Ярослав Гашек Ветеран Кокошка

Пан Кокошка, таможенник в отставке, был единственным ветераном в Горушах. Для Лиги Ветеранов[1] это тем более прискорбный факт, что в Горушах больше чем 200 домов. На две сотни семей один ветеран, — это просто позор на всю империю.

На учредительное собрание нового отделения Лиги, созванное Кокошкой, явился один единственный человек, и это был он сам. Возмутительное явление, если учесть, что минимум восемьдесят горушских жителей побывали на войне.

Тем не менее пан Кокошка мужественно провел собрание и сразу же после него заказал себе в городе ветеранскую форму.

Мундир члена Лиги Ветеранов (если только штаны его владельца не усеяны сзади заплатами) выглядит весьма воинственно. Форма же отставного таможенника Кокошки превзошла все ожидания и прямо-таки звала в бой. Так оно и случилось. Когда Кокошка в новенькой форме возвращался от портного, сбежались мальчишки со всей округи и комками грязи задали такой ураганный огонь, что новоиспеченному ветерану пришлось удариться в бега. Деревенский жандарм, доселе единственный человек в Горушах, носивший форму, увидев критическое положение конкурента, поспешил скрыться в ближайший трактир, чтобы не итти на подмогу.

Пан Кокошка был страшно недоволен горушанами. Эти балбесы никак не поддавались агитации за вступление в ветеранскую лигу. Некоторые из них даже дерзили в ответ; кузнец, например, на все уговоры отрезал:

— Видите, господин бывший таможенник, я не собираюсь натягивать эту форму, чтобы не вспоминать, как мне в полку кричали: «чешский пес!»

Единственный человек, который симпатизировал Кокошке, был церковный ктитор. К сожалению, ктитор был горбат и никогда не служил в армии, иначе отделение Лиги могло бы насчитывать целых двух членов. Кокошке самому пришлось стать председателем, кассиром, комитетом, ревизионной комиссией и членской массой. Но самое печальное было то, что совсем не представлялось возможности щегольнуть формой. В Горушах не бывало никаких торжеств, при которых можно было нацепить ее.

Все усилия Кокошки завербовать односельчан в Лигу кончались полным фиаско. Ктитор, хаживавший к нему на вишневку, говорил, что эта голытьба даже не знает толком, что такое империя.

— А ведь бывали в казармах, — грустно отзывался Кокошка, — видно, в одно ухо вошло, а в другое вышло.

Оба пили вишневку и вспоминали старину. Кокошка рассказывал, как однажды, стоя на часах, он подстрелил дезертира и майор потрепал его по плечу и сказал: «Sehr gut, Kokoschka, gut getan, verpfluchter tschechische genichts!»[2]

— Что чехи? — Чехи ерунда, — провозглашал таможенник в отставке. — Немцы — вот это народ! Офицеры немцы, исправники — немцы, майоры, генералы — все немцы. Немцы и австрийцы. А спросите чеха: «Не немец ли Вы?» — так он вам такое скажет, что повторять совестно.

— А я не чех! — твердил подвыпивший ктитор. — Я австрийский церковный староста и служу церкви. Люди бога забыли, в церковь ходят одни старики и старухи. Молодежь и не увидите. А раньше было каково! Самый главный был господин ксендз, а за ним я. Господину ксендзу целовали обе руки, а мне одну. А теперь не целуют совсем, да еще огрызаются в ответ.

— И никто не хочет быть ветераном! — изливал свои горести Кокошка. — Подумайте только, здешний портной заявил, что не желает валять дурака, Само собой, я его привлек к ответственности за оскорбление ветеранов. И что же сказал этот молодой судья на суде? — «Если бы пан Скучек вас напрямик обозвал дураком, — сказал он, я бы его осудил. А если он считает, что ветераны вообще дураки, то здесь нет ничего наказуемого». «Да ведь он оскорбил армию!» — возмутился я. — «Друг мой, не будете же вы утверждать, что армия состоит только из ветеранов. Видите ли, если даже пан Скучек заявит, что ветераны убивают и грабят, и не укажет при этом персонально на вас, я его не смогу осудить. Поэтому ваша жалоба отклоняется».

Тут опять следовали воспоминания о славных боевых днях, и Кокошка совал свои руки под нос ктитору:

_ Эти руки носили боевую винтовку! Что, не слыхать на них еще запаха пороху?

Патриотические порывы длились до тех пор, пока ктитор был в состоянии разговаривать. Когда он начинал бормотать что-то нечленораздельное, Кокошка выставлял его за дверь и наедине с бутылкой долго еще предавался воспоминаниям о воинских доблестях, пока не засыпал на диване.

Ожесточенные схватки Кокошке приходилось выдерживать в трактире «У Золотой Печки». Его верноподданнические чувства вышучивали там всевозможными способами, и он наконец покидал поле брани, торжественно провозглашая, что все их штучки не в силах унизить честь его мундира. — Но ведь он его не носит? — Что ж с того! Будет случай, и форма появится на свет в самом блестящем виде.

Однажды, придя в трактир, Кокошка заметил, что все гости сделали таинственные лица.

— Вы уже слыхали, господин ветеран? — спросил его учитель.

— Что слыхал?

— Что завтра через нашу станцию проедет инкогнито важная государственная особа.

— Когда проедет?

— В десять. Поезд стоит только три минуты. Пойдете поглядеть?

— Само собою, господа. Побегу привести в порядок свою форму.

И Кокошка поспешил домой. По дороге он забежал к ктитору.

— Важный государственный сановник проедет завтра через нашу станцию, пан Кожельский. Наконец-то я им утру нос! Все это в секрете, никто не знает. Я один буду его встречать. Бог весть, что это за знатная высокопоставленная особа. Вдруг он спросит меня: «Was sind Sie?» А я ему: «Честь имею явиться, Франц Кокошка из Горушкиндорф, Ваше превосходительство».

Ктитор пообещал участвовать в церемонии.

— Я, — распоряжался Кокошка, — в полной форме стану впереди вас, а вы за мной. Как только поезд подъедет, я приближаюсь к окну купе, где его превосходительство изволит путешествовать, и провозглашаю: «Хох! Хох! Хох!» А вы за мной: «Хох! Хох! Хох!» Не забудете?

Ктитор был доволен. После торжественной встречи они зайдут освежиться в трактир.

К десяти часам на станции стало людно. Начальник станции ходил по платформе, и когда его взгляд падал на место, где стоял Кокошка с ктитором, он не мог удержаться от улыбки.

Кокошка был в полной ветеранской форме, с галунами и золотыми нашивками, а ктитор рядом с ним стоял в черном сюртуке, бледный и торжественный, ибо близился славнейший момент его жизни.

Послышался гудок, и вдали раздалось пыхтение локомотива. На платформе собралось много зевак. Кокошка и ктитор держались в стороне от этого сброда. Поезд подъехал к станции. Ветеран Кокошка, сопутствуемый ктитором, подошел к начальнику станции и сделал под козырек.

— Будьте любезны, где высокопоставленное лицо?

— Вон в том вагоне, где жандармы, которые охраняют его превосходительство.

— Ах, жандармы? — тем лучше!

Кокошка подскочил к вагону, ктитор за ним, и оба закричали:

— Хох! Хох! Хох!

Поезд тронулся, и один из жандармов недовольно выглянул в окно.

— Хох! Хох! Хох! — восторженно кричал ветеран.

Кокошка гордо покосился на перрон. Там все валились от хохота, а больше всех начальник станции.

— Чего веселитесь? — строго спросил ветеран, гордо выкатывая грудь.

— Ой, не могу! — захлебнулся начальник станции, — вы же кричите приветствия крамольнику и бунтовщику, которого повезли в тюрьму за агитацию на рудниках.

— Да ведь вы сказали, что это государственный сановник… — пробормотал уничтоженный ветеран.