"А дело было так" - читать интересную книгу автора (Моралевич Александр)

А дело было так Александр Моралевич


Моя фамилия — Моралевич, зовут Александр Юрьевич. Множеством людей считалось, что это ловко придуманный псевдоним. Поскольку с инициалом, поставленным перед фамилией, все приобретает совершенно обратный, полярный смысл. Так нет же: и фамилия, и остальное — всё подлинное. А "Александр" по-гречески обозначает — "защитник людей".

Уроженец 1936 года, печально известный Дом на набережной, внук зловещего врага народа (по разряду морского и речного транспорта) А. С. Зашибаева.

Уведя семью из квартиры на расстрел и каторгу — опергруппа во главе с чекистом Биллихом, обнаружив крайнюю проницательность, какая антимарксистская и антисоветская гадина может вырасти из двухлетнего вражонка — предприняла элегантнейший ход к его истреблению: вражонка бросили подыхать в опечатанной квартире. Но, квалифицированно рожденный в роддоме им. Грауэрмана — вражонок и стервец коварно выжил. (Как изуверски выживал и впоследствии.)

В юниорском возрасте писал стихи. Почему-то все больше о воздухоплавании. И разве это были посредственные стихи?


       Мезозой кончался. В поднебесье вперясь,        Динозавры падали ниц,        Стремясь из задницы вырвать перья        У первой из первоптиц…        …Стоят парижане, глазам не веря,        Глядят, — а там, в поднебесьи где-то        Порхал над Эйфелевой элегантный Блерио        На трясущейся жердочке биплана "Антуанетта"…

И кончалось все это строками о советском истребителе, сбитом "Аэрокоброй" на корейской войне:

       Солнечные лучи преломлялись зыбко        На глубине, видимо, не более метра,        И плыла рядом с трупом нарядная рыбка        С романтическим названием: неон-тетра.

Конечно, ни к каким свершениям не звали такие стихи.

И сборник такой мог быть издан разве что в издательстве КГБ под общей редакцией НКВД.

Ввиду означенного я на десятилетия ушел в прозу: эссеистику и фельетонистику. Где достиг знаменательных успехов. Скажем, за все годы проживания в СССР Иосифу Бродскому удалось напечатать всего ЧЕТЫРЕ разнейтральных стихотворения. А мне (за пятьдесят лет работы в отечественной печати) удалось напечатать аж ШЕСТЬ сочинений слово в слово так, как я их написал.

Самой редкой профессией в СССР и России является вот какая — Патриарх всея Руси. Включая господина Ридигера, нынешнего патриарха. Если не ошибаюсь, Патриархов за сто лет было четыре.

Второй наиредкой профессией бытует вот какая: фельетонист. За сто лет в стране их было пятеро. (Этих безумцев никогда и нигде не бывает помногу. Вот уж, казалось бы, США с их свободой печати. А кого назовем? Всего-то Арт Бухвальд да Рассел Бейкер.)

Стало быть — пятеро. Сперва наличествовал Михаил Кольцов (расстрелян по приказу Сталина). Затем были Илья Ильф и Евгений Петров. Илья Арнольдович сподобился умереть собственной смертью, успел. Евгений Петрович, не написав после смерти соавтора ни единой фельетонной строки — разбился на военном транспортном самолете, могилы нет. Затем был — и очень накоротке — блистательный Леонид Лиходеев. Одно из сочинений, которое мне посчастливилось напечатать без цензурирования и грабительских правок — был некролог по поводу кончины Леонида Израилевича. Назывался он (заимствовано у Хемингуэя) "Какими вы не будете". Именно из рук Лиходеева, уже вконец затравленного, я и принял знамя отечественной фельетонистики на сорок пять последующих лет, по сегодняшний день. Хотя жанра этого как и многих индустрий, а равно и законности — ныне в России нет.

Но как же быть с тысячами людей, которые были назначены фельетонистами или таковыми себя считали? Да вот хоть: до весьма зрелого возраста сам М.А.Булгаков считал себя маститым фельетонистом!

Но в чем и заключается отличие великого мастера от тысячеглавой шушеры, которая неизменно рассуждала так: ежели в тексте два раза употребляется слово "Доколе?" — то это критическая статья. А если "Доколе!?" употреблено более четырех раз, да еще и с восклицательным знаком — то это уже по всем статьям фельетон.

А Булгаков, как-то собрав в кучку все свои фельетонные экзерсисы, перечитал их, должно быть, ужаснулся при этом и, должно быть, сказал себе: Миша, все, что ты наварганил под рубрикой "фельетон" — кошмарный ужас. Никогда, Миша, не приближайся к этому жанру, здесь ты ничтожен и жалок. И всячески скрывай, чтобы не пятнать свое имя, что когда-то пробавлялся фельетонистикой.

И скрывал. Переключившись на создание "Мастера и Маргариты", "Собачьего сердца" и др. Да еще каких "др"!

Ну, а что же Моралевич, которому официально было запрещено, в отличие от четырех его предтеч, писать фельетоны-ревю, фельетоны-обозрения да и просто обобщающие фельетоны, поскольку обобщать, как ему внятно и командно разъяснили, в стране имеет право только одна организация — ЦК КПСС?

А пытался, как мог, продираясь сквозь сонмы вивисекторов прозы, беллетризовать конкретику. Но заместитель нашего отечественного Дэн Сяопина, А.Н.Яковлева, человек в лиловой рубашке с зеленым галстуком по фамилии Севрук все равно бесновался в Агитпропе ЦК: поглядите, в журналах, газетах эти верные подручные партии, журналисты — конструктивно критикуют, порой даже развенчивают, но ведь этот, из "Крокодила" — он не пишет, он УБИВАЕТ!

И нечего возразить. В стародавние годы художник Иосиф Игин делал мой шаржированный портрет, к которому полагалось присобачить эпиграмму. Я-то хотел, чтобы сочинил эпиграмму дружественно ко мне настроенный А. Рейжевский. А Игин привез меня к беспощадному, отчаянной зубодробительности поэту Раскину.

— Ну, уж вы, поди, мне и нагадите, Александр Борисович, — загрустил я. — А окажись вы еще и антисемитом — тогда и вовсе мне не сносить головы.

— А уже и нагадил, — сказал Раскин. -

       Он стиль и слово чувствует нутром.        Откуда б эти дьявольские гены?        Все пишут аккуратненько пером,        А этот озверело — автогеном!

Нынче, в эпоху пиара и беллетристической жути, когда уже все повально — романисты, и полчища дамочек, и Ксения Стульчак, и Хакамада, и полчища адвокатов — отовсюду доносится:

— Я — автор девяти романов!

"Она — автор одиннадцати романов!"

К сожалению, нынешние романисты не следуют осторожной и самосохранительной практике заключенных из зон особого и строгого режимов. Когда, допустим, ЗК Афанасьев с девятью доказанными следствием эпизодами растления малолетних и тремя убийствами, из коих одно — изуверское, клянется коллегам по неволе:

— Нету, пацаны, на мне никаких девяти растленок, нету, зуб даю. Один есть эпизод, и то по согласию. И убийство на мне одно, без изуверства. В состоянии аффекта и самообороны.

Точно так и я не отягощал население страны девятью романами, изданными полуторамиллионным тиражом. А имею всего один двухтомный роман "Проконтра", изданный тиражом в 300 (триста) экземпляров. С безобразным эпиграфом: "Коммунизм — это засуха пострадавшая от наводнения". И это извиняет меня перед гражданами страны. После чего я простился с прозой.

И вот — многие поэты переходили с возрастом на прозу: Пушкин, Есенин, Пастернак…

Будучи, видимо, человеком шиворот-навыворот — я в старости перешел на стихосложение. Любимейший мой писатель Исаак Иммануилович Бабель говаривал о себе: "Я — человек с раньшего времени". Также, будучи человеком с раньшего времени, я очень приобвык к издаваемости на бумаге. Но на родине для меня уже давным-давно не находится бумаги, поскольку вся она, видимо, употребляется на постановления Думы в первом, втором, третьем и прочих чтениях. Поскольку на родине все еще велик ряд недоотраженных на бумаге как отечественных, так и зарубежных сисек и жоп.

Ввиду таких обстоятельств я и вышел со стихами в интернет.

Тридцать лет, претерпевая различные тяготы, мне удалось проработать в журнале "Крокодил". И среди тысяч приходивших мне писем было процента два таких: "Ты погоди, полужидок, тебе родина еще намотает кишки на кулак!"

И родина, надо сказать, не была в простое, мотала. Но то ли диаметр кулака у родины был недостаточен, то ли метраж моих кишок велик — кое-что во внутренностях у меня сохранилось. И на что уж двенадцатиперстная кишка — с неё бы эти самые персты обдирать да обдирать, а перстов семь и по сей день наличествует.

Но и теперь, в интернете, я изнедоволил нескольких человек своими стихами. И получил отзывы в столь знакомом всем нам стиле: "А ты кто такой?" — и: "Пойдем, выйдем!"

Вот этот текст и есть сжатое разъяснение, кто я таков и откуда посмел взяться. Но взялся и готов выйти с кем угодно в любую из всероссийских подворотен. Последнее тем более осуществимо, что в нынешнем состоянии отечество мое является сплошной всепланетарной подворотней.