"Агентство «Томпсон и K°»" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль Габриэль)

Глава двенадцатая

Странное влияние морской болезни

Когда пассажиры, оставив Таржелу и ее счастливого мужа, вернулись на пароход, то нашли на нем пятерых полицейских, приставленных для наблюдения за пассажирами и ходивших по палубе, в то время как пятеро их товарищей в матросской каюте и офицер в предоставленной ему комнате предавались сладкому сну. А между тем, несмотря на такой бдительный надзор, «Симью», когда взошло солнце, свободно плыл по беспредельному морю в тридцати милях от острова Св. Михаила.

Чтобы бежать, на этот раз не нужно было бравировать португальскими пушками. Все свершилось само собой, под прикрытием густого тумана, который к двум часам утра окутал море непроницаемой завесой. Поручик и пятеро из его людей спали, запертые на ключ, другие пятеро были захвачены, и «Симью» спокойно ушел, точно приказа губернатора и не существовало.

Через час выпущенный офицер увидел, что вынужден подчиниться закону победителей и пойти на постыдную капитуляцию. Люди его были обезоружены, и «Симью» увозил их с целью высадить на Мадейре.

Удрученный внезапной неудачей, несчастный поручик прохаживался с озабоченным видом, думая лишь о том, насколько это приключение повредит его карьере.

Капитан Пип тоже не искал отдыха, вполне, однако, заслуженного. Помимо опасности, грозившей со стороны группы рифов под названием Муравьи, сама погода требовала его присутствия. Хотя шторма, собственно говоря, не предвиделось, море все же было необыкновенно бурным. «Симью» шел против течения едва продвигаясь, с тяжелой килевой качкой.

Если капитан брал на себя, таким образом, все заботы, то, по-видимому, для того, чтобы другие пользовались покоем. Таково было по крайней мере мнение Томпсона, который со спокойной совестью крепко спал со времени отъезда. Но вдруг от прикосновения чьей-то руки к его плечу он вздрогнул и проснулся.

– Что такое? Который час? – спросил он, протирая себе глаза.

Тогда он увидел черное лицо второго метрдотеля, Сандвича.

– Лакей из пассажирского помещения послал меня предупредить вас, что страшные стоны слышатся из каюты, занимаемой португальским бароном и его братьями. Он боится, что они сильно больны, и не знает что делать.

Томпсон подумал, что дело, должно быть, серьезное, если решили его разбудить.

– Хорошо. Я иду туда, – ответил он с досадой.

Когда он попал в каюту португальцев, то не пожалел об этом. Дон Ижино и братья его, казалось, были действительно очень больны. Багровые, с закрытыми глазами, с лицами, покрытыми холодным потом, они лежали навзничь, наполняя каюту нестерпимыми, удручающими стонами. Страдания их, вероятно, были невыносимы.

– Какой ужасный концерт! – пробормотал Томпсон.

При первом взгляде он, однако, успокоился, узнав признаки морской болезни, вызванной зыбью. Хотя и более сильное, чем обыкновенно, страдание это еще не становилось более опасным.

Тем не менее человечность требовала прийти на помощь беднягам, и Томпсон, к чести его будь сказано, не изменил этому долгу. Целый час он ухаживал за ними, и не по его вине старания эти оставались бесплодными.

В самом деле, казалось, состояние троих братьев ухудшалось. Кроме того, Томпсон с беспокойством заметил симптомы, которых обыкновенно не бывает при морской болезни. Время от времени лица больных от багрового цвета переходили к красному. Тогда они как будто делали сверхчеловеческие усилия, но вскоре падали в изнеможении, со свистящим дыханием, похолодевшей кожей, мертвенно-бледным лицом.

В семь часов утра Томпсон счел их положение настолько критическим, что велел разбудить Робера, испытывая потребность посоветоваться с ним.

К несчастью, Робер не мог подать своему начальнику никакого совета, и оба они вынуждены были признать себя бессильными помочь больным, к которым начинало более подходить определение «умирающие».

– Надо, однако, испробовать что-нибудь, – сказал Робер, когда уже было часов восемь. – Если бы попытаться вызвать у них рвоту, останавливающуюся на полпути…

– Как же? – спросил Томпсон. – Знаете вы какое-нибудь средство?

– Горячей водой, – предложил Робер.

– Попробуем! – воскликнул Томпсон, уже терявший голову.

Сильное средство, указанное Робером, тотчас же оказало действие. После второго же стакана горячей воды ухаживавшие за больными убедились в действенности своего лечения.

Но что же увидели Робер и Томпсон? Сомнение легко было выяснить. В воде не имеется недостатка. Чашки опять были тщательно вымыты, и тогда… тогда ослепительное зрелище представилось им!

Изумруды, рубины, бриллианты – более пятидесяти драгоценных камней бросали лучи свои из глубины загрязненных чашек!

Растерявшись, Томпсон и Робер безмолвно переглядывались. В одно мгновение для них все стало ясно. Вот они, воры-святотатцы, унесшие распятие на острове Терсер, – главные по крайней мере, и азорская полиция не ошибалась, обвиняя «Симью» в том, что он служил им убежищем! Какой иной тайник, чем желудок, могли найти виновные, когда им грозил обыск на острове Св. Михаила?

Робер первым овладел собой.

– Тайна эта слишком велика, чтобы нам можно было одним обладать ею, – сказал он. – Поэтому я просил бы вас пригласить одного из ваших пассажиров, хотя бы преподобного Кулея.

Томпсон согласился и послал слугу за почтенным священником.

Когда последний вошел в каюту, где тяжело дышали братья де Вейга, положение было то же самое. Не могло ли, однако, случиться, что воры еще хранили в глубине своих желудков несколько похищенных драгоценных камней! Чтобы убедиться в этом, оставалось только продолжать лечение, уже оказавшееся столь успешным.

Вскоре более трехсот драгоценных камней, большей частью превосходных бриллиантов, были извлечены из утроб португальцев этим оригинальным способом.

Трое больных, избавленных от своей тайны, по-видимому, почувствовали значительное облегчение. Если они еще страдали, то теперь лишь от обыкновенной морской болезни. Тогда об этом странном происшествии составлен был протокол, врученный на хранение пастору Кулею; потом камни, последовательно сосчитанные тремя понятыми, были переданы Томпсону, который, заперев их на ключ, отправился за поручиком, всего несколько часов тому назад вынужденным совершить позорную капитуляцию.

Но когда администратор выходил из каюты, перед ним выросла тень, и тень эта была – неизбежный Сондерс в сопровождении сэра Хамильтона; оба держались с достоинством, спокойно и сурово, как и подобает недовольным пассажирам.

– Одно слово, сударь, – сказал Сондерс, останавливая Томпсона. – Нам хотелось бы знать: до каких пор рассчитываете вы продолжать свои шутки?

– Какие шутки? – нетерпеливо пробормотал Томпсон. – Что еще тут?

– Какой тон вы принимаете! – воскликнул Хами-льтон высокомерно. – Да, мы желаем, наконец, знать, долго ли вы будете еще так дерзко нарушать все обещания программы, которой мы имели глупость поверить?

Как, опять нападки на программу! Томпсон, занятый более важными вопросами, пожал плечами и бросился на палубу, нервно устранив Хамильтона.

Найдя поручика, Томпсон увел его в каюту, предупредив, что имеет сделать ему важное сообщение.

– Поручик, – сказал он, когда они уселись, – военное счастье только что было против вас.

– Действительно, сударь, – отвечал поручик, держась настороже.

– И мы везем вас теперь на Мадейру.

– По-видимому, так.

– Это для нас обоих неприятное приключение, смею сказать, и думаю, что если бы представился хороший способ уладить дело, к нашему общему удовольствию!..

– Трудно! – заметил поручик.

– Может быть, – продолжал Томпсон, – вам небезызвестно, что ваш губернатор предложил награду в один процент тому, кто поймает вора?

– Да, – подтвердил поручик, – но я не вижу…

– Подождите, подождите! Может быть, мы еще столкуемся. Потому что этот вор… вернее, эти воры…

– Эти воры?..

– Я поймал их, – спокойно проговорил Томпсон.

– Ну? – произнес поручик.

– Они в моих руках, – подтвердил Томпсон, – и по крайней мере добрая часть похищенных бриллиантов!

Поручик, бледный от волнения, не будучи в состоянии произнести ни слова, схватил Томпсона за руку. Последний продолжал развивать свое предложение.

– И поэтому, вы понимаете, поручик, обещанная премия принадлежит мне. Так вот, уладьте как-нибудь наше дело, сказав, например, что вы умышленно уехали с целью поймать воров, открытие которых придаст значение вашим словам, и я готов уступить вам пятую часть, четверть, если понадобится, от причитающейся мне награды.

– О, это не важно! – воскликнул офицер с равнодушием, не заключавшим ничего лестного для португальского правительства.

– Ну, согласны? – настаивал Томпсон.

– А если откажусь?

– Если вы откажетесь, – отвечал Томпсон, – тогда будет так, как будто я ничего не говорил. – Я преспокойно высажу вас на Мадейре и удержу воров, чтобы передать их в руки английского консула, который сумеет обеспечить за мной честь открытия и выгоду от нее.

В голове поручика происходила быстрая работа. Отвергнуть предложение Томпсона – значит, возвратиться на остров Св. Михаила как человек, давший взять себя врасплох, точно ребенок. Принять их – значит, напротив, вернуть военные почести, ибо успех все оправдывает. Даже если пренебречь шансами когда-либо получить что-нибудь от обещанной награды, это приключение все же будет ему еще выгодно, сослужит службу в глазах начальства, потому что он сможет в таком случае приписать себе всю заслугу поимки воров.

– Принимаю, – сказал он решительным тоном.

– Очень хорошо, – одобрил Томпсон. – Тогда, если вам угодно, мы сейчас уладим дело.

Соглашение, основания которого только что были набросаны, было составлено и подписано обеими сторонами. Томпсон немедленно передал офицеру найденные драгоценные камни и попросил выдать в том расписку. Теперь он мог вздохнуть, довольный тем, что привел к благополучному концу это важное дело.

Пока Томпсон так удачно вел переговоры, страшный гнев накоплялся в сердце Хамильтона.

Выйдя из оцепенения, в которое его повергла дерзость администратора, баронет, весь кипя гневом, пустился в погоню за ним. Но не мог его настигнуть. Тогда он обратился к капитану Пипу, который, сойдя с мостика, спокойно прогуливался, куря свою утреннюю сигару.

– Капитан, – произнес он сдержанным голосом, – могу ли я знать, кому заявлять мне на пароходе свои претензии?

– Артемону, может быть! – заявил тот с мечтательным видом.

– Капитан! – вскрикнул баронет, побагровев от ярости.

– Сэр? – возразил капитан спокойно.

– Капитан, я нахожу, что здесь уже достаточно издевались надо мной. Так как вы отвечаете за ход парохода, то не удостоите ли сообщить мне, почему это еще видны последние утесы Муравьев? Почему в десять часов утра мы едва находимся против острова Святой Марии? Почему после восьмичасового плавания остров Святого Михаила еще в виду?

– Святого Михаила? – повторил капитан недоверчиво.

– Да, Святого Михаила, – строго подтвердил баронет, показывая черную точку, которая перерезала линию горизонта между Муравьями и Святой Марией.

Капитан взял в руки подзорную трубу.

– Если это Святой Михаил, – сказал он насмешливо, – то это остров на парах! Он дымится!

И капитан поднялся на свой мостик, между тем как взбешенный баронет строил страшные планы мести.

Как невежливо ни были приняты замечания Хамильтона, они тем не менее были справедливы. Капитану недолго пришлось ждать, чтобы самому в том убедиться. С рассветом след за кормой показал ему, что скорость «Симью» с двенадцати узлов внезапно упала до восьми.

Вызванный мистер Бишоп не высказался успокоительно. От самого отплытия он тщетно подбавлял жару. Невозможно было увеличить давление. Причиной, конечно, было дурное качество угля, взятого в Орте. До тех пор пользовались запасом английского, но после острова Св. Михаила поневоле понадобилось прибегнуть к недавно погруженному, и плохое действие его тотчас же дало себя почувствовать.

Мистер Бишоп ничего не прибавил, и капитан более ни о чем не спросил его. Раз нельзя превысить восьми узлов, то будут делать восемь узлов – вот и все, и придут на Мадейру с новым опозданием на двадцать четыре часа. Море обнаруживало склонность к спокойствию, барометр оставался на умеренной высоте, капитану нечего было беспокоиться, и он не беспокоился. Он только хранил от этой неудачи несколько дурное расположение духа, излишек которого должен был отозваться Хамильтону.

Эта буря, как ни была она невелика, однако избавила бравого капитана от накопившегося в нем гнева. Такой ровный характер не мог замедлить прийти в равновесие. Поэтому за завтраком он в самом лучшем расположении духа сидел против Томпсона за столом, который вследствие волнения значительно пустовал.

Однако капитан снова омрачился, когда, взойдя на мостик, увидел ту же точку, которую указал ему Хамильтон, упорно державшуюся в следе за кормой «Симью». Это упорство заставило его задуматься.

Уж не послан ли пароход в погоню за ними губернатором острова Св. Михаила? Правда, это мог также быть пакетбот, совершающий обыкновенные рейсы между Азорскими островами и Мадейрой. Время решит вопрос.

Эти заботы вахтенного мостика были неведомы спардеку, и, однако, он не отличался своим обычным оживлением. Крупная зыбь не только уменьшила число прогуливающихся, но еще как будто вчерашнее недовольство продолжало тяготеть над пассажирами, чувствовавшими себя хорошо. Они ходили взад и вперед в одиночку. Не соблазняясь комфортом приятно сгруппированных стульев, большинство держались врозь, уцепившись за сетки, чтобы сохранить равновесие.

Хамильтон, с уязвленным сердцем, подставлял под ветер свой лоб, красный от обиды. Ни за что на свете он не заговорил бы теперь ни с кем, и его злоба была направлена против всех. Уйдя в свое достоинство, он до устали воспроизводил утренние сцены, между тем как дочь его под надзором леди Хамильтон разговаривала с Тиггом, обретшим свободу вследствие недомогания девиц Блокхед.

Хамильтон следил за этой любезной беседой. Только он оставался одинок. Если бы хоть его друг дон Ижино был тут. Но дон Ижино лежал в своей каюте, сваленной морскою болезнью, и Хамильтон с горечью считал себя покинутым всеми.

Отразилась ли грусть баронета на его товарищах? Можно было бы поклясться в том при виде их мрачных лиц.

Долли занята была кое-какими починками, а Алиса Линдсей, на минуту оставшись одна, пошла присесть на край кормы, на месте, которое она особенно любила. Прислонившись к сектору гакаборта, она устремила на море блуждающий взгляд, полный беспричинной грусти, которой удручена была ее душа.

В десяти шагах от нее Джек, неподвижный, казалось, тоже отдался какой-то трудной и сложной работе. После продолжительного размышления Джек медленным шагом направился к невестке и сел рядом с ней. Поглощенная мечтами, она даже не заметила присутствия угрюмого и молчаливого субъекта.

– Алиса! – пробормотал Джек.

Миссис Линдсей вздрогнула и устремила на деверя глаза, еще подернутые тонкой дымкой дали, которую они только что созерцали.

– Алиса, – продолжал Джек, – я желал бы серьезно поговорить с вами. – Минута мне кажется удобной, так как весь спардек опустел. Желаете, Алиса, выслушать меня?

– Я слушаю вас, Джек, – добродушно ответила она, несколько удивленная торжественным обращением.

– Скоро, как вам известно, – продолжал он, – мне исполнится тридцать один год. Это, конечно, еще не старость, но мне нельзя терять времени, раз я решил изменить свою жизнь. Существование, которое я вел до сих пор, противно мне. Мне нужно другое, полезное и плодотворное. Словом, Алиса, я думаю о женитьбе.

– Очень хорошо, Джек, – одобрила Алиса, немного удивленная моментом, выбранным для такого признания. – Вам остается лишь найти себе жену, а это вам будет нетрудно.

– Это уже сделано, – прервал Джек Линдсей. – По крайней мере есть такая женщина, которую я избрал в глубине души. Уже давно я ее знаю, уважаю, люблю. Но любит ли меня она, Алиса, и могу ли я надеяться, что когда-нибудь полюбит?

У женщин удивительный инстинкт, предупреждающий их об опасности. При первых же словах Джека Алиса почувствовала, что ей угрожает. Отвернув голову, она ответила холодно и коротко:

– Надо было бы спросить ее об этом, голубчик.

Джек заметил перемену, жесткость в голосе невестки. Искра гнева блеснула в его глазах. Однако энергичным усилием он успел себя победить.

– Это я и делаю в данную минуту и с томлением жду ее решения. Алиса, – продолжал Джек после тщетного ожидания ответа, – не желали бы вы сохранить ту же фамилию за новым мужем?

Комкая носовой платок судорожно сжатыми пальцами, с глазами, полными слез, Алиса живо обернулась к деверю:

– Вот так внезапная страсть и неожиданный вопрос! – сказала она тоном – горькой насмешки.

– Внезапная страсть! – воскликнул Джек. – Можете ли вы так говорить, Алиса. Правда ли, что вы никогда не замечали, как я вас люблю?

– Не произносите больше этого слова, – резко прервала его Алиса. – Нет, никогда я не замечала того, о чем вы говорите. Ах, Боже мой, если бы я увидела что-нибудь подобное, была ли бы я настолько безрассудной, чтобы позволить вам сопровождать меня в путешествии?

– Вы жестоки ко мне, Алиса, – сказал Джек. – Чем заслужил я такой гнев? Если моя попытка до такой степени неожиданна для вас, заставьте меня ждать, подвергните меня испытанию, но не отнимайте у меня всякую надежду.

Миссис Линдсей посмотрела прямо в лицо своему деверю.

– Напротив, всякую надежду! – произнесла она твердо.

Джек склонил голову на руки со всеми явными признаками глубокого страдания. Алиса была тронута этим.

– Послушайте, Джек, – сказала она мягко, – тут какое-то недоразумение. Может быть, вы невольно ошибаетесь. Быть может, – закончила она, – наше положение отчасти причина этой ошибки.

– Что хотите вы этим сказать? – спросил Джек, поднимая голову.

– Я так недолго была женой вашего брата, – продолжала Алиса, с осторожностью выбирая слова, – что, пожалуй, вас задело, когда мне досталось все его состояние. Вы, пожалуй, сочли себя… обойденным… обобранным…

Джек Линдсей сделал жест протеста.

– Мы на слишком деликатной почве, – продолжала Алиса. – Я прилагаю все усилия, чтобы не произносить слова, которое могло бы огорчить вас. Но вам придется извинить меня, если я этого не смогу. С другой стороны, может быть, вы очутились в несколько стесненном положении… как знать? Или даже почти разорены? Естественно, в таком случае вы подумывали о браке, который загладил бы то, что, на ваш взгляд, есть несправедливость. Весь отдавшись этому проекту, вы приняли за любовь простую семейную привязанность.

– Продолжайте, – заметил Джек сухим тоном.

– Так вот, Джек, если это правда, то все может еще уладиться. Так как я имею счастье быть богатой, даже очень богатой, то не могу ли я братски прийти вам на помощь? Немогу ли я… покрыть ваш пассив… если он существует… затем помочь вам устроиться и, наконец, предоставить состояние, которое позволило бы вам найти женщину более расположенную к вам, чем ваша невестка.

– Словом, хотите бросить обглоданную кость, – проворчал Джек, потупив глаза.

– Что вы говорите?! – воскликнула Алиса. – Вероятно, я очень неудачно выразилась, если слышу такой ответ. Вы не можете себе представить, как мне больно…

Миссис Линдсей не могла докончить. Резко оттолкнув свое кресло, Джек встал.

– Пожалуйста, избавьте меня от жеманства, – произнес он вдруг твердым голосом. – Лишне обставлять ваш отказ такими прикрасами. Вы меня отталкиваете. Больше не будем об этом говорить. Мне самому остается решить что делать.

Оставив невестку, которая, очень взволнованная этой сценой и завершившей ее бурной выходкой, скрылась в свою каюту, Джек удалился, дрожа от гнева. Однако мало-помалу гнев этот улегся, и тогда он мог спокойно обдумать положение.

Следовало ли ему отказаться от состояния, которого он добивался? «Никогда», – решил он энергично. Оставалось найти способ присвоить его, раз Алиса отказывалась сделаться его женой.

К обеду она не вышла. Напрасно сестра стучалась к ней в дверь. Алиса упорно желала остаться одна. Только на следующий день она возобновила обычную пароходную жизнь. Но тогда, казалось, происшедшее между невесткой и деверем было забыто. Каждый из них, несомненно, в глубине души принял решение.

Днем 27 мая море значительно смягчилось, и число здоровых пассажиров сразу увеличилось. С наступлением вечера только братья де Вейга и семья Блокхед не украшали своим присутствием спардека.

Между тем как жизнь принимала, таким образом, свое мирное течение на «Симью», капитан, напротив, как будто предался все более мрачным мыслям. Рассеянный, озабоченный, он вот уже два дня прогуливался по мостику, грозно теребя свой нос. И глаза его все скашивались на точку, которую сэр Хамильтон принял за вершину острова Св. Михаила.

Утром 28 мая капитан держался по обыкновению и, взойдя на мостик, направил подзорную трубу на точку, сделавшуюся для него пунктом помешательства.

– Тысяча чертей, – проворчал он по адресу Артемона, опуская инструмент, – мы попали в дьявольскую историю!..

Уже давно всякое сомнение исчезло. «Симью» в действительности не направлялся прямо на Мадейру. Согласно программе надо было сперва обогнуть остров Порто-Санто, а путь к нему из Понта-Дельгады образует значительный угол с прямой линией, соединяющей Мадейру со столицей острова Св. Михаила. Между тем неизвестный пароход следовал по тому самому пути, который, собственно, не вел никуда, держась на неизменной дистанции около четырех миль. Он, значит, продолжал погоню, в этом не могло быть сомнения. Такое постоянство в расстоянии, разделявшем оба судна, отчасти успокоило капитана. По крайней мере португальский пароход не выигрывает в скорости. И что тут удивительного? Разве он не запасся углем также на Азорских островах? Но ведь переезд не будет вечно длиться. В конце концов прибудут же они на Мадейру, а Мадейра – еще Португалия.

Вот уже сорок восемь часов, как капитан рассматривал этот вопрос со всех сторон, не приходя ни к какому удовлетворительному решению. Будь он хозяином, он бы, скорее чем подчиниться новому лишению свободы, бросился куда глаза глядят и шел бы, пока не израсходовал весь свой уголь и все годные для топлива части оснастки. Тогда бы увидели, который из двух пароходов имеет более обширные угольные ямы! К несчастью, хозяином он был лишь наполовину и при условии вести «Симью» на проклятый рейд Фуншала, славного города Мадейры. Поэтому капитан не переставал беситься.

Ему нужно было принять известное решение, когда 28 мая, около десяти часов утра, на горизонте показалась вершина Порто-Санто. Бедный мистер Пип должен был сдаться и доложить об этом Томпсону – а уж лишне говорить, как тот повесит нос.

К радостному удивлению капитана, сообщение не было так плохо принято, как он того ожидал.

– Вы, значит, думаете, капитан, – сказал Томпсон, – что пароход португальский?

– Думаю, так.

– И что он гонится за нами?

– К сожалению, думаю.

– Что ж? В таком случае, капитан, я не вижу другого выхода, кроме одного.

– И это, сударь?

– Просто остановиться.

– Остановиться!

– Господи! Ну да, остановиться!

Капитан стоял изумленный, с повисшими руками, выпученными глазами.

– Пусть будет так! – произнес он наконец с усилием, уже не клянясь на этот раз памятью матери.

Геройски исполнил он полученное приказание. Винт перестал работать, «Симью» остановился, и расстояние, отделявшее его от преследовавшего парохода, постепенно уменьшилось. Это действительно было португальское военное судно, о чем говорил длинный вымпел, развевавшийся на грот-мачте. Через двадцать минут какая-нибудь миля отделяла его от «Симью».

Тогда Томпсон велел спустить лодку, надо полагать для полицейских. Пип не мог успокоиться. Вот и заложников выдают.

Удивление капитана не имело пределов, когда он увидел появление полицейских, особенно же когда рассмотрел, какие странные тюки они переносили.

Эти тюки были не кто иной, как благородный дон Ижино де Вейга и его два брата. Еще ошеломленные морской болезнью, своего рода живые трупы, они не пытались оказать никакого сопротивления. Капитан смотрел, как их перетаскивали через борт, бесчувственных и бессознательных.

– Вот тебе на! – бормотал бравый мистер Пип, не будучи в состоянии найти объяснение происходящему.

Как ни был он изумлен, но Хамильтон был удивлен еще больше него. Возмущенный обращением с джентльменами, он, однако, благоразумно удержался от протестов. Временно по крайней мере он удовольствовался тем, что спросил кое-каких разъяснений у матроса, около которого случайно стоял.

Хамильтон попал неудачно. Старый, загорелый, закаленный, с душой, слишком широкой от долгого созерцания беспредельного моря, чтобы интересоваться человеческими мелочами, этот матрос ничего не знал и в своем великолепном равнодушии не желал ничего знать. На вопрос баронета он пожал плечами в знак неведения. Однако удостоил вынуть трубку изо рта.

– А это пассажиры, – пояснил он. – Скрывают, камней наелись. Кажись, это запрещено в Португалии.

Хамильтон должен был удовольствоваться этим ответом. Довольный своим объяснением, старый матрос опять потягивал трубку и, уносясь взором вслед за быстрыми волнами, уже думал совершенно о другом.

Правду Хамильтону довелось узнать позже, одновременно с другими пассажирами. Это было жестокое испытание для тщеславного баронета.

– Помните о нашем уговоре, – сказал Томпсон поручику, когда тот прощался.

– Будьте спокойны, – отвечал офицер. При этих словах лодка оттолкнулась. Затем, переправив свой груз на авизо, она пристала к «Симью», винт которого снова пришел в движение.

Капитан Пип по-прежнему не мог взять всего этого в толк. Томпсон же не совсем был спокоен. Не возобновит ли погоню авизо теперь, когда находится на расстоянии пушечного выстрела?

Надо полагать, что офицер честно сдержал свое обещание и что объяснения его найдены были удовлетворительными. Действительно, вскоре авизо описал большой полукруг вправо и исчез на горизонте, к северу, в то время как на юге стали обрисовываться берега Порто-Санто.

К полудню они шли вдоль этого гористого, особенно в северной своей части, острова, потом «Симью» взял курс на северо-северо-запад и направился прямо к Мадейре, отстоявшей еще в тридцати милях и начинавшей уже подниматься своей колоссальной массой над водой.

Через два часа опознали мыс Сан-Лоренсо, за ним высились Десертас, три островка которых пополняют архипелаг вместе с рифами Салважес. В эту минуту северный берег острова разворачивался перед глазами пассажиров по всей дикой мощи.

Создавая Мадейру, Господь, по-видимому, не пытался сделать ничего нового. Все те же высокие отвесные утесы, острые и дикие мысы, обрывистые горы, отделенные глубокими и мрачными долинами. В общем, модель Азорских островов, но увеличенная, удесятеренная.

Над каменистыми берегами тянется другое море – море зеленое, вместо волн ряды несметных гигантских деревьев. Устланные этим высокоствольным лесом как травой, горы громоздятся, все увеличиваясь, в середине подавляемые пиком Руиво, в тысячу восемьсот пятьдесят метров.

Мало-помалу сбоку выступил северный берег, наконец, мыс Сан-Лоренсо; восточную оконечность острова обогнули около трех часов. «Симью» приблизился к нему на расстояние меньше двух миль, и легко можно было заметить сигнальную мачту и маяк на краю.

Капитан тогда еще ближе подошел к земле, и весь южный берег развернулся перед глазами восторженных пассажиров.

То были сначала низкие скалы, образующие мыс Сан-Лоренсо, равно как косу, связывающую его с северной частью острова. Потом берег покрыли чудовищные уступы, поддерживающие центральные горы. За каждым из них прятались деревни, восхитительные на таком расстоянии: Мачико, Санта-Крус, Канисаль, которые Робер называл, когда проходили мимо них.

В четыре часа новый мыс, Кабо-Гаражан, поднимался перед пароходом. Нескольких оборотов винта достаточно было, чтобы обогнуть его, и несколько минут спустя «Симью» бросил якорь на рейде Фуншала, среди многочисленных судов, на мачтах которых развевались флаги всех наций.