"Медведь. Пьесы" - читать интересную книгу автора (Быков Дмитрий Львович)

Второе действие

Декорация неизменна, но квартира сильно загромождена: софиты, телекамеры, ведра с мумие, двое караульных, гигантский холодильник, раскладушка разводящего, кухонный комбайн от Бинома, палатка от пива «Медведь», рамка, которую забыли унести после визита. Среди всего этого нагромождения Миша с женой невозмутимо смотрят телевизор. Жена сильно переменилась, помолодела, загорела, одета изысканно и не без вызова. Миша мрачен, как многое передумавший и о многом догадывающийся человек. Газету он держит вверх ногами, явно не читая, просто отгораживаясь.

Из телевизора доносятся мужской и женский голоса.

М. В общем…

Ж. Как бы сказать…

М. Если можно выразиться…

Ж. Ничего.

М. Так себе.

Ж. Ну, везде так себе…

М (с жаром). Везде хуже!

Ж. Будет лучше.

М. Когда-нибудь будет!

Ж. Будет хорошо!

М (скептически). Где-нибудь будет.

ЖЕНА. Переключи.

МИША. Подожди, погоду скажут.

Ж. Но никто не сможет вбить клин!

М. Никто не вобьет!

Ж. Мы не дадим вбить клин!

М. Мы не дадим…

Ж. Будет как раньше!

М. Когда-нибудь будет.

Ж (тихо плачет. Потом деловито сморкается). Погода так себе, но будет лучше. Мы передавали выпуск новостей.

Из-за двери ванной доносится тихий вой.

ЖЕНА. Он что, заболел?

МИША. Третий день вот так.

ЖЕНА. Да, извини. Совсем я закрутилась. Все эти балы…

МИША. Я понимаю.

ЖЕНА. Но он здоров?

МИША. Ест хорошо. Зоолог говорит — влияние кризиса.

ЖЕНА (после паузы). Миша, нам надо поговорить.

МИША. Поговорить.

ЖЕНА. Миша. Меня не пригласили на вечер «Оревуар, гламур».

МИША. Слава Богу.

ЖЕНА. Почему?

МИША. Потому что для всех он кончился, а для тебя нет.

ЖЕНА. Пойми, это было главное событие сезона. Первый кризисный бал. Ватники от Зайцева, опорки от Гуччи, отварная картошка и черный хлеб, все это вчерашнее. Там были все наши — ну, ты понимаешь.

МИША. Понимаю.

ЖЕНА. Я должна была, Миша! Это знаковое событие. Почему они меня не позвали? Может быть, они забыли?

МИША. Может быть.

ЖЕНА. Или не забыли?

МИША. Маша. Не огорчайся, Бога ради. Но у меня такое чувство, что они нас теперь будут звать гораздо реже.

ЖЕНА (оживляясь). Почему? Мы сделали что-нибудь не так?

МИША. Да все так. Но просто… что-то кончилось. Я не знаю, может быть, у меня действительно от долгой жизни рядом с ним открылось какое-то чутье. Это… это нельзя объяснить, это носом, как у зверя. Но я чувствую, что нас больше не надо, и все это (обводит кухню) скоро кончится. И это хорошо. Это хорошо, но это не кончится просто так.

ЖЕНА. Подожди, подожди. Объясни. Что ты имеешь в виду?

МИША. Я бы объяснил, если бы мог. Но я не могу. Я могу только выть, как он. Это помнишь… в одном романе, но ты не читала, наверное… Там инженер держит в руках инопланетную вещь, герметично замкнутый брусок, и говорит: чувствую, что там внутри разомкнутая цепь, а как чувствую — объяснить не могу. Так и я. Но я попробую. Мы же очень давно не говорили.

Легкий вой медведя.

Понимаешь… Ну вот я попробую, да. Если непонятно, ты скажи. Обычно, если что-то должно кончиться, оно почти никогда не кончается само по себе. Вот оно началось, никто его не хотел, но уж что поделать. Так вот, оно просто так кончиться не может, потому что когда оно началось, то оно там вступило в какие-то отношения, дало корни, зацепилось зацепками, и теперь это уже можно выдрать только с огромной частью жизни, и уже непонятно, стоит ли вырывать такой ценой. Вот и сейчас: оно-то, может, и кончится, и хорошо, и не будет ведер этих, и Алик прекратит бегать поливать из ведра несчастных людей, и ты не будешь бегать по рублевским балам, где они там скидывают со своего плеча секонд-хэнд со стразами на помощь неимущим детям… Но вместе с этим кончится что-то такое, без чего я уже не смогу. Понимаешь?

ЖЕНА. Конечно! Ты же теперь большой человек, как ты сможешь без него? Это я всегда была самодостаточна, и мне, если хочешь знать, совершенно безразлично, позовут меня или нет. Я уже видеть не могу всех этих людей, я слышать не могу их разговоры, весь этот вещизм, а картошку я могу сварить сама, и будет гораздо лучше. А тебе — конечно, тебе будет трудно, ты ощутил значимость…

МИША. Маша. Я не буду с тобой спорить. Я сам понимаю, что больно. И кроме того, Маша, действительно был момент, когда все эти дипломы, понимаешь… Был, я не спорю. Просто, Маша, я отдал бы дипломы, и плевать на дипломы, и плевать на все… Я боюсь, что кончится не только это.

ЖЕНА. А что? Конец света?

МИША. Понимаешь… Как бы это сказать… Вот есть очень плохой человек, и у него раковая опухоль. Так вот, нельзя быть на стороне опухоли, потому что даже самый плохой человек — ну, кроме Гитлера, может быть, — лучше раковой опухоли. Потому что она не соображает вообще. Потому что она — распад, и когда распадается плохое — невозможно радоваться, будет-то совсем уже… Непонятно?

ЖЕНА. Почему, очень понятно. Ты, как всегда, философствуешь вместо того, чтобы думать.

МИША (кротко). А о чем сейчас надо думать?

ЖЕНА. Думать надо о том, как приспособиться к кризису. Как во время кризиса извлечь максимум прибыли из медведя. Я допускаю, что сейчас действительно станет… ммм… несколько не до него. И не до нас. Но руки же нельзя опускать, верно? С медведем можно сделать много всего интересного. Медведь — это серьезный капитал.

МИША. Ты думаешь?

ЖЕНА. Конечно! Мы можем показывать его за деньги… водить на экскурсии…

МИША. Его?

ЖЕНА. Нет! Детей можно приглашать, инвалидов… От него же исходит животная сила! Я читала, была такая программа — больных катали на лошадях. Лошади заболевали, а больные выздоравливали.

МИША. В том-то и дело, Маша. Что-то я в последнее время не чувствую от него животной силы.

ЖЕНА. А что чувствуешь?

МИША. А вот примерно что видишь.

ЖЕНА. Вижу какую-то медузу.

МИША. Ну вот… Понимаешь, когда его нет… то есть медведя… это не очень правильно, но по крайней мере хорошо. Никто не мешает жить и все такое. Когда он есть — это трудно и вообще плохо, и не помоешься, и ведра, и все… Но когда он был и вдруг его нет — то это уже совсем ни в какие ворота, потому что становится непонятно, для чего тогда все. Пока он есть, можно его обслуживать, можно с ним бороться… А когда его нет, надо опять выдумывать, что делать с ванной. Просто мыться уже становится как-то недостаточно, Маша!

Звонок в дверь.

Кого черт несет на ночь глядя… (Открывает дверь.) Ба, полковник Голутвин! Какая радость, сколько лет, сколько зим!

ПОЛКОВНИК. Смена караула, хозяин. (Вводит пожилого мужика с внешностью водопроводчика.) Снимать будем этот пост. Одного человечка хватит, чай, не Ленина стережем.

МИША. Что, кризис?

ПОЛКОВНИК. Не говори. Гастарбайтеров приказано выслать, а то, сам знаешь, коренному населению негде работать. Оно и не рвется, правда, но приказ есть приказ. Вот тебе теперь караульный.

КАРАУЛЬНЫЙ. Ну, чего, куда становиться?

ПОЛКОВНИК. Сюда, к дверям.

Гастарбайтеры четко, по-военному уходят.

КАРАУЛЬНЫЙ. Чего, стоять, что ли?

ПОЛКОВНИК. А то. В армии служил?

КАРАУЛЬНЫЙ. Давно дело было. А ничего, если я присяду?

ПОЛКОВНИК (с сомнением). Вообще-то не положено…

КАРАУЛЬНЫЙ. Чего — не положено?! Чурки пускай стоят, а я местный. (Берет табурет.) Караул устал. (Достает бутылку.)

МИША. Слушай, это уже какая-то русофобия. Нельзя же так наглядно.

КАРАУЛЬНЫЙ. Кому нельзя? Мне нельзя? Ты, что ли, мне указывать будешь? Еще надо посмотреть, кто ты сам такой.

МИША. Я владелец медведя.

КАРАУЛЬНЫЙ. И что? А я соль земли, я знаешь где видал твоего медведя? Все ради меня, слыхал? И ты ради меня, и скажи спасибо, что я вообще тут лежу.

ПОЛКОВНИК. Н-да. Ну, я пойду, наверное…

ОЛЯ (выбегая из своей комнаты). Олег, я с тобой!

ПОЛКОВНИК. Оленька… Ну что ты, девочка?

ОЛЯ. Олег, забери меня отсюда, я больше не могу. Я чувствую, что здесь будет несчастье.

ПОЛКОВНИК. Оля, ну куда мы… Ну подумай… Я человек военный, меня куда послали — туда пошел…

ОЛЯ. Неправда, ты не такой!

ЖЕНА. Ольга, это неприлично!

ОЛЯ. Что вы все понимаете! Он настоящий, он Чечню топтал!

ПОЛКОВНИК. Кого топтал, что ты мелешь!

ОЛЯ. Ты мне сам говорил! Олег, прошу тебя, пойдем. Я чувствую, здесь будет плохо…

ПОЛКОВНИК. Оля! Ну Оля! Ну что ты! Ну нельзя же! Мне нельзя, Оля! Я женат, Оля!

ОЛЯ. Это ничего, Олег! Сейчас везде бином. Она поймет, Олег. Честное слово. Бином — это же правильно, да?

ПОЛКОВНИК. Это мысль. (Задумывается.) Это ничего. Это можно. А клин не вобьешь?

ОЛЯ. Никогда!

ПОЛКОВНИК. Ну, тогда пошли. Как-нибудь. Не взыщи, хозяин.

ЖЕНА. Оля! Стой! Стоять!

ОЛЯ. До свиданья, мама. Я зайду. (Быстро целует родителей, убегает.)

ЖЕНА. Черт-те что.

МИША. А может, и правильно. Что-то я чувствую, Маша, здесь действительно будет не очень хорошо…

КАРАУЛЬНЫЙ. Хозяин!

МИША. А?

КАРАУЛЬНЫЙ. Базар до тебя есть.

МИША. Ты на посту, тебе разговаривать не положено.

КАРАУЛЬНЫЙ. Я-то? Я-то не на посту, куда хочу, туда иду. Это ты при медведе своем на посту. Так вот есть до тебя от серьезных людей базар. Все одно кризис. Хозяин, продай медведя.

МИША. Ты что?!

КАРАУЛЬНЫЙ. А что?

МИША. Тебя охранять его наняли, а ты — продай!

КАРАУЛЬНЫЙ. Меня никто не нанимал, я сам нанялся. А тебе он сейчас без надобности, тебе одна копоть с ним. Подумай, хозяин, люди серьезные.

МИША. Да он государственный!

КАРАУЛЬНЫЙ. Так а другого мы не покупаем, хозяин.

МИША. Вам-то он на что?

КАРАУЛЬНЫЙ. А это уж наша забота, хозяин. Найдем куда. Может, корейцам, а может, Бен Ладену.

МИША. Да ты… Да ты… Ну-ка пшел отсюда!

ЖЕНА. Тихо, Миша. Может, он дело говорит.

КАРАУЛЬНЫЙ. Бабу слушай, хозяин. Он ведь с каждым днем меньше будет. Давай, пока берут.

МИША. Возьми, если сможешь.

Дикий рев медведя.

КАРАУЛЬНЫЙ. Давай сам, хозяин. Он тебя знает, к тебе пойдет.

МИША. Ко мне Бен Ладен не пойдет.

КАРАУЛЬНЫЙ. Да почему Бен Ладен, что Бен Ладен сразу! Его, может, и не было никогда. Его, может, Рамзан себе в зверинец купит. У него лошадей уже девать некуда, а медведя нет.

МИША. Обойдется. Смотри, какие прыткие все стали — распродавать национального медведя. Мумия сколько хочешь дам, пусть забирает, не жалко.

КАРАУЛЬНЫЙ. Смотри, хозяин, не пожалеть бы тебе.

МИША. Жалею, ой, жалею! Жалею, что он у меня в наморднике. Да он, может, и лапами справится? Чего, открывать? Открываю!

КАРАУЛЬНЫЙ (уходя). Серьезные люди, хозяин…

МИША. Сейчас вот как позвоню, так и придут серьезные люди… Давай, канай, скупщик.

Караульный уходит и в дверях сталкивается с делегацией Академии наук.

ЖЕНА. Накликал, черт бы тебя побрал…

Входят академики.

СЕКРЕТАРЬ (сухо). Здравствуйте, Михаил Валерьевич.

МИША. Служу России. Что, зарплата?

СЕКРЕТАРЬ. Зарплата… больше не будет зарплаты, Михаил Валерьевич.

МИША. Деньги кончились?

СЕКРЕТАРЬ. Ваша теория признана антинаучной.

МИША. Какая теория? Я не выдвигал никакой теории!

СЕКРЕТАРЬ. Ну, вот эта. О самозарождении медведя в условиях мягкого патернализма.

МИША. Вы же знаете, что я этого не писал!

СЕКРЕТАРЬ. А написано, что писали. Ваша диссертация? (Показывает толстый том с множеством графиков.)

МИША. Не моя. Вы сами сказали — гении открывают, ремесленники пишут…

СЕКРЕТАРЬ. Ремесленники уже наказаны. А вы больше не член-корреспондент, а просто кандидат. И не биологических наук, а филологических.

МИША. Почему филологических?

СЕКРЕТАРЬ. Потому что они в условиях кризиса финансируются по остаточному принципу. Предлагаю вам на выбор три темы: «Сравнительная характеристика Пети и Гаврика в повести „Белеет парус одинокий“», описание картины Пластова «Сенокос» или свободная тема «Как я провел лето».

МИША. Как я провел лето.

СЕКРЕТАРЬ. Ну и как вы провели лето?

МИША. Ничего, спасибо. Но как-то все время было чувство, что это скоро кончится.

СЕКРЕТАРЬ. Знаете, я вас должен успокоить. Тут всегда такое чувство, осенью тоже. Даже зимой иногда бывает такое чувство. Проснешься и думаешь — ну невыносимо! Но потом понимаешь, что это скоро кончится, и идешь ставить чайник.

МИША. Иногда я даже думаю: хорошо ли это, что все вот так кончается? Оно же не успевает восстановиться…

СЕКРЕТАРЬ. Знаете, Миша, скажу вам честно, как ученый ученому. Лет через двадцать, когда все опять кончится, вы сможете защитить на эту тему докторскую. Будет уже можно. Если что-нибудь будет вообще. (Забирает дипломы.)

АКАДЕМИК (задерживаясь возле Миши). А я за вас голосовал. Вотум сепаратум. Мне кажется, у вас была отличная работа, отличная… Там особенно интересно была описана стадия имаго, вот когда он вылезает из куколки…

МИША. Да, да… Спасибо, коллега. Пройдут времена обскурантизма, и правда воссияет во всей, так сказать, медвежьей мощи.

АКАДЕМИК. Вы не забудьте тогда, Чесноковский моя фамилия.

МИША. А я Григорьев.

Со значением жмут друг другу руки, расходятся.

Академики сталкиваются в дверях с налоговым инспектором.

НАЛОГОВЫЙ ИНСПЕКТОР. Здравствуйте.

МИША. Добрый день. Вы мясо принесли?

ИНСПЕКТОР (усмехаясь). Да нет. Я ведомость принес.

МИША. На мясо?

ИНСПЕКТОР. Это как посмотреть. На него вот. (Кивает на ванну.)

МИША. А зачем?

ИНСПЕКТОР. Заплатите, как говорится, налоги и спите спокойно.

МИША. Я и так спокойно… а какие налоги?

ИНСПЕКТОР. Какие положено. На зверушку.

МИША. То есть я за него плачу?

ИНСПЕКТОР. Да выходит, что вы.

МИША. Вы не понимаете. Он национальное достояние.

ИНСПЕКТОР. Был достояние, а стал имущество. Разницу чувствуете?

МИША. Но я из него прибыли не извлекаю! За что налог-то?

ИНСПЕКТОР. Я не знаю, чего вы там извлекаете, не извлекаете… Я знаю, что у вас зверушка. Собственность? Собственность. Плати налог и спи спокойно.

МИША. И сколько?

ИНСПЕКТОР. А вот посмотрите. Тут все написано.

МИША (заглядывая в ведомость). Но это ужас.

ИНСПЕКТОР. Это в месяц. А с вас за пять месяцев, с момента зарождения.

МИША. Это бред какой-то. Я же его не покупал.

ИНСПЕКТОР. Правильно, не покупал. Если б купил, тогда бы еще налог за покупку. А у вас сам взялся, значит, считай, льгота.

МИША. Но он гордость. Его видел Бином.

ИНСПЕКТОР. Бином всех видит. Вы заплатите — и спите спокойно.

МИША. Но у меня сейчас столько нет.

ИНСПЕКТОР. Ну, не страшно. Мы переводом оформим. Пока переведете, воду отключим, свет, газ оставим.

МИША. Слушайте… но нельзя же с кем угодно вытворять что угодно! Я понимаю, кризис. Но его надо кормить!

ИНСПЕКТОР. Да конечно. Заплатите налоги — и кормите спокойно.

МИША. Слушайте, а нельзя сделать так: вы вместо налогов возьмете его — и делайте что хотите! Я его вам задаром отдаю. Вывоз за ваш счет.

ИНСПЕКТОР. Нет, гражданин, мы натурой не берем. Если вам по каким-либо причинам собственность наскучила, вы звоните в отдел утилизации, они приедут и утилизируют.

МИША. Но его нельзя… как — утилизируют?

ИНСПЕКТОР. Как, как… обычно, как. Если вы не можете себе больше позволить какую-нибудь роскошь, она вручается тому, кто может позволить. А если у вас такая роскошь, что от нее вонь одна, то это шуба там, или мясо, или обратно же корм скоту. У кого что. У вас, я так думаю, в принципе может быть шуба.

МИША. Послушайте. Это шантаж. Вы меня вынуждаете заплатить. Вы понимаете, что это такое? Я сейчас позвоню, и вы сами пойдете на корм…

ИНСПЕКТОР (невозмутимо). Это пожалуйста. Заплатите налоги и звоните спокойно.

МИША (звонит). Полковника Голутвина! Олег, слушай, это что такое? Ко мне вваливается налоговый инспектор и требует, чтобы я платил за медведя. Ты разберись, пожалуйста… Что? Да. Что? Да. Да. Да. Нет. Нет. Что значит — должен? Олег, ты в своем уме?! Что значит — директива? Что значит — Бином? Что значит — в задницу? (Потрясенно вешает трубку.) Нет, я этого не вынесу. Я с ума сойду.

ИНСПЕКТОР. Заплатите налоги и сходите спокойно.

МИША (выскребает кошелек). Это все, что у меня есть.

ИНСПЕКТОР (подсчитывает). Остальное когда внесете?

МИША. Завтра.

ИНСПЕКТОР. До завтра только свет. Водой пока пользуйтесь.

Уходит. Пауза.

ЖЕНА. Миша…

МИША. Да?

ЖЕНА. Миша, звони в утилизацию.

МИША. Что значит — в утилизацию? Ты понимаешь, что говоришь?

ЖЕНА. Очень хорошо понимаю. Миша, это мало того что разорение. Это позор. Они хотят, чтобы мы не мылись и еще его содержали. Это бред, Миша. Это откровенное и прямое издевательство. Раньше они нами гордились, а теперь не могут нам этого простить.

МИША. Что ты предлагаешь?

ЖЕНА. Избавься от него, Миша. Он мозолит им глаза. Он напоминает им о чем не надо.

МИША. О чем?

ЖЕНА. О том, что они хотели бы забыть. Как они тут вставали с колен и прочее. Они не простят тебе, Миша. Убери его.

МИША. Что значит — убери? Он живой, ты понимаешь это? Если он зародился, то, может, так надо. Когда он тут гадил и этим давал тебе право входа на любую тусовку, ты его очень любила. Ты говорила — или он, или я. Нельзя же так забывать!

ЖЕНА. Я и не забываю. Я и сейчас тебе говорю: или он, или я.

МИША (пытается все свести к шутке). Слушай, но за тебя хоть налоги платить не надо…

ЖЕНА. Не смешно. Звони в утилизацию.

МИША. Никогда.

ЖЕНА. Ты хочешь платить за то, чтобы он жрал и гадил?

МИША. Благодаря ему мы бесплатно жрали и гадили полгода. Как-нибудь потерпим.

ЖЕНА. Терпи. Терпила.

МИША. И куда ты?

ЖЕНА. Поживу у мамы. Приедет Алик с Селигера — заберу туда же.

МИША. Ты это серьезно?

ЖЕНА. Более чем. Я не буду платить за медведя. Я не буду больше нюхать мумие. Я не дам зверю калечить ребенка. Одумаешься — звони.

МИША. Стоп. Погоди. Ну нельзя так, Маша. Вспомни, ты ведь говорила, что он счастье…

ЖЕНА. Миша. Пойми, есть высшие соображения. Есть государственная необходимость.

МИША. С каких пор ты так хорошо разбираешься в государственной необходимости?

Жена сбрасывает халат. Под ним военная форма внутренних войск.

ЖЕНА. Понял?

МИША. Я всегда говорил, что ты в прекрасной форме.

ЖЕНА. Дошутишься.

МИША. И давно ты у них?

ЖЕНА. С самого начала. С пятого июня, как зародился. Кто-то должен был вести дом, Миша. Кто-то должен отчитываться обо всем — но не ты же? Не Оля, у которой ветер в голове? Не Алик, которому одиннадцать? Спрашиваю тебя в последний раз: выбирай — государство или он.

МИША. Государство — это ты?

ЖЕНА. Государство — это все. Звони в утилизацию, Миша.

МИША. Я одного не понимаю: почему эта форма так определяет ваше содержание? Почему как только вы ее наденете — так сразу начинаете предавать все и вся? Удивительно еще, как в Грузию не все перебежали.

ЖЕНА. Смирно!

МИША (командует). Кругом.

ЖЕНА. Пожалеешь.

МИША. К маме иди стучать. Мы тут разберемся.

ЖЕНА. Один с ним останешься.

МИША. Он хоть стучать не будет.

Медведь бешено стучит в дверь ванной.

ЖЕНА. Будет.

МИША (в сторону ванной). Прекрати немедленно!

Медведь жалобно скулит.

То-то. Будешь стучать — утилизирую.

ЖЕНА. Суп в холодильнике. (Уходит.)

МИША. Служу России.

Некоторое время сидит неподвижно. Скулит медведь.

Звонок в дверь. Миша радостно бросается открывать, но разочарованно застывает. Вместо раскаявшейся жены перед ним американская корреспондентка.

КОРРЕСПОНДЕНТКА. Мое имя Гертруда Уайт. Можно просто Герти.

МИША. Здравствуйте, я Миша.

ГЕРТИ. Я имею несколько вопросов, потому что противоречива информация… Впрочем, судя по запах, медведь еще тут.

МИША. Он тут и будет, не дождетесь.

ГЕРТИ. Но идет слух, что он весьма значительно уменьшился.

МИША. Я не понимаю, миссис Уайт, кто распространяет эти слухи. Казалось бы, ближайший к нему человек — я. И я вам ответственно заявляю, что он вери, вери биг. Джайант.

ГЕРТИ. Но я… я хотела бы иметь смотреть, идти возможность удостоверить. Я бы настаивать смотреть.

МИША (с ледяной вежливостью). Вы мочь иметь смотреть быть хотеть настаивать водка анис, чеснок, лимонная корка. Но здесь вы настаивать не мочь, ибо караул быть устать, а лично я не мог гарантировать ваша секьюрити при осмотре наша селебрити.

ГЕРТИ. Ах, вот так!

МИША. Уж вот так. Но я своя сторона мочь уверенно уверить, что медведь быть реветь.

Рев за дверью.

ГЕРТИ. Ах, йа!

МИША (гордо). Да, вот так вот. Яволь, хендэ хох.

ГЕРТИ. Но я слышала, что вы получал предложение продать… хорошие деньги, серьезный партнер…

МИША. Диар Герти, есть сингс, которые нот фор сейл.

ГЕРТИ. Но я знать мой источник, что вы уже практично быть лишен мясо…

МИША. Это кремлевская диета. Зверь нуждаться разнообразие. Сегодня мясо, завтра нефть, потом опять мясо.

ГЕРТИ. И я знаю также от очень конфиденшиал источник, что вы также лишиться джоб…

МИША. Мой джоп всегда при мне, их бин кандидатен филологише наук, либе дихь, аллес нормаллес.

ГЕРТИ. Я быть уполномочен предложить, чтобы вы и объект получать гуманитарная помощь…

МИША. Нет, я должен категорично отказать. Мы уже получать гуманитарная помощь двадцать лет назад, и ваша гуманитарная помощь уже ставить страна на грань гуманитарная катастрофа. У нас быть очень много всего. Уже я даже отключил холодильник, потому что не помещается. Уже я просил, я умолял: не несите больше еды. Но несут и несут, как ходоки к Ленину.

ГЕРТИ. Однако я знаю совершенно надежно, что ваша жена покинула квартира сегодня морнинг…

МИША. Вынужденно, миссис Уайт, вынужденно. Еда не вмещалась в холодильник, пришлось поместить в Машиной комнате. Как только мы с объектом съедим еду, пространство освободится, и Маша вернется.

ГЕРТИ (мягко). Это очень жаль, что в условиях перезагрузка вы упорственно сохранять нравы холодной войны. Мы к вам со всем добром, мистер Григорьев…

Рев медведя.

МИША. Мы тоже со всем добром, миссис Уайт, и тоже готовы в случае чего гуманитарная помощь, потому что у вас там, я знаю, инфляция. Так что вы приходите в случае чего.

ГЕРТИ. У вас дырка вот тут… (Показывает на штаны.)

МИША. Ничего не поделаешь, мода. «Оревуар, гламур».

ГЕРТИ. Гуд бай, мистер Григорьев.

МИША. Источникам привет. (Один.) Ну, ты даешь, а? Значит, как на экспорт, так мы можем? Ну-ка покажи!

Медведь скулит.

Для меня рычать не можешь, для нее можешь? Вот всегда мы так: самим жрать нечего, а гостям пир. Хорошо ты ее.

Медведь скулит.

Гуманитарная помощь! Помню я гуманитарную помощь, сенк ю вери мач. Получил в девяностом году туфельки вот на таком каблуке тридцать пятого размера, со стразами.

Медведь скулит.

Господи, да что ж ты нервы-то мне мотаешь! Ты сверхдержава или кто? Рычи давай!

Жалобный визг.

Господи, совсем я один с ним остался! Оля! Маша! Маша!

Ночь. Синий свет. Миша один в кухне.

МИША. Что, воешь? Давай, вой. Мяса больше нет. Нет мяса. Не завезли. Кризис. Рыбу жри. Полярные могут, и ты сможешь.

Жалобный скулеж медведя.

Ничего, привыкай. Вся страна затягивает пояса, и ты затянешь. Между вами ведь — как его — мистическая связь?

Скулеж.

Дашь ты мне спать или нет, сволочь?! На, жри! (Вынимает из холодильника и кидает в ванну кусок мяса.)

Довольное чавканье, поскребывание.

Больше не проси!

Молчание.

Слушай, какого черта я тебе покупаю мясо? На свои деньги, между прочим! На заветные сбережения, на черный день! Ты в курсе, что мне за тебя зарплату больше не платят? Так какого черта я гроблюсь? Я что, хочу, чтобы ты меня любил? Ты меня не любишь и никогда не полюбишь. Ты любишь мясо. Ты можешь любить человека только тогда, когда он доведен до состояния мяса. А я еще поживу, ты слышишь? Поживу!

Скулеж медведя.

И нечего скулить, дубина бурая. Если уж завелся, мог бы как-нибудь предотвратить кризис. А я тебя теперь содержи. Думаешь, ты им нужен? Ты никому, кроме меня, не нужен! И мне не нужен, но мне некуда деваться, и вот я убираю за тобой дерьмо и на свои деньги кормлю мясом!

Медведь скулит с особенной жалобностью.

А, конечно! Когда нам плохо, мы сразу к Мише! Миша, помоги, Миша, накорми! Когда все в порядке, кто про Мишу помнит? А я тебе скажу: и слава Богу! Не вспоминали бы вы все про меня, я бы, может, как-нибудь построил себе какую-никакую жизнь… Но только я ее построю, ты сразу же зарождаешься! А как кризис, так они все шасть, и я корми тебя мясом. Я сам не ем мяса, дети не видят мяса, сыну только положен паек за эти его мишутки, и то он все сжирает сам под подушкой, потому что его так научили в рамках акции «Накорми себя сам». А ты жрешь. Что ты еще можешь, кроме жрать?

Из-за двери доносится тихая мелодия.

Жалобный голос поет:

МИША (подпевает). А ничего, слушай! Скажи, ты сам это делаешь?

Скулеж медведя.

Это очень даже ничего! Это мы могли бы ходить по ярмаркам, просить подаяния… как, собственно, уже и делали в девяностые годы… Я бы водил, ты бы пел… Ведь цыгане — они, мне кажется, вроде нас. Они утратили какого-то своего бога. И вот теперь этот бог сократился до медведя, которого они водят по ярмаркам. Он пляшет, они поют. И поэтому никто в России не может спокойно слушать цыганское пение. Мы понимаем, что нас это ждет, что мы сами когда-нибудь так пойдем, потому что бог наш больше не может о нас заботиться. Он сдал нашу землю в аренду, а потом еще в субаренду… Скоро мы пойдем по этой земле, ничему не хозяева, и будем петь эти невыносимые песни, которые обычно поем только спьяну, потому что у трезвого на уме, а у пьяного на языке. Ты заметил, что они все о бродяжничестве?

Медведь подпевает.

Вот это твое человеческое лицо мне гораздо больше нравится. Жаль, что это только во время кризиса. А вот эту знаешь: «Клен ты мой опавший»…

Поют хором.

Слушай, нормально! Давай выпьем! (Берет бутылку водки, передает в ванную.) Только оставь!

За дверью бульканье, через минуту вылетает пустая бутылка.

Я же говорил — оставь! Вот жадная тварь! Ты что, остановиться не можешь?

Скулеж медведя за стеной переходит в жалобное повизгиванье.

А, черт с тобой. Ну, пой теперь. Все, что знаешь.

Из-за двери доносится «Меж высоких хлебов».

Миша подпевает.

Легкий стук в окно. Миша подходит к окну, выглядывает.

А, это опять вы?

НЕСОГЛАСНЫЙ (влезая). А вас еще не скормили?

МИША. Нет, как видите. Да и вас не взяли.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Да, правда. Такая тоска, не представляете.

МИША. Почему?

НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, не то чтобы я, конечно, так уж хотел, чтобы взяли… Жена какая-никакая, дети… от другой, правда, но неважно… Но раньше они хоть как-то реагировали, а теперь вообще никак. Кажется, им не до меня.

МИША. Им и было не до вас.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, знаете… Раньше хотя бы дубинкой… Был смысл…

МИША. Да и тогда никакого не было. Что за радость, не понимаю…

НЕСОГЛАСНЫЙ. Был, не говорите. Корреспонденты приезжали, вообще какое-то ощущение жизни… А сейчас, понимаете, — вообще черт-те что. ОМОН соглашается выходить на улицы, только если мы заплатим. Мы, понимаете! За то, что они нас дубинкой!

МИША. Ну а что такого? Это же не им нужно?

НЕСОГЛАСНЫЙ. А что, нам?

МИША. А что, им?

НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, знаете… А что это у вас караула больше нет?

МИША. Гастарбайтеров выслали, а наш устал.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну да, я так и думал… Как-то они вообще все стали делать спустя рукава. И хватают-то все больше своих…

МИША. Это как раз понятно. Когда они хватают ваших, они сразу получаются сатрапы, а когда своих — они сразу ангелы. Им сейчас важнее быть ангелами. Сатрапами хорошо, когда денег много.

НЕСОГЛАСНЫЙ. И что нам делать?

МИША. Ну, если у вас есть стратегическая цель — чтобы они схватили… то лучше всего, наверное, как-то влезть в систему и сильно провороваться. Тогда, может быть, возьмут. Или влезть и провороваться слегка — тогда возьмут точно. Я заметил — они сейчас берут в среднем за миллион.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Не больше?!

МИША. Нет, больше — начинаются уже неприкасаемые. Так что в систему, и вперед.

Вбегает Алик.

АЛИК. Дяденька диссидент, возьмите меня!

МИША. Ты почему не на Селигере?!

АЛИК. Я сбежал, пап, дураков нету кроссы бегать за спасибо. Дяденька диссидент, возьмите меня, пожалуйста. Я теперь тоже диссидент.

НЕСОГЛАСНЫЙ (Мише). Это ваш?

МИША. Мой, да.

АЛИК. Представляете, они столько обещали и так кинули! Они обещали, что шестерки будут комиссарами, комиссары соберутся в кулак, всех кулаков повезут на Селигер и там покажут Бинома! После чего сразу Высшая школа экономики. А они знаете что сделали? Они раскулачили кулаков и отменили Селигер! Я уже не говорю про Высшую школу экономики! Вместо нее теперь… (Рыдает.) Новочеркасский ветеринарный техникум!

МИША. Ну, что ж. Тоже профессия. Без экзаменов хоть?

АЛИК. Пап, ты что, издеваешься?

МИША. Нет, сынок. Я вполне серьезно. Я даже думаю, что для тебя это будет сейчас не самое худшее место. Когда-нибудь, лет через двадцать, у нас опять кто-нибудь зародится, и ты по крайней мере будешь знать, как его лечить…

Скулеж медведя.

Видишь, он согласен. Ему плохо, а я ничего не могу сделать.

АЛИК. Дяденька диссидент! Возьмите меня! Я уже был почти шестеркой!

НЕСОГЛАСНЫЙ. А что ты умеешь делать?

АЛИК. Ой, я много чего умею! Я мумием могу поливать, могу проклинать, камлать могу…

НЕСОГЛАСНЫЙ. Как?

АЛИК. Камлать! Я вас научу, это легко. Это вот так: «Враги Бинома, враги Бинома! Не дадим вбить клин, не дадим вбить клин!» Я могу вывести на улицы пятьдесят человек!

НЕСОГЛАСНЫЙ. Зачем?

АЛИК. Чтобы камлать! Я еще могу знаете что? Я могу броситься на неприятного человека и закричать «Папа, папа!».

МИША (грустно). Спасибо, сынок!

АЛИК. Пап, ну ты ни при чем! Просто, представляешь, — пятьдесят человек напрыгивают и кричат: «Папа, папа!». Это же сразу насмерть.

МИША. Алик… Ты же только что в них плескал мумием…

АЛИК. Пап, это когда было! Нас же тогда еще не кинули. Дяденька диссидент, вы папу не слушайте, он негибкий. Если вы меня возьмете, мы первую неделю всей пятеркой можем бесплатно.

НЕСОГЛАСНЫЙ. А потом?

АЛИК. А потом договоримся, У нас гибкая система скидок. Если вы не можете в Высшую школу экономики, то мы сначала можем договориться по «Твиксу». Но в «Твиксах» это много, сами понимаете. Можно «Баунти». Еще в кино можно. Дальше можно разговаривать по велосипедам.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Господи, что ж мне так скучно-то, а?

АЛИК. Вот видите! С нами вам сразу станет нескучно.

Несогласный внезапно выпрыгивает в окно.

Стук, чертыхание.

НЕСОГЛАСНЫЙ (снизу). Черт, опять забыл, что второй этаж…

Скулеж медведя.

МИША. Иди к себе, Алик. Я попробую его успокоить. Может, споем еще…

Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге Полковник, с ним Идеолог и телегруппа.

ПОЛКОВНИК (вволакивает Идеолога). Стоять, тварь.

Телегруппа наводит технику.

Признавайся, Иннокентий Всеволодович.

ИДЕОЛОГ. Я признаю себя виновным. (Дрожащим голосом, заученно, сквозь слезы.) Признаю себя виновным… прежде всего в нецелевом расходовании средств. Я обязался израсходовать средства на одно, а израсходовал на другое. Я оставил часть денег себе. Еще немного денег я украл и не заплатил налоги. Это началось еще в детстве, когда я нашел на улице рубль и не заплатил налоги. С тех пор я никогда не платил налоги. У меня было две любовницы. Я пользовался обеими и не платил налоги. Я вел себя безобразно. (Рыдает.) Я жопа.

РЕЖИССЕР ТЕЛЕГРУППЫ. Погромче, пожалуйста.

ИДЕОЛОГ. Я жопа! Шампанское стаканами тянул, все отвергал — законы, совесть, веру. Жил в Одессе, бывал в Крыму, ездил в карете. Лгал, все лгал. Мамашу зарезал, папашу задушил, а младшую сестренку невинности лишил. Кризис из-за меня. Прошу использовать на стройках народного хозяйства.

МИША. Подождите, подождите. Полковник, тут что-то нечисто. Я же его видел, он сюда приезжал. Он ничего не лгал. Он совершенно искренняя сволочь.

ПОЛКОВНИК. Да какая разница, Михаил? Что ты как маленький, я не знаю. Их сейчас всех начнут по одному — губернаторов, вице-губернаторов, этих вот… по идейной части… Бабок нет, так? Кто-то виноват, так? Пускай теперь рассказывает, как рыл тоннель Москва-Тбилиси.

МИША. Но вы бы хоть текст придумали ему. Какие две любовницы? Ему с одной бы справиться, и то если она все время будет говорить про империю.

ИДЕОЛОГ. Не справиться, это точно, я только мозги, остальное мне неинтересно…

ПОЛКОВНИК (Мише). Слушай, академик, не лезь. Без тебя тошно. Он идеолог, он знает, что говорить…

ИДЕОЛОГ. Я готовил покушение. Я замышлял ужасное. Я говорил глупости.

МИША. Вы бы это все сказали в программе «Сходитесь». Рейтинг был бы — мама дорогая!

ПОЛКОВНИК. Закрыли программу «Сходитесь».

МИША. Вот черт, а я и не знал. За что же?

ПОЛКОВНИК. Дискутировали много. Надо было сразу меж глаз… Вместо нее теперь ток-шоу «Разойдись».

Вбегает АП.

АП. Отсняли?

ПОЛКОВНИК. Иннокентий, имеешь что добавить?

ИДЕОЛОГ. Прошу убить не сразу, дать помучиться. (Рыдает.)

АП. Скармливайте.

МИША. Что значит — скармливайте? Вы в своем уме? Я понимаю, когда этот предлагал, но вы-то…

АП. Между прочим, он дело предлагал. Только момент был невыгодный. Тогда были тучные дни, все в шоколаде. Мы думали — так и пронесет. Оказалось, нет. Не пронесло. Бесплатный газ бывает только в душегубке. Значит, скармливать.

Идеолог рыдает.

Ну, Иннокентий Всеволодович! Сам же, сука, говорил — нет прорыва без жертв!

ИДЕОЛОГ. Ну какой же это прорыв…

АП. Это полный прорыв, Иннокентий Всеволодович! Это прорыв по всем направлениям! Идите осуществлять модернизацию и будьте счастливы — завтра все это покажут в прайм-тайм!

ПОЛКОВНИК. Извини, профессор.

Вталкивает Идеолога в ванную и подпирает дверь.

Идеолог бешено молотит в дверь кулаками. Из ванной доносится вой Идеолога и пронзительный визг медведя. Резкий удар, Идеолога выпихивают обратно.

ИДЕОЛОГ (отряхиваясь и приводя себя в порядок). Брезгует, сволочь.

АП (в задумчивости). Надо же. И на это не сгодился.

ИДЕОЛОГ. Ну… я пойду?

АП. Иди, что с тобой делать…

Пауза.

МИША. И что же… теперь — все?

АП (глядя куда-то вверх). Если бы этот ваш автор что-то из себя представлял… Сейчас, конечно, уже понятно, что он не Эрдман и не Шварц, и даже не Горин. Сейчас уже видно, что его потолок — стишки в газетке. Пусть бы он их и писал, они никому не мешают. А театр — другое дело, в театре должно быть действие и герой. В жизни, в политике даже — их может не быть, без них могут пройти десятилетия, и никто ничего не заметит. А в пьесе нужен герой, но он никогда не увидит такого героя, который мог бы спасти всю эту нашу жалкую пьесу. Это должен быть молодой человек, с талантом, который придает ему зоркости, и энергией, которой хватило бы на десятерых. Он начинал когда-то со стихов или тоже пьес, неважно, — но понял, что это время миновало. В наше время надо художествовать в другом театре, переставлять не слова, а людей, рисовать не красками, а толпами! Он идет в политику, потому что это высшая форма творчества, потому что после «Черного квадрата» Малевича, после супрематизма — да-да, я знаю и это слово, не извольте беспокоиться, — следующим направлением в искусстве может быть уже только пиар! Уорхол это доказал, Джексон продемонстрировал… Прочие формы искусства кончены. И он идет в политику, этот человек, понимающий цену всему и знающий столько слов. Он приходит во власть, он делает блестящую карьеру. И в тот самый миг, когда все эти ничтожества, все эти твари, все эти м-р-а-з-и уже готовы стать красками на его палитре, когда он уже готов приступить к своему главному шедевру — новой пиар-концепции страны, где нет никакого народа вообще, — происходит этот идиотский кризис американской ипотеки, и он снова ощущает себя никому не нужным, вот где трагедия! Это вы можете понять, вы, жалкие остатки прошлого века, вы, пыль на его ботинках, каждый из которых стоит больше, чем все вы заработаете за всю свою ничтожную жизнь…

МИША (осторожно). Понимаете… мне все-таки кажется, что если бы вы чуть менее пренебрежительно думали обо всех этих… Я имею в виду — обо всех ничтожествах, о которых только что говорили… Мне кажется, может быть, тогда было бы чуть лучше, или по крайней мере этот ваш герой не кончил бы таким печальным образом… извините, но я считаю…

АП (выходя из транса). Что вы сказали?

МИША. Я сказал, что если бы этот молодой человек иногда думал о других не так гадко…

АП. Кто вы такой?

МИША. Я хозяин медведя.

АП. Что вы здесь делаете?

МИША. Не знаю.

АП. Вот и молчите. Я не с вами разговариваю.

МИША. А с кем?

АП. С автором. Ладно, счастливо оставаться. (Пинает ведро с мумием, уходит.)

Звонок в дверь. Миша впускает Дьякона и Зоолога.

МИША. Здравствуйте, как я рад! Мне давно хотелось с вами поговорить…

ДЬЯКОН. Да меня и прислали поговорить. Здравствуй, раб Божий. Жалобы есть?

МИША. Есть. Воет очень.

ДЬЯКОН (крестит дверь). Понятно, что воет. Кому ж охота… (Заглядывает в глазок.) Вроде поменьше стал.

МИША. И аппетита нет. Только что от обеда отказался.

ДЬЯКОН. Так что ж такого? Время-то постное, тварь освященная… он и чувствует… Ты бы морковки ему.

МИША (с надеждой). Морковки? Я потру…

ДЬЯКОН. Ты вот чего, раб Божий. Сам понимаешь, сейчас всякое может… Кризис, чего говорить. Дна не видать. Так вот я тебе хочу сказать — все в руце Божией, Миша. И надо спасибо сказать. Что бы ни было — спасибо. Понимаешь? Во-первых, все к лучшему, а во-вторых, что ты ни скажи — оно ведь так и будет. А тебе лучше, если ты без злобы. Так что ты благодари, Миш. Встал — благодари. Покушал — благодари. Живой — благодари. Жена ушла — отлично, пришла — отлично…

МИША. Нет, отец дьякон. Я и раньше-то с трудом, а сейчас я так совсем не могу.

ДЬЯКОН. Ну вот то-то ты мне и не нравишься. Чего изменилось-то, Миш? Недоволен-то чем?

МИША. Ты понимаешь, какая странная вещь. Вроде какая-то жизнь началась, а сразу и кончилась.

Зоолог в это время начинает копаться в своем рюкзаке и свинчивать что-то из лежащих там деталей.

ДЬЯКОН. Нет, это-то я понимаю. Ты вроде большим человеком стал, и вдруг такая катавасия. Но мы ж тебя не виним, Миш. И потом, это бывает. Врачу Тимашук было тоже знаешь как обидно?

МИША. Слушай, отец дьякон! Вообще уже… При чем тут врач Тимашук? Если ты думаешь, что мне дипломы нужны, так я тьфу на эти дипломы. Что мне это все? Я не верил, когда вручали, и плевал, когда забирали… Я другого не пойму: вот был вроде какой-то смысл. Отвратительный, чего там, позорный! Но он был. А сейчас я вроде опять ничего не понимаю…

Рабочие сцены начинают разбирать декорацию, уносить рамку, ведра с мумием, подарки медведю и т. д.

ДЬЯКОН. Миш! Вот ты скажи мне, простому человеку. Ты не пробовал просто жить?

МИША. Пробовал. Сорок пять лет пробовал.

ДЬЯКОН. И что? Плохо разве? Да отлично! Утром встал, покушал. Салат любишь?

МИША (вяло). Люблю.

ДЬЯКОН. Хорошо! Со сметаной, с маслом?

МИША. С майонезом.

ДЬЯКОН. Отлично! Огурцы свежие, соленые?

МИША. Я люблю сахалинский. С лососем.

ДЬЯКОН. Нет лосося, Миша! Не завезли лосося!

МИША. Давай с солеными огурцами.

ДЬЯКОН. Хорошо! Видишь, ты уж и продвинулся. Другой бы зароптал: не надо мне огурцов, хочу лосося! А ты — правильно, нету, и ладно. По-нашему, по-православному. Еще чего хочешь?

МИША. Чаю. (Спохватываясь.) Да, кстати, хотите чаю? А то я не предложил…

ДЬЯКОН. Давай, можно чаю. Где ж хозяйка-то, Миш?

МИША. Ушла хозяйка.

ДЬЯКОН. Хорошо! Слава Богу за все. Она ушла, а мы вот пришли, все уравновешено… (К Зоологу.) Ты как, готов там?

ЗООЛОГ. Сейчас, сейчас…

ДЬЯКОН. Ты пойми, Миша: думать-то не надо. За тебя есть кому подумать. А ты будь свеж духом, вот и будет ладно…

МИША. Ты знаешь, отец дьякон, где-нибудь, может, оно и нормально. Но у нас нет, понимаешь?

ДЬЯКОН. Почему? Не уразумел.

МИША. Я сам не уразумел. Но я теперь понимаю, что если тут живешь — как-то надо понимать зачем. Иначе черт-те что. Тут для того, чтобы просто встать с кровати, надо иметь какой-то огромный стимул. Особенно если зима. Где-нибудь на Таити открыл глаза — и хочешь встать. А у нас открыл — и хочешь лечь. Это ужасное ощущение. У нас столько всего надо делать, и такого в основном неприятного, что надо знать — зачем. Понимаешь ты это? Иногда самая простая вещь такого требует напряга, и все на пустом месте, — что просто, знаешь, лег бы и лежал, и почти все так и делают. Так что если не знать зачем, — получается, как сейчас. А как сейчас — мне не нравится, отец дьякон. Слава Богу за все, служу России, но мне не нравится.

ДЬЯКОН. Эк тебя медведем-то… Правду, видно, что-то исходит.

МИША. Не говори.

ДЬЯКОН. Слышь, специалист?

ЗООЛОГ. А?

ДЬЯКОН. Он задумываться стал. Раб-то Божий.

ЗООЛОГ. Ну так это по твоей части, затем и позвали.

ДЬЯКОН. Нет, товарищ дорогой, этак не получится. Это как раз не по моей. Раз он задумался, значит, веры нет, а раз веры нет, то я пошел.

ЗООЛОГ. Дезертируем, значит?

ДЬЯКОН. Дезертируем не дезертируем, а я при убивстве присутствовать не хочу. Это клиент не мой, мне туг делать нечего, вы решайте, а я того.

МИША. Минуточку. При каком убивстве?

ЗООЛОГ. Дурак ты, отец дьякон, и шутки твои дурацкие.

МИША. Какие шутки? В чем дело?

ЗООЛОГ. Дело в том, что отцу дьякону надо отлучиться, и он сейчас отлучится. А мы потом с ним в отведенном месте поговорим. И представление на следующее звание, может статься, не подпишем.

ДЬЯКОН. А я за звездочками не гонюсь, слава Богу за все. Бывайте здоровеньки, не кашляйте. (Крестит Мишу, уходит.)

МИША. Я не понял. Объясните, пожалуйста. Я не то что возражаю, но мне надо понять…

ЗООЛОГ. Понимать тут особо нечего, Миша. Лично вам ничего не угрожает, успокойтесь, пейте чай. Мне от вас нужно очень небольшое содействие в очень небольшом вопросе.

МИША (успокаиваясь). Какое содействие?

ЗООЛОГ. Минимальное. Вы его приманите, а остальное предоставьте мне.

МИША. Так. Не понял. Еще раз. Что вы намерены делать?

ЗООЛОГ. Я не буду перед вами отчитываться, что я намерен делать. Я работаю не в такой организации, чтобы каждому кандидату филологических наук объяснять свои действия. От вас требуется очень немногое: откройте дверь и приманите животное. Дальше профессионал разберется сам.

МИША. Минуту, минуту. Вы в какой же организации работаете?

ЗООЛОГ. Слушай, у тебя голова или арбуз? Ты сразу не понял, где я работаю? Послали бы к твоему медведю зоолога из другой организации или нет?

МИША (быстро). Это ладно. Это я готов. Я уже понял, что все из этой организации, а кто не из этой организации, те из Администрации, то есть из той же организации. Но я не понимаю, что ты хочешь с ним делать.

ЗООЛОГ. Господи, тебе-то какая разница? Мы к тебе претензий не имеем, ты все делал как надо, тебя даже не лишают степени. Живи, работай, ради Бога, никто не против. Вымани медведя, и все.

МИША. А сам ты не можешь его выманить?

ЗООЛОГ. Идиот. А стрелять кто будет?

МИША. А кто будет стрелять?

ЗООЛОГ (отходя в сторону, так что зрителям и Мише становится видна огромная пушка). Я буду стрелять, я. Я зоолог, это моя непосредственная обязанность.

МИША. А почему? Почему, ты мне можешь объяснить? Что он сделал?

ЗООЛОГ. Он ничего не сделал. Но Запад, Миша, Запад.

МИША. Что у вас все Запад! Есть деньги — все делается для Запада. Нет денег — все для Запада. Что вам этот Запад, кого он колышет? Какое ему дело до моего медведя?!

ЗООЛОГ. Миша. Пока будет медведь, не будет денег.

МИША. Вы же встали с колен!

ЗООЛОГ. Так точно, встали. Встали с колен и опустились на четвереньки. Деньги нужны, Миша. А при медведе они денег не дают.

МИША. Почему?

ЗООЛОГ. Боятся. Они говорят — или медведь, или деньги. Мы не тянем больше твоего медведя, Миша.

МИША. Ну так не кормите, я сам прокормлю…

ЗООЛОГ. Миша. Пойми, дурацкая твоя голова. Я понимаю твои чувства, все дела. Я, когда у дочери пятнадцатый хомяк умер, сам задумался — может, мы что не так делаем. Но уразумей наконец: пока мы им не покажем шкуру убитого медведя, денег не будет. Они теперь умные, Миша. Они помнят, как мы вставали с колен.

МИША. Слушай, а давай покажем неубитого, а скажем, что убитого. Снимем его, допустим, когда он спит.

ЗООЛОГ. Миша. Если бы это можно было сделать, я бы так и сделал. Честное слово. Мне не тяжело, ты думаешь? Мне очень тяжело тащить сюда эту пушку. Это двадцать килограмм в разобранном виде плюс снаряд. Если бы можно его не убивать, я бы лучше, конечно, тебя. Или не тебя, мало ли. Мне, думаешь, нравится? Но надо его.

МИША. Значит, я приманиваю, а ты стреляешь?

ЗООЛОГ. Ты приманиваешь, а я стреляю.

МИША (вкрадчиво). Слушай, зоолог. Ты же по зверям специалист, верно? А что, если у меня после этого зародится там еще кто-нибудь? Шакал, гиена?

ЗООЛОГ. Это я не подумал. Это да… Но это вряд ли, Миша, честно говоря.

МИША. А по-моему, запросто. Жизнь вышла из воды, помнишь?

ЗООЛОГ. Она из теплой вышла, Миша. А у вас с завтрашнего дня отключают горячую воду.

МИША. Почему?

ЗООЛОГ. Кризис. Во всех домах давно отключили, только у вас еще держали, потому что Запад.

МИША. Понятно.

Пауза.

Значит, я приманиваю, ты стреляешь?

ЗООЛОГ. Да. Но ты не думай, я защитный костюм принес. В первую секунду не порвет, а потом я сработаю.

МИША. Ты медведей когда-нибудь убивал?

ЗООЛОГ. Одевайся, Миш, не спрашивай.

МИША (медленно надевает защитный костюм). А если он тебе являться будет?

ЗООЛОГ. Не будет, Миш. Это Ивану Грозному являлось, потому что он был половой психопат. Семь жен, прикинь, не то б давно канонизировали.

МИША. А не жалко? Он же безобидный. Даже имперца вашего жрать не стал.

ЗООЛОГ. Слушай, что ты тянешь, а? Что ты нервы мотаешь? Тебе же лучше. Сам мне потом спасибо скажешь, если выживешь. Никакого запаха, никакого мумия. Пресса придет — скажешь, сдох. Опять же никаких трат на мясо. Что, ты до него плохо жил? Давай, давай.

МИША (почти полностью в защитном костюме). Если что, позаботьтесь о детях.

ЗООЛОГ. Это будь спокоен. Мальчик и так правильный растет, а дочерью лично займусь.

МИША (к залу). Товарищи, поймите, у меня не было выхода.

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Да кончай ты уже, всю душу вымотал!

МИША. Я пошел. (Ныряет в дверь ванной и через несколько секунд напряженного ожидания выныривает с крошечным медвежонком на руках. Прижимает его к груди, стоя в позе берлинского солдата-освободителя в Трептов-парке.)

ЗООЛОГ. Опусти объект.

МИША. Никогда.

ЗООЛОГ. Приказываю.

МИША. Отказываю.

ЗООЛОГ. Отпустил быстро и ушел со сцены.

МИША. Увез пушку и пошел на хер. Не отдам. (Выходит на авансцену.) Сука гадина тварь подонок мразь не отдам. Моя сука тварь гадина не отдам. Только вместе со мной. Никому не отдам, что хочешь делай, сука тварь гадина киса лапа солнышко родненький никому. Тварь падла сука любимая родная единственная не отдам. Только вместе со мной, тварь. Только вместе со мной.

2009