приобрел хороший кинжал в полтора фута длиной, с ножнами, украшенными гранатами, и оплатил свои долги, два раза нырнув в выгребную яму, именуемую Болотом. Пока супруга советника лежала не далее чем в десяти шагах в алькове с молодым любовником, ее изящный, обшитый жемчугом воротник вместе с кубком из чистого золота (с легкой примесью олова, как указал барыга) увлекла в окно бронзовая рука, бывшая куда как крупнее рук большинства взломщиков. Эти предметы принесли ловкому, ступающему по-кошачьи бесшумно вору хороший плащ, украшенный золотым шитьем. Хотя довольно скудно украшенный — что верно, то верно. И еще на эти деньги он купил шелковую тунику, голубизна которой отражала довольно мрачный блеск его глаз, и ему заново открыли кредит в кабаке, где подавали пиво и разбавленное мутное вино. Ворот и плотно обтягивающие могучие бицепсы рукава вора обвивали две узкие полосы расшитой золотом ткани.

Странно, но его третье успешное предприятие оказалось поручением, выполнив которое, он совершил доброе дело. За похищение пары неосторожно подаренных изумрудных запонок и одного неосмотрительного письма и возвращение их дарителю он получил не меньше трех золотых и семнадцати сребреников. Надо признать, странное число. Ему предложили два плюс десять, он потребовал пять плюс двадцать пять и сошелся с нанимателем на средней сумме. Это последнее предприятие принесло достаточно денег, чтобы заставить юнца подумать, а не заняться ли ему честным трудом. Их также хватило, чтобы провести ночь вне Болота. В хорошем плаще и шелковой тунике он неспешно прогуливался по престижному району города…

Теперь этот плащ был старательно свернут и уложен на табурет, на котором восседал вор. Перед ним стоял маленький столик. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, он тем не менее решил провести ночь среди богатых и знатных — ведь и они не всегда были такими. Вор приметил одну привлекательную молодую женщину и ухаживал за ней, проявляя больше отваги, чем опыта. Она и впрямь была молода, в девятнадцать-то лет, — и все же постарше вора, несмотря на массивность его фигуры. Меч юноши вызвал у девушки вопросы.

— Телохранитель, — ответил он. — Мой господин скоро прибудет.

И никто не запретил ему носить меч, даже здесь, в "Шадиз-сарае", куда захаживали только способные похвастаться знатным происхождением или знатным состоянием.

— Там, в Симрии, мужчины вырастают, безусловно, здоровые, — оценивающе заметила привлекательная молодая женщина.

— В Киммерии, — поправил он.

Вор наклонился к смазливому личику своей собеседницы. Он сидел, навалившись на низкий круглый столик, окруженный непризнанной знатью. Когда вор кивнул, его голубые глаза сверкнули, словно сапфиры.

— Когда мне было всего пятнадцать… Давным-давно. — поспешно уточнил он, — я был шести футов ростом и весил на двадцать фунтов меньше двухсот. Тогда я участвовал в походе орды обезумевших от крови северян. Наша орда захлестнула надменный аванпост Аквилонии Венариум. Мы поставили на место этих аквилонцев — огнем и мечом!

"Ах, значит, давным-давно, — подумала она. — А если тебе уже стукнуло восемнадцать, то мне восемьдесят!"

Эта девушка знала мужчин и равнодушно взирала на вора с высоты этого своего знания, хотя ей было только девятнадцать лет. Женщиной она стала уже в четырнадцать, а когда ей исполнилось шестнадцать, толстый купец восьмидесяти четырех лет забрал ее с улицы. С тех пор ее крашеные медные волосы чуть выцвели, а позолоченный медный лиф чуточку съехал вниз. Но, по крайней мере, ее нынешний любовник был молодым, перспективным и еще не утратил своих мужских достоинств. Очень жаль, что скоро он сам сюда заявится. Юный великан, восседавший перед ней, — горец с прямоугольно подстриженной черной гривой над широким лбом и горящими глазами, похожими на свисающие с ее ушей агаты с голубыми прожилками, — он-то был и того моложе, и выглядел так мужественно.

"Плечи-то величиной с мои бедра, только бугрятся мускулами!"

Но, тем не менее, он мальчишка, причем неопытный, не знающий города, и лжец. Наверняка вор, подумала знающая улицы женщина. Ибо как же еще в городе воров иностранец с таким акцентом мог приобрести серебро, которым он расплачивался с хозяином трактира?

Ну… пока не пришел ее Кагул, этот юнец с Севера купил ей хорошее вино. К тому же вид у него был очень мужественный… Хотя такие вещи остались в прошлом и были теперь ниже ее достоинства… Килия никак не могла придумать, как бы разлучить этого паренька с его монетами… В душе ее шла тяжелая борьба.

— Пятнадцать! Ах, Конан! Я никогда не уверена, серьезно ты говоришь или просто пытаешься вскружить бедной девушке голову своими страшными сказками!

Вор моргнул, и палачи в застенке у пьяницы царя могли бы утонуть в голубой невинности его глаз.

— Я не вру, Килия.

Юность их проходила одинаково.

— Да? — Девушка пристально посмотрела на юношу округлившимися поблескивающими карими глазами, доставшимися ей в наследство от предков-атлантов, смешавшихся с покоренными ими народами. — Никогда?

— Почти никогда, — ответил он, и они дружно рассмеялись. Конан придвинул табурет поближе к ней. А под столом его рука гуляла по ее бедру во всех направлениях.

Килия сглотнула.

— А чем же ты все-таки занимаешься, Конан, рослый ты горец? О, как, по-твоему, нельзя ли нам еще капельку? Мою чашу кто-то осушил до дна! — И она показала ему пустой кубок.

Не сводя с девушки глаз, вор махнул рукой. Он видел, как такой знак делал один богатый торговец, там, в центре помещения, где он сидел с каким-то скользким на вид типом и тремя женщинами, одна из которых выглядела такой страшной, что должна была быть женой этого купца.

— Еще вина сюда, и не того дешевого газанского виноградного сока! громко произнес киммериец, не отрывая взгляда от спутницы. И, понизив голос, сказал девушке: — Я… телохранитель у одного богатого господина. Как видишь, он очень щедр.

— О да. Но… ты хочешь сказать, что ты действительно умеешь пользоваться этим древним мечом?

— Эфесом. — Он согнул левый локоть, потрепав меч, висевший на том же бедре, клинок длиной в ярд в ножнах из потертой узловатой кожи. — Да, уведомил он ее. — Я умею им пользоваться, Килия. Умею. Его клинок не раз был окрашен почти в такой же цвет, как и эти гранаты у тебя между грудей.

— Рубины, — поправила она.

Он лишь улыбнулся. Знающей улыбкой, так как камешки-то были гранатами, и она знала, что юноша это знал. Как же, телохранитель! Этот огромный юнец с загорелым лицом наверняка был вором. Ее бедро вспотело под его ладонью, и она ничего не имела против.

— Конан…

— Да.

Килия все еще пыталась принять хоть какое-то решение.

— Сюда каждый вечер заходят воины из городской стражи. Я думаю, нам не следует быть здесь, когда они зайдут, — а?

Лицо юноши превратилось в маску детской невинности, и одновременно он махнул огромной бронзовой рукой.

— Почему бы и не быть? Разве мы не солидные граждане честного Аренджуна?

— Одни из нас не из таких, — отозвалась Килия.

Конан, казалось, удивился ее словам и наклонился вперед.

— Килия! Какая мрачная страшная тайна? Ведь это не ты в ответе за падение той большой старой Слоновьей Башни?

— Я думаю, моя тайна состоит в том, что я пью вино и меня гладит по бедру голубоглазый, широкоплечий, опоясанный мечом симрийский… вор.

— Киммерийский, — спокойно поправил он. А затем добавил: — Я? Вор? Здесь? Хо-хо, дорогая моя… Воры прячутся в Болоте и шныряют там, как шакалы.

— Мне думается, — начала она, — что некоторые из них…

— Килия! Что моя девушка делает, сидя с этим мальчишкой? Эй, ублюдок, где твоя другая рука?

Не убирая из-под низкого столика руки, Конан оглянулся через плечо. В таверне наступила тишина. Даже в этом районе Аренджуна все в трактире умолкали, когда в зал входили пять воинов городской стражи и их предводитель грубо обращался к кому-нибудь из посетителей. А этот юный меченосец выглядел достаточно рослым, чтобы бороться с гиперборейскими медведями.

Киммериец хранил молчание. Он лишь сверлил взглядом мужчину в кирасе и шлеме с поднимающейся над ножнами меча щегольской рукоятью в виде драконьей головы. Черные усы стражника надменно топорщились под длинным носом. Конан сознавал, где находится. Он был не в Болоте, а в "Шадиз-сарае". И еще… он находился в обществе искушенной дамы, лишь притворявшейся невинной овечкой. Конан не собирался бежать. Он сидел не двигаясь, выжидая, сверля взглядом воина, шедшего к нему через зал. Все разговоры прекратились; все взгляды следили за продвижением заморийского сержанта среди табуретов и столиков или же были прикованы к рослому юноше, к которому он приближался.

Килия отодвинула ногу; рука Конана безошибочно последовала за ней. Богом юного вора был Кром, а всякий, кто знал хотя бы одного киммерийца, знал, что Кром наверняка являлся и богом упрямства.

Высокий, поджарый, гибкий стражник с отметиной от меча на щеке остановился, высясь над вором в голубой тунике с расшитой золотом каймой.

— Я в отличие от тебя не ору через весь зал, — спокойно отозвался Конан. — Так уж меня воспитали… Я не мальчишка, и всем нам отлично известно, где моя рука. Я б пригласил тебя выпить с нами кубок, но мы как раз собирались уходить.

— Ты уйдешь один вместе со своим варварским акцентом, и по-быстрому! И если не хочешь уйти без обеих рук, держи их на виду.

Поскольку киммериец не был воспитан лицемерной цивилизацией, он не потрудился изобразить испуг. Его глаза внезапно потеряли всякое сходство с сапфирами или с красивыми голубыми агатами. Они запылали, словно невозможная смесь льда и вулканического жара.

— Я не нарушаю никаких законов. Тебя нанимали не для того, чтоб ты задирал честных граждан.

— Я уже сменился с дежурства, парень. И сейчас я — рассерженный мужчина, стоящий перед мальчишкой, положившим лапу на ногу моей женщины.

Богатые и знатные посетители сидели совершенно неподвижно и не сводили глаз с рассерженных мужчин. Такому столкновению было совсем не место в этом трактире. Коринфийский торговец шелком и бархатом в расшитом цветочным узором халате оглянулся, словно прикидывал расстояние до дверей. Но в дверях стояли четверо стражников, следивших за своим сержантом.

— Конан…

Услышав голос Килии, Конан снова повернулся лицом к ней и предложил:

— Скажи этому грубияну, что…

Он оборвал фразу, почувствовав руку воина у себя на плече. Инстинктивно определив местоположение большого пальца, Конан понял, что рука эта левая. И понял также, что делает в этот момент правая. Он услышал шорох металла по коже. Этот грубиян обнажил меч!

Конан выпустил ногу Килии, одновременно разворачиваясь на табурете. Его сложенный плащ легко скользил, и юноша крутанулся на заднице, одновременно выбрасывая ноги вперед и вверх. Они врезались в левую ногу стражника как раз над ремнем наголенника. В этом коротком размахе оказалось больше силы, чем посчитал замориец, и больше силы, чем он мог выдержать. Воин со стоном повалился на пол.

Какая-то женщина завизжала.

Столешница одного из столов съехала и загремела на козлах, когда кто-то чересчур поспешно вскочил. Кто-то прошептал имя священного святого Митры. А Конан тем временем продолжал разворачиваться. Его обутая в сандалию нога с силой опустилась на бедро упавшего стражника. Тот снова застонал.

— Кагул! — воскликнула Килия, вскакивая с места. — А ты, глупый варвар, — мальчишка! Ты ранил Кагула!

Она бросилась к упавшему сержанту и опустилась около него на колени. Он так и не выхватил меч до конца. Теперь же он вместо меча схватился за бедро. Конан моргнул и уставился на молодую женщину, за которой ухаживал с помощью вина, жарких взглядов и хвастовства. Но ему казалось, что…

Его лицо вытянулось. Тут девушка резко подняла голову, устремляясь взглядом куда-то мимо него, и тогда Конан метнулся вбок. И потому меч, направляемый рукой одного из воинов Кагула, рубанул по столешнице, а не по плечу киммерийца. Чаши с вином и засахаренными фруктами полетели во все стороны. Вокруг заголосили. Если бы не почти невероятная быстрота, с которой горец метнулся в сторону, этот меч отхватил бы ему большую часть плеча.

Удивленный стражник ухватился за рукоять обеими руками, собираясь высвободить клинок из дубовой доски. У него были все основания считать, что его намеченная жертва удивлена больше его. Он ошибся.

Бронзовый кулак обрушился, словно кувалда. Этот удар сломал заморийцу предплечье, причинив такую боль, что он проглотил вопль вместе с языком и потерял сознание прежде, чем рухнул на пол.

— Взять его! — закричал другой из воинов Кагула. Посетители повскакивали с мест, прилагая серьезные и старательные усилия оказаться где угодно, только подальше отсюда. Один житель Востока, в халате, во все глаза следил за происходящим. А коринфийский купец покинул трактир с такой быстротой, что его слуге пришлось бежать, чтобы догнать его.

— Проклятый варвар, — крякнул какой-то отставной генерал. — Взять его!

— Взять его! — прорычал Кагул, поднимаясь с помощью Килии.

Однако Килия завопила иное:

— Убить его!

Этот последний вопль решил дело. Грубых стражников и вероломных горожанок, проявлявших больше кровожадности, чем женщины ванов, оказалось более чем достаточно. Иллюзии юного горца развеялись. Его короткий флирт со знатными и богатыми дамами Аренджуна закончился. Лучше б он ухаживал вон за той увешанной рубинами дочерью вельможи, которая теперь забыла про свою презрительную улыбку и горящими глазами следила за происходящим.

Конан метнулся вправо, прочь от двух сваленных им стражников, и развернулся на ходу. Когда он завершил оборот, его длинные ножны из шагреневой кожи опустели. Кулак его заполнила рукоять, а перед ним сверкал трехфутовый клинок.

Вперед выступил третий стражник и попытался заколоть Конана. Ну, допустим, паренек этот был рослым, но он ничего не смыслил в фехтовании. Стражникам нужно было лишь держаться повысокомернее; карманники и воришки имели обыкновение удирать, а не давать бой людям в мундирах с хорошими мечами на боку.

Конан тоже не стремился дать бой. Он увернулся с той же гибкостью и быстротой, какую проявил раньше. И, по-прежнему пригнувшись, вор сделал шаг к нападавшему. Нагнувшись вперед, он описал над головой полукруг собственным мечом. Его кулак задел макушку черногривой головы, и клинок ударил плашмя.

Хлынула кровь, и раздался крик ужаса и боли. Воин показал свою неопытность, выронив собственный меч и повернувшись к киммерийцу спиной. Он зашатался, прижав ладони к изуродованному лицу. Конан толкнул этого малого в спину. Существенный боевой опыт киммерийца научил его не тратить сил на человека, уже вышедшего из боя. Этот высокомерный стражник больше в драку не полезет.

Конан поразился, услышав среди заполнивших "Шадиз-сарай" воплей ярости и ужаса поощряющий крик. Похоже, кто-то здесь научился не любить блюстителей порядка — не тот ли темноволосый носатый в халате? Отставной генерал, прижав руку к брюху, ревел, выражая желание получить меч и отлично зная, что ему его не дадут. Мужчина помоложе, солдат, хотя и без формы и оружия, глядел, сузив глаза. Он попятился. Рослый горец только что отлично продемонстрировал свою ловкость и существенный опыт…

Кагул уже поднялся и выглядел угрожающе. В одной руке у него был меч, в другой — кинжал.

Конан оказался лицом к лицу с тремя вооруженными воинами, надвигавшимися на него на порядочном расстоянии друг от друга.

Теперь, когда его прижали к стене, он обрел полнейшее спокойствие.

— Назад, — рыкнул он по-звериному. — Если ты ценишь жизнь этих щенков, Кагул, лучше отзови их. Весь свой опыт вы приобрели, угрожая лавочникам, запугивая мелких воришек да пытая блудниц, чтоб заставить их заговорить. А я не один месяц провел в цепях, когда мне было всего шестнадцать. Я не раз обагрил этот меч кровью в бою — понятно? В бою. И я не потерплю, чтобы эти псы тронули меня хоть пальцем.

Троица остановилась. "Щенки" Кагула нервно поглядывали на своего вождя. Тот твердо сжал губы и повернулся к Конану правым боком.

— Взять его, — снова повторил он ровным непреклонным тоном. — И не обязательно живым.

Конан пригнулся, словно изготовившаяся к прыжку пантера.

— Лучше бросайтесь все сразу, — тихо посоветовал он. — Первый приблизившийся ко мне умрет. — А затем повысил голос. — К Белу! — проревел киммериец, вспоминая голос, приветствовавший его расправу со стражником. К Белу!

А затем, твердо сжав губы, прыгнул, рубанув стражника по лицу. Замориец попятился и споткнулся о столик. Какая-то женщина завизжала, а юная аристократка, вся в рубинах, уставилась на происходящее глазами, сделавшимися не менее яркими, чем у птиц. Ее грудь бурно поднималась и опускалась, а кончик языка высунулся увлажнить подкрашенные розовым губы.

Слева на увертливого противника насел Кагул, нанося колющий удар снизу. На отмахе клинок Конана встретился с его мечом с громким лязгом. Кагул еле-еле сумел парировать быстрый рубящий удар киммерийца. Горец орудовал своим клинком так, словно тот был из бумаги, а не из тяжелого старого железа. Он отступил на шаг, стрельнув глазами влево, готовый встретить третьего стражника. Вот тут-то и раздался новый голос, наверняка вызванный громким призывом Конана к Белу, богу-покровителю воров.

— Лучше пробирайся к окну, горец! Я слышу снаружи топот других блюстителей порядка.

Находящийся справа от Кагула стражник круто обернулся разобраться с сочувствующим нарушителю закона. Но он успел заметить лишь тень иранистанца в полосатой рубашке и кожаном жилете; а затем синебородый приезжий с далекого Востока вонзил в живот заморийцу трехфутовый ильбарсийский нож.

Только такую помощь он и оказал Конану, но наверняка вполне достаточную. В конце концов, этот незнакомец устранил одного врага и предупредил о подкреплении. Через несколько секунд он перемахнул через табурет, проскочил мимо пятящегося знатного заморийца и выскочил в открытые двери трактира.

Конан остался один лицом к лицу с двумя противниками.

Он не стал дожидаться их нападения.

Внимательный киммериец уже заметил окно, выходящее в переулок. Он рванул с места, ткнув мечом вперед, нанося скользящий удар, от которого Кагул предпочел увернуться. Варвар пронесся мимо него к противоположной стене не останавливаясь, швырнул меч в окно и последовал за ним, нырнув головой вперед.

Снаружи клинок с лязгом отскочил от стены, находившейся менее чем в шести футах от окна, и заскользил по земле, в то время как Конан, согнувшись, ударился об утрамбованную землю переулка и покатился. Он остановился у противоположной стены и распрямился без единого стона.

Его движения были обдуманными, методичными. Край его туники порвался. Поднявшись, Конан подобрал левой рукой меч. Одновременно он переместил длинный клинок вправо. Тот скользнул в ножны, прежде чем северянин полностью распрямился. Конан не оглядывался. Он задрал голову и осмотрел стену трактира: скат крыши, карниз, образованный продолжением карнизов верхних окон. За эти несколько секунд Кагул и стражник еще не успели добраться до окна. А пятеро подошедших стражников еще не добрались до главного входа в трактир.

Отшвырнув стражника в сторону благодаря инерции и неплохо откормленной туше, отставной генерал добрался до окна. И лишь мельком увидел трепыхание порванного края туники, когда беглец завернул за угол трактира.

— На выход и в обход! Он убежал в глухой переулок. На запад!

— Я бы выскочил в окно и догнал его, господин Стахир, — сказал Кагул. — Но вы загораживаете окно.

Старший по званию и по возрасту Стахир повернулся к сержанту стражи. Глаза впились в сержанта и внезапно стали кусочками льда на грязном лице с фиолетовыми прожилками.

— Наслаждайся звуками своего голоса, мелюзга, — процедил сквозь зубы Стахир. — Второй раз за сегодняшний вечер ты вздумал тявкнуть на того, кто выше тебя. Как только я доложу, к чему привела сегодня твоя горячность, тебе повезет, если ты не будешь беседовать с палачом, не говоря уж о том, чтобы и дальше командовать стражниками. — И с этими словами Стахир круто повернулся к вваливавшимся в трактир новым стражникам. Те получили приказ не от какого-то сержанта, а от отставного генерала.

Когда эти стражники обогнули "Шадиз-сарай" с обеих сторон и сошлись позади него, то никого не обнаружили…

Едва завернув за угол трактира, киммериец использовал набранную инерцию и мощные мускулы своих ног. Он прыгнул, ухватился за карниз здания. Его бицепсы, мускулы плеч и спины вздулись, когда он подтянулся. Словно изготовившаяся к прыжку крупная кошка, он очутился на четвереньках на узеньком карнизе. Он двинулся по нему, повернул. Потом Конан остановился, вглядываясь в темноту и обдумывая свое положение. Все это заняло несколько секунд.

Пока Кагул выслушивал неприятные новости относительно своего будущего, Конан перепрыгивал на крышу одноэтажного здания позади "Шадиза". К тому времени, когда пятеро стражников добрались до переулка позади трактира, Конан был уже в четырех зданиях от "Шадиза", двигаясь так, как мог только киммериец. Он слышал, как семеро стражников перекликались друг с другом, рассыпаясь цепью и спеша по темным переулкам. Никто и не подумал посмотреть вверх. Они ловили человека, а не медведя и не снежного барса.

Конан снова порвал тунику и еле-еле удержался от ругательства. Его прекрасный новый плащ остался на табурете в "Шадиз-сарае", и он вряд ли вернет его! А теперь погибла и его новая прекрасная шелковая туника. Неужели этот вечер не принесет ему решительно ничего хорошего? Опустившись на корточки, юноша двинулся по наклонному краю крыши к карнизу, шедшему вокруг выступающего эркера второго этажа. Там имелось крошечное окошко, которое могло пропустить внутрь дома только воздух, но не вора или убийцу.

Конан замер, заслышав голоса. Они доносились из крошечного окошка на эркере другого трактира. Киммериец нахмурился и остановился, уставясь на окошко, словно мог таким образом расслышать получше.

— Уж не знаю, почему он так дорог для этого Хизарра Зула, — произнес мужской голос с не заморийским акцентом. — Но он определенно дорог для нашего повелителя!

— И поэтому мы стали ворами, — отозвался женский голос, тоже с акцентом.

"Иностранцы", — подумал Конан, и до его сознания дошли два слова: дорог… воры. У воров в Аренджуне и без того жизнь тяжелая, подумал он, не хватало еще и иностранцев! И они обсуждали свои планы, не так ли?

По-волчьи оскалившись, Конан подкрался по карнизу поближе, словно зверь джунглей двигался в темноте. Он внимательно прислушался к разговору в комнате на втором этаже трактира.

— Ради нашего повелителя, Эрлик побери! — резко воскликнул мужчина.

— Да, — вздохнула женщина. — И впрямь Эрлик побери… Глаз Эрлика… и он в руках того, кто бежал из Замбулы десять лет назад. Его называли магом, этого Хизарра Зула; ты знаешь, Карамек, зачем такому понадобился бы амулет нашего повелителя?

— Платят нам хорошо, и треть платы уже у нас в кошельках. Кончай пытать нашу удачу, Испарана. Мы сможем год прожить на то, что получим, вернув амулет в Замбулу, — и хорошо пожить! Довольно и того, что Глаз Эрлика принадлежит нашему хану. Он был похищен старым врагом и должен быть возвращен. Ты ведь видела, как хан нервничал!

— Карамек! Неужели ты даже не знаешь? — поразилась эта Испарана, в голосе ее назревало недоверие. — Неужели ты вообще не задавал никаких вопросов?

— Наша задача — снова похитить его, — разъяснил с преувеличенным терпением Карамек. — Ничего иного нам знать не нужно.

— Ну так послушай же, мой глупенький порывистый Карамек! Ханский Глаз Эрлика священен для него и настроен лично на него с помощью колдовства: посредством его хана можно заставить подчиниться или убить.

— Борода Эрлика! Неудивительно, что он хочет вернуть его!

"Неудивительно, — подумал Конан. — И, надо думать, хан Замбулы… по-моему, после сегодняшней ночи в Аренджуне для меня станет чуточку жарковато… Можно попробовать поискать милости у правителя Замбулы!"

— И подумай еще, Карамек, — говорила по-прежнему с нажимом в голосе Испарана, как умная взрослая дама, поучающая порывистого мальчика. — Если хана заставят подчиняться или убьют, то трон Замбулы достанется отнюдь не его сыну Джангиру, а кому-нибудь другому. И этим другим будет Балад! А…

— Балад! Клянусь Йогом Повелителем Пустых Обиталищ! Это было бы катастрофой!

"Катастрофой будет, — размышлял киммериец, пытаясь устроиться поудобнее, — только если помогать в этом деле правителю Замбулы примется пара замбулийцев, а не великолепный вор из Киммерии!" И потому он внимательно слушал, пока заговорщики составляли план. Нервничая, говорили они о жутких охранниках Хизарра Зула, настоящих зомби, не думавших ни о чем, кроме защиты владений своего хозяина и убийства всех сунувшихся туда. Карамек и Испарана полагали, что имелись и другие средства защиты; ведь этого Зула выгнали из Замбулы десять лет назад за темное колдовство.

— Значит, через две ночи, клянусь бородой Эрлика, — решила Испарана. Когда зайдет луна и небо будет темным, как сердце Хизарра Зула!

Конан, по-волчьи скалясь, уже составляя собственные планы, поднялся и крадучись отправился через крышу. Он перепрыгнул на другую крышу, а оттуда на землю и, миновав темные переулки, вскоре исчез в Болоте.

"Через две ночи, да, — размышлял он. — Но завтра… этот ценный амулет украду я! И правитель Замбулы должен будет заплатить, и хорошо заплатить за свой Глаз Эрлика, если захочет передать трон своему любимому сыночку!"

Пробираясь в ночи, улыбаясь и строя планы, он так и не дослушал разговор замбулийцев.

— Через две ночи, да? — переспросил Карамек. — Нет, нет, Испарана, тебе лучше заниматься тем, что ты умеешь лучше всего! Ты забываешь, что через две ночи наступит Ночь Иштар, которой поклоняется царица… и время Деркето! На улицах будет полно людей с факелами, и Хизарр Зул наверняка будет держаться поближе к этому своему дому-дворцу. Нет, мы заберем амулет из его сундуков завтра ночью!