"Пленница греха" - читать интересную книгу автора (Кэмпбелл Анна)

Глава 5

Гидеон полагал, что мисс Уотсон начнет возражать. Ведь только вчера она, буквально рискуя жизнью, стремилась убежать от него. Однако сейчас девушка повернулась к нему и кивнула.

— Я принимаю ваше великодушное предложение, сэр Гидеон. Благодарю.

Ее густые ресницы опустились, бросив тень на ее глаза, которые приобрели оттенок малахита. Глаза у нее были необычайной красоты, и Гидеон не мог этого не заметить.

— Надеюсь, ваша доброта ко мне не обернется для вас бедой.

Опять эта проклятая благодарность. Гидеон пробурчал в ответ что-то невразумительное.

— Не уверен, что вы по-прежнему будете считать меня добрым, когда увидите мой дом. Я не был там с тех пор, как уехал шестнадцатилетним подростком. И даже тогда он был далек от роскоши. Одному Богу известно, в каком состоянии это место сейчас.

Если верить нотариусам отца, старый особняк все еще стоял, как стоял он все четыре сотни лет, обдуваемый ветрами и поливаемый дождями. Однако они не могли ничего сообщить ему о том, в каком состоянии находится его собственность. И судя по тому, что Гидеон сумел прочитать между строк всего этого юридического словоблудия, дом его совсем обветшал.

Ни его отец, ни старший брат, насколько Гидеон понимал, не проявляли особых талантов в управлении имением. Едва ли что-либо изменилось с тех пор, как ненавистный младший сын сэра Баркера Тревитика уехал в Азию и пропал там. До того, как сломать себе шею в пьяном угаре во время охоты, сэр Баркер даже не знал, жив ли его второй сын или мертв. Впрочем, его это едва ли волновало. В то же время он был уверен в том, что фамильное достояние перейдет в надежные руки Гарри.

Как имногое другое, связанное с возвращением Гидеона в Англию, известие о смерти его отца и брата не очень расстроило его. Ни тот ни другой никогда не питали к нему теплых чувств, а Гидеон не был настолько лицемерным, чтобы делать вид, будто скорбит об их уходе из жизни. О двух людях, живших в одном доме с ним, он думал с жалостью, поскольку они растратили свою жизнь на распутство и пьянство.

— С тех пор как вы уехали, в доме никто не живет?

— Мой старший брат жил там до прошлой зимы, а потом скоропостижно скончался.

Гидеон старался говорить спокойно, не выдавая своих эмоций.

— Соболезную вам, — прошептала Чариз.

— Мы не были близки.

Это еще мягко сказано. Дикие звери получали более нежное воспитание, чем два юных Тревитика.

— Это тоже достойно сожаления. Семья — это важно.

— Не для меня, — язвительно произнес Гидеон. — Не думаю, что ваш личный опыт много лучше моего.

Она поджала губы.

— Жестокость моих братьев не может разрушить мою веру в общечеловеческие ценности. Я не стала бы отдавать им в руки такой козырь. Им меня не сломить.

— Вы храбрая женщина.

И эта храбрость ей сейчас пригодится. Он помолчал, собираясь с духом. Он должен сообщить ей еще кое-что.

— Мы будем жить по-холостяцки, мисс Уотсон. Я, Талливер, несколько слуг. Через пару дней вернется Акаш.

Чариз прикоснулась к щеке, покрытой синяками. Этот жест говорил о неуверенности и невольно привлек его внимание к ее лицу. Этим утром и синяки, и опухоль спали. Намек на ее настоящие черты проглядывал, словно в мутном зеркале. С тяжелым сердцем Гидеон вынужден был признать, что мисс Уотсон может оказаться красавицей.

Когда он увез ее из Уинчестера, о ее внешности он не думал. Для него она была человеком, нуждающимся в помощи. Последнее, с чем он хотел бы иметь дело, так это с привлекательной особой женского пола. Она была бы лишь болезненным напоминанием о том, чего у него никогда не будет.

— В доме ни одной леди? — удивилась Чариз.

Он не мог ее в этом винить. Барышню нежного воспитания переезд в холостяцкое логово должен был напугать.

— Ни одной престарелой тетушки? Ни одной овдовевшей кузины?

— Боюсь, что нет.

Если бы он мог уверить ее в том, что предложенная им помощь не будет иметь для нее неблагоприятных последствий. Как бы он хотел иметь в наличии альтернативный план по обеспечению для нее безопасности.

— Я долгое время был за границей и не собираюсь общаться с местной знатью. Дом расположен в глуши, вдали от столицы местные жители не доверяют чужакам.

Чариз нервно теребила повязку на руке, пальцы у нее были длинные, изящные. Гидеон заметил, что у нее больше нет напряженности.

Чариз заговорила не сразу.

— Для меня безопасность гораздо важнее, чем мое имя.

Подняв глаза, она робко улыбнулась:

— Я так и не поняла, зачем вам все эти хлопоты. Ваше великодушие к незнакомке делает вам честь.

— Я питаю отвращение к несправедливости. Презираю тех, кто бьет слабого. Все во мне восстает против того, чтобы те, кто обращается с женщиной так, как обошлись с вами, оказались на коне. — Голос его был хриплым от переполнявших его чувств. — Пока в моем теле теплится жизнь, мисс Уотсон, я сделаю все, чтобы обеспечить вам безопасность и свободу.

Он тут же пожалел о сказанном.

Проклятие, проклятие, проклятие. Почему он не может держать свой чертов рот на замке?

Мисс Уотсон относится к нему с благоговением, она боготворит его, как героя. Но он этого не заслужил. Пообещав Чариз безопасность и свободу, сэр Гидеон снова замкнулся в себе.

Большую часть дня он спал. Или притворялся спящим. Точно она не знала. Зато она точно знала, что ему нравится любопытство.

Зато, притворяясь спящим, Гидеон предоставил Чариз возможность часами наблюдать за ним. Таинственное недомогание прошло, хотя он по-прежнему был бледен, черты лица обострились. Чариз чувствовала себя виноватой. Она понимала, что ее побег спровоцировал этот приступ, хотя не имела представления каким образом.

Она догадывалась, что приступы случаются у него регулярно. Что за болезнь его поразила? Чариз никогда ничего подобного не видела, хотя она выхаживала отца и мать, когда они болели, и помогала больным крестьянам, жившим в поместье.

Гидеон Тревитик поражал ее, восхищал. Всякий раз, когда Чариз смотрела на него, сердце ее начинало учащенно биться, голова кружилась. Это захватывающее возбуждение было пугающе незнакомым.

Возможно, ее чувства к нему были вызваны тем, что он ее спас. Вначале в Уинчестере, потом от негодяев в переулке Портсмута. Ее пробирала дрожь при мысли о том, что могло с ней произойти в Портсмуте, не появись Гидеон в самый критический момент, подобно ангелу-хранителю. Ведь она была на волоске от позора и смерти.

Чариз поняла, что ее интерес к нему не ограничивается благодарностью. Он красив, храбр, он страдал, и он был необычайно умен. Лишь от одного взгляда на него у Чариз дух захватывало.

В затянувшемся молчании был по крайней мере один плюс. Гидеон больше не задавал ей вопросов, следовательно, не заставлял ее лгать и при этом испытывать угрызения совести. Из осторожности Чариз по-прежнему скрывала свое настоящее имя, хотя знала, что Гидеон не предатель и ему можно довериться.

Скоро она окажется у него в доме. Возбуждение, смешанное со страхом. Если мир узнает о том, что она жила под одной крышей с ним без компаньонки, репутация ее погибла. Еще одна причина держать в секрете свое имя.

Чариз посмотрела на своего спящего спасителя, невольно думая о том, что падение в пропасть никогда еще не выглядело так заманчиво.

«О, Чариз, пропащая, испорченная. Ангелы тебя оплакивают».

Бесконечно шествуя по кругу, думы Чариз в конечном итоге подхватили ритм, в котором раскачивалась карета, и убаюкали ее. Чариз задремала, но и в полусне она остро ощущала каждый толчок, отдававшийся в теле болью, напоминая ей, что она еще далека от полного выздоровления после экзекуции, учиненной над ней Хьюбертом.

Большую часть дня они ехали по бездорожью — по болотистой кочковатой пустоши. Ближе к вечеру Чариз проснулась, заметив, что они проезжают между двумя столбами для ворот, давно не крашенными, увитыми плющом. Стоящие на задних лапах львы держали высеченные из камня щиты, такие старые и заросшие мхом, что детали каменного герба при всем желании невозможно было разобрать. Заржавленные ворота едва держались на петлях, окруженные прошлогодними сорняками, так никем и не скошенными. Въехав в ворота, они оказались в густом лесу.

Чариз заметила перемену в ландшафте, но слишком устала, чтобы оценить, насколько существенной была эта перемена. Она потянулась, чтобы размять затекшие мышцы, и едва не застонала от боли. Со вздохом, который она не смогла сдержать, Чариз откинулась на сиденье, надеясь, что ей не придется еще одну ночь провести на колесах.

Они проехали еще примерно полчаса. Ветви деревьев переплетались над изрезанной колеями дорогой, погружая салон кареты в таинственный сумрак. Сэр Гидеон по-прежнему молчал, вытянув ноги в проход, скрестив на груди руки, и его молчаливое магнетическое присутствие завораживало. Чариз понятия не имела, спит он или просто притворяется спящим.

Увы, Чариз знала, что выглядит так, словно ее протащили сквозь колючие кусты. Вчера она выглядела ужасно, и сутки, проведенные в пути, наверняка ухудшили ее внешний вид. Поскольку сэр Гидеон сменил одежду, мрачноватая элегантность вернулась к нему, и покрывавшая скулы темная щетина лишь подчеркивала его мужскую привлекательность, добавляя его точеным чертам небрежную лихость. Чариз закрыла глаза, запретив себе думать только о сэре Гидеоне. Но этот приказ было легче отдать, чем выполнить.

Сквозь боль от затекших мышц и туманящую ум усталость Чариз услышала оклик Талливера и почувствовала, что карета, вздрогнув, остановилась. Они проехали лес, и в окна светило предзакатное солнце.

Чариз высунула голову и посмотрела на кучера:

— Почему мы остановились, Талливер?

— Смотрите, мисс. — Он взмахнул рукой, в которой сжимал хлыст. — Пенрин.

Бросив взгляд на неподвижную фигуру Гидеона, Чариз, преодолевая сопротивление затекшего тела, неуклюже слезла на землю и повернула голову в направлении, в котором указывал Талливер.

И с первого взгляда она была очарована тем, что увидела.

Они находились на вершине невысокого холма. Позади остался лес, через который они только что проехали. Впереди, за пологим спуском, начинался обрыв, внизу простиралось море, темно-синее в неярком свете уходящего дня.

И частью этого неба, моря, пустынного пейзажа был дом, примостившийся на краю обрыва, выходивший фасадом на запад. Этому дому была не одна сотня лет. Обветшалый, он даже отсюда, издалека, манил к себе. Бледные стебли зимней травы дрожали, колеблемые ветром, дувшим с моря. Сложенный из желтого камня, он отсвечивал золотом в предзакатных лучах. Пенрин взывал к сердцу Чариз.

— У вас дух захватило, верно?

Чариз неохотно оторвала взгляд от дома и посмотрела на Гидеона. Он вышел из кареты и встал у нее за спиной. Он вырос в этом восхитительном месте. Неудивительно, что он был таким примечательным, таким не похожим на других. Чариз судорожно сглотнула. Совершенная красота этого дома вызвала в ней целую бурю эмоций.

— Он великолепен.

Гидеон подошел к ней и встал рядом. Чариз не считала себя женщиной очень маленького роста, но рядом с ним она чувствовала себя миниатюрной и хрупкой. Сердце ее екнуло. Она ничего не могла поделать с этой глупой реакцией организма на его близость.

— Да, так оно и есть.

Голос его звучал спокойно. Нарочито спокойно, как подумала Чариз. Несмотря на то что его выразительное лицо оставалось бесстрастным, она не могла не заметить напряженности во всей его худощавой фигуре.

— Я спрашивал себя, изменился ли он. Нет, не изменился.

Чариз нахмурилась, смущенная бурным водоворотом чувств и эмоций, угадывавшимся под нарочитой бесстрастностью. Казалось, он совсем не рад возвращению в отчий дом, который покинул много лет назад.

— Как вы могли вынести такую долгую разлуку с этим местом?

Лицо его потемнело от внезапно нахлынувших чувств. Глаза вспыхнули огнем, когда он встретился с ней взглядом. Это продолжалось не больше секунды. Потом он отвел глаза и снова устремил взгляд на дом.

— Как я мог решиться вернуться сюда? — пробормотал он.

— Вы говорите так, словно ненавидите этот дом, — потрясенная, произнесла Чариз.

Он покачал головой, и прядь черных волос, упала ему на лоб.

— Нет, я люблю его. Это усложняет ситуацию.

Сэр Гидеон стремительно обернулся и зашагал назад, к карете. Чариз смотрела ему вслед. Создавалось впечатление, что он не в силах больше смотреть на землю, доставшуюся ему по наследству. Чариз заметила, когда маска спала с его лица, и она увидела на нем тоску, от которой у нее защемило сердце.

Чариз все бы отдала за то, чтобы понять сэра Гидеона. Чтобы он счел ее достойной его доверия. Если бы она знала, как облегчить его страдания.

Но она для него чужая. Случайная гостья в его жизни. Она для него ничего не значит.

Чариз взглянула на Талливера, наблюдавшего эту сцену с обычной невозмутимостью. Возможно, с пониманием и, возможно, с жалостью.

Кого он жалел? Сэра Гидеона? Или трогательно влюбленную в него мисс Уотсон?

— Вы бы тоже вернулись в карету, мисс — мягко сказал он. — Нам еще осталось около мили пути.

Чариз, понурившись, поплелась следом за Гидеоном в карету. Талливер пустил лошадей в галоп. Гидеон смотрел в окно.

Небо уже окрасилось багрянцем, когда они въехали под выщербленный каменный свод на мощеный двор перед домом. При близком рассмотрении дом оказался сильно обветшавшим и запущенным. Однако сердце Чариз уже принадлежало этому дому. Дом ее очаровал, и ничто не могло разрушить эти чары. Ее чувство к дому было сродни тому чувству, которое она питала к его хозяину.

— Некоторые постройки сохранились с пятнадцатого века, но большая часть их принадлежит эпохе правления Елизаветы.

Эти слова были первыми, которые Гидеон произнес с того памятного момента, момента истины, на вершине холма.

— Он красивый.

Гидеон коротко и едко рассмеялся. В надвигавшихся сумерках она разглядела насмешку на его лице.

— Поверьте мне, вашему энтузиазму наступит конец, как только вы войдете внутрь и окажетесь в холоде и сырости. Постель будет влажной, ужин приготовлен кое-как, если нам вообще предстоит поужинать.

— Мне все равно.

Его цинизм не мог умалить ее влечения к этому дому. Древние камни дышали теплом. Этот дом когда-то любили, и его полюбят вновь. Он был стар и умел ждать.

Хоулком-Холл был холодной белой громадиной. Сточки зрения архитектуры — совершенным творением. Он был построен для маркизы Баркет в прошлом веке, когда семейство Фареллов все еще обладало деньгами и престижем. Она возненавидела этот дом сразу, как только приехала туда после того, как ее мать вышла замуж за покойного лорда Баркета. Да покарает Господь его жалкую душу.

Когда карета замедлила ход, двое слуг поспешили увести уставших коней. Четыре женщины торопливо выстроились вдоль стертых ступеней, которые вели к тяжелой парадной двери.

— Представление начинается, — уныло произнес Гидеон.

Он резко распахнул дверцу и спрыгнул еще до того, как карета окончательно остановилась.

Гидеон втянул воздух в легкие, сжавшиеся от гнева, природу которого он не мог понять. Он не ожидал, что возвращение в отчий дом вызовет в нем такую бурю эмоций. Но с первого взгляда на старый дом он разрывался между двумя желаниями — бежать отсюда куда глаза глядят и остаться здесь навсегда.

Еще один глубокий вздох в неудачной попытке усмирить галопирующий пульс. Аромат Пенрина наполнил его ноздри, ударил в голову, унес прочь неприятный осадок от вчерашнего приема опия. И вернул к жизни тысячи мучительных воспоминаний.

Он пил этот воздух с острым запахом соли и дикорастущего чабреца, запах пропеченного солнцем старого камня и доброй жирной корнуоллской земли. Он был дома, и окружавший его сладковато-пряный аромат надрывал его сердце.

— Сэр Гидеон, добро пожаловать домой!

Знакомый голос вернул его к действительности. Он расправил плечи, отчаянно сражаясь с собой, пытаясь вернуть своему лицу непроницаемое выражение, скрыть обуревавшие его эмоции. Он встретился взглядом с проницательными голубыми глазами на морщинистом лице. Это лицо было ему знакомо. Стоявшие за спиной этого высокого, болезненно худого человека слуги поклонились, служанки присели в реверансе.

Удивление и нечто близкое к удовольствию зашевелилось в нем.

— Полетт? Эллиас Полетт?

Глаза худого старика приветливо зажглись.

— Да, парень… Сэр Гидеон.

Полетт служил у его отца главным конюхом. Даже когда Гидеон был еще ребенком, Полетт казался старым. Воспоминания Гидеона о своей семье всегда были безрадостными. Воспоминания о местных жителях — менее безрадостными. Они не замечали его, чем проявляли к нему большую доброту, чем сам он когда-либо получал от отца. Но Полетт являлся его союзником, насколько это было возможно. Он тайно научил Гидеона ездить верхом, когда сэр Баркер окончательно махнул на сына рукой.

— Как поверенные догадались назначить тебя на эту должность?

— Я никогда не уезжал отсюда, сэр. Вместе со мной оставались еще несколько слуг, чтобы присмотреть за имением, пока вы не вернетесь из заморских стран, чтобы заняться землей и домом.

Заняться землей и домом? Что за шутка? Гидеон еще даже не решил, останется ли здесь. Хотя запах моря и пряных трав шептал ему, что здесь его место. Требовал от него, чтобы он признался себе в том, что является Тревитиком до мозга костей, рожденный в Пенрине и приговоренный судьбой умереть здесь. Что он такая же неотъемлемая часть этого края, как клифы, волны и чайки.

— До этого я служил управляющим у сэра Гарольда. — Протяжный раскатистый корнуоллский акцент Полетта звучал для Гидеона как музыка. — Вам никто об этом не говорил?

Может, и говорили. Но Гидеон не слишком внимательно читал то, что писал ему поверенный, — лишь самое основное. Как ни трудно ему было это сделать, Гидеон вымучил улыбку.

— Не могу представить себе человека, который больше тебя подходил бы на должность управляющего поместьем, Полетт.

Это было правдой. Едва ли его брат это тоже понимал. Он не слишком хорошо относился к Полетту. Полетт нахмурился:

— Поместье не в том состоянии, в котором ему надлежит быть. Я делал все, что от меня зависело, но…

Гидеон махнул рукой.

— Это не имеет значения.

Дом цел и невредим, а все остальное дело поправимое. Если он соберется с духом, чтобы взяться за выполнение этой задачи.

— У нас не хватает рабочих рук. А сэр Гарольд…

Гидеон и Полетт встретились взглядами и поняли друг друга без слов. Гарри в свои девятнадцать уже был горьким пьяницей, когда Гидеон уехал.

Сэр Баркер был упрям и не желал менять своих убеждений. А убежден он был в том, что настоящий мужчина должен пить, волочиться за женщинами и ездить верхом так, чтобы кони падали под ним замертво от изнеможения. Гидеон не скрывал своего отвращения к подобному образу жизни, чем и создавал почву для конфликтов.

Воспоминание о беспробудно пьющем Гарри отозвалось в его душе искренней скорбью. Брат его был высок и красив, как норманнский бог. Он был туп как вол, но добр.

Все зло в их семье шло от отца.

Полетт судорожно сглотнул, когда призрак Гарри, зависнув на мгновение в воздухе, растаял.

— Теперь все будет хорошо, когда настоящий Тревитих взял в свои руки бразды правления.

Господи, сколько еще он сможет выдержать? Надежда и радость, светившиеся в глазах Полетта, заставили Гидеона болезненно поморщиться. Он не заслуживал этого безоговорочного радушия.

Стараясь не встречаться глазами со стариком, Гидеон повернул голову к карете. Он заглянул в окно, туда, где, прячась в тени, сидела Сара.

— Выходите, мисс Уотсон.

Когда Чариз появилась, Полетт с любопытством посмотрел на нее:

— Вас можно поздравить, сэр Гидеон?

Если мужчина путешествует с одинокой женщиной, эта женщина должна играть определенную роль в его жизни. И этих ролей не так уж много. Родственница? Но Полетту было доподлинно известно, что Гидеон — последний в роду. Оставались роли жены или любовницы. Гидеон подавил мрачный смешок. Он бы многое отдал за то, чтобы быть нормальным. Достаточно нормальным, чтобы иметь любовницу. И если бы это было так, его любовница выглядела бы, черт возьми, куда лучше, чем мисс Уотсон. Как бы низко ни пали Тревитики, они всегда заботились о том, чтобы дамы их сердца были прилично одеты.

Девушка жалась к Гидеону. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке. Она подняла воротник пальто, пряча в него лицо, и плечи ее были опущены.

Ему было слишком знакомо чувство стыда, чтобы он мог спутать его с чем-то иным. Ему было тяжело видеть, как низко пала духом та, чьи гордость и мужество неизменно вызывали у него восхищение. Она прятала следы от побоев, словно они марали ее. Более того, она, должно быть, знала, что ее добродетель под сомнением.

Она молча ждала, потупив взгляд. Бедная Сара. Надломленная. Одинокая. Беспомощная.

Насилие братьев навлекло на нее позор. Этот мир ничего не прощает. Как, должно быть, ей неприятно быть во всем зависимой от чужих людей. В этом глухом краю ей некуда бежать, негде спрятаться.

Он скользнул взглядом по немногочисленной челяди. Отцы, деды и прадеды этих людей служили Тревитикам. С Пенрином их связывали давние и неразрывные узы. Гидеон расправил плечи и словно вытянулся. Он знал, что такое повелевать, и голос его звучал властно.

— Мисс Уотсон моя знакомая, которая нуждается в пристанище. — Он сделал вид, что не заметил, как она вздрогнула, когда он назвал ее имя. — Никто не должен знать о том, что она здесь. Ее безопасность зависит от вас, и я верю, что ваш здравый смысл и умение хранить секреты уберегут ее от беды.

Сара, возможно, еще этого не осознала, но он только что наделил ее правом считать себя полноправной гражданкой его королевства. Пенрин всегда был государством в государстве, со своими устоями и законами. Он оберегал тех, кто считал его своим домом. Здесь всегда с подозрением относились к приезжим. Он ждал от слуг отклика на свои слова. Первая горничная присела в реверансе, за ней вторая, и слуги мужского пола поклонились, давая понять, что поняли приказ и готовы его выполнять.

Гидеон жестом пригласил Чариз первой подняться по ступеням и первой войти в дом. Он последовал за ней, но к ногам его словно привязали гири. Он шел, превозмогая себя.

Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь высокие витражные окна. В полосах света плясали пылинки. Если снаружи дом выглядел обветшалым, то запустение, царившее внутри, наводило на мысль о нищете. Громадное пространство холла по преимуществу оставалось пустым. Кое-где стояла мебель — разрозненные, словно случайные предметы. Было заметно, что дом второпях убирали, но изысканная лепнина потолков потемнела от пыли и грязи, портьеры тоже были пропитаны пылью, камины холодные. Слуги зашли следом и выстроились вдоль обшитых дубовыми панелями стен.

— Мы взяли несколько новых слуг, когда узнали о том, что вы едете, сэр Гидеон. Но сделали это на свой страх и риск и теперь должны получить на это ваше разрешение. Что же касается последнего года, то в доме жили только я и миссис Полетт. — На мгновение Полетт решил забыть о формальностях. — Мне жаль, мой мальчик. Не такой встречи ты заслужил, возвратившись домой.

Гидеон обвел взглядом необжитой грязный зал. Детские воспоминания его были холоднее, чем зимний воздух снаружи. Его отец имел обыкновение наказывать его в этом вот зале, обычно на глазах у слуг. Отказ сына плакать во время порки должен был бы радовать отца, мечтавшего вырастить из сына настоящего мужчину. Ведь суть постоянных придирок сэра Баркера к сыну сводилась к тому, что он считал своего второго отпрыска слабаком и нытиком. Однако угрюмая стойкость Гидеона лишь распаляла истязателя, побуждая его мучить сына еще больше.

— Сэр Гидеон?

Тихий голос девушки отвлек его от тяжелых воспоминаний. Он посмотрел на нее. Девушка стояла, залитая золотистым солнечным светом. Казалось, сияние исходило от нее самой, словно она была святой, сошедшей с иконы.

Чертам лица ее вернулась четкость. Заостренный подбородок, полные губы, большие глаза, переменчивые, словно корнуоллская погода. Она прятала руки в черных складках пальто. Видимо, чтобы скрыть их дрожь.

— Должно быть, вы устали. — Теперь, когда он вгляделся в нее пристальнее, он увидел темные круги у нее под глазами. — Путешествие было трудным.

Встретив его взгляд, Чариз вымученно улыбнулась. Она была одинока, испугана, беззащитна, но бросала вызов судьбе, не желая сдаться без боя. Что-то шевельнулась в дальнем уголке его сердца. К Саре Уотсон его влекло сильнее, чем к любой другой из женщин, которых он когда-либо знал. Не будь он настолько безнадежен, возможно, решился бы предложить ей руку и сердце.

Но он знал, что ради ее же блага Сара должна бежать от него за тысячу миль. Он обуза для самого себя. Для мира. Но он может стать обузой для жены.

Жестокая судьба свела его с Сарой. Она напомнила Гидеону о том, о чем он может только мечтать.

Он наступил на горло своей разъедающей душу тоске, сожалениям, печали. Через три недели она уедет. Три недели он как-то продержится. Он выдержал год невыразимых мучений в Рангапинди и остался жить.

— Я в порядке. — Она прикусила губу в нерешительности. — Я бы хотела принять ванну, если это возможно.

— Разумеется, возможно. — Гидеон посмотрел на Полетта, ждавшего неподалеку. — Какие-нибудь спальни готовы?

— Да, сэр Гидеон. — Полетт запинался всякий раз, как возникала необходимость называть титул Гидеона. — Готова главная спальня.

— Мисс Уотсон это не устроит, — резко заявил он, дав понять Полетту, что мисс Уотсон никогда не была и никогда не станет его любовницей. — Велите горничным приготовить китайскую комнату, а также комнату для Талливера, моего индийского коллеги, и он будет жить в зеленой комнате. Я жду его со дня на день.

Полетт сдержанно поклонился и сказал:

— Будет сделано, сэр Гидеон.

Гидеону отчаянно хотелось поскорее покинуть этот холл, населенный призраками несчастья. Он жестом пригласил Сару пройти к выходу в другом конце зала.

— А тем временем мы с мисс Уотсон выпьем чаю в библиотеке. Если в ней еще можно находиться.

Полетт снова поклонился.

— Я рад, что ты выжил и смог вернуться домой, мой мальчик.

В голосе его прозвучали злые нотки.

— Спасибо, — пробормотал Гидеон, который не был благодарен судьбе за то, что дожил до этого похожего на ад настоящего.

Чариз последовала за Гидеоном в темный коридор и оттуда в еще более темную комнату. Впервые с того момента, как карета въехала во двор, она вздохнула полной грудью. Слава Богу, что теперь на нее никто не смотрит. Ведь слуги, которые пялились на нее, считали ее падшей женщиной. Несмотря на галантную попытку сэра Гидеона внушить им мысль, что она не является его любовницей. Синяки на ее лице лишь укрепили их подозрения.

Чариз ждала, пока Гидеон раздвигал тяжелые портьеры из синего бархата. В воздух взлетели облака пыли. Пыль забивалась в нос, в горле запершило. Внезапный свет ослепил Чариз. Она закрыла глаза, а, открыв их, увидела перед собой сплошную стену из окон, выходивших на заросшую террасу. Внизу плескались волны.

Гидеон долго любовался великолепным видом. Чариз чувствовала его грусть и странное для человека, который вернулся домой, глубокое одиночество.

Скорбел ли он об усопшем отце и брате? Или его беспокоило что-то другое?

Его отчужденность побуждала Чариз прикоснуться к нему, предложить ему сочувствие, напомнить ему о том, что он принадлежит человеческой расе и что он не один на земле. Спрятав руки в складках пальто, она подавила этот порыв.

Ее больно ранил его отказ от ее самого искреннего участия, но еще больнее было в бездействии наблюдать, как он страдает. Еще один опасный признак того, что она слишком болезненно, слишком остро реагирует на мужчину, которого едва знает. Но она уже перешла все мыслимые и немыслимые границы, летела в пропасть, и пути обратно не было.

Гидеон наконец обернулся, стряхивая пыль с ладоней.

— Я привез вас в сарай. Простите.

Гидеон помог ей снять плащ, повесил его на стул из красного дерева. Как и все в этой комнате, стулья были покрыты толстым слоем пыли. Но никакая пыль не могла укрыть от взгляда впечатляющее количество томов в кожаных переплетах, замысловатую резьбу на мебели и лепнину потолков.

— Едва ли этот дом можно назвать сараем.

Чариз присела на краешек зачехленного стула, подняв столб пыли, заставивший ее чихнуть. Она невероятно устала, все мышцы ныли после нещадной тряски в карете. Она бы продала душу за горячую ванну и кровать и возможность спать в ней, сколько влезет. Но она бы дважды продала душу за то, чтобы увидеть хоть проблеск радости на мрачном лице сэра Гидеона.

— Как вы себя чувствуете?

Он смотрел на нее с вежливой заботливостью, от которой ей хотелось съежиться и забиться в угол.

— Я бы с радостью отдохнула немного, — сказала она. — А вы?

Он нахмурился, словно напоминание о его болезни раздражало его.

— Я вполне здоров, спасибо.

Он отвернулся, давая ей понять, что ему не нравится, когда интересуются его здоровьем.

— Вы должны отдохнуть и набраться сил. Я пришлю к вам миссис Полетт после того, как мы поедим. Она не Акаш, но кое-что смыслит в народной медицине.

— Спасибо.

Чариз почувствовала, что Гидеон хочет как можно скорее передать ее заботам других людей. Но не это пугало Чариз, а то, как сильно его взгляд или сказанное им слово влияло на ее эмоции. Она пыталась возвести барьеры между ним и собой ради самосохранения, но барьеры рушились во мгновение ока, стоило ей посмотреть на него.

Чариз опять чихнула и пробормотала «спасибо», принимая носовой платок, который протянул Гидеон. Он мерил шагами комнату, поднимая случайно попадавшиеся ему под руку предметы и рассматривая их так, словно видит впервые.

Как странно, что в собственном доме он чувствует себя непрошеным гостем. Что-то его мучает.

Дверь открылась, и в комнату вошла девушка с подносом. Чашки были от разных сервизов. Одна из мейсенского фарфора, другая — из севрского. Обе были изысканно элегантны. Когда-то в Пенрине жил кто-то, кто обладал и вкусом, и средствами.

На подносе стояла тарелка с грубо нарезанными сандвичами с сыром. У Чариз заурчало в животе.

Сэр Гидеон переставил с места на место стоявший на подоконнике мраморный бюст Платона и обратился к горничной:

— Как тебя зовут, девушка?

— Доркас, сэр Гидеон. — Она присела в реверансе. — Я внучка Полетта. Вы, должно быть, не помните меня, сэр, но я вас помню, хотя мне было всего пять лет, когда вы уехали.

— Ты сбивала масло для своей матери.

— Да, сэр. — Девушка зарделась от удивления и удовольствия. — Забавно, что вы меня помните.

Гидеон кивнул в сторону Чариз:

— Мисс Уотсон нужна горничная. Ты не хотела бы помочь, Доркас?

Девушка присела в реверансе перед Чариз.

— О да, мисс. Ноя никогда не служила горничной у леди.

— Уверена, ты прекрасно справишься, Доркас, — сказала Чариз.

— Спасибо, мисс. Спасибо.

Когда Доркас ушла, Гидеон бросил взгляд на Чариз:

— Вначале она будет неуклюжей, но ребенком все схватывала налету. Думаю, она быстро всему научится.

— Благодарю вас за заботу обо мне. Вы очень добры. Мои сводные… Мои братья… — Чариз умолкла. «Надо следить за своим языком, — подумала она. — чтобы себя не выдать». — Мои братья лишили меня горничной, и последние несколько недель мне приходилось обходиться без нее.

Это напоминание о мелочной тирании Феликса и Хьюберта раздосадовало и разозлило Чариз. Словно, лишив ее услуг горничной, они могли заставить ее выйти замуж за мерзкого лорда Дезэя.

Гидеон подошел к столу и пододвинул тарелку с сандвичами к Чариз.

— Вы проголодались.

Чариз поднялась.

— Позвольте налить вам чаю!

— Благодарю.

Гидеон поставил тарелку на стол, когда в комнату вошел Полетт.

— Все в порядке, сэр?

— Здесь холодно. Разведите огонь, — сказал сэр Гидеон, усаживаясь за стол.

Когда Полетт ушел, Чариз передала Гидеону чай и тарелку с двумя сандвичами. Левая рука создавала проблемы, но Чариз справилась.

Он улыбнулся.

— Дом сразу преображается, когда в нем появляется женщина.

— Уверена, вы пили чай с дамами и раньше.

— Но никогда наедине. И никогда у себя дома.

Сегодня Гидеон выглядел совершенно здоровым.

— А как же ваша мать?

— Моя мать умерла при моем рождении. Отец не стал обзаводиться новой женой. Он уже дал жизнь двум сыновьям и считал, что двух наследников вполне достаточно.

— В этом доме вообще не было женской руки?

Улыбка тронула его губы.

— Во всяком случае, руки леди.

— Вот как.

Ухмылка его стала откровеннее.

— Именно так.

Чариз окинула взглядом комнату. Дом нуждается в женской руке.

Возможно, отсутствие женского влияния в детские годы объясняло скованность Гидеона и неловкость в общении с ней. Хотя он не производил на нее впечатления мужчины слишком стеснительного. Чариз вновь задалась вопросом о том, не испытывает ли Гидеон к ней неприязни. Нет, не может быть. Чариз очень хотелось нравиться Гидеону.

Конечно же, она ему нравится. Пусть даже чуть-чуть. Временами, в такие моменты, как этот. И уж точно никто из знакомых ей джентльменов не вел себя с ней так, как он. Всякий раз, как он смотрел на нее, с этим теплым вниманием, она чувствовала себя словно подсолнух, раскрывающийся навстречу солнцу. Она понимала, что ее реакция была неподобающей, головокружительной, опасной, но она ничего не могла с собой поделать.

Он нарушил тишину и заговорил с вежливой отчужденностью, которая способна была охладить и без того ледяную атмосферу дома.

— Надеюсь, вы будете чувствовать себя здесь как дома, мисс Уотсон. Идите куда пожелаете. Выбирайте любую книгу себе по вкусу в библиотеке. В утренней комнате есть пианино, по крайней мере раньше оно там было. Не советую вам забредать далеко от усадьбы, если вы не хотите, чтобы вас увидели. Хотя подозреваю, что ваши травмы в настоящее время делают для вас недоступными слишком длительные прогулки.

— Благодарю, — разочарованно произнесла Чариз.

Как глупо мечтать об объятиях сэра Гидеона. Она напомнила себе о том, чего никогда не должна забывать, — они с сэром Гидеоном лишь случайно оказались под одной крышей и скоро расстанутся.

Чариз устало опустила чашку на блюдце. Боль во всем теле усиливалась с каждой секундой. Голова отяжелела.

Гидеон подошел к буфету и плеснул немного бренди в бокал.

— Дом и поместье потребуют моего внимания в ближайшие несколько дней. Слишком долго в Пенрине не было хозяина.

Она узнала этот тон — эту попытку намеренно установить между ними дистанцию.

— Вам ни к чему развлекать меня или из-за меня пренебрегать своими обязанностями.

В голосе ее отчетливо чувствовалось разочарование… Но чего еще она ожидала? Что он целиком и полностью посвятит себя ей? Как бы ни хотелось ей видеть его своим компаньоном «качестве буфера между собой и всем окружающим — незнакомым и непонятным.

«Чариз, не притворяйся, что причина в этом».

— Вы и так много для меня сделали.

— Не говорите чепухи. — Он залпом выпил бренди и со стуком поставил бокал на буфетную стойку. — Я делаю то, что сделал бы любой на моем месте.

— Вы слишком скромны, сэр Гидеон.

— Не пытайтесь увидеть во мне то, чего нет, мисс Уотсон.

Глаза его мерцали, как обсидиан, когда он посмотрел на нее. Между ними словно натянулась золотая нить. Она натягивалась все туже и сейчас была на пределе, на волоске от того, чтобы лопнуть.

— Я самый жалкий из грешников, которых когда-либо носила земля. Заклинаю вас помнить об этом.

Невидимая нить лопнула со щелчком. Он повернулся и вышел из комнаты.