"Место средь павших" - читать интересную книгу автора (Коул Адриан)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Предзнаменования

ГЛАВА 1 Рожденный морем

Каждую ночь на протяжении последнего месяца лицо этого человека преследовало Сайсифер. Сперва оно лишь ненадолго возникало на грани сна и бодрствования, но мало-помалу черты его становились все более и более отчетливыми, точно оно медленно приближалось к девушке сквозь толщу воды. Странное это было лицо, противоречивое: явно принадлежавшее человеку сравнительно молодому, оно тем не менее не выглядело молодым. Какое-то тайное горе состарило его; взгляд навсегда сохранил память о перенесенных страданиях, но в то же время в нем читались такая решимость и такое несгибаемое упорство, что казалось, будто его обладателю ничего не стоит перешагнуть из сна в реальность.

Сайсифер вырвалась из кошмара, точно из болота, и села в постели, хватая ртом воздух. Ее невидящие спросонья глаза встретили взгляд — нет, не тот, завораживающий и напряженный, который ни на мгновение не отпускал ее во сне, а взгляд Брэннога, ее отца. Он протянул руку и осторожно промокнул губкой испарину со лба дочери. Девушка словно и не ощутила прикосновения: сон все еще продолжал владеть ее разумом. Отец хотел было что-то сказать, но осекся, поняв, что слова его все равно не достигнут ее сознания. «Пусть еще поспит, если сможет», — подумал он. Через мгновение глаза Сайсифер закрылись, и она вновь бессильно опустилась на скомканные простыни. Лицо не появлялось. Казалось, на нее снизошел покой. Брэнног задул свечу и сделал другой девушке, что стояла у порога с побледневшим от страха лицом, знак приблизиться. Та неслышно шагнула вперед и взяла протянутую ей чашу, не отрывая глаз от неподвижной фигуры на постели, словно ожидая, что в любое мгновение может произойти внезапное и бурное пробуждение. Сколько раз за последние несколько ночей она, Эорна, видела, как Сайсифер просыпалась, корчась в приступах лихорадки (если, конечно, то была лихорадка). Девушку удивляло, что днем Сайсифер вела себя как все люди, хотя в ее ночных припадках явно сквозило безумие. Однако Эорна не спешила делиться своими предположениями с Брэнногом: его горячая любовь к дочери была хорошо известна в деревне.

— Все хуже и хуже, — произнес он негромко, подавляя гнев.

Пока он говорил, Эорна не отводила взгляда от его могучей спины. Даже сидя, он выглядел удивительно высоким; ладони его красивых мускулистых рук загрубели за долгие годы работы с сетями и веревками. На обветренном, точно вырубленном из камня лице выделялись зоркие, как у сокола, глаза, постоянно сохранявшие настороженное, внимательное выражение. Эорна, как и многие другие в деревне, привыкла считать его человеком незаурядным — всегда спокойный и мягкий, он, однако, одним своим присутствием заставлял окружающих считаться с собой. В то же время по-настоящему добрым он бывал лишь с дочерью.

— Что с ней будет? — шепотом спросила Эорна, подходя ближе. Ей хотелось положить руку ему на плечо, однако вместо этого она продолжала сжимать чашу, словно ища в ней утешения.

— Сны, которые приходили к ней в детстве, были не такими.

Он знал это лучше, чем кто-либо, так как ребенком Сайсифер, сидя на его коленях, частенько рассказывала всякие небылицы о волшебных королевствах, якобы виденных ею во сне. Но в те дни ее лепет мало его заботил.

За крохотным окошком чердачной комнатки буйный ночной ветер устремлялся с гор в бухту. В последние три дня и три ночи его порывы сделались слишком сильны даже для этого сурового, привыкшего к жестоким зимним штормам побережья. И чем сильнее бесновался ветер, тем хуже становилось Сайсифер: казалось, разгул стихии был лишь отражением той бури, что разразилась в душе девушки. Брэнног гнал от себя эту мысль. Чепуха. Совпадение. Но беспокойные призраки прошлого вновь ожили в его душе, пока он наблюдал, как дочь мечется в плену кошмаров. Какая-то цель чудилась ему в бешенстве сотрясавших его дом и всю деревню стихий, хотя он прекрасно знал, что это просто шторм и ничего больше. Как и само море, шторм не мог обладать желаниями или тем более осознавать их. В мире, где жил Брэнног, таким вещам не было места. Никакой силы, никакой магии, никаких богов. И все же он вздрагивал, прислушиваясь к реву ветра, эху того хаоса, что воцарился в душе его дочери.

«Что это — дар твоей матери, проклятие, вместе с кровью бежавшее по ее жилам?» — размышлял он, вспоминая свою покойную жену. Они повстречались далеко на севере, в крохотной прибрежной деревушке, упрямо цеплявшейся за свою независимость. Жители Замерзшей Тропы отличались удивительным умением отгораживаться от мира. Самого Брэннога загнал в их негостеприимную гавань шторм, и местные рыбаки вынуждены были скрепя сердце его принять.

Он был тогда молод, горяч и потребовал у отца, чтобы тот дал ему возможность постранствовать, поплавать по морям, прежде чем отдаться той жизни, которая предназначалась ему судьбой. Неопытность и дурная погода не оставили ему ничего другого, кроме как завернуть в гавань Замерзшей Тропы, где он и повстречал мать Сайсифер. Влюбился он сразу. Ее родичи не проявляли по отношению к нему никакой враждебности, но и погостить подольше тоже не приглашали. Зато сама девушка хотела, чтобы он остался. Позже она объявила своим, что никогда не выйдет замуж ни за кого, кроме Брэннога. «Я никогда не смогу покинуть Замерзшую Тропу, — сказала она ему. — Если хочешь меня в жены, оставайся». Конечно, он пытался спорить, но любовь его была так сильна, что возобладала даже над чувством долга перед родной деревней. Он женился и остался, скрывая, чего это ему стоило, но его жена прекрасно все понимала и еще больше любила за принесенную жертву.

Цепь, приковавшая его к Замерзшей Тропе, стала еще крепче с рождением Сайсифер, и в течение нескольких лет он чувствовал себя в компании молчаливых жителей деревушки вполне уютно. Он рыбачил вместе с ними, никогда не отходя далеко от берега. Новые товарищи восхищались его силой и ловкостью прирожденного рыбака, а он радовался и смеялся вместе с ними. И все же их скрытность не давала ему покоя, он подозревал, что в его отсутствие они ведут себя совсем по-другому. Его жена тоже участвовала в тайной жизни Замерзшей Тропы, но никогда не делилась с ним своими секретами. Он так и не смог прикоснуться к этой стороне деревенского бытия, хотя сам с тайным страхом постоянно ощущал ее присутствие.

Наконец жена рассказала ему, что с рождения обладает даром редким, но не уникальным. То был дар предвидения, и всю жизнь она, как могла, старалась подавить его. «Я говорю это тебе только потому, что люблю тебя», — сказала она. Сила. Это было невозможно, его разум отказывался принять услышанное. И все же ничто не могло заставить его разлюбить ее. Замерзшая Тропа, продолжала она, имеет право на ее дар. Он не верил до тех пор, пока однажды она не предсказала гибель ребенка во время схода небольшой лавины в горах. Ребенку велели впредь не ходить туда, где он обычно играл, и немного погодя на то место действительно обрушилась лавина. Брэнногу дар его жены казался проклятием. Видеть завтрашний день неестественно, неправильно. Не будет от этого добра. Его мрачные предчувствия оправдались в тот день, когда жена сказала ему, что видела собственную смерть. Сначала он не принял ее слезы и настойчивые заверения всерьез. Однако в обращении рыбаков он почувствовал мрачную сдержанность, как будто они уже надели траур. Они знали.

Когда на его жену напала неведомая хворь, Брэнног словно окаменел. Через два дня он стал вдовцом. Старейшины деревни накрыли тело его жены покрывалом и унесли. Больше Брэнног ее не видел. Ее похоронили по тайному обряду, а не в море, как было принято на его родине. Опустошенный, он заперся в своем доме и предался отчаянию. Деревенские не сказали ему ни слова, хотя и сочувствовали его горю. Сайсифер было тогда три года. Последние слова жены Брэннога были о ней: девочка тоже обладала даром, который издавна передавался в их семье из поколения в поколение неведомо с какой целью. «У тебя есть выбор, — сказала Брэнногу жена. — Оставайся в Замерзшей Тропе и помоги дочери исполнить ее предназначение или возвращайся с ней в дом своего отца. Может быть, дар покинет ее, если она уедет из этих мест». Брэнног знал, чего стоили жене эти слова, и принял их как последнее свидетельство ее неизменной любви. Несколько дней спустя он посадил крошку Сайсифер в лодку, сказал соседям несколько слов на прощание, поставил парус и отправился домой. Никто не уговаривал его остаться, но лица жителей деревни были так грустны, что он понял: их печалит расставание не только с девочкой, но и с ним самим. На родине его встретили хорошо, и даже если родные отца и испытывали какие-то подозрения насчет его прежней жизни и его маленькой дочки (ребенок из Замерзшей Тропы, ни больше ни меньше!), они умело их скрывали. Вскоре он вновь почувствовал себя дома, как будто его отъезд длился не больше нескольких дней, а деревенская молодежь уже спрашивала его совета, когда нужно было принять серьезное решение.

Ни одним словом не обмолвился он о странном даре своей дочери — ни ей самой, ни кому-либо другому. Пятнадцать лет назад он надеялся, что способность предвидеть будущее иссякнет в девочке сама собой. Однако и теперь, стоило ему только вспомнить об этом, он с ума сходил от беспокойства. А за последний месяц причин для волнения стало, как никогда, много.

— Что она видит во сне? — раздался подле него голос Эорны. Она наклонилась, намеренно задев его выставленной напоказ пышной грудью. Ей хотелось ему помочь, сделать что-нибудь приятное, но он редко улыбался и никак не поощрял ее стараний. Хорошо, по крайней мере, что в его жизни не было другой женщины, если не считать Сайсифер. При мысли о ней Эорна почувствовала знакомый укол ревности.

Брэнног уже давно понял, чего хочет Эорна. Провидческий дар для этого был не нужен. Но она не пробуждала в нем ответного желания. Никогда не сможет он полюбить другую женщину так же, как любил свою жену. О случайных любовных утехах он и не помышлял, по крайней мере не со служанкой, как Эорна. Она не была ни красивой, ни соблазнительной, хотя, возможно, в постели оказалась бы неплохой. Но Эорне нужно было то, чего он никак не мог дать, а быть причиной ее стыда и отчаяния ему не хотелось.

— Если бы я знал, — ответил он, — то давно положил бы этому конец, понятно?

Эорна кивнула, разглядывая девушку на постели. Сайсифер была еще совсем молода, хотя и всего на год моложе самой Эорны, у нее была очень светлая кожа и хрупкая фигурка — красавицей ее не назовешь (тут Эорна не ошибалась, ревность не туманила ей взор), но в ней было особое обаяние, которое, если умело им воспользоваться, могло бы свести с ума не одного мужчину. Особенно поражали ее глаза — таких ни у кого в этих местах не было, они-то и выдавали ее нездешнее происхождение. Все понимали, что в этой девушке смешалась кровь многих племен, но никто не отваживался задать Брэнногу вопрос, каких именно.

— Ты уже много часов провел у ее постели, Брэнног. Не пора ли тебе отдохнуть?

Он ответил, не отрывая взгляда от дочери:

— Нет. Зря ты встала.

— Я делаю, что мне велено, — отрезала она, подчеркивая свое положение наемной прислуги. Так оно и было на самом деле: свое содержание Эорна отрабатывала, помогая другой девушке, Харле, вести дом Брэннога. Обе они здесь же и жили. Родители Харлы умерли, как и родители Эорны, у которой из всей родни осталась только сестра, настолько бедная, что даже один лишний рот был бы ей в тягость. Брэнног держал постоялый двор, на котором в последнее время заезжие гости стали редкостью. Только соседские мужики собирались там по вечерам выпить пива. Путешественники нечасто забирались так далеко на север, даже в летние месяцы. Две девушки справлялись со всем хозяйством.

Брэнног проигнорировал намек Эорны, и она поняла, что теперь не время настаивать на своем. Он повернулся было к ней, но движение на постели вновь отвлекло его внимание.

Сайсифер открыла глаза. Казалось, она рассматривает лишь ей одной видимый пейзаж. Внезапно она сосредоточилась, словно заметила какой-то движущийся объект. Легонько потянув отца за рукав, она заговорила, и в ту же секунду раздался безумный хохот бури.

— Он приближается, — произнесла она, и на этот раз в ее голосе не было и следа истерии или помешательства.

— Кто? — тут же переспросил Брэнног.

Сайсифер заволновалась, нахмурилась, но тут ее глаза снова закрылись, и она заснула (если недавнее кратковременное прояснение можно было назвать бодрствованием). Брэнног резко обернулся к Эорне, явно озадаченной услышанным.

— Еще один сон, — ответил он, вставая. — Лихорадка какая-то. Мне доводилось видеть такое раньше. А ты, девушка, помалкивай, понятно? В ее словах нет смысла. Но все равно, не говори об этом никому. Ты же знаешь, люди вечно болтают.

Он сжал ее предплечье, и она не стала вырываться, хотя ей было больно.

— Как скажешь, — кивнула она, понимая, что начиная с этого момента он не сможет больше игнорировать ее желания.

Но он все же выпустил ее руку, склонился над постелью и начал расправлять сбившиеся простыни.

— Иди отдохни. Уже поздно.

Подчиняясь приказу, она вышла. Что-то в словах Сайсифер явно его встревожило, это она поняла. По ее лицу блуждала улыбка. Наконец-то у нее появилась хотя бы маленькая зацепка. Ему было нужно ее молчание. Она настолько увлеклась размышлениями о том, как наилучшим образом использовать доставшийся ей крохотный кусочек власти, что даже не задумалась, почему он не хочет, чтобы слова его дочери вышли за пределы дома.

Тень Брэннога металась по противоположной стене, а он сидел и мрачно глядел на нее. Кто приближается? Что увидела во сне его дочь? Долгие годы он жил в страхе, что явится кто-нибудь из Замерзшей Тропы и заявит права деревни на ее провидческий дар. Однако сейчас девочка явно чего-то испугалась, но чего? Брэнног сжал кулаки и выпрямился во весь свой немалый рост, точно готовясь к драке. Шторм продолжал реветь, не обращая на него ни малейшего внимания. Деревенским придется переждать ярость стихии на берегу. Такая буря не может длиться долго. Он подумал об открытом море за пределами гавани, — свободное, не скованное берегами, оно распоряжалось жизнью и смертью всех обитателей деревни. В такую погоду никто не явится сюда по воде.

Зима в этом году выдалась суровая: таких ветров и морозов не помнили даже старожилы Зундхевна. Гора, к подножию которой прилепилась кучка каменных домов, довольно хорошо защищала их от дождя и снега, обрушиваемого ураганным ветром то с вершины, то с моря. Непогода изрядно потрепала и без того небольшую флотилию Зундхевна — лодки уходили в море и не возвращались, гибли люди. Местные рыбаки, с детства привыкшие к суровому климату, редко становились жертвами ненастья, однако в этом году все оборачивалось против них, как будто злой рок преследовал деревню.

Угнездившиеся в тени неприветливого, как хмурая физиономия, утеса, дома Зундхевна и сами больше всего напоминали огромные булыжники. Лишь два больших волнолома, вытянутые, словно руки, далеко в море, да скалы, которые огораживали с двух сторон гавань Зундхевна, спасали деревню от ярости волн и помогали выжить во время зимних штормов. Когда первые лучи зари пробились сквозь пелену туч, в деревне загрохотали открываемые рамы и в окнах тут и там показались лица людей, вглядывавшихся в волны, которые беспрестанно шли в атаку на берег. Обитатели Зундхевна, которым шторм не давал заснуть, надеялись, что скоро этому светопреставлению наступит конец. Уже три дня рыбаки не выходили в море, а ведь улов в этом году был и так небогат. Стоявшие неподалеку от береговой линии склады, хотя и небольшие, были наполовину пусты. Без рыбы, служившей в Зундхевне чем-то вроде денег, нечем было бы торговать с другими портами и не на что менять топливо, свечи, одежду и еду, приобретаемые у фермеров-южан, которые селились в поймах рек. Можно было, конечно, взять денег взаймы, но их пришлось бы отдавать, между тем как весна тоже не предвещала ничего хорошего. Призрак голода кружил над деревней на крыльях обезумевшего ветра.

Брэнног поднес масляную лампу к окну питейного зала и поковырял замерзшее стекло пальцем. Ложиться спать было поздно. Сквозь оттаявший квадратик он выглянул наружу. Ночь утратила прежнюю непроглядную черноту, посерела, и стало видно, как клочья пены перелетают через набережную и падают на стены домов. Не годилось это место для Сайсифер. Дочь никогда не заговаривала об этом, но он видел ее томление. Живут тут точно овцы в загоне. Когда-то Брэнног вырвался отсюда, но теперь его удерживал долг перед соседями. Да и силы были уже не те, чтобы начинать жизнь заново где-то в чужих краях. Что же тогда?

Поддаться чарам Эорны? Она была хорошей работницей и, без сомнения, могла бы нарожать много здоровых ребятишек. Но он никогда не смог бы ее полюбить, а начинать отношения без любви казалось ему нечестным. Но как же быть с Сайсифер? Она была в том возрасте, когда еще не поздно попытаться устроить свою жизнь. Неудивительно, что в этом уединенном месте ее преследовали кошмары. Может быть, весной он возьмет ее с собой, когда отправится на юг торговать рыбой. Как знать, вдруг судьба ждет ее там? Но и от этой мысли ему становилось не по себе. Девушке небезопасно оставаться одной в большом городе.

Что-то скользнуло мимо окна. Скосив глаза, он поглядел в сторону мола, обнимавшего гавань справа. Там стояли люди, перегнувшись через каменную стену так, что ветер грозил вот-вот скинуть их прямо в бушующие волны. Брэнног немедленно бросился к двери. Отодвинув тяжелые засовы, он поставил лампу на пол и, приоткрыв дверь, высунул в проем свою большую голову. Ощущение было такое, будто он окунулся в ледяную воду. Он прищурился так сильно, что его глаза превратились в едва заметные щелочки, но все же люди на набережной были ему хорошо видны — это были деревенские рыбаки. Они смотрели куда-то в сторону загибавшейся руки волнолома.

— Лодка! — По прихоти ветра, крутившегося на месте, точно щенок, который пытается поймать собственный хвост, это слово долетело до ушей Брэннога. Он закрыл дверь и принялся одеваться, собираясь выйти на улицу. Закутавшись в длинную, подбитую мехом шубу, он сделал шаг наружу и долго боролся с упрямым ветром, не дававшим ему затворить дверь. Еще человек десять бежали к гавани, и Брэнног криво усмехнулся, поняв, как много его соседей не спали в эту ночь, прислушиваясь к устрашающей игре стихий. Но что они все кричат? «Лодка?» «Корабль?» В этом аду?

Брэнног чувствовал, как ветер подталкивает его вперед, точно торопится показать все, что наломал и порушил за ночь. Он почти бегом преодолел скользкую набережную и вылетел на мол. Там, уставившись на бушующие волны, стояли рыбаки. Брэнног присоединился к ним и тоже принялся вглядываться в даль, надеясь различить хоть что-нибудь. Каждая новая волна заслоняла шедшую следом и, обрушиваясь на преграждавшую ей путь каменную стену, рассыпалась мириадами сверкающих брызг. Люди чувствовали, как содрогается волнолом у них под ногами, щурились от соленой водяной пыли, что норовила проникнуть им в глаза, но не обращали на все это внимания, так как привыкли к этому с детства.

— Кто видел лодку? — прокричал Брэнног, схватив за плечо ближайшего к нему рыбака.

— Ярнол, — едва не прорычал тот в ответ и выбросил вперед руку. — Вон там!

— А ты видел?

— Да! — раздалось рядом. — Клянусь. Лодка! Без мачты. Смыло с какого-нибудь корабля, наверное. Но она держится на плаву.

— Ей ни за что не причалить, — крикнул Брэнног, и люди, чувствуя, как ветер мощным потоком изливается с побережья в море, понимали, что он говорит правду. Однако, будучи моряками, они ничего не могли с собой поделать и продолжали провожать глазами обреченное судно, хотя и знали, что любого, кто вздумал бы спустить на воду лодку и помочь терпящему бедствие суденышку, ожидала верная и скорая смерть. Минуту спустя лодка встала чуть ли не на корму и, точно нож, рассекла надвое большую волну, черную и лоснящуюся, как тюленья спина. Рыбаков поразило, что судно держит курс прямо на гавань. Вероятно, это была прихоть ветра. Немного погодя лодка снова взобралась на гребень, и нос ее опять был обращен прямехонько ко входу в гавань. Лица наблюдателей прямо-таки вытянулись от удивления. И тут в памяти Брэннога всплыли слова Сайсифер: «Он приближается».

Он весь подобрался, рассматривая лодку взглядом хищной птицы, которая, завидев жертву, оценивает расстояние до нее. Она не сможет доплыть, не сможет войти в гавань, твердил он про себя. Ни один из стоявших на молу рыбаков нисколько в этом не сомневался, и потому, когда нос лодки, по-прежнему повернутый к берегу, вновь поднялся над волнами, все отпрянули в немом изумлении. Слова были ни к чему. Все понимали, что на их глазах совершается нечто непостижимое. В душе каждого шевельнулся страх. Они не были суеверны, ибо никогда не тратили время на глупые сказки, и верили они только в то, что видели своими глазами. По мере того как лодчонка, преодолевая разбушевавшееся море и шквальный ветер, приближалась к ним, рыбаки вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, есть ли кто-нибудь внутри. Никого не было видно, но им все же хотелось, чтобы суденышко уцелело.

Наконец скорлупка проскользнула меж распахнутых челюстей волноломов и запрыгала по волнам бухты. На набережной собралось уже несколько десятков деревенских жителей. В руках у многих раскачивались, мигая на ветру, штормовые фонари. Брэнног одним из первых бросился бежать по волнолому, ни на мгновение не теряя из виду лодки. Войдя в бухту, она по-прежнему продолжала двигаться своим собственным курсом, нисколько не обращая внимания на ветер. Добравшись до усыпанного галькой берега, она осела, едва не зачерпнув бортами воду, и из нее, точно мешки с балластом, вывалились два тела. Брэнног чуть ли не кувырком слетел по скользким ступеням, которые спускались к воде, и по мелководью помчался к лодке. Вода была холодной как лед, но он и еще несколько человек кинулись в нее без колебаний.

Два человеческих тела, словно неживые, лежали на мелководье, то и дело колыхаясь, как водоросли, в волнах, которые стремились вернуть их в свои объятия.

— Быстрее! — завопил Брэнног, хотя и знал, что перед ним наверняка лежат трупы. Ни один человек не смог бы пережить такого путешествия. Спасатели, борясь с волнами и ветром, были на расстоянии примерно двадцати футов от тел, когда набежавшая волна снова вынесла на берег одно из них. На их глазах тело пошевелилось, казавшийся мертвым человек поднялся на ноги, шатаясь, словно с похмелья, направился к своему все еще болтавшемуся на волнах напарнику и энергично принялся вытаскивать его на берег. Брэнног и его товарищи остолбенели. Их сердца сковал тот же непонятный страх, который они почувствовали перед тем, как лодка вошла в гавань. Тем временем первый из двух тонувших дотащил свою нелегкую ношу до сухого места на берегу, куда не доставали волны, и без сил упал рядом.

Какое-то движение на воде отвлекло внимание Брэннога. Лодка, доставив свой жуткий груз на берег, казалось, решила-таки отдаться произволу ветра и волн, так долго жаждавших ее уничтожить. С какой радостью набросился шторм на свою добычу! В считанные мгновения волны разбили лодчонку об утес, и треск ломавшегося дерева потонул в злобном хохоте ветра.

Жители Зундхевна прибыли к месту, где только что разыгралась мрачная драма, и стояли в некотором отдалении от двух тел, как будто ожидали слова или знака, чтобы приблизиться. Брэнног вновь двинулся к тонувшим, остальные нехотя последовали его примеру. Усилием воли подавляя страх, могучий рыбак нагнулся над тем, кто каким-то чудом только что вытащил из воды своего товарища. Он был жив. Брэнног протянул руку и с удивительной легкостью поднял его на ноги, держа за пояс. Он заглянул в глаза пришельца и с удивлением обнаружил, что взгляд его был не только абсолютно ясен и осмыслен, но и совершенно спокоен, точно он не чувствовал леденящего холода, который пронизывал все вокруг. Да и на ощупь он был теплым.

Их обступила толпа. Люди помогали Брэнногу отвести чужака подальше от воды, и в суматохе все забыли о втором пришельце, который продолжал лежать ничком там, где его оставил товарищ. Никому и в голову не приходило, что он тоже может быть жив. Человек, поддерживаемый Брэнногом, вдруг зашелся в отчаянном приступе кашля, и его поспешили укутать в меховые одежды. Все были убеждены, что его нужно как можно скорее увести в помещение, иначе он погибнет от холода.

Вдруг Брэнног резко обернулся.

— Займитесь другим, — начал было он, но голос изменил ему. Никто не замечал, чтобы второй человек шевелился, но теперь он стоял перед ними в полный рост, словно уже совершенно пришел в себя, нет, словно это и не он приплыл сюда по бушующему ледяному морю в утлой лодчонке и не он только что лежал на берегу, окоченевший и неподвижный, точно утопленник. Он смотрел в открытое море, которое продолжало бесноваться позади волноломов. Оцепенев от неожиданности, жители деревни разглядывали эту мрачную фигуру. Он был высок ростом, на целую голову выше Брэннога, и очень крепкого телосложения. Даже в мокрой одежде, облепившей его со всех сторон, он выглядел огромным. Волосы бледно-золотистого цвета спускались, точно водоросли, вдоль его шеи на спину, а массивные руки от локтей до кончиков пальцев скрывали черные перчатки. Лица его не было видно, так что сказать, сколько ему лет, не представлялось возможным.

Неожиданно ветер прекратился. Только что он ярился столь же громогласно, как и все прошедшие дни, и вдруг совершенно затих, будто оборвался крик. Тишина обрушилась лавиной. Рыбаки в немом изумлении подняли глаза к небу. Казалось, горы, нависшие над ними, прислушиваются, напряженно ожидая чего-то. Человек, которому помогал Брэнног, послал небу такой взгляд, словно это был его личный враг.

— Затишье, — произнес он. — После станет еще хуже.

Не успел он это сказать, как море вздохнуло и начало откатываться назад, оставляя на камнях клочья пены, как обычно бывает перед отливом. Но сейчас было не время отлива. Брэнног и его товарищи хорошо знали это. Вся жизнь их была связана с морем, и они чувствовали его ритм так же, как биение собственных сердец. Все взгляды устремились на воду, которая поспешно покидала берег — слишком поспешно. Брэнног ждал, что земля вот-вот вспучится у них под ногами — как иначе можно было объяснить столь стремительное бегство вод? За считанные минуты гавань опустела. Крохотные лужицы засверкали в лучах зари на покрытом жидкой грязью дне. Возмущенные крабы забегали в поисках укрытия, тут и там, задыхаясь, отчаянно забилась мелкая рыбешка. Выбравшись за волноломы, вода продолжала отступать. Никогда раньше, даже в самые низкие отливы середины лета, морское дно не обнажалось столь бесстыдно.

Все молчали. Изумление замкнуло людям уста, странный пейзаж, открывшийся перед ними, отнял последние крохи разума. Человек, стоявший спиной к берегу, повернул голову, наполовину открыв лицо. Он не был удивлен, но выглядел слегка испуганным. Зазвучал его голос, холодный и скрежещущий, как лед в полынье:

— Расходитесь по домам. Быстро! Времени мало. Гайл! — (По-видимому, он обращался к своему спутнику.) — Уходи с ними. Торопитесь! Я могу и не справиться.

Человек, которого он назвал Гайлом, толкнул Брэннога локтем в бок:

— Нам лучше сделать, как он говорит. Он что-то учуял.

Времени на споры не оставалось, да и не было охоты спорить после всего невероятного, что произошло у них на глазах. Брэнногу все это сильно не понравилось, но отзвук ночных кошмаров дочери все еще бежал по его нервам. «Он приближается». Этот черный человек? Рыбаки наверняка спросят его об этом. Брэнног дал своим людям знак следовать за ним. Они были рады уйти. Гайл тоже пошел с ними. Ему стало намного лучше, только дрожь, которую он никак не мог унять, била его время от времени. Брэнног оглянулся и, к своему ужасу (иначе он не мог описать свои ощущения), увидел, как человек, которого они оставили позади, вновь повернулся лицом к морю и уже начал спускаться вниз по облепленному водорослями и грязью склону, бывшему прежде берегом гавани, направляясь к проходу между волноломами. Некоторое время Брэнног наблюдал за ним, но потом вновь заторопился — ему вдруг ужасно захотелось оказаться дома, запереть дверь и сесть поближе к жарко натопленному очагу. Рыбаки и человек по имени Гайл достигли набережной, где жители деревни уже закутывали потерпевшего в звериные шкуры. Он порадовался, глядя на них.

— Брэнног! — раздался в тишине голос. Здоровяк обернулся и во второй раз за это утро принялся напряженно всматриваться в морскую даль. Отдаленный рев предвещал приближение нового шторма, на этот раз не с суши, а с моря, как будто предыдущая буря, переусердствовав, сдула сама себя с берега и теперь, развернувшись, возвращалась назад. Но не ее испугались рыбаки. На горизонте собралась волна, огромная, точно готовое ринуться в бой войско. Грохоча, как колесница судьбы, она жадно бросилась к берегу. Судя по шум, она должна была достигать не менее ста футов в высоту.

Перепуганные люди, крича, метались по берегу, заскакивали в дома, запирали двери, судорожно пытались законопатить окна. Брэнног не двигался, словно был пригвожден к месту. Врожденное чутье подсказывало ему, что он смотрит в глаза собственной гибели, которая надвигалась так же неотвратимо, как смерть, унесшая его жену. Он все еще не мог оторвать взгляд от мчавшейся к берегу водной стены, как вдруг заметил среди покрытой жидкой грязью равнины одинокую фигуру. С берега человек казался совсем маленьким. Что он там делал? Решил побыстрее свести счеты с жизнью? Такая волна наверняка расшибет его в лепешку, не оставив даже мокрого места.

Зундхевну конец, подумал Брэнног, но почему-то не почувствовал ни страха, ни боли. Непонятное равнодушие овладело им. Он наблюдал за одинокой фигуркой человека, решившего, очевидно, принести себя в жертву стихии. Тот поднял над головой затянутые в черные перчатки руки и сжал кулаки. Несмотря на приказ спасаться от грозившей опасности, спутник отчаянного храбреца в черном остался стоять подле Брэннога. Завороженный происходившим на равнине, рыбак не обращал на него внимания и потому не заметил, что тот улыбается.

Гребень волны свернулся в огромный кулак, но человек в черном не дрогнул. Его уже не должно было быть в живых, он должен был лежать на дне моря, расплющенный чудовищной волной, однако он по-прежнему стоял на своем месте. Самые сокровенные страхи ожили в душе Брэннога, когда он увидел, как волна раскололась надвое, словно огибала незримую скалу. Обойдя человека в черных перчатках волны не сомкнулись, а, напротив, разошлись в разные стороны и понеслись вдаль. Брешь между ними становилась все шире и шире. В гавань воды пришло совсем немного — взрослому человеку было бы по колено. Человек в перчатках уже шагал назад. Тем временем обе волны достигли отдаленных утесов и ударились в них с такой силой, что весь берег содрогнулся. Брэнног покачнулся и упал на одно колено. Он ждал, что волны захлестнут гавань на обратном пути, но ничего подобного не произошло. Вода просто прошла мимо, точно какая-то сила втянула ее обратно в открытое море. Рыбак понял, что Зундхевн спасен.

Стоявший рядом с ним человек удовлетворенно кивнул, словно подтверждая, что все происшедшее вполне соответствует его ожиданиям. Брэнног встал и вцепился в его руку.

— Твой спутник. Он разделил волну! Ведь так?

— Да.

— Он должен это как-то объяснить. Мои люди наверняка испугались.

— А ты разве нет?

Брэнног следил глазами за человеком, который шагал по дну бухты. Вот он начал подниматься по скользким ступеням на волнолом. Замедленные движения выдавали его усталость, но он совершенно спокойно повернулся к морю спиной, как будто это было животное, некогда дикое, а теперь вполне укрощенное и по этой причине уже не представлявшее интереса.

— Я видел могущество, — произнес Брэнног негромко, но Гайл хорошо его расслышал, потому что буря стихла. — Я видел, как шторм рвался в море, чтобы помешать вашей лодке причалить, но она шла вперед, подобно живому существу, движимому собственной волей. И море оказалось бессильно. Но все же нет силы, которая могла бы сотворить такое.

Не успели эти слова сорваться с его уст, как он вспомнил деревушку Замерзшая Тропа, где урожаи всегда были обильны и где владевшие странными секретами люди прятались от остального мира. А еще он вспомнил о своей ясновидящей дочери, которая совсем недавно предсказала появление этого человека. И вот тот, о ком она говорила, спотыкаясь, идет по набережной. Теперь Брэнног не сомневался, что именно его видела во сне Сайсифер.

Гайл вздохнул, поджидая своего спутника-великана: — Эта земля не знает ни силы, ни высокой магии, ни богов. Для вас они не существуют. Но Корбилиан — человек из другого мира.