"Роковое наследство" - читать интересную книгу автора (Адамс Петер)

Глава третья

На пороге комнаты, где осталась Энн, стояла молодая женщина в сером костюме. Она с ужасом смотрела на труп. Дьюит сразу ее узнал. Это была средняя из трех сестер — блондинка Лайна. Видимо, она только что вошла в дом; рядом с ней стояла дорожная сумка, а перчатка, только что снятая с руки, упала на пол.

Объяснив ей вкратце, кто он такой, Дьюит отвел ее, все еще ошеломленную, в бар. Тут она наконец осознала, что случилось, и разразилась слезами. Впрочем, гораздо скорее, чем можно было ожидать, она овладела собой, а целенаправленность ее вопросов и манера прихорашиваться навели Дьюита на мысль, что смерть сестры, хотя и выбила у девушки почву из-под ног, оказалась для нее не такой уж трагедией.

Лайна сказала, что приехала из Дублина в Дрогхед ночным поездом, а сюда — первым автобусом и что никак не может объяснить поступок Энн. Правда, она в последнее время хлебнула немало горя да и пила многовато, но добровольно… сделать с собой такое… нет, в это она никогда не поверит.

— Я тоже не думаю, что она сделала это сама, — согласился Дьюит.

— Вы считаете, ее кто-то убил?! — Лайна подскочила на стуле. — Но кто?

— Тот, кто хорошо знал вашу сестру и кого вы тоже хорошо знаете.

Лайна сняла шляпу и потерла лоб, словно у нее болит голова. Ее коротко остриженные волосы топорщились, как у мальчишки-школьника, не желающего причесываться, светлые кудри падали на лоб, но в уголках глаз были заметны мелкие морщинки. Взгляд был усталый и печальный, мягкий чувственный рот выдавал разочарование в жизни и какую-то удрученность, и поэтому девушка выглядела старше своих двадцати трех лет. Она также не могла похвастаться здоровьем: безжизненная и бледная кожа, а под глазами синие круги.

— Не могу придставить, кому было нужно убрать Энн, — наконец тихо сказала она — Кто мог бы ее ненавидеть или хотеть что-то у нее отнять. Она была очень добродушна и… слишком… проста, чтобы иметь врагов. Ах, не стоит даже думать об этом!

— А чье это украшение? — Дьюит поднес подвеску к лицу Лайны. — Вы должны это знать. Смотрите, бусина черная, а на свету — красная! Кому она принадлежала?

— Не имею понятия, — сказала Лайна, подумав. — А где вы ее нашли?

Дьюит объяснил. Девушка продолжала утверждать, что никогда не видела такой подвески.

— Вашу сестру убил человек, который знает дом не хуже собственного, — подсказал ей Дьюит. — Наверняка таких людей можно сосчитать по пальцам. Между прочим, к ним относитесь и вы сами.

Эта попытка запугать ее не имела успеха, Лайна даже не сочла нужным ответить, а только устало усмехнулась.

— Как бы то ни было, но ее убили потому, что она знала что-то такое, что, может быть, знаете и вы, — сказал Дьюит рассудительно, не обратив внимания на реакцию Лайны. — Так, может быть, вы все-таки скажете мне, о чем вы думаете, поняв, что ваша сестра уже никогда не пожелает вам доброго утра?

Губы Лайны крепко сжались. Дьюит, сидевший спиной к двери, быстро обернулся. Совершенно бесшумно, несмотря на свою толщину, вошел инспектор О'Брайен.

Первое впечатление, которое он производил: у человека отличное расположение духа при любых обстоятельствах. Этот толстяк мечтал только об одном — о безоблачных днях в Килдаре. Он не делал ни малейших поползновений получить прибавку к жалованью или большие полномочия, потому что тогда ему пришлось бы отказаться от своих привычек. Он разводил пчел (они из года в год нещадно жалили его, когда роились), собирал марки — приобрел даже грозную славу филателиста, для которого нет ничего святого, кроме его страсти. Он любил поесть, любил поспать, любил выкурить сигару, любил выпить. Начальство ценило его, потому что знало: он никогда не выкинет что-нибудь из ряда вон выходящее; контрабандисты берегли, потому что, когда они выгружали свой товар на побережье около Килдара, он всегда смотрел в другую сторону; у него не было врагов во всем городишке.

Увидев Лайну, О'Брайен просиял всем своим розовым жирным лицом, которое подпирали три толстые складки на подбородке. Тщетно он пытался сделать сочувственную мину. Дьюита он сердечно приветствовал, пожав ему руку. Выслушав его сообщение, полицейский шумно отдышался, как после трудного подъема, и вошел в комнату Энн. Ласково похлопав ее по ледяной руке, произнес с полным пренебрежением к подозрениям Дьюита:

— Ай-яй-яй, ну кто мог ожидать этого от нее! Такая здоровая жизнерадостная девушка, и вдруг — на тебе, ни с того ни с сего делает такую глупость! Как будто оттуда можно вернуться! И это в воскресенье! Бедняжка!

Лайна глубоко вздохнула полуоткрытым ртом и побледнела еще больше.

— Да-а, зато теперь у нее все позади, больше никаких забот, никаких огорчений, которые так ее мучали. Это тоже чего-нибудь стоит. — О'Брайен удовлетворенно покачал головой. — Что ж, давайте снимем бедняжку, и я поговорю со священником. За бутылочку приличного джина он посмотрит на все сквозь пальцы, а мы скажем, что бедная девочка свалилась с лестницы, при этом несчастье и случилось.

Дьюит промолчал. О'Брайен обхватил тело двумя руками, а Дьюит перерезал веревку. Они положили Энн на кровать и накрыли простыней.

— Прекрасные розы! — О'Брайен подошел к столу и сунул нос в букет, чтобы понюхать. — Великолепные!

Лайна смотрела на простыню, стоя у кровати. Только дрожащие губы выдавали ее состояние. Когда инспектор заговорил о розах, она изменилась в лице.

— Но ведь это розы, которые я в четверг положила на могилу отца! — воскликнула она. — Я сама перевязала букет этой голубой лентой.

«То, что старый О'Гвинн украл цветы Гилен именно на могиле ее отца, — не просто случайность, тут кроется что-то другое», — размышлял Дьюит, следуя за инспектором к Эррису, которому О'Брайен хотел задать несколько вопросов. Дверь была заперта, ключ вынут. О'Брайена нахмурил брови, настолько неприметные, что их с трудом можно было считать бровями.

— Этот тип еще спит? Ай-яй-яй! Я не против бутылочки для утоления жажды, но так напиваться, как он, это уж чересчур. А впрочем, почему бы ему и не пить? Может быть, он счастливее тех, кто всю жизнь пьет только воду.

Сделав это глубокомысленное замечание, О'Брайен попытался отойти от двери, однако Дьюит громко постучал еще несколько раз. Но и тут никто не отозвался.

— Видимо, пошел пройтись, — сказал О'Брайен. — Свежий воздух всегда полезен.

Вернувшись в бар, он со вздохом облегчения шлепнулся на стул, надул щеки, с шумом выдохнул и закурил сигару.

— Что ж, придется писать протокол. Но прежде выпьем кофе; кофе всегда кстати, тем более после такого зрелища. Ай-ай-яй, когда подобное увидишь, начинаешь как следует понимать, какое это счастье, выкурить ароматную сигару и пропустить стаканчик виски вечерком, а то и сыграть партию в покер. А вы считаете, Эррис тоже мог это сделать?

Вопрос был задан неожиданно. Теперь инспектор показался Дьюиту несимпатичным, особенно его навязчивая жизнерадостность, полнота и довольство, привычка чмокать, с шумом втягивать воздух и бурчать себе под нос. К тому же, рот О'Брайена, обросший редкой щетиной — очевидно, он считал это бородой и усами, — был настолько мал, что когда инспектор выпячивал губы, его лицо становилось поразительно похожим на свиное рыло. Водянистые глазки-щелки, утонувшие в жирных складках, еще больше усиливали это сходство.

— Эррис? — повторил Дьюит. — Не знаю. Любой из тех, кто хорошо знает дом, мог это сделать. И Эррис, и Лайна, и Финниган.

— А вам и о Финнигане уже известно? Ловко, ловко, — похвалил О'Брайен. — Между прочим, я уже слышал о вас. Один из ваших коллег проводит в Килдаре отпуск, он кое-что рассказывал о вас. Вероятно, он переборщил, но так всегда возникает слава. Убьешь блоху, а в ушах окружающих звучит рев погибающего слона, Ну да, слава — тут, слава — там, но я считаю, что незачем усложнять себе жизнь. Финниган неплохой парень, если даже о нем и рассказывают кое-что сомнительное. Я бы даже сказал, у него золотое сердце. Родители его живы, а еще у него восемь братьев, хотя земли хватает всего на троих. Они бы все пропали с голоду, если б не Финниган. Итак, как же мы поступим? Раззвоним повсюду, что раскрыто убийство, хотя еще ничего не доказано? Поднимется никчемная возня. Поэтому у меня есть другое предложение. Здесь, в Килдаре, мы распространим слух, что это было самоубийство в момент помрачения разума. Свой официальный доклад в Дрогхед я задержу на один-два дня. А вы за это время соберете все завещания этого сбесившегося павлина и установите, кто же является наследником. А еще вы можете потихоньку — только очень прошу вас, постарайтесь незаметнее — разобраться, что именно здесь случилось. Если вам ничего не удастся установить, значит, и искать нечего, а так было бы лучше всем. Согласны?

Слушая его, Дьюит обдумывал возникшую мысль, которую при других обстоятельствах отбросил бы как бредовую: вполне возможно, что сам инспектор мог знать что-то о гибели Энн.

Со своими тремя жирными складками у подбородка и свиным рылом инспектор выглядел забавно. К тому же его стремление ничем не нарушать спокойное течение своей жизни, его небрежное отношение к служебным обязанностям в то время, когда все и вся стремятся захватить власть и иметь побольше денег, как-то само собой вызывало к нему пренебрежительное отношение. Но все это не имело ничего общего с тем, что у О'Брайена на уме. И вдруг, даже не зная, почему именно, Дьюит понял, что инспектор что-то от него скрывает. Если же ему известно больше, чем он высказал, то зачем он старается что-то утаить?

Как бы между прочим Дьюит спросил:

— А вы хорошо знакомы с семьей Скроггов? Вы так сердечно приветствовали Лайну, как будто она ваша близкая родственница, — добавил он, кивнув в сторону кухни, куда вышла девушка.

— Конечно, конечно, — охотно подтвердил инспектор, — я прихожусь ей троюродным дядей и часто держал эту малышку на руках. И Энн тоже. — При этом он как бы стер пальцем набежавшую слезу и серьезно продолжил: — Вам ведь известно, что кроме всех уже обнаруженных завещаний должно быть еще одно — оно спрятано где-то в доме. В нем Скрогг лишает наследства свою жену и оставляет все трем дочерям.

— Из-за этого я и приехал, — напомнил Дьюит.

Он слушал вполуха, пытаясь сообразить, как связать слова инспектора с фактом убийства Энн. Если Энн была убита до того, как ее сунули в петлю, тогда убийцей руководили два мотива: либо он был уверен, что О'Брайен, догадавшись, кто это сделал, будет его покрывать и не допустит вскрытия, либо он рассчитывал, что вскрытие будет обязательно произведено, а тогда сразу выявится, что Энн умерла не своей смертью. И вот это-то как раз и было частью сложного расчета, по которому подозрение падало бы на другого. Может быть, оно связано с предсмертным письмом Энн.

О'Брайен, полуприкрыв глаза, собрал губы трубочкой и иронически хрюкнул.

— Смотрите, не направьтесь по ложному пути, — доброжелательно сказал он Дьюиту. — В Килдаре многие нашли успокоение на кладбище, умерев насильственной смертью, только никто этого не знает. Церковь на нашем погосте стоит уже больше тысячи лет, но… у нас тут очень редко случалось что-то из ряда вон выходящее. Я имею в виду случаи, о которых пишут в центральных газетах, да еще на первой странице. Как невероятно ловко было задумано и совершено убийство и как талантливо расследовала его полиция, изобличив в итоге убийцу. Ай-яй-яй! Но, во-первых, все это просто небылицы, а во-вторых, мы живем тут в Килдаре, в рыбачьем поселке, где никогда не может случиться то, что происходит в Лондоне или Нью-Йорке.

Лайна подала кофе, и О'Брайен принялся пить его с таким наслаждением, что можно было только позавидовать.

— Люди здесь бедные, добродетельные, верующие, в основном довольно дисциплинированные, но они совсем неплохо соображают. Бывает, конечно, что жена подсыплет ложечку яда в кофе любимому супругу… Кстати, какой-то странный привкус у кофе… — При этом он хихикнул и погрозил Лайне пальцем. — Иногда случаются поножовщина и другие невинные забавы, но все это не нарушает спокойного течения жизни, не то что в пьесах Шекспира, где убийство становится страстью… Но со мной и правда что-то неладно, — проговорил он внезапно.

Трясущимися пальцами он разорвал ворот рубашки, задыхаясь и хватая ртом воздух. Его взгляд стал, как у маленького ребенка, который не понял, за что мать дала ему оплеуху.

«Он что, прикидывается?» — мелькнуло в голове у Дьюита. Однако судорожные глотательные движения О'Брайена и страшная бледность убедили его, что инспектору не до шуток. С поспешностью, которая никак не вязалась с его тучным телом, О'Брайен засунул в рот толстенный указательный палец и трудился до тех пор, пока не избавился от всего содержимого своего желудка. Отдышавшись, он не стал ругаться или обвинять кого-то, а забормотал, как обычно, и это Дьюит оценил особенно высоко.

— Да, повезло мне, — пробурчал он. — Если бы вчера я не забил свое брюхо до отказа клецками со сметаной, а сегодня с утра не успел проглотить пол-литра взбитых сливок, то был бы уже покойником, как бедняжка Энн. В любом случае, это был указующий перст. Как вы считаете, Дьюит?

Лайна не столько была испугана, сколько потрясена. Она не знала, что делать и что сказать.

— Прежде всего, детка, вымой пол, — велел О'Брайен. — Вонь, как из бочки тухлой сельди. А потом подумаем, как и что могло произойти на кухне.

Кухня была большая. В ней находились плита и печь для хлеба, заглохшая два поколения назад. Дымоход был еще старше. Покрытый толстым слоем сажи, он распространял вокруг себя особый, но не противный запах, какой бывает обычно вблизи угольщика. Стена и раковина были выложены голубым кафелем явно недавнего происхождения. Впрочем, и газ к плите был тоже проведен не так давно. Посредине стоял чисто выскобленный стол, пол был каменный. Одна из трех дверей вела во двор и была заперта на засов. Вторая выходила в бар, а третья — вверх на лестницу.

— Ты заглянула в кофейник, прежде чем налить туда кипяток? — спросил О'Брайен Лайну. Осмотрев кухню, он состроил такую мину, словно вся эта история ему уже наскучила.

— Кофейник был совершенно пустой, — ответила Лайна. — Я его сполоснула, прежде чем наливать кофе, и даже протерла.

— Чем протерла? — спросил О'Брайен, не поворачивая головы и глядя на узкую дверь на лестницу.

— Вот этим полотенцем. — И Лайна показала на край плиты, где лежала тряпка.

— Да, чистой ее не назовешь. — О'Брайен взял ее двумя пальцами, поднес к носу, понюхал, бросил на пол и оттолкнул ботинком. — Давай, детка, говори правду. Заглядывала ты в кофейник или нет? Учти, милая, я держал тебя на руках на твоих крестинах, а когда застал тебя с твоим первым женихом в сарае, то ни слова не сказал твоей матери. Ты должна это ценить, птичка, не забывай, что кто-то только что хотел спровадить папашу О'Брайена на тот свет, и нужно для начала хотя бы узнать, кто же этот «кто-то».

— Я не посмотрела в кофейник, — призналась Лайна, кусая губы.

— Минуточку, инспектор, — вмешался Дьюит. — Я хочу задать Лайне один вопрос. — Вы выходили из кухни хотя бы ненадолго?

— Да.

— А зачем?

— В туалет, — ответила она после некоторого колебания.

— А когда вернулись, ничего не заметили?

— Нет.

— Глупо, ужасно глупо, — вздохнул О'Брайен. — Ничего не остается, как обыскать все подряд. Духи этого сделать не могли, значит, остается человек. Только я совершенно не понимаю, кому понадобилось меня устранить, если я никому не желаю зла.

Они обшарили дом от подвала до чердака, открывали все сундуки и шкафы, но безуспешно. В лабиринтах старых стен не нашлось ни души. Не было никого и в сарае во дворе, и в кладовке при кухне, где стояли только ящики из-под пива. Дьюит прошел по двору до стены и оперся на нее. Далеко внизу, в легком тумане, утес сливался с морем. Слева от гостиницы проходила дорога, которая вилась между скал, превращавшихся в дымке в какие-то фантастические существа, похожие на великанов, доисторических ящеров или огромные грибы. Там было отличное убежище для того, кому нужно скрыться.

— Куда ведет эта дорога? — спросил Дьюит, обернувшись к инспектору и Лайне.

— В Чезвик, — ответила Лайна. — Этой дорогой пользуются очень редко. Водители предпочитают объезд, чтобы не разбить на ухабах машину.

От сырости хотелось чихать, поэтому все вернулись в гостиницу.

— Так на чем же порешим?

Инспектор и Дьюит сели в баре, а Лайна снова ушла на кухню.

— Дело складывается так, что мне придется здесь топтаться с утра до ночи, чтобы раскрыть это преступление, хотя мне все это ни к чему, как и лавры, ожидающие меня в случае успеха. Честно говоря, я предпочитаю лавровый лист только в супе. А если виновата Лайна? — неожиданно спросил инспектор Дьюита, который все время думал о том же.

— Все причины, которые могли ее побудить к этому, чересчур уж запутанны, — сказал он.

О'Брайен кивнул в знак согласия.

— Как вы насчет стаканчика виски в данных условиях? Составите компанию?

— Я не пью.

— Вот так штука! — удивился О'Брайен. — Вы не пьете, не курите, а жена у вас есть?

— И жены нет, — улыбнулся Дьюит.

— Ну знаете ли, это мне совсем не нравится. Выходит, вы не человек, а сосулька?

— Я просто не имею права попусту растрачивать время, не хочу его транжирить.

— А, понял, это вы об осколке гранаты. — О'Брайен искренне посочувствовал. — При всем моем уважении к вам и вашей стойкости, не хотел бы оказаться на вашем месте. Предпочитаю вариться в своем жизненном соку, как кусок мяса в подливе. Но, имея такой характер, как ваш, можно смело гордиться собой, так я считаю. — Он встал, взял со стойки бутылку и налил себе стаканчик.

— Попробуем в чем-нибудь разобраться, — проговорил Дьюит. — Ведь убийца, кто бы он ни был и независимо от причин, еще не достиг цели. Зачем это представление с отравой в чашке кофе? Да и вряд ли доза была смертельной. Значит, тут что-то кроется.

— А если это просто попытка хладнокровно превратить мое живое полнокровное тело в застывший кусок сала?

— Но зачем?

— Затем… Допустим, что кто-то боится меня. Боится, считая, что я уже выследил его.

— А вы и правда выследили?

— Ничего подобного, — ответил О'Брайен, понизив голос. — Допустим для начала, что это Лайна хотела спровадить меня на тот свет.

— Но зачем ей это нужно?

— А почему бы и нет? Тут и Финниган, которому все три сестрицы строили глазки, тут и милое дитя с горькими складками у рта, потому что ей изменила фортуна, тут и… тут и она сама, — договорил он громче, увидев входящую Лайну.

Она внесла поднос с чашками, кофейником и сахарницей.

— На этот раз кофе совершенно неопасен, честно. — Печально улыбнувшись, она добавила: — Я сама его сейчас попробовала. А твои подозрения, дядя О'Брайен, просто нелепы.

— Ты что, подслушивала?

— А как ты думал? Я не упустила ни слова из вашей беседы. Все, что ты сказал, просто ерунда.

— А если я только для того и старался, чтобы дать тебе возможность подслушивать у дверей своим маленьким ушком, а потом взглянуть на тебя с отеческой нежностью?

— Пожалуйста, вот я перед тобой.

— Вас, наверное, удивляет, Дьюит, отчего это я не учиняю маленькому бесенку настоящий допрос с выкручиванием пальцев и пятисотваттной лампой в лицо, когда растапливается любая косметика? У нас это не так просто. Здесь в Килдаре все знают друг друга, а потому и нельзя ни с кем портить отношения, если не хочешь обнародовать свои маленькие тайны и превратить свою спокойную размеренную жизнь в этом милом городке в муки ада…

Дьюит перебил его, обращаясь к Лайне:

— Вы сказали, Лайна, что приехали из Дублина в Дрогхед поездом сегодня утром. А где ваш билет?

— А вам какое дело?

— Послушайте, — строго сказал Дьюит, — если вы и дальше собираетесь разыгрывать неприступность, то довольно скоро попадете в Дублин в тюрьму, а уж там не только снимут прожектором косметику с лица, там с вами будут по-другому разговаривать. Итак, где же ваш билет?

— Ну разве можно так свирепо набрасываться на человека, — вступился О'Брайен, качнувшись всей своей жирной массой. — Ты же можешь показать папе О'Брайену этот кусочек картона, детка? Или нет?

— Нет, не может, — хмыкнул Дьюит, — Она приехала не сегодня, а вчера вечером. Я уже звонил начальнику станции.

— Ай-яй-яй, детка, совсем плохо. А где же ты провела ночь? Можешь ли ты нам представить хоть какое-то подобие алиби? Даже если это подобие имеет густую растительность на груди и ежедневно бреется — я не стану тебя осуждать.

— Ах, отстаньте от меня! — Уголки рта девушки опустились, казалось, она с трудом произносит слова.

О'Брайен на это не обратил внимания. Громко сопя, он вылакал кофе, подавил зевок и взял шляпу.

— Да, пока у нас ничего не выходит. Пора обедать, а моя жена не любит нарушать режим. Честно признаться, я уже проголодался и не буду притворяться, что сыт. Пока. — В дверях он остановился. — Лайна, не выливай кофе, от которого мне стало плохо. Я сейчас пришлю доктора Орпена, он немножко покопается у Энн в желудке и в вашем кофейнике, а Фаркварт займется отпечатками пальцев. Посмотрим, что они скажут. Надеюсь, и Эрриса не забудут. Ну пока, детка, всего доброго! А вы, цербер, не придирайтесь к ней так беспощадно. Видите же, как она страдает.