"Наследство" - читать интересную книгу автора (Измайлова Кира)15— Новости? На этот раз Ивэйн Хоуэлл встретил брата в рабочем кабинете — строгом, изысканном и начисто лишенном малейших индивидуальных черт. Перед посторонними глава корпорации не считал нужным обнажать свои привычки и мелкие пристрастия. — Пока нет, — отозвался Рональд. Он явился прямиком с какого-то заседания и не успел еще сменить костюм на менее официальный. — У экспедиции всё в полном порядке. Лагерь обустроен, работы начаты. Со дня на день ждут прибытия вспомогательных отрядов. В замок они пока не заходили, не до того. — Хорошо… — Ивэйн вздохнул, прошелся по кабинету. — Ты слышал о том, что твоего рейнджера объявили в розыск? — Конечно. И я помню, что ты предлагал сделать это раньше, — напомнил тот. — Шансов на успех у него всё меньше. — Насколько я знаю, его приказано брать живым, так что возможность выжить у него есть. — Полагаешь? Если за него возьмутся специалисты… — Ивэйн выразительно умолк. — Если он окажется достаточно умен, чтобы не отмалчиваться… — Он в любом случае труп, — констатировал старший Хоуэлл. — А жаль. Мне начинает нравиться этот твой неуловимый рейнджер. Сведения о нем есть? — Увы, нет, — нахмурился Рональд. — С момента последнего доклада — его видели неподалеку от приречного городка, — сведений больше не поступало. — Ему было, куда отправиться от этого городка? — Конечно. Либо по ту сторону Майинахи, либо вдоль нее в обе стороны, либо обратно в прерии, — криво усмехнулся тот. — Что бы выбрал ты? — То, чего от меня ждут менее всего. — И чего ты менее всего ждешь от этого человека? — Он любит прерии, — произнес Рональд. — И не любит города. Скорее всего, он выбрал бы Территории, пусть даже сейчас они неспокойны. — Он наверняка рассуждает так же, как ты. — С подачи «Дракона» задействована полиция, — сообщил младший Хоуэлл. — В любом городе его возьмут сразу же. Не исключено, что он попытается замаскироваться, но от девушки ему вряд ли удастся избавиться. Да он и не станет — это ведь гарантия выплаты его награды! — Ну и на что ты поставишь? — усмехнулся старший брат. — Прерии или города? Он думает, что враг думает, что он думает, что… На какой итерации остановиться? — Я ставлю на прерию, — сказал Рональд. — Он сумасброден, но в самую меру, и не станет соваться волку в пасть. — Тогда я поставлю на город. Оповести на всякий случай своих агентов. — Давно сделано, — усмехнулся тот. — Или ты забыл, насколько похоже мы мыслим?.. …Под перестук колес славно спалось, и можно было не думать о том, что завтра нужно вставать спозаранку и снова отправляться в путь, и воду тоже можно было не экономить: в вагоне стоял здоровенный бак, и каждый мог наливать столько, сколько нужно, а еще проводник трижды в день раскочегаривал некое подобие печурки, и у него можно было разжиться кипятком и купить что-нибудь из съестного. Генри, кажется, перебрал все, что было у бедолаги проводника, еще жаловался на бедный выбор, но Марию-Антонию и то занимало донельзя: и диковинный напиток из какой-то сушеной травы, который следовало заливать горячей водой и настаивать — он делался густо-коричневым, горчил и приятно пах, его пили с золотистыми осколками сахара, привезенного откуда-то с юга, — и конфеты в аляповатых ярких бумажках, и посыпанные корицей сладкие сухари, и еще какая-то дребедень, которую Монтроз скупал щедро, будто ехал с целой компанией малолетних сладкоежек. По правде сказать, принцесса предпочла бы сочную отбивную с овощами и бокал хорошего вина, но здесь не продавали ничего подобного. Генри говорил, такое подают на станциях, но ей самой запрещал высовываться из вагона, когда огневоз останавливался, подсаживались еще люди, шумели, галдели, устраиваясь в общем вагоне и таких же клетушках, как их с Монтрозом. Девушке тогда велено было сидеть тихо и не высовываться. С нею непременно оставался один из псов, пока Генри выводил второго на перрон по его собачьим делам: собаки были воспитанные и порядка не нарушали. Потом Гром и Звон менялись местами, а затем огневоз снова трогался: стоянки редко превышали час-полтора, только-только сгрузить поклажу и посадить новых пассажиров. Марии-Антонии только краешком глаза — сильно высовываться в окно Генри тоже не велел, и она слушалась, — успевала разглядеть незнакомые поселения. Раз это был маленький городок с островерхими крышами, а жители почему-то сполошь одевались в черное, невзирая на жару, — Монтроз сказал, что это приверженцы какой-то из ветвей веры в единого бога, и по их правилам положено ходить именно так, и даже детей они одевают в глухие черные наряды. Мария-Антония тогда невольно пожалела детишек и подивилась, как странно выглядят на фоне черных, мрачных, как галки, местных обитателей люди вроде Генри или те же служители огневоза в их солидной и нарядной даже форме. Другое поселение поражало яркой зеленью, столь непривычной после сухой желтизны прерии, что Мария-Антония не поверила своим глазам. Каждый дом окружен был плодовыми деревьями, и уже сейчас видно было, что к осени ветви будут клониться к земле под тяжестью урожая. За пределами городка исчезали в жарком мареве длинные ряды таких же деревьев, доносилось чье-то мерное пение: это работники, сказал Генри, и свободные, и невольники, ухаживают за деревьями, а под песню трудиться веселее. Осенью огневоз будет стоять тут по нескольку часов: местные фермеры станут грузить ящики с великолепными яблоками, за которые в больших городах дают приличные деньги, даже и за те, что не сняты с веток, а собраны с земли. Это оттого, что Майинаха тут рядом, говорил Монтроз со знанием дела, раз, а два — тоувы когда-то пробовали бурить землю и искать подземные воды. Вот здесь нашли, устроили водопровод, и теперь здешние сады не страдают от засухи даже в самые жаркие годы, когда мелеет сама Майинаха… По большей части, конечно, снаружи тянулась бесконечная прерия. Отведешь взгляд, посмотришь снова — и уже не поймешь, это место ты видел только что или все-таки другое. Иногда где-то вдалеке виднелись дымки — то ли от стойбищ здешних детей равнин, то ли от затерянных в прерии ферм, кто знает? И это невиданный простор, бесконечный и какой-то безжалостный, как думалось иногда Марии-Антонии, немного пугал. Она знала, что мир велик, но эти его размеры слишком уж впечатляли… Приятнее всё-таки было созерцать города и поселки. Эти кусочки чужой жизни мелькали, как в калейдоскопе, и не слишком-то удивляли принцессу. Да, люди одевались теперь иначе, а бал правили, похоже, зажиточные крестьяне и горожане, а не аристократы, как в ее время: судя по манерам дам, которых она приняла было сперва за высокородных, это оказались не более чем дочки и жены разбогатевших торговцев. И пусть манеры тоже могли измениться за столько лет, породу подделать еще никому не удавалось: сразу было видно, что эти женщины происходят из среды землепашцев, в лучшем случае, ремесленников, но никак не являются потомками знатных семей. Это явно понимал и Генри, поскольку прятал девушку все более тщательно, уже и в коридор вагона не выпускал ее в одиночку, особенно на стоянках, провожал, куда угодно, и сторожил, как верный пёс, не доверяя это уже и настоящим псам. Гром и Звон все время были настороже, как велел хозяин, но его и это не устраивало: он приказывал собакам ложиться поперек двери в их клетушку, называвшуюся купе, так, чтобы любой вошедший без спросу непременно напоролся бы на зубы, не уступавшие остротой зубьям капкана. Сам Генри, отдохнув за несколько дней, стал выглядеть немного лучше: пропали вечные темные круги под глазами, физиономия сделалась не вовсе уж изможденной. Только вот крашеные его волосы принялись линять, и теперь он даже в огневозе предпочитал не снимать шляпы: пестрые пряди привлекали к себе слишком много внимания… Это была очередная стоянка. Генри вывел наружу Грома, оставив Звона охранять принцессу: пёс привычно лежал у двери, насторожив уши — снаружи творилось какое-то непотребство. Кто-то садился в соседний общий вагон, да с таким шумом и гамом, что Мария-Антония нахмурилась: в ее времена даже простолюдины не позволяли себе так вести себя! В купе сунулся Генри, свистнул Звона — прогулка на сей раз оказалась очень короткой, — и снова исчез. Мария-Антония решила приберечь вопросы до окончательного его возвращения, но спрашивать не потребовалось. — Скототорговцы, — выдал он, вернувшись и устало упав на лавку. — Целый вагон. Даже в нашем несколько купе заняли. Тони, я тебя умоляю, не высовывайся ты наружу… — Ни по какой нужде? — не удержалась принцесса. — Без меня — ни по какой, — серьезно ответил он. — А лучше бы и со мной не выходить. Они пьяные все в стельку, а бабу… прости, женщину чуют за сто миль: они ж их полгода не видели, а тёлка за бабу не считается… — Генри помолчал. — Нет, ясно, если приспичит, тут уж никуда, но только мне скажи, я провожу. Опасно. — Я скажу, — заверила девушка. Ей не нужно было объяснять, что такое пьяные мужчины, разделавшиеся с долгой и тяжелой работой и отправляющиеся на заслуженный отдых. — Не беспокойся. В этот вечер уснуть не помогал даже ставший привычным уютный перестук колес, так гомонили подвыпившие фермеры, а еще постоянно ходили туда-сюда по вагону, и проводник не брался их утихомиривать: может, боялся, а может, ему приплатили за беспокойство… Только заполночь — начавшая расти луна показалась в темном прямоугольнике окна, — Марии-Антонии удалось задремать. Генри давно спал, отвернувшись лицом к стене и накрыв голову подушкой: виднелся только нестриженый затылок да загорелая шея. Ему не привыкать было ночевать и не в таком шуме! Мария-Антония вздохнула: было душно, даже собаки тяжело дышали, вывалив языки — за день вагон накалился на солнце, а ветер был таков, что задувал весь дым прямо в окно, поэтому Генри его и прикрыл. Вряд ли ветер уже переменился, но девушка была готова скорее терпеть дым, нежели духоту. Будить спутника ради такого пустяка не хотелось, и принцесса попыталась сама приподнять раму. Это удалось ей не с первой попытки, но наконец свежий ветер ворвался-таки в тесное купе. Удовлетворенно вздохнул Гром, Звон перестал пыхтеть и положил голову на лапы. Принцесса прилегла на свой лежак, подставив лицо струе воздуха, несущего запах дыма и прерий, ставшего уже привычным и почти родным, потерла запястье — зацепилась рукавом, когда пыталась открыть раму, — и провалилась в сон. Сон ее был короток и тревожен: трубили рога, вызывая на битву, и шум сотен голосов сливался воедино, и топот тысяч ног эхом отдавался среди древних стен… Тот, кто должен был пробудить зачарованную принцессу, шел с войной, ибо не ему, совсем не ему родичи предназначали заколдованную девушку, но он решил сам и хотел взять ее силой. Вот откуда этот грохот и звон, и равномерный стук — это, должно быть, таран бьет в ворота! Мария-Антония открыла глаза: кругом было темно. Лежать было жестко, и, пощупав под собою рукой, она поняла, что это не более чем обычная лавка, едва прикрытая вытертой тканью. На ней было не платье, а какие-то обноски, а на соседней лавке похрапывал, должно быть, ее сторож. И сверкнули в полутьме собачьи глаза, стоило девушке спустить ноги на пол: ее охраняли, и охраняли хорошо! «Это не враг, враг бы связал меня или бросил в темницу, а это всего лишь тесная комната, а сторож крепко спит, — пронеслось у нее в голове. — Должно быть, это мои родные решили спрятать меня, переодев крестьянкой, а раз так…» Сторож действительно не проснулся, даже когда она встала, и это лишь уверило принцессу в ее правоте и обрадовало: она не хотела убивать спящего. Собаки не должны были тронуть ее, они охраняли от пришельца, которого так боялись ее родители, и это оказалось правдой: Мария-Антония спокойно переступила через одного пса, потом через другого, но те лишь проводили ее взглядами и беспокойно заскулили, но остались лежать. Она, повозившись, открыла дверь, удивляясь, отчего это пол под ногами вздрагивает, будто там, в подземельях, работают в своих кузнях маленькие цверги! Выйдя из темницы, девушка попала в узкий коридор: по одной его стороне шли двери, должно быть, запиравшие точно такие же темницы, какую только что покинула она сама, а с другой… с другой были окна. Принцесса осторожно выглянула наружу и тут же отшатнулась: там с бешеной скоростью неслось что-то темное, вроде бы бескрайнее поле, и растущая луна мчалась над ним, да не одна, а сразу несколько! «Колдовство!» — решила принцесса и тронула ближайшую дверь. Если там тоже находятся узники, быть может, удастся договориться с ними? Она освободит их, а они помогут ей выбраться из замка и встретиться с тем человеком… С каким человеком?.. Мария-Антония помотала головой, отгоняя внезапно нахлынувшую дурноту и попробовала следующую дверь — первая оказалась заперта. Принцессе повезло лишь на шестой раз — дверь скользнула в сторону, и глазам ее открылось преудивительное зрелище: в маленькой клетушке сидело человек шесть здоровенных мужчин, как один одетых в синие комбинезоны и потрепанные рубашки. Им всем не мешало бы помыться и побриться, но главное, что удивило принцессу: на маленьком столике громоздилась здоровенная бутыль, распространявшая отчетливый запах спиртного, а рядом расположилась всевозможная закуска — ветчина, сало, колбасы и сыр, щедрые ломти хлеба… — Ого! — сказал один из мужчин. — Вот так дела! Тебе чего, пичужка? — Ну так! — ответил второй и надкусил изрядный шмат ветчины. — Чего им всем надо, а? — Господа, — произнесла Мария-Антония тем голосом, что способен был перекрыть любое пьяный гогот, — не соблаговолите ли вы проводить даму? За известное вознаграждение, разумеется. — Пичужка-то потерялась! — возгласил тот, что первым заговорил с ней, и поднялся во весь рост. — Как не проводить! Он шагнул в коридор, и девушка невольно попятилась: она приходилась мужчине ростом едва по плечо, а то и меньше, и он выглядел так, будто был способен сломать ее пополам двумя пальцами, и, наверно, на полголовы превосходил Генри… «Какого Генри?» — изумилась принцесса. — Пошли, что ли, — сказал гигант, улыбаясь. Улыбка у него была хорошая, ее не портило даже отсутствие переднего верхнего зуба. Светловолосый и голубоглазый, он походил на кого-то из отцовских рыцарей, чьего имени Мария-Антония никак не могла вспомнить, хоть и пыталась. — Тебе куда надо? До ветру или обратно к маменьке? — Такие с маменьками не ездят! — раздалось от общего стола. — Ты гляди, одета парнем, да и вообще по ночам шляется. Тащи ее сюда, Дейн, тут разберемся! — А и то! — решил он и взял Марию-Антонию за плечо. — Пойдем к нам, у нас и покушать найдется, и выпить, даже и сладенького для девушки спроворим! — Благодарю, — ответила она с достоинством, не трогаясь с места: сдвинуть её было задачей непростой даже для сильного мужчины, — но я хотела бы покинуть это место, и если вы поможете мне… Мужчины разразились хохотом. — Смешная какая! — сказал гигант, которого назвали Дейном. — До ближайшей станции еще часов десять, куда уж тут… покинуть! — Так пусть с нами пока посидит, — вступил еще один. — Правда, пойдем, — потянул ее за собой Дейн. — Чего тебе скучать, еще вся ночь впереди! — А девочка-то справная, — заметил кто-то. — Ты смотри, и спереди, и сзади… — А мы-то было заскучали! — хмыкнул еще один. — Дейн, да тащи ты ее сюда! — Ну а если… — Чего если? Раз одна шляется, так ясно, на что нарывается! И великан Дейн, показавшийся таким обходительным, вдруг потянул ее за собой с такой силой, что принцесса едва не влетела в маленькое помещение. — Ну, ты садись, — пригласил ее чернобородый, хлопнув себя по колену. — Чего зря ноги трудить? — А ноги вроде ничего, — заметил еще один, хлопнув девушку по заду. — Так не видать, а длина… — Ну а чего — не видать, пущай раздевается! — безапелляционно решил третий. — И правда, скидывай шмотки, — велел чернобородый. Должно быть, он тут считался за главного. — Чего время-то терять? Раз, два, тут уже и станция… — Да как вы… — начала было принцесса, но тут же осеклась. — Не выкобенивайся, — ласково сказал Дейн. Не было смысла спорить. И кричать «да как вы смеете!» — тоже. Это были никакие не заключенные, они отдыхали в свое удовольствие, а Мария-Антония влетела в их логово, не подумав. Надо было оставаться с тем спящим стражем и его собаками, он хотя бы не пытался лапать ее и не рвал с плеч эту нелепую одежду… И тут что-то вскипело в глубине души, что-то очень холодное, обжигающее даже, и Мария-Антония стиснула зубы и начала раздеваться. Все-таки она была дочерью своего отца и за честь свою и жизнь собиралась сражаться до конца! Ну еще немного… И еще… И еще… Пронзительный вопль разбудил спящий вагон: принцесса умела пользоваться стилетом и знала, куда его ловчее вогнать, а вид крови разом охладил охочих до юных дев мужчин… А следом в купе ворвался кто-то еще, и поднялся рёв и вой, и треск, и лязг, и дребезг слышался — это выбили окно, и… Мария-Антония с большим удовольствием потеряла сознание… …Генри проснулся, как от толчка. Или нет: это прямо над ухом тревожно скулил Звон, не смея покинуть купе без разрешения, а Гром стоял, напружинившись, прямо у приоткрытой двери купе. Монтроз перевел взгляд налево. Принцессы не было. Остатки сна как рукой сняло, он вылетел в коридор, даже не обувшись, только псам махнул — мол, следом, следом! По счастью, далеко идти не пришлось: третья дверь, считая от их, была приоткрыта, и оттуда доносился такой развеселый шум, что… Генри замер и прислушался: веселья что-то поубавилось, а потом кто-то завизжал, как резаная свинья, визг забрался вовсе уж в несусветные высоты и упал до низкого воя. Еще кто-то виртуозно матерился, кто-то требовал «брать стерву целенькой», и Генри не выдержал. Зрелище его глазам открылось дивное: Мария-Антония, встрепанная, в сдернутом с плеч комбинезоне, стоя на одной из лавок, грозила окружающим окровавленным стилетом. Судя по тому, что катавшийся по полу парень зажимал руками пах, воспользовалась она им не безрезультатно. Ясно было, однако, что долго девушке не продержаться, против дюжих-то мужиков, поэтому Генри, не рассуждая, ринулся в бой, не подумав даже, что любой скототорговец крупнее его раза в полтора! Только подлых ухваток детей равнин они не знали, да и вообще, не было с ними верных собак! Зазвенело разбитое стекло, кто-то заорал придушенно: псам велено было не убивать, так, придержать, а то объясняйся потом… Генри вытер кровь из разбитой губы и огляделся. Один валяется и скулит — это добыча принцессы. Еще трое — его работа, пару носов и челюстей Генри сегодня поправил. Ну а остальных надежно взяли в тиски Гром и Звон, да и с прочими помогли, без них пришлось бы худо… Хотя, кажется, принцесса тоже кого-то полосовала, до кого могла дотянуться. Слава всем богам, по нему самому ни разу не угодила! — Тони… — выдохнул Генри, протягивая руки. Девушка так и стояла, выставив клинок, и чувствовалось, что подходить к ней не стоит: глаза горели нехорошим льдисто-голубым огнем. Не тем, к которому он привык, и всё сразу стало ясно: она просто так не пошла бы шататься по вагону! — Тони, это я, Генри… Брось ножик, очень прошу, пойдем баиньки, а? Звучало это глупее некуда, но рейнджер не мог придумать, как еще обратиться к этой фурии с каплющей с клинка кровью! — Тони, Тони, — повторял он, опасаясь, что вот-вот придут в себя так лихо положенные им парни (не были бы они так пьяны, черта с два бы он совладал с ними!), и последует второй раунд. — Иди ко мне, не бойся, я тебе ничего… У принцессы вдруг подломились колени, глаза закатились, она начала оседать, и Генри едва успел ее подхватить, отметив только, что стилет она так и не выпустила из руки. — Еще раз увижу, что кто-нибудь… — сквозь зубы сказал он пришедшему в себя белобрысому здоровяку, которого сгоряча приложил лбом о косяк. — Кто-нибудь, как-нибудь тронет эту девушку… псам скормлю! И детям равнин сообщу, чьи стада можно разорять, — пообещал он уже из чистой мстительности. Ни сиаманчи, ни делакоты не заходили так далеко на юго-запад, но попугать «скотников» сойдет! Генри перехватил принцессу поудобнее — она, казалось, ничего не весит, — и понес обратно в купе. — Тони, Тони, — тормошил он ее, тревожно вглядываясь в застывшую на неподвижном лице брезгливую гримасу. Гром и Звон, отпихивая друг друга, лезли поближе к приятельнице хозяина, норовили ткнуть носом и лизнуть в щеку: это была добрая девушка, она никогда их не обижала и даже угощала (с разрешения хозяина, конечно) разными вкусностями. — Да очнись же ты, черт тебя побери! С большим трудом он разжал ее пальцы, высвободил рукоять стилета, тщательно отер кровь… Та еще игрушка! Хорошо, если пострадавший парень не кинется на следующей станции в полицию! Выкинуть бы стилет в окно, да Мария-Антония расстроится… — Тони! — рявкнул Генри наконец и, как ни был себе противен, больно ущипнул ее. Помогло: безвольно повисшая рука взметнулась, и, не вынь Монтроз из нее стилет, лежать бы ему с пробитой шеей! Серо-голубые глаза смотрели с ледяной яростью, но вот Мария-Антония моргнула, узнав Генри, и опустила руку. — Ты… — Я уж не думал, что ты проснешься… — проговорил он с облегчением и сел на пол рядом с лежаком. — Я уж и так, и сяк… Ты не велела себя целовать, так что пришлось… Ничего? — Все в порядке… — девушка села, приглаживая растрепавшиеся волосы. — Генри, что случилось? — Не знаю, — честно ответил он. Это была настоящая Мария-Антония, слава всем богам, прочие неприятности могли обождать! — Я проснулся от шума, ну, еще псы будили. Я думаю, ты пошла проветриться и нарвалась на парней из соседнего купе. Я же говорил, что там скототорговцы разместились, кому в общем вагоне мест не хватило! — Я знала, — кивнула девушка и понурилась. — Настоящая я знала. А та — та решила, что она в темнице, а эти люди ей помогут. Хорошо, что я проснулась вовремя, иначе ты мог бы и не успеть… — Если ты серьезно покалечила того парня, нас ждут серьезные неприятности, — уведомил Генри. — А что, за надругательство над женщиной неприятности не следуют? — нахмурилась она. — Смотря, кто сколько заплатит. А мы, кстати говоря, — никто. И свидетели — только они, — объяснил Монтроз. — Наплетут, что угодно. Будто ты завлекала и всё такое, а потом вдруг… Ну, сама сообрази! — Какая мерзость! — скривилась принцесса. — В мое время таких людей четвертовали бы! — За насилие над благородной? — приподнял бровь Генри. — Или рыцаря какого-нибудь тоже взогнали бы на плаху за то, что затащил симпатичную крестьянку в кусты, а потом отдал ее свите? Повисло тяжелое молчание. — Ты прав, как ни тяжело это осознавать, — произнесла Мария-Антония, когда Генри уже раскаялся в своих словах: не здесь и не сейчас это говорить! — Рыцарь заслужил бы разве что порицание, не более того. Но… — У детей равнин насильников привязывают за ногу к жеребцу, пугают того как следует и пускают в прерию, — любезно просветил Генри. — То, что останется, бросают стервятникам. Им все равно, был это принц или бродяга. — Мне нравится этот обычай, — сказала принцесса и села. Первым делом нашла взглядом свой стилет, схватила, осмотрела и спрятала едва уловимым движением, Генри невольно восхитился. — Но мы не у детей равнин, а я теперь не благородная, во всяком случае, не выгляжу таковой. Что нам следует делать? Откупиться от пострадавших? — Еще чего! — оскалился Генри. — Ты его как, совсем оскопила или?.. — Чиркнула едва-едва, — пожала плечами Мария-Антония, — он больше от страха вопил. Вы, мужчины, так трясетесь над своим достоинством, что напугать вас ничего не стоит! — Ну-ну… — буркнул он, неприятно уязвленный. — А остальные… Может, они сами друг другу морды били, а того бедолагу стеклом битым порезало! Поди докажи! Гром и Звон только держали — синяки будут, а следы зубов — поди рассмотри… Так что нас там не было даже и близко, спали всю ночь, как убитые, учти! — Я не хочу больше спать, — проронила принцесса, глядя в окно, на размазавшуюся в светлую полосу луну — так быстро шел огневоз. — Я снова… — Ты ведь проснулась сегодня, — перебил Генри, — ты сама проснулась! Если бы не смогла, вряд ли бы полоснула того парня! А я так, я просто тебя встряхнул… Старик сказал, что ты должна справиться сама, и ты справляешься, ведь так? А я тебя еще пуще сторожить стану, чтобы ничего не случилось больше, я… Монтроз перевел дыхание. — Ничего же не случалось, пока ты рядом со мной спала, — докончил он тихо. — Тут разве что на полу лечь, — бледно усмехнулась принцесса. — А хоть бы и на полу! — в Генри взыграло упрямство. — Я тоже хорош — завалился дрыхнуть, совсем совесть потерял! Тони… ты не бойся, нам всего ничего уже ехать осталось! — А ты думаешь, дальше будет лучше? — спросила девушка и посмотрела ему в глаза. Так посмотрела, что никак не возможно было отвести взгляд от этих серо-голубых, очень холодных, с кристалликами льда в глубине, больших глаз… — Ничего я не думаю, — Генри отвернулся, потрепал Грома по ушам. — Но на твердой земле я себя всегда увереннее чувствую, хоть огневозы и люблю. Оно быстро, конечно, но страшно, не спрыгнуть, если что, расшибешься ведь! — Ты не о том хотел сказать. — Ледяные иглы проникали куда-то в самое сердце. — Как прибудем — куда мы дальше отправимся? — Я не хотел говорить, — сознался он. — Это чтобы не сглазить. Ну… Ты понимаешь. — Понимаю. Но всё же? Всё идет наперекосяк, так что… — Помнишь, — решился Генри, — ты говорила о надежном месте? Это на крайний случай, конечно… Но надежнее я не знаю. Просто не знаю, Тони. Только бы добраться туда незамеченными, а тогда я оставлю тебя там с чистой совестью и рвану к Хоуэллам, недалеко ведь! Тебе там будет хорошо, я клянусь, я… Он мотнул головой, отчаявшись подобрать слова, а принцесса вдруг протянула руку и погладила его по волосам, сильно отросшим и приобретшим вовсе уж немыслимый цвет. И было это прикосновение настолько неожиданным, что Генри Монтроз окончательно потерял дар речи и молчал до тех пор, пока проводник не предложил горячей воды, а тогда отправил его куда подальше… …Мария-Антония прекрасно понимала, какие неприятности может навлечь на них с Генри ночное происшествие. Полиция (так, кажется?) способна заинтересоваться этими событиями, а вряд ли скототорговцы умолчат о нем! А ведь ехать осталось всего ничего, это и сам Генри сказал. И всё из-за этого несчастного заклятья! Принцесса покосилась на запястье. Кто-то из мужчин схватил ее за руку, она не помнила, кто именно, но… теперь бусина осталась лишь одна, черная. И она теперь прекрасно понимала, что это означает. Коричневая бусина позволила ей проснуться почти полностью, достаточно для того, чтобы дать отпор ошалевшим от вседозволенности мужланам, а Генри почти сразу вернул ее к реальноссти. Сумел бы это проделать кто-либо еще? Мария-Антония не знала и не хотела проверять. Она лишь сосчитала дни, прошедшие между «приступами» и понимала, что следующий сон, который отправит ее в беспамятство — в разум неизвестной принцессы, — станет последним. Возможно, она сумеет пробудиться от него, но дальше… Дальше не будет ничего. Если она верно поняла шамана, Генри сумеет разбудить настоящую её, но это будет стоить ему жизни. Окажись это кто-то иной, Мария-Антония даже не волновалась бы, но этот человек успел стать достаточно близким ей за прошедшие несколько недель. И пусть он был простолюдином, он обращался с нею, как должно, а одно это по нынешним временам заслуживало уважения. И оставалось лишь надеяться, что эти таинственные Хоуэллы найдут какой-то выход, им ведь нужна она, она и ее наследство… Но до того Генри должен доставить ее к ним, и Мария-Антония собиралась способствовать ему всеми силами… |
|
|