ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ

Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: «Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!» Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.

— К людям идешь, — сказала она.

Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:

— Да-а?…

— Это Ростиков с вами говорит, — крикнул Коля в трубку. — Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?

— Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе… А вам он очень нужен?

— Он дал мне этот номер и сказал…

— Михантьев дает этот номер всем. Всем!

— Но как же тогда?…

— Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.

С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.

Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых — со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.

— Я бы хотел видеть Михантьева, — робко сказал Коля, — Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить… Вот… — Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.

Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.

— Одну минутку…

Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.

— Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали… Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен… Да, симпатичный… Нет, не влюбилась, он еще маленький…

— Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, — сказала Наталья Степановна, вешая трубку, — посидите немного. — Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.

Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.

— А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.

Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.

— Что там? — спросил Коля.

— Там? Лаборатория… А что, интересно?

— Очень…

— Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?… Принес? Показывай свой метеорит.

— Откуда вы знаете?… Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит… Я нашел камень…

Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:

— Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить…Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал… Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки…

— Я виноват…

— В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить «небесное» от «земного». Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и…

— А незнакомец? Разве он вас не интересует?

— С Человеком твоим сложнее… Я не биофизик и, сказать по правде, не очень… А, Коля?

— Не верите?…

— Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?

— Нет, но стоило только прикоснуться к нему…

— Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий…

— Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.

— Записал? Но ты же мне сам…

— А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. — Коля поставил магнитофон на стол.

— Это твой магнитофон? Сам сделал?

— Сам…

Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.

— Иди сюда, Глеб, — позвал Дмитрий Дмитриевич. — Это по твоей части… Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. — Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.

Глеб прослушал запись и сказал:

— Так это же задом наперед!

— Да? Вы так думаете? Пожалуйста! — Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.

— Ну-ка, дай мне, — попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.

— Чудеса! — сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.

Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:

— Только в одном случае возможен этот эффект… Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?

— Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время… Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий — это мой друг…

— Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?

— Два метра в секунду, но Виталий…

— Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?

— Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.

— Так… Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?

— У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.

— Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно! Я так, на слух, оцениваю самые низкие частоты в этих звуках, примерно, в тысячу колебаний в секунду, в тысячу герц… Не меньше. Но это при нормальной скорости воспроизведения. Следовательно, в его речи были частоты в десять раз больше. Странно, что ты его не слышал… Хотя бы свист?

Коля задумался.

— Был какой-то едва слышный писк, теперь я припоминаю… Мне только казалось, что это у меня в ушах звенит, я даже изобразить не могу, такой он был слабый и тонкий.

— Вот этот «писк» ты сейчас и слышишь. Не понимаешь? Ведь, когда тормозишь патефонную пластинку, все звуки становятся ниже.

— Да, да, я знаю! Поет певица, а если затормозить, то получится мужской голос…

— Правильно… Говорит твой Человек, только говорит ультразвуками, как это ни странно, и если только это все не фокус. А, Коля?…

— Что вы? Разве я обманщик какой? Я сам не понимал, почему записалась его речь… Но кто же он? Кто этот Человек?

— Еще один вопрос… Какие у тебя емкости между каскадами усилителя?

— Я их подбирал, взял даже меньше, чем нужно было по схеме. Разве легко найти подходящий конденсатор…

— Удачно подобрал. Ну ладно… Я займусь твоим Человеком. И если он жив, то…

— Он жив?! Он такой… такой на всех не похожий! Неужели вы думаете, вы думаете, что он…

— Будем надеяться… Ну, пошли.

В автобусе Дмитрий Дмитриевич спросил:

— Тебе от отца не влетит, если к обеду опоздаешь?

— У меня нет отца.

— Ас кем же ты живешь?

— У меня мачеха, но она хорошо, очень хорошо ко мне относится. Вот, костюм сшила… И вообще любит меня. Когда отец еще с нами жил, пил он сильно, а потом куда-то пропал. Письмо было одно, из Астрахани, а сейчас уже давно ничего нет… У нас дом в низине, коза есть, и лягушек видимо-невидимо…

Они подошли к огромному, с полквартала, зданию; прошли через двор к внутреннему корпусу и поднялись по темной лестнице на третий этаж.

Дмитрий Дмитриевич открыл английский замок, пропустил вперед Колю.

В кабинете Дмитрия Дмитриевича был беспорядок. На столе, возле телефона, лежал на боку осциллограф. Снятый с него корпус валялся в стороне и уже успел наполниться книгами и мотками проводов… Дмитрии Дмитриевич отыскал телефонную книгу и стал набирать номер за номером.

— К вам не привозили больного, чрезвычайно горячего, в такой странной круглоносой обуви?… Нет, нет, вас никто не дурачит. Я серьезно… Черт! Не хотят даже разговаривать!.. Простите, — звонил он в другую клинику, — простите, человек с зелеными глазами, человек без зрачков к вам не поступал?

— Повесьте, пожалуйста, трубочку! — услышал Коля громкий ответ.

— Я рассчитываю на то, — сказал Дмитрий Дмитриевич, просматривая телефонную книгу, — что если в клинику поступил такой странный человек, то вся клиника должна об этом знать.

— Как фамилия, имя, отчество больного? Возраст? Кем приходитесь больному? — слышал Дмитрий Дмитриевич в ответ.

Он не мог ответить на эти вопросы, и в трубке слышались торопливые сигналы отбоя. Наконец, когда список клиник почти истощился, ему ответили:

— Несчастный случай на железной дороге?… Да, у нас…

— Нашли? — спросил Коля.

Дмитрий Дмитриевич кивнул.

— Просили не класть трубку, сейчас подойдет хирург, — шепотом сказал он.

— Нужно иметь нормальных родственников, а не печку? — послышалось в трубке. — Кто интересуется больным? Его знакомый? Приходите в клинику, спросите заведующего отделением Бориса Федоровича.

«Борис Федорович», — записал Дмитрий Дмитриевич на полях телефонной книги.

— Так, незнакомец твой жив, Коля, и вообще существует…