"Молодой Адам" - читать интересную книгу автора (Трокки Александр)

Глава 3

На палубе воздух был холодным и серым, а за сараями кирпичная заводская труба была окутана стойким грибообразным облаком исходившего из неё жёлтого дыма. Лесли сплюнул за борт баржи и отложил свою трубку.

— Пойду её заведу, — сказал он и снова спустился вниз.

Я отвязал канаты, и вскоре мы выплыли на середину реки и направились ко входу в канал. Вода была спокойной и пенистой, и, казалось, волны то льнули к барже, то разбегались от неё, оставляя на поверхности россыпи пенных плевков. Время от времени на некоторой глубине мимо проплывали пёстрые поплавки. Мы редко встречали какое-нибудь судно на своём пути. Позже, когда небо стало похоже на грязную линзу, Лесли напряжённо всматривался в бухту, из которой мы уехали, наверное, запоминая то место на воде, откуда мы вытащили труп женщины.

Вообще, становится скучно, когда привыкаешь ползти на барже вдоль канала, ждать, пока откроют шлюз и выровняется вода, но можно увидеть и некоторые интересные вещи, например, велосипедистов на тропинках, где канал пересекает город, играющих детей, флиртующие парочки. Последних очень много, особенно после заката в тихих местечках. Эти местечки там, куда не проложены тропинки, и куда можно добраться только преодолев высокий забор.

Возможно, вода привлекает их ничуть не меньше, чем уединенность, а еще, конечно же, риск. Летом их больше, чем мошкары, а по вечерам можно услышать их смех там, где сломанные цветы свисают с берега и касаются воды. Плывущие цветы. Их редко можно увидеть — одни голоса.

Из всего, что мне приходилось делать, работа на канале мне больше всего по душе. Ты не привязан к одному месту, как в городе, и иногда, если не думать о том, как до смешного малы расстояния, возникает ощущение, что ты путешествуешь.

А в путешествиях что-то есть.

Баржа, пыхтя, продвигалась всё дальше по каналу, который, оставаясь позади, становился похожим на аккуратную черную ленту, разделяющую деревенский пейзаж на две зелено-коричневые массы. Вдалеке показался поднятый утлегарь. Он смотрелся нелепо, висел в воздухе, как какой-то бессмысленный знак.

В сумеречном вечернем свете он казался черным. Я был на корме у руля, а Лесли сидел на люке, закрывавшем вход в трюм, и курил трубку. Он лениво вглядывался в пейзаж, время от времени сплевывал и снова и снова зажигал свою трубку. Элла внизу убирала стол после еды, а ребенок сидел, скрестив ноги, на носу баржи, и с того места, где стоял я, он выглядел как одна из тех черных штучек, которые всегда есть на телеграфных столбах. Лесли казался умиротворенным. Наверняка, он был погружен в мысли о том, как он блеснет своим умением попасть в яблочко в маленьком пабе Лэарса.

Я представлял, как он поднимет кружку пива к губам, сделает большой глоток, предварительно сдув пену. А потом он предложит мне сыграть в дартс.

Да, во всем была умиротворенность: в человеке, который вдалеке слева вспахивал поле, и в двух коровах, которые паслись впереди. Вокруг меня был свежий воздух и полная тишина, и где-то в глубине моей души — застывшее волнение.

Я стоял у руля, осознавая, какое влияние на меня оказывает Элла. Я ощущал тёплую тяжесть на своей коже, и эта тяжесть была сконцентрирована внизу моей спины и на ногах. Вдруг, вспоминая мелькающие полуденные картинки, я понял, что прикосновение важнее, взгляда.

Прикосновение было гораздо убедительнее, чем взгляд. Меня поразила мысль, что взгляд гипнотизирует поверхности предметов; больше того, взгляд и знает-то только поверхности, плоскости на расстоянии и незначительную глубину поблизости. Но влажность воды, которую чувствуют руки и запястья более интимна и более убедительна, чем ее цвет и даже чем плоская поверхность моря.

Глаз, думал я, никогда не подберется к сердцевине вещей, близкая связь отсутствует между моими глазами и цветком на подоконнике, так же как нет ее и между моими глазами и женщиной, с которой я собираюсь заняться любовью.

И я вспомнил Кэти, с которой я прожил два года до того, как попал на баржу. Я вспомнил как иногда смотрел на нее и ужасался чувству ее отдаленности. Например, она могла сидеть на кровати, поджав под себя колени, с книгой в руках. Почему-то это не убеждало. Она была здесь, но только косвенно, как обои на стенах или телега, проезжающая за окном. Я помню, как еще в детстве любил трогать вещи, деревья, кошек, цветы. Мне не хватало просто увидеть фиалку или розу, мне надо было разрушить разъединявшее нас расстояние, прикоснуться к мягким лепесткам пальцами или щекой; мне надо было вдохнуть в себя их запах, чтобы он жил у меня внутри.

Так же было и с Кэти. Мне надо было подойти и прикоснуться лицом к ее лону, почувствовать ее запах, гладить ее рукой и, в конце концов, притянуть к себе все ее тело. Но даже этого было недостаточно. Даже прикосновение было ущербным. Она, например, могла лежать голая в моих объятьях. Внезапно мне хотелось увидеть, что это такое — мягкое, влажное и теплое. Ее тело. Но оно было абстракцией, удобной, как ценник на вещи. Оно не имело ничего общего с жизнью. Я отодвигался от нее и рассматривал: ее маленькие груди с крупными пурпурными сосками, твердый коричневый холмик живота и упругая мясистость бедер. Ее ягодицы были круглыми и желтыми, как мрамор.

Но я не мог прикоснуться к этим вещам. Я хотел трогать то, что вижу. Но я мог трогать только мягкое нечто, дрожащее и льнущее нечто. Взгляд и прикосновение могут быть смежными ощущениями, но их объекты абсолютно разные.

Когда я переставал видеть ее вздымающуюся грудь, прижимаясь к ней губами, чтобы запечатлеть ее в себе, та вещь, которую я хотел запечатлеть, ускользала от меня, и на ее месте оказывалось что-то мягкое и теплое. Между тем, что я трогал и тем, что я видел, не было близкой и непосредственной связи.

Совместить эти два ощущения было всё равно, что совместить камень и мелодию — нелепо, предательски абсурдно. Было чувство, что нечто от тебя ускользнуло.

Я улыбнулся, думая об этом. Кэти… Впервые я увидел ее на пляже на Западном побережье. Я оказался там, потому что хотел найти работу.

Я стоял, оперевшись локтями на балюстраду прогулочной дорожки, с которой открывался вид на песчаный пляж и море. Некоторое время я наблюдал за легким движением морского ветра, колыхавшего ткань цветного тента прямо подо мной. Там лежала девушка, пытавшаяся неловкими движениями намазать кремом собственную спину. Не знаю, заметила ли она меня тогда. Время от времени я опускал глаза, и каждый раз, когда я это делал, она прекращала попытки намазать спину и массировала рукой свои гладкие ноги. До них ей было добраться гораздо легче, и она мазала их очень чувственно.

Я наблюдал за этим минут десять. За это время я убедился, что она вызывала меня на контакт, и я боялся, что, если не подойду к ней, она устанет, соберет свои вещи и пойдет искать более людную часть пляжа.

Я быстро нашел ближайшие ступеньки, спустился на пляж и пошел по песку к ней. Я шел медленно, пытаясь уловить ее реакцию.

Она была в солнцезащитных очках. Я чувствовал, что ее глаза за темными стеклами оценивающе на меня смотрят.

На какой-то стадии своих отношений мужчина и женщина выслеживают друг друга как животные. Это совершенно нормальный в большинстве ситуаций цивилизованный вид слежки, когда каждое движение противоположной стороны может быть по-разному истолковано. Это мера защиты. Человек может до последнего момента притворяться, будто он не замечает той сексуальной конструкции, которая может быть выстроена его собственными движениями. Человек не обязан признавать свое намерение соблазнить, пока он не уверен, что на этот соблазн согласны.

Но уверенным на сто процентов он быть не может: ведь другая сторона так же бдительна, так же не желает отдаться человеку, который не дал явно понять, что его намерения носят сексуальный характер, так как боится сделать это, не почувствовав предварительного согласия. Таким образом, мужчина и женщина вовлечены в своеобразный утонченный поединок, поскольку ни одна из сторон не может доверять другой настолько, чтобы перестать изображать неведение по поводу всего, что происходит между ними. В любом случае, мужчина может оказаться пуританином, а женщина может захотеть получить удовольствие от ухаживания, не завершенного половым актом.

Кэти, например, могла притвориться (что она и сделала) удивленной моим внезапным появлением возле нее на пляже. Ей было приятно показывать, как она гладит свои ноги, но я не мог знать, согласиться ли она на то, чтобы их погладил я. Она это знала, как любая женщина, и предвкушала то, каким образом я раскрою перед ней свои намерения. В тот момент, когда она будет в них уверена, она будет готова согласиться или отказаться без учета моих желаний.

Я знал это и она это знала, когда я сел рядом с ней и предложил ей сигарету. Она её взяла. Мы болтали о погоде, о солнце, и это дало мне возможность взять в руки бутылочку с кремом для загара и рассмотреть её. Она сказала, что я могу воспользоваться кремом, если хочу.

Я был всё ещё полностью одет, и у меня не было с собой плавок, поэтому я ответил, что в этом нет смысла. Прежде чем она могла интерпретировать эти слова как моё отступление, я предложил помазать ей спину и признался, что наблюдал за ней с прогулочной дорожки. Она притворилась, что ничего об этом не знала, но без лишних слов перевернулась на живот и подставила мне спину.

На ней был раздельный купальник из чёрного нейлона, нижняя часть плотно обтягивала ягодицы, а верхняя была спрятана под ней, за исключением тонкой нейлоновой полоски, пересекавшей её спину прямо под лопатками.

Я начал с поясницы, нанося крем всё более широкими движениями по всей поверхности подставленной мне плоти. Вскоре, однако, массаж перешёл в ласки, и когда она им поддалась, зарыв лицо в лежавшее на песке полотенце, мои пальцы скользнули сначала под полоску верхней части купальника, а потом нежно добрались до гладких литых ягодиц под туго натянутым чёрным нейлоном. Она не пыталась сопротивляться. Она отрезала себя от окружающего мира, от страха быть увиденной случайными прохожими. Она сделала это очень простым способом — закрыла глаза.

Неподалёку были скалы, в которых можно было скрыться из поля зрения людей на пляже и на прогулочной дорожке. Я тогда даже не знал имени девушки, и не был уверен, стоит ли предложить ей скрыться от людских глаз. В конце концов, даже не смотря на то, что мои руки так смело ласкали её тело, здесь она была в полной безопасности: никакого страха и напряжения. Я ничего не мог сделать на открытой части пляжа. А потом, даже если бы она согласилась, те ощущения, та раскрепощённость, которых я от неё уже добился, могли бы полностью улетучиться, пока мы шли бы к уединённому месту. У неё была бы сотня возможностей передумать. В тот момент, если бы не риск быть увиденными, я думаю, я смог бы стянуть с неё купальник, но я не знал, смог бы я, пройдя сотню ярдов под палящим солнцем, всё ещё быть смелым с совершенно незнакомой девушкой. Эта мысль заставила меня сбавить обороты. Мне не хотелось потерять то, чего я уже добился, из-за чересчур поспешной попытки её соблазнить. Но мои сомнения быстро развеялись. Я чувствовал её самозабвение. Я видел, что она совершенно забыла о людях, прогуливавшихся наверху. Я наклонился к ней и прошептал, что мы можем найти уединённое местечко, если пройдём подальше.

Она не сразу ответила. Она лежала с закрытыми глазами, настолько расслабившись, что, казалось, она потеряла сознание. Я почувствовал тогда, что она готова пойти куда угодно, но ещё не до конца преодолела все свои сомнения. Чем дольше она будет анализировать, тем больше будет остывать. Ясно, как белый день. И в такой момент всегда трудно сообразить, что делать.

Я был незнакомцем. В обычной ситуации человек выстраивает стереотип незнакомца, в соответствии с которым незнакомец производит на него то или иное впечатление. Под стереотипом не подразумевается опыт, стереотип как раз от него защищает. Чтобы два человека могли сойтись, им необходимо разрушить стереотипы, под давлением которых они познают друг друга. Именно это Кэти и сделала, приняв ласки незнакомца. Она никак не могла знать, во что она себя вовлекает (а может, её притягивала неизвестность). Кэти… Так звали девушку на пляже. Она отбросила всю систему мер и весов, подаренную ей традиционным воспитанием. Она сделала это для пробы — она лежала спиной ко мне, и в любой момент могла повернуться с выражением оскорбления на лице — но пробного движения вполне достаточно. Достаточно только делать вид, что традиционные представления о морали весьма условны, чтобы постепенно самому поверить в это и в то, что самые острые ощущения в обычных ситуациях подавляются незыблемым авторитетом хорошей репутации.

Я был незнакомцем и боялся действовать слишком поспешно. Я уже сказал, что в таких ситуациях трудно сообразить, что делать. Если ты действуешь слишком активно, женские «подозрения» подтверждаются. Она знает, чего ты хочешь, но, в то же время, способна, используя своеобразный вид оправдания, и несмотря на то, что всё время знала, чего ты хочешь, и знала, что в подтверждении нет смысла, — быть шокированной твоим предложением.

— Пройтись можно. Надо размять ноги, — сказала она, не глядя на меня. Она встала и добавила: — Ведь это недалеко?

Возможно, она тоже боялась, что по дороге её желание пройдёт.

— Сотня ярдов, — сказал я, показывая на то место и пытаясь казаться более непринуждённым, чем я был на самом деле. — Там, у скал.

Не проронив больше ни слова, она поднялась, взяла полотенце и маленькую сумку, в которой носила косметику, книгу Дафны Дюмурье и другие вещи, которые женщины обычно берут с собой на пляж, и пошла со мной по направлению к скалам.

Мы шли отдельно, не разговаривая. Когда мы прошли несколько ярдов, я взял у неё сумку. Она позволила это сделать, и каким-то образом её действия, молчаливое согласие и улыбка имели эффект слов.

Скалы стояли у дальнего конца прогулочной дорожки, за последней гостиницей, и они поднимались достаточно круто, чтобы закрыть побережье от глаз случайных прохожих. Скалы имели форму подковы, внутри которой маленькие каменистые холмы поднимались над песчаным берегом, образуя крошечные, заполненные водой пещеры. Мы обогнули ближайший к нам край скал, спускавшийся почти до моря, и как только мы сделали это, мы почувствовали, что находимся в своеобразном амфитеатре. Оказавшись внутри, мы пошли вдоль подножия скал к освещенному солнцем островку сухого песка, над которым нависал утёс.

Я скинул пиджак, она расстелила полотенце, и мы сели. Необъяснимая словами близость, существовавшая между нами несколько минут назад, испарилась. Мы снова были чужими. Она казалась особенно подозрительной и отстранённой. Мы выкурили по две сигареты каждый, прежде чем она, наконец, легла, и закрыла глаза. На этот раз она лежала на спине, диск ее живота сиял от намазанного на него крема, её ноги раздвинуты и сужаются вниз от блестящих, как шлем, плавок купальника. Сверкающие песчинки прилипли к коже. Поблизости никого нет.

Кэти… Но она была в прошлом, глубоко и окончательно в нём похоронена. Теперь была Элла.

Но когда Элла взошла на палубу ближе к вечеру, она даже не взглянула в мою сторону. Она подошла туда, где сидел Лесли, и сказала что-то, чего я не расслышал, а потом она вернулась, и я попробовал поймать её взгляд, но она не посмотрела мне в глаза и пошла вниз.

Её поведение меня задело, ведь я за ней наблюдал, и всего несколько секунд назад, пока она говорила с Лесли, ветер, дувший по направлению к корме, приподнял её юбку, и я мог представить себе, как это выглядело с того места, где сидел её сын. Я подумал, что её юбка должна была поползти вверх по левой ноге, мускулы на которой были бы отчётливо видны сквозь шерстяную ткань. Трудно было не думать о её теле, не прикасаться к нему в воображении, а ведь оно было рядом, по ту сторону деревянной перегородки уже целых два месяца.

Одновременно я испытывал приятное чувство отстранённости и изоляции, потому что она меня проигнорировала. В конце концов, это означало, что она осознавала моё присутствие, и это наполняло меня мощным зарядом энергии, подтверждением собственного существования. Источать силу без всяких усилий, быть сильным на расстоянии. Быть молчаливым и нетленным, как бог, быть богом, а ведь боги действительно существуют.

Вдали показалась церковь Лэарса, чёрный купол на фоне пятнисто-красного неба, шляпа ведьмы в кровавом тумане. Она казалась очень далёкой и заколдованной.

Лесли сказал, мы будем на месте до семи. Он знал хорошее местечко, где можно бросить якорь, недалеко от кабака, о котором он мне говорил, так что нам предстояло поужинать и отправиться туда часов в восемь. Лесли было интересно, напишут ли вечерние газеты о найденном нами трупе. Он надеялся, что напишут. В любом случае, газету он прочитает в кабаке. У него было хорошее настроение.

Ребёнок ушёл с носовой части баржи и спустился к матери. Лесли сменил меня у руля, и я сел покурить. Я думал о том, что мне не хотелось идти в кабак, но я не знал, как мне этого избежать. Я не хотел ни играть в дартс, ни что-либо пить, ведь Элла ничего пить не будет и сможет использовать это как повод мне отказать. Я решил вернуться раньше, чем Лесли.

Подумать только, я никогда не оставался наедине с Эллой более чем на пять минут, и мы почти не разговаривали. Она питала ко мне отвращение с первых минут, может, потому что я был мужчина, а о мужчинах она судила по Лесли. И, конечно, за первые несколько недель мы с Лесли стали друзьями. Я полагаю, он видел во мне союзника против неё. Но теперь, после опасной близости в каюте, она, должно быть, поняла, что я к ней неравнодушен. Теперь мне не терпелось остаться с ней наедине и узнать её отношение ко мне.

До Лэарса мы добрались, когда часы Лесли показывали без пяти семь. Мы поставили баржу в маленьком ответвлении канала, и, прежде чем спуститься вниз, Лесли показал на дорогу, по которой нам предстояло пойти в паб. «Он как раз за церковью, — сказал Лесли, — уютнейшее местечко».

Вблизи церковь выглядела такой же обыкновенной, без всякого намёка на волшебство, как и большинство церквей в Шотландии. Позже, вечером, когда мы обходили церковный двор, чтобы попасть в паб, я заметил всё те же уродливые красные и белые плакаты, предупреждающие о вреде алкоголя и суровости судного дня.

— Пойдём, поедим, — сказал я. Лесли пошёл за мной.

Чай был уже на столе, по крайней мере, мой и Лесли, потому что Элла уже выпила чай с ребёнком. Лесли прихрюкнул. Тогда он ничего не подозревал.

К чаю были сосиски, а напоследок хлеб с маслом и джемом, поэтому, коль скоро наши сосиски были уже на столе, ей ничего не оставалось, как подать чай. После этого она села возле печи ко мне спиной и продолжила своё шитьё.

Намазывая сосиски горчицей, я осознал, что теперь находился далеко от штурвала и свежего воздуха — штурвал в руках создавал ощущение, что я контролирую ситуацию — естественно, я потерял то чувство сдержанного возбуждения, которое так радовало меня днём. Здесь, внизу, всё было не так просто: передо мной стояла их двуспальная кровать; Элла повернулась ко мне спиной, а Лесли был так уверен в себе, думая только об игре в дартс. Лесли, должно быть, казалось, что она ни о чём не думала. Как будто она просто штопала его носки (так же просто, как она кричала на него или ругала ребёнка) и думала, как же он умудрился проделать в носках такие огромные дыры. Но я знал, что она не могла быть такой спокойной, как казалось. Она должна была знать, что за обедом позволила мне зайти слишком далеко, чтобы теперь я об этом забыл. Я подозревал, что именно поэтому она решила выпить свой чай раньше. Возможно, днём она всё обдумала и решила, что ни к чему хорошему это не приведёт, а, может, что я слишком многого хочу, ведь я уже давно заметил, что Элла сноб и хочет когда-нибудь бросить работу на канале и переехать в «милый маленький домик», как это называл Лесли, в одном из тихих пригородов Эдинбурга. Чтобы она ни думала, хорошо, что я шёл в паб, потому что пара стаканов виски, должны были придать мне необходимый заряд смелости.

Лесли разделался с едой раньше меня, потому что ему не терпелось пойти в кабак. Лесли, вообще, ел быстрее всех, кого я когда-либо знал. Он ел быстро и шумно, поднося куски еды ко рту то на ноже, то на вилке. Выбор столового прибора зависел от того, какой из них был ближе ко рту. Сейчас он, наклонившись, дул на свой чай.

Я посмотрел на спину Эллы. Это была широкая спина женщины, которая с возрастом начинала полнеть. Дряблости в её теле не было, оно всё ещё было крепким, и всё-таки она начинала полнеть, так что мужчина мог почувствовать под собой сильное вожделение, смуглую упругую мускулистую плоть и оказаться в железных тисках её бешеной энергетики.

Я намеревался вернуться к ней как можно скорее. Я был уверен, что под её слабыми попытками подавить свои желания скрывался такой же голод, который испытывал я. Как будто наше обоюдное вожделение сходилось в одной точке. Секс всегда вызывал во мне такие чувства. Каждый раз сходясь с женщиной, я чувствую, что сама судьба предопределила слияние наших тел именно так, именно в это время, в поле или в постели, неважно где. И я не думаю, что это что-нибудь значит, кроме того, что я всегда в ожидании, всегда готов попасть в эти сети. В сексе я как прутик для отыскания воды, осторожно нащупывающий очередную встречу. Я жду знака. Я чувствую необходимость идти к цели с той самой минуты, когда во мне возникает желание: тень на шее, очертание ног и бёдер, соприкасание губ и так до момента близости с женщиной. Мне не нравилось, что Элла пока оказывала мне сопротивление. Это было похоже на предательство. Она уже согласилась. Пути назад не было. Всё началось с того, как она потянулась вверх, чтобы повесить бельё на верёвку, когда её юбка поднялась настолько, что ещё несколько сантиметров и стали бы видны ягодицы. А риск, которому мы подвергались, придавал особую остроту ощущениям. Я был уверен, что она догадывалась о моих мыслях.

Лесли уже надел кепку и ждал меня. Я прошёл в маленькую каюту, чтобы взять свою кепку. Когда я вернулся, она уговаривала его не напиваться. Она стояла ко мне спиной, и я подмигнул Лесли через её плечо. Потом я прошёл мимо неё, коснувшись её ягодиц рукой и поднялся на палубу через люк. Я чувствовал, как она задрожала. Но она не проронила ни слова.

«Увидимся», — сказал я, не оглядываясь. Я слышал с палубы смех Лесли, пока поднимался наверх.