"Лучший гарпунщик" - читать интересную книгу автора (Круз Андрей)

На шхуне.

Перед тем, как отправить шкипера отсыпаться, Иван погнал его на пляж, трезветь. А что? Самый отличный способ протрезвления, учитывая, что тот сидел в довольно холодной воде до тех пор, пока зубы не застучали. Я тоже поплелся с ними, кровь смыть, ополоснуться, да и вообще морской водой ссадины полечить — метод пусть и примитивный, зато надежный. Да и пляж прямо под боком, сразу за пирсами. И вода чистая, несмотря на то, что купаются прямо в порту. А вот за пределами порта хоть песчаный берег и продолжался, но купающихся видно не было. Это почему, интересно?

Вода была в меру соленая, чистая, прозрачная, дно — плотный крупный песок. Идеальный пляж, в общем. К тому же после продолжительного ныряния ссадины даже щипать перестали, и отеки вроде как сошли немного. Но на конкурс красоты мне завтра точно рановато будет. Не тот портрет ожидается.

После пляжа Игнатий как-то резко протрезвел, взял себя в руки и только тогда, когда уже вернулись на шхуну, ему рассказали, что случилось. Его как громом ударило. Ноги подкосились, он упал бы на палубу, если бы не схватился за мачту. Так и стоял, молча, слегка покачиваясь.

— Что делать будем? — спросил он после нескольких минут молчания.

— На Большой Скат пойдем. — сказала Вера. — Тебе завтра с утра команду нанять, чем быстрее — тем лучше. И не шваль кабацкую, а с рекомендациями.

— Сделаю. — кивнул шкипер. — Есть у меня на примете такие, с «Красного дельфина». Их шлюп потоп, а команда цела осталась.

— Тогда и командуй, а не сопли распускай. — жестко сказала девочка, и обернулась ко мне. — Тебе опять спасибо. Давай бровь зашью.

— А умеешь? — удивился я.

— А кто не умеет, школу закончив? — еще больше поразилась она. — Любая девчонка умеет. Если что серьезное, то к лекарю, а рану зашить или укол поставить — это любая сможет.

— А мальчишек чему учат? — спросил я, в очередной раз удивившись услышанному.

— Ну… стрелять. — чуть запнулась она, вроде как мне удивляясь. — Военному делу. Девчонок этому тоже учат, но меньше, только стрелять, а ребят всерьез, чтобы могли в ополчение вступать. И строю, и бою, и уставам. А ребят, кстати, медицине тоже обучают, но меньше чем нас.

— Всех в ополчение санитарками? — чуть съехидничал я.

— А это здесь причем? — удивилась она. — У всех потом дети будут, семейные. Порежется ребенок, а ты его к лекарю потащишь, сама не умея рану заделать? Что ты за мать тогда?

— Вот как… — поразился я еще глубже.

Что-то уважаю я это общество, как мне кажется. Сначала напрягся оттого, что церковь тут всем заправляет, а вот чем дальше смотрю, тем больше вижу. По крайней мере, система образования местная вызывает уважение. А вообще надо будет подробней побеседовать с моей спасительницей. Вопросов у меня накопилось на долгий-долгий список.

Пока я так размышлял об умном, Вера притащила из хозяйской каюты здоровенную фельдшерскую сумку и взялась за мои раны. Развернула ее на палубе, разложила перед собой все необходимое. Я скосил глаза и увидел стеклянный пузырек с белым порошком и надписью «Стрептоцид». А рядом с ними упаковку другого порошка, и тоже с надписью «Пенициллин». Вот как… по оружию и прочему у них век девятнадцатый, начало двадцатого, а антибиотики имеются. Это хорошо, даже очень, только опять с толку сбивает. Так все же, где я? Есть у меня одна теория, если честно, но в ней и пробелов хватает, поэтому пока оглашать не буду.

В воздухе запахло спиртом, бровь резко защипало. Действовала девочка сноровисто и умело, с единственным недостатком — не озаботилась анестезией, промывала и зашивала прямо по живому, заставляя морщиться и ругаться про себя.

— А у вас тут что, обезболивающего нет? — спросил я, когда она уже закончила и клеила прямо на кожу кусок бинта, прикрывший рану.

— Есть. — ответила она. — Но ты от него совсем отключишься, а здесь дел на пять минут было.

— Общий наркоз, в смысле? — уточнил я, и нарвавшись на непонимающий взгляд, объяснил: — Ну, в смысле, я вообще усну во время операции?

— Ну да. — кивнула она. — Или если раненому вколоть, то он наяву сны видеть будет.

— Понятно. — кивнул я, сообразив, о чем идет речь.

Она собрала сумку и ушла в ходовую рубку, а ко мне подошел Игнатий. Помялся как-то неуверенно, затем сказал:

— Ну… это, спасибо тебе, в общем. — вздохнул, затем продолжил: — Я что-то как загуляю, бывает, так и остановиться не могу. Беда с этим. Должок за мной.

— Да ладно, чего там. — отмахнулся я. — С кем не бывало.

— Я чего сказать хотел… — продолжил он. — Мало нас теперь, так что я тебя на ночь вахтенным поставлю. На четыре часа. На палубе сидеть и никого с берега даже на сходни не пускать.

— Не пущу, вопросов нет. — кивнул я.

— Тогда отдохни чуток, я разбужу. — сказал шкипер. — А завтра у нас уже команда будет. Семеро их, хорошие моряки. На вот тебе, попей.

С этими словами он протянул мне открытую полулитровую бутылку вполне обычного вида, от которой тянуло знакомым запахом. Я глотнул из горлышка — сидр. Ядрено-яблочный, шибающий в нос — и вкусный.

— Спасибо.

Шкипер ушел, а задумался о том, что от шока он оправился быстро. И не только он — Иван тот же тоже беду к сердцу близко принял, но про дело не забыл. Да и Вера… Видать, жизнь тут дает поводы к тому, чтобы учиться держать удар. Да и странно было бы, если бы не так. На малых парусных шхунах по морю ходить — это не на круизном пароходе кататься. И через джунгли с обозом вовсе не на «Красной стреле» от Москвы до Питера. Недаром тут у народа револьверы — деталь туалета.

Я поднялся с палубы, и пошел к трапу, ведущему в трюм. И остановился, обратив внимание на вновь открытый люк двигательного отсека. Что же у них там за машина, а? Интересно же…

Иван как раз рядом сидел, опять с какой-то железякой возился, оттирая с нее смазку. Я подошел, заглянул через плечо. И понял, что я не знаю, что же такое передо мной. Нет, так, по отдельности все понятно. И вал я вижу. И шатуны. И маховик большой. И цилиндры. Но только цилиндры чудные — большие очень, стоящие под прямым углом друг к другу. У тех, что стоят вертикально, весь верх как радиатор сделан, и к нему труб идет множество, да еще и с насосами. Значит, охлаждение требуется немалое, тут этот теплоотвод больше самого двигателя места занимает. А вот у других цилиндров, что горизонтально стоят, горелки по кругу. Это что поучается? Что половина двигателя охлаждается, а половина нагревается?

Так… а труб выхлопных и вовсе нет, только над горелками нечто вроде вытяжки с вентилятором, для отвода тепла. Выходит все в небольшой «гриб» трубы, который со стороны так и в глаза не бросается. И горелку, кстати, отодвигать можно, а снизу еще и нечто вроде мангала со следами копоти. Дровами грели цилиндр? Или углем? Интересно… а почему бы и нет, собственно говоря? Если нагрев внешний, то какая разница, чем греть? Но основное топливо у них жидкое явно… Что-то мне в этом знакомое видится, хоть и не изучал я такую штуку. Может в Сети видел, а может и в журнале каком-то. Нет, в Сети, там еще движущаяся моделька была. Двигатель внешнего сгорания. Двигатель внешнего сгорания Стирлинга. Точно.

— Что, интересно? — спросил меня Иван, оглянувшись.

Был у меня соблазн задать целую кучу вопросов, да не хочется дураком показаться. Иное и потерей памяти не объяснишь. Не удержался, спросил лишь про мощность.

— Семьдесят две силы на двух сотнях оборотов. — с гордостью ответил Иван. — Хороший мотор, кузнецких мастерских. Новый совсем. Против любой волны тянет, если надо.

— А топливо какое? — с замиранием сердца спросил я.

Но и тут не накосячил, Иван ответил, ни секунды не задумавшись:

— Три части древесного спирта на семь частей рапсового масла смешиваю. Лучше всего — и горит хорошо, и копоти мало, и по цене выходит прилично.

Ага, вот как у них… топливо каждый сам себе мешает, как ему лучше кажется.

— А смазкой у тебя что? — снова спросил я, обратив внимание на несколько бачков, от которых к трущимся узлам двигателя вели настоящие трубки-масленки.

Видать, смазка узлов идет постоянно, в процессе работы… А снизу масло, или что там у них, собирается в поддон, там охлаждается, я радиатор отсюда вижу, и через фильтр маленьким насосом снова наверх закачивается, и оттуда самотеком обратно. Просто и со вкусом. Масла много уходить должно, пожалуй, вон главный бак какой здоровый.

— А что смазка? — чуть удивился вопросу Иван. — Как у всех — касторка с присадками от загустевания.

— Понятно. — кивнул я, сворачивая разговор. — Пойду, вздремну перед вахтой.

— Ага, давай. — кивнул моторист. — Пара часиков у тебя есть еще. Ты вообще как, нормально? В глазах не двоится, блевать не тянет?

— Нормально. — отмахнулся я. — И сильнее получал.

Тут я не наврал, хоть и этот раз слабым не назовешь — ощущения такие, словно я из молотилки вылез. Но внутри точно ничего не порвалось, печень уже и не болит вроде как. Это радует, только в больницу мне с ходу загреметь не хватало.

Я спустился по трапу, шлепая тростниковыми тапками, прошел между кают. Дверь в хозяйскую заперта была, а в шкиперскую открыта настежь. Игнатий сидел над каким-то большим журналом, что-то записывая в него карандашом, время от времени слюнявя его, отчего на нижней губе шкипера расплылось большое чернильное пятно. Меня он не заметил, и я прошел дальше, к «своему» столбу, возле которого неярко светила лампа. Отставил сапоги, что нес в руке, переодел бриджи, натянув длинные шорты, затем с радостью завалился в гамак, отхлебнув сидра из бутылки.

Тянуло в сон, но мысли крутились в голове с такой скоростью, что уснуть не получалось. Пока обдумать это все спокойно времени не было, а теперь все смешалось в кучу — выход из квартиры в Москве, приход в себя на дороге среди трупов, Вера, пещера, похороны ее отца, нападение на дороге, ночевки в джунглях, самый странный город, который я видел в своей жизни, драка, шхуна и грядущая неизвестность. Я ведь даже не представляю, какая жизнь ждет меня впереди. Почему-то в возможность возвращения назад мне не очень верится. Не слышал я ни разу, чтобы кто-то рассказывал о том, что побывал в другом мире, пострелял там хищников, повоевал с белыми «неграми», а потом обратно вернулся. Нет, не возвращаются из таких мест. Наверняка не возвращаются. Про похищение инопланетянами болтают, а уж если бы кто-то из такого места вернулся, то болтали бы еще больше.

А вообще мне здорово повезло. Может и права Вера, не случайна наша встреча? Как так вышло, что мы оказались рядом именно тогда, когда настолько нуждались друг в друге? Считай, что каждый из нас другого спас. Я бы без нее из джунглей не выбрался, и она без меня. Меня бы гиены схарчили, а ее негры бы поймали. А так вот… дошли. И денежки какие-то в кармане у меня звенят. Немного, но все на первое время хватит. Когда они есть — это лучше, чем их совсем нет.

И что ждет меня на этом самом Большом Скате? Что там за дядя такой практичный, что сил никаких нет? И сколь серьезна исходящая от него угроза? И что делать дальше, если все же не пустит он ребенка в дело? Ограбить я девочку не дам, это мне как плата за жизнь, обет, можно сказать, схима, но в остальном…

Ладно, это уже дальше видно будет, нам бы туда добраться. Интересно, сколько времени идти морем придется? Я когда в детстве в яхт-клуб пошел, как раз о таких вот походах мечтал. Потом забылось это все, потерялось за суетой, службой, командировками, работой, глупостями, которые совершал, когда деньги появились, и так далее, а вот теперь… теперь все заново в душе всколыхнулось. Романтика, паруса, лазурные волны, зеленые острова. А ведь еще хочется этого всего, как есть — хочется.

В трюме было темно, тихо, в борт снаружи тихо плескалась волна. Гамак слегка покачивался, столб под ним поскрипывал, действовало это все успокаивающе, настраивая на философский лад. На размышления тянуло. И размышлять хотелось перво-наперво на тему: «Где же я?». Теперь уже спокойно так размышлять, без всякой паники и душевного напряжения. И не просто размышлять, но и получать ответы на этот сакраментальный вопрос. Ладно, пусть я не пропал, я одет, обут, накормлен, вооружен и с людьми — что еще нужно холостому человеку в возрасте тридцати пяти лет? Знать, где он находится.

Я протянул руку, вытащил из кобуры купленный револьвер, поднес поближе к свету, падающему от тусклой масляной лампы в стеклянном колпаке. Как я уже говорил, и если я все хорошо помню, то кручу в руке нечто, напоминающее «Кольт Нью Сервис», который модель тысяча девятьсот девятого года, и который сорок пятого калибра. Только этот чуток другого калибра — одиннадцать миллиметров. И патрон серьезный, длинный… Вот что интересно, я это раньше заметил, да обдумать только сейчас решил — обработка стали удивительная. В смысле — отличная, все поверхности как зеркало. И воронение четкое. И барабан без всякого люфта. И стопор своей задней поверхностью прилегает к раме без видимого зазора даже. Это как такой точности достичь?

Интересно. Если нашу историю взять, то конструкция всегда обгоняла технологии, а здесь, похоже, наоборот все. Конструкции сто лет в обед, даже куда больше, а вот качество передовое. Современное качество. Ну-ка, все остальное повнимательней глянем. Патроны, например.

Патроны оказались с виду вполне нормальными, но — ничего выдающегося. Латунь, цельнотянутая гильза. Пуля со следами отливки, даже зажим ее в дульце произведен кустарно. Не такой хай-тек, как револьвер, хоть от боевого патрона такой уж супер-аккуратности и не требуется, стреляет — и ладно, не на соревнованиях. Кстати, что-то знакомое в этих необычных на первый взгляд патронах есть. Калибр большой, пуля большая, похоже на старинный «сорок четыре русский», который потом в Америке стал «сорок четыре специальный». Такой же типаж примерно.

Я встал, воткнул револьвер обратно в висящую кобуру, затем подхватил с крюка висящий «винчестер», подошел с ним к свету. Нет, вовсе не показалось мне тогда. Накладки из бронзы по бокам литые, да еще и с последующей обработкой граней. И точность обработки чуть не ювелирная. Эти грани не руками на круге сделаны, это на классном станке. Ни микрораковин в металле, каких в старых отливках хватало, ни шероховатостей — вообще идеально.

Повесил винтовку на место, задумался. Затем достал нож, тоже посмотрел. Деревянная рукоятка вполне обычная, просто аккуратно сделана, а вот лезвие уже хоть куда… Заточка как раз ручная, на кругу, но сам клинок не ручной ковки, как мне кажется. Долы на нем фрезой сделаны, причем с редкой точностью. Протянул руку, резанул лезвием по крюку, торчащему из столба. След остался четкий, а лезвию хоть бы хны. Крюк латунный, правда, но все же…

Вот гвозди, которыми крюк прибит, выглядят чуть не кустарными, простыми. Да и сам крюк явно отлит в грубой форме, дешево, и четкостью граней не поражает. А оружие — совсем другой коленкор. Снова извлек револьвер из кобуры, повернул рукояткой кверху и попробовал в незаметном месте рамку поцарапать… и не смог. Качество стали внушает уважение.

Ну и какой из этого вывод? А такой, что оружие по конструкции старое, в то время, как с такими возможностями можно хоть «калаши» клепать. А то и серьезней что-то, это без сомнения. А значит что? Почему не клепают? Не надо? Что-то мне не очень верится в то, что придумать не могут. У объездчика я винтовку запомнил — там без «мосинки» в качестве родительницы точно не обошлось, но калибр как у берданки, не классические 7.62. Почему так?

А вот еще внешний вид цилиндров судового двигателя вспомнился, точнее — отражающие свет бока с заметными следами машинной обработки. Сразу-то внимания не обратил, а вот сейчас, после разглядывания оружия… Сомневаюсь я, что в девятнадцатом веке так умели делать. Очень, очень сомневаюсь. И капитальность конструкции удивила, словно весь двигатель на века сделан, монументально. Дорого ведь должно быть, не массовая продукция.

Завалился в гамак обратно, закинул руки за голову. Неувязочка получается. Она конечно пофиг, неувязочка эта, на фоне всего остального, что со мной случилось, но за мозг покусывает. Откуда такое несоответствие? Оружие прецизионной точности, словно роботами да лазерами сделано, а вот патроны к нему явно кустарной мастерской. И порох так себе. И даже ложа к винтовке ручной выделки, хорошей, и древесина что надо, но при желании след инструмента разглядеть можно. Точно, как детали авиадвигателя, обработанные цилиндры, но в примитивном «Стирлинге». И греются рапсовым маслом с древесным спиртом. А смазка идет, смешно сказать, касторкой. А сверху вообще паруса.

Снова вскочил, взял в руку лампу, подошел к борту. Провел рукой по шпангоуту, по обшивке. Нет, тут ничего сверхъестественного, все на уровне обычной пилорамы, а то и проще. Шхуна как шхуна, только с чудным движком.

Надо с Верой поговорить, но при этом самому сообразить заранее, какие вопросы задавать. Она хоть и в курсе моих приключений, да многого из того, что говорю, понять не может. Не в смысле я что-то умное гоню, а в смысле, что это мимо их понятий. Может быть, тут эти конструкции какими-то правилами регулируются? Закон какой-нибудь? Или еще что-то?

Ладно, это я опять в детали углубился. Где я все же? Я ведь на звезды смотрел, пока в джунглях ночевал. Звезды как звезды, я в них не очень, но Полярную звезду с Большой Медведицей отличаю. Все на месте. Если смотреть на долгие сумерки и рассветы, то мы в средней полосе. Откуда джунгли, океан и острова? Глобальное потепление? А гиены из Африки сюда вплавь добрались, или как? А здесь еще и подросли? Или накачались, пока плыли?

Кто такие «негры»? Ну, в принципе, если брать за рабочую гипотезу великую катастрофу, случившуюся когда-то, то можно считать, что они потомки тех, кто не смог сохранить современный им общественный уклад и уровень технических знаний. Не смогли, и скатились к дикости. А почему бы и нет? Если заставить кого-то лишь выживать, занимаясь сельским хозяйством, например, то образование общее сменится необходимым — как сеять, да когда собирать. И через три или четыре поколения отпадет нужда даже в грамоте. А «негры» и на крестьян не похожи, и если с того момента, как пошло это самое скатывание, миновало много поколений, а иначе и быть не могло, то они должны были дойти до уровня тех же индейцев, например. Куда пошли бизоны и зачем, и как ловится рыба. И жирные ли бледнолицые в окрестностях.

А что? Складно получается. Поделились на племена, стали морды татуировать вроде маори новозеландских, чтобы друг друга бить при каждом удобном случае, не сомневаясь кто и откуда, вот и стала татуировка признаком дикого и дурного человека.

А вот эти «христиане», к которым я прибился… Тут сложнее. Что-то не все я понимаю. То, что это сохранившие знания — это без сомнения. И строительство серьезное, и вон, металл какой, и антибиотики, и стрептоцид тот же… Церковь. Церковь могла их и сохранить, в принципе, как объединяющий фактор. А почему бы и нет? «Турки» точно мусульмане, тут к гадалке не ходи, и дружбы большой нет с ними, это заметно. Вот они и объединились друг против друга. А что, как метод так и вполне. А негров и те, и другие за людей не считают, да и дармовая рабочая сила нужна, наверное. А негры тутошние, как и их африканские аналоги былых времен, друг друга ловят и работорговцам продают. Это же не белые их ловили в Африке, они сами все делали, за ситчики веселенькой расцветки. Пленных продавали и лишних родственников, если с пленными была напряженка.

Если я прав — тогда вопрос. Точнее — вопросы. Первый: что за катастрофа была? Второй: сколько времени с нее прошло? Третий: и что осталось от того, что было здесь до нее?

Нет, без Веры мне не обойтись. И вот еще… календарь здесь какой? А вот это и спросить не грех, не напрямую, но…

Снова вывалился из гамака и направился к каютам. Заглянул к шкиперу, который на этот раз поднял глаза от своего гроссбуха и поглядел на меня вопросительно.

— Игнатий… тут вот какое дело… — вроде как застеснялся я. — День какой сегодня? И год? Отшибло, понимаешь…

— Двадцатое марта, четверг, восемьсот пятнадцатого года. — ответил шкипер, постучав пальцем по календарю, висящему на стене, затем добавил: — Если еще что не помнишь -заходи, спроси. У нас так с одним матросом было, когда я на шлюпе «Шалун» ходил. Дало талем сорвавшимся по черепу, так он даже имя свое забыл. И писать разучился. Ты хоть себя помнишь.

— Да тоже так помню… местами. — вздохнул я, но не притворно, а на самом деле озадачено.

И было с чего озадачиваться. Это что за год такой? С чего отсчет тут пошел? И вообще есть подозрение, что меня в будущее все же закинуло. Как раз лет через восемьсот с лишним с моего времени. И что мне теперь делать? А что и собирался — жить тут устраиваться.

Как ни странно, но приняв какое-то решение, я успокоился, и горячечными мыслями больше не грузился. Решил, что все помаленьку выясню. Жить тут можно, и это главное, а все остальное… ну приложится, куда же денется?

Так и прокачался в гамаке, медленно потягивая сидр, пока за мной не зашел Игнатий.

— На вахту тебе. — сказал он. — Вооружись, и на борт никого не пускай. Даже на сходни. Стоял вахты?

— Не помню. — сбрехнул я.

— Тогда все просто — кто подошел, пусть себя назовет и дело свое. — взялся объяснять правила шкипер. — Если не назвал и на борт полез, то ты в своем праве пальнуть. Если пальнул, значит нам боевая тревога, да и весь порт взбаламутится. Если хочешь тревогу сам объявить, только для нас — три раза в рынду, вот в таком темпе…

Он трижды стукнул мозолистой коричневой ладонью о столб.

— Если сам стрельбу услышал у кого-то — всех поднимай, рындой. И все. Не спи, не пей, через четыре часа сменим. Понял?

— Все понял.

— Ну и иди, раз понял. — сказал он.

Я застегнул на себе ремень с кобурой, нахлобучил шляпу, к которой уже привык, и пошел наверх.

Ночь была тепла, тиха. безветренна. В городе шумели, играла музыка, по набережной прогуливались люди, явно приодевшись. На мужчинах появились белые рубахи с темными жилетами, на женщинах — простые по форме платья, в основном чуть ниже колена. Было шумно, весело, многие были с детьми, сбивавшимися в стайки и носившимися по набережной.

В толпе гуляющих я заметил преподобного Симона. Одетый в белый сюртук, он прогуливался под руку с какой-то немолодой женщиной, беседуя с ней явно не на духовные темы. Она смеялась каким-то его словам, он тоже улыбался. Рядом с ними шли двое детей, мальчик и девочка, лет семи-восьми, о чем-то оживленно болтавшие друг с другом. Не похож в этот момент священник был на сурового пастыря и вероучителя. Никак не похож.

Придумывая себе занятие, я зашел в ходовую рубку, огляделся. Впереди, где и подобает, штурвал с картушкой компаса, рядом стол с зажимами для карт. Причем стол серьезный, вроде старого чертежного кульмана. А вот сзади, у самого входа, еще один пост. Так понимаю, что моториста, потому что из большой деревянной тумбы торчат какие-то рычаги с маховиками, и от них тяги с осями уходят как раз к двигательному отсеку. Такого я пока еще не видел. С другой стороны, все понятно — автоматизации управлением ноль, но если у паровой машины кочегары были, то здесь судовая машина проще, хватает одного машиниста. Вот так вдвоем они и управляют. Интересно, здесь машина постоянно в работе, или только в штиль и при маневрировании? Так наверное, зачем зря топливо жечь, если паруса имеются.

Постоял в рубке, снова пошел на палубу. Стемнело уже окончательно, но на корме каждого судна, пришвартованного к пирсам, светился масляный фонарь, так что света хватало, по большому счету. Откуда-то тянуло сигарным табаком, где-то негромко болтали люди, сидя на палубе, но где — я не разглядел. Да и пусть себе болтают.

Проехали верхами по набережной двое объездчиков — я разглядел отблеск фонарей в висящих на груди бляхах. Проехали спокойно, шагом, свернули из порта на кабацкую улицу, где мы сегодня искали Игнатия.

— Эй, друг! — окликнул меня кто-то.

Я обернулся. Звал меня вахтенный с соседнего судна — широкого и высокобортного барка, нависавшего над нами. От него сигарами и тянуло — мне хорошо было видно, как в руке у него тлеет красный огонек.

Я обернулся к нему, помахал рукой привественно.

— Видел тебя в драке сегодня. — сказал вахтенный. — Умеешь. Павла побить — большое дело.

— Спасибо. — пожал я плечами.

Тот достал из кармана небольшую сигару, протянул ее мне.

— Угощайся, если куришь.

— Не курю, но спасибо. — отказался я. — Издалека пришли?

— С Трех дев. — ответил вахтенный. — Знаешь такой остров? Это к западу, к самым франкам почти.

Я кивнул неопределенно, что можно было истолковать как угодно, затем снова спросил:

— Что возите? Вон у вас какая посудина большая.

— За сидром пришли. — ответил он. — Он тут самый лучший, яблоки у них все же специальные какие-то, у Новой Фактории.

Общался он с мной свободно, не замечая никаких огрехов в моей речи, а я же заметил, что произношение у него заметно отличается от Веры и Ивана с Игнатием. Подумалось, что это издержки проживания на островах. А мне и лучше, меньше вопросов возникает.

— Слух ходит… — заговорил соседский вахтенный. — … бают, что погибли ваши с обозом. Так?

— Так, — подтвердил я. — Племя Горы напало.

— Верно, так и говорят, — кивнул он. — Прости, что спросил.

— Да чего уж там, — ответил я. — Нет в этом тайны.

— Мутят это племя, все говорят, — продолжил сосед. — Мы когда сюда шли, яхту видели басурскую, шла прямо к берегу. Что яхте там понадобиться могло? Шкип сказал, что ружья неграм возят. А те на другие племена охотятся, а потом пленных продают.

— На наш обоз не за пленными напали.

— Это понятно, — вздохнул он. — Силу почуяли, обнаглели. Другие-то племена их боятся, вот и решили, что все можно им теперь. С тех пор, как Ром-Топор у них вождем стал, совсем они взбесились.

— Часто здесь бываешь? — спросил я. — А то, гляжу, ты обо всем знаешь.

— Часто, — подтвердил тот. — Мы только сюда и ходим, раз пять в год. У нас все судно как сидровая бочка стало, яблоками навсегда провоняло.

— Сам-то яблоки любишь? — спрсил я с подначкой. — Или сидр?

— Век бы не нюхать больше, — фыркнул тот. — Я теперь только пиво пью. Или вино. А раньше сидр любил, пока за ним ходить не начали. А сам откуда?

— С Большого Ската. — ответил я, надеясь, что в подробности он не полезет.

— А, бывали у вас. — обрадовался он. — К вам за вином ходили, прикинь? Пьяный барк у нас самый настоящий.

Время на Большом Скате он провел неплохо, с его слов, и это меня спасло. Было ему, чем поделиться. Вахтенный с барка, которого звали Ильей, как позже выяснилось, был из тех людей, что из всех видов собеседников предпочитают слушателей, желательно молчаливых, вот и сейчас нашел свободные уши. И я болтать ему не препятствовал, а слушал все внимательно, подчас борясь с желанием записывать.

Ходил по морям мой собеседник уже шесть лет, и числился рулевым. Из той картины, что он мне описал, выходило, что на материке, где мы сейчас находимся, «христиан» жило мало. Он именно так и сказал — «христиане», подразумевая под этим то, для чего у нас используется термин «цивилизованные люди».

Материк заселен был редко и преимущественно «неграми», множеством их племен, некоторые из которых были «христианам» дружественны, иные враждебны, но доверять нельзя было никому. Уровень их знаний и умений соотвествовал таковому у американских индейцев или африканских зулусов — они умели добывать и использовать железо, делая из него наконечники копий и стрел, и другое холодное оружие, а еще в степях разводили скот, правда, не слишком многочисленный. Племена постоянно враждовали между собой, поэтому договариваться с ними о чем— нибудь было трудно, все было изменчиво и непостоянно.

«Христиане» и «мусульмане» (друг друга они называли «турки» и «кафиры») проживали все больше на многочисленных островах, покрывавших всю поверхность моря на много дней пути во всех направлениях. Такая география, признаться, меня озадачила, но и укрепила в мыслях о глобальном потеплении в качестве одной из составляющих минувшей катастрофы.

«Турки» с «кафирами» друг друга не любили, нередки были между ними вооруженные стычки, организовывались и разбойничьи налеты на территории друг друга, но все в небольших масштабах, так… до сотни человек с каждой стороны и все больше охотников, лихость показать. До реальной войны не доходило и доходить вроде как не собиралось, и при этом обе стороны умудрялись друг с другом торговать. В общем, ничего удивительного, таких примеров и в нашей истории хватало.

По мере того, как Илья перечислял груз, с которым довелось ему ходить по морям-окиянам, складывалось некое впечатление о местной экономике. Суда возили лес, пальмовую копру и пеньку, продукты и алкоголь, или то, что принято стало позже называть «колониальными товарами». О каких-то перевозках продукции промышленной в серьезных масштабах я от него не услышал, хотя барк «Дюгонь» относился к судам крупным.

Так, за неспешной беседой, и закончилась моя вахта. Передал я ее Ивану, и пошел в трюм, спать в гамаке.