"Четвертая мировая война" - читать интересную книгу автора (Маркос)

Портрет Супа

20 февраля 1995 г.

Приходят коммюнике. Выглядит все настолько в черном свете, что это уже начинает казаться кануном. Поражает цинизм, с которым отрицается очевидное — ставка на военное решение. А мы? Вот так, уже почти скребемся в небо. Это первое падение снизу вверх, я падаю.

Ладно. Привет и хорошо отточеного лезвия чтобы отскрести столько тумана.

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос

P.S., описывающий 15 февраля 1995 г., шестой день нашего отступления (рекомендуется читать это каждый раз перед принятием пищи в качестве идеального диетического средства).

Ночью 15-го мы собрались пить мочу. Говорю «собрались», потому что сделать этого не удалось — всех начало рвать после первого глотка. Сначало было обсуждение. Хотя все мы согласились с тем, что каждый будет пить только свою собственную мочу, Камило уверял, что нужно подождать до утра, чтобы моча в наших флягах остыла и мы смогли бы ее выпить, представляя себе, что это освежающий напиток.

Защищая свою позицию, Камило использовал как аргумент то, что он слышал как-то по радио, будто воображение может все. Я с этим не согласился, предположив, что чем больше пройдет времени, тем больше будет вони, и еще заметил, что радио в последнее время не блистало своей объективностью. Мое второе «я» возразило, что отстаивание может помочь отделить аммиак, который осядет на дне. «Это из-за адреналина», — сказал я, удивляясь тому, что скептицизм на этот раз принадлежал мне, а не моему второму «я». Наконец мы решили сделать первый глоток все вместе одновременно и посмотреть что из этого получится. Не знаю, кто начал «концерт», но почти одновременно всех нас вырвало выпитым и невыпитым. Так мы и остались валяться, еще более обезвоженные, чем раньше. Как алкаши, воняющие мочой. Думаю, вид у нас при этом был не очень боевой. Через несколько часов, незадолго до восхода, неожиданно пошел дождь, который позволил нам справиться с жаждой и совсем никудышним настроением. С первыми лучами солнца мы продолжили путь. К вечеру шестого дня удалось добраться до окраины какой-то деревни. Камило отправился в деревню попросить какой-нибудь еды.

Вскоре он возвратился с куском холодной и жесткой жареной свинины, с которым мы прикончили на месте без особых осторожностей. Через несколько минут у всех начались схватки. Понос был незабываемым. Потом мы совершенно обессиленные разлеглись у подножья лесистого холма. Федеральный патруль прошел примерно в пятистах метрах от нас. Они не обнаружили нас только благодаря тому, что Господь велик. Дерьмом и мочой от нас разило на километры…

P.S., утверждающий наше восстание.

Они могут прислать сюда еще солдат. И в каждой нашей деревне будет как в Гуадалупе Тепейак, где на каждого жителя — взрослого или ребенка — приходится по десять солдат, на каждую лошадь — по танку и на каждую курицу — по бронетранспортеру. Пять тысяч солдат патрулируют опустевшее село и «защищают» свору отощавших псов и скотину, оставшуюся без присмотра. Сделайте это во всех округах, во всех хуторах, на всех ранчо. Переполните солдатами весь штат Чьяпас…

Несмотря ни на что и несмотря ни на кого, горы юго-востока Мексики останутся территорией восставшей против негодного правительства. Останутся сапатистской территорией.

И так будет всегда…

P.S., который объясняет и утверждает.

Тем, кто прервал диалог и возобновил войну, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто делал вид, что желает политического решения, а тем временем готовил предательский военный удар, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто подготовил заговор, чтобы найти повод, оправдывающий иррациональное поведение, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто арестовывал и пытал гражданских, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто убивал, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто бомбил деревни и расстреливал их с воздуха, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто насиловал индейских женщин, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто грабил и лишал крестьян крова, была не САНО. Это сделало правительство.

Тем, кто предал волю всей страны, заключающуюся в требовании поиска политического решения конфликта, была не САНО. Это сделало правительство.

P.S., указывающий на несостоятельность выводов расследования, проведенного ГПМ.

Если бы «Суп» прошел военную и политическую подготовку у сандинистов, он бы уже разыграл отобранные поместья в «пиньяту»,[36] и выгнал бы из организации всех критически настроенных. Если бы «Суп» был подготовлен сальвадорцами, он бы уже подарил свое оружие Кристиани.[37] Если бы «Супа» обучали русские инструкторы, он бы уже бомбил Чечню, то есть, извините, Гуадалупе Тепейак.

Кроме того, какие еще «милленаристские» «фундаменталистские» партизаны «под руководством белых профессионалов» смогли бы осуществить такие военные акции, какие провела САНО в январе и в декабре 1994 г., когда удалось прорвать окружение? Какие еще партизаны смогли бы сесть за стол переговоров всего через пятьдесят дней после вооруженного восстания? Какие еще партизаны призывали к борьбе за демократию не пролетариат как исторический авангард, а гражданское общество? Какие еще партизаны остаются в стороне, чтобы не вмешиваться в избирательный процесс? Какие еще партизаны созывали национальное демократическое, гражданское и пацифистское движение, для того чтобы сделать невозможной военную альтернативу? Какие еще партизаны спрашивают у своей базы поддержки о том, что они должны сделать, перед тем, как что-либо делать? Какие еще партизаны боролись не за власть, а за демократическое пространство? Какие еще партизаны прибегли больше к словам, чем к пулям?

P.S., назначающий себя «специальным следователем по делу Супа» и приглашающий национальное и международное гражданское общество стать присяжными и вынести приговор.

Во столько-то часов и минут такого-то дня этакого месяца текущего года, перед настоящим P.S. предстает лицо мужского пола неопределенного возраста, от пяти до шестидесяти пяти лет, лицо которого закрыто головным убором, что напоминает дырявый носок (который гринго называют «скимаск», а латиноамериканцы «пасамонтаньяс»). Из особых примет можно выделить две больших выпуклости на лице, одна из которых, как удалось заключить по многократному чиханию, является носом. Другая, если судить по испускаемому дыму и запаху табака, может быть трубкой из тех, что используются моряками, интеллектуалами, пиратами и скрывающимися от правосудия. Пообещав говорить правду и одну только правду, допрашиваемый индивидуум назвался Маркосом Сельвогорским, сыном старика Антонио и доньи Хуаниты, братом Антонио-сына, Рамоны и Сусаны, дядей Тоньиты, Бето, Эвы и Эриберто. Провозгласив себя физически здоровым и умственно вменяемым и подтвердив, что не подвергался никакому давлению со стороны (если не считать 60 тысяч федеральных солдат, ищущих его живым или мертвым) допрашиваемый заявил и признал следующее:

Первое. Что родился в партизанском лагере, под назанием «Агуа Фриа», находящемся в Лакандонской сельве штата Чьяпас, в одну из ночей августа 1984 г. Допрашиваемый утверждает, что вновь родился 1 января 1994 г., и впоследствии неоднократно возрождался — 10 июня 1994 г., 8 августа 1994 г., 19 декабря 1994 г., 10 февраля 1995 г. и каждый день, и каждый час, и каждую минуту, и каждую секунду начиная с того дня и до момента дачи настоящих показаний.

Второе. Что кроме своего имени обладает следующими прозвищами: «Суб», «Субкоманданте», «Суп», «Супко», «Маркитос», «Красавчик Суп», «Супкин сын» и прочие, которые стыдливость следователя P.S. не позволяет здесь воспроизвести.

Третье. Допрашиваемый признает, что начиная с момента своего рождения принимал участие в заговорах против теней, покрывающих небо мексиканцев.

Четвертое. Допрашиваемый признает, что до своего рождения вместо того чтобы иметь все, чтобы не иметь ничего, он решил не иметь ничего, чтобы, таким образом, иметь все.

Пятое. Допрашиваемый признает, что с группой других мексиканцев, в своем абсолютном большинстве, индейцев майя, было решено заставить действовать бумагу, которой, согласно допрашиваемому, когда-то учили его в школе, потому что в ней указаны права мексиканских граждан и она называется «Политическая Конституция Мексиканских Соединенных Штатов». Допрашиваемый сообщает, что в статье 39 этой бумаги говорится, что народ имеет право изменить свое правительство. Дойдя до этого пункта P.S., ревностно исполняющий свой долг, требует конфисковать эту столь подрывную бумагу, приказывает сжечь ее без малейшей жалости, и после этого продолжает слушать показания индивидуума с выдающимся носом и загрязняющей воздух трубкой.

Допрашиваемый признает, что в результате невозможности использовать это право мирными и законными путями, он вместе со своими сообщниками (которых допрашиваемый называет «братьями») решил с оружием в руках восстать против верховного правительства и заявить свое «Баста!» лжи, которая, согласно допрашиваемому, правит нашими судьбами. Перед такой невероятной клеветой P.S. приходит в ужас; его передергивает только от мысли о том, что может он остаться без честно заслуженной «кости».

Шестое. Допрашиваемый признает, что между удобством и долгом, он всегда выбирал долг. Это заявление вызывает всеобщее неодобрение ассистентов, присутствующих на предварительных слушаниях, и инстинктивное движение P.S., прячущего руку в сумку.

Седьмое. Допрашиваемый признает, что всегда относился с подозрением ко всем истинам, именуемым высшими, за исключением тех, что происходят от человека, и которые, по его словам, заключены в достоинстве, демократии, свободе и справедливости. По офису Святой Инквизиции, извините, Генеральной Прокуратуры, пробегает шумок несогласия.

Восьмое. Допрашиваемый признает, что «его пытались запугать, купить, развратить, посадить и убить, но не запугали, не купили, не развратили, не посадили и не убили» («Пока», — угрожающе уточняет Следователь P.S.).

Девятое. Допрашиваемый признает, что с момента своего рождения он решил, что ему лучше умереть, чем отдать свое достоинсто тем, кто сделал преступления и ложь современной религией. Эта столь непрактичная мысль вызывает у присутствующих циничную ухмылку.

Десятое. Допрашиваемый признает, что с тех пор он решил быть простым с людьми простыми и быть высокомерным с теми, у кого в руках власть. К выдвинутым допрашиваему обвинениям, P.S. добавляет статью о «неподчинении».

Одиннадцатое. Допрашиваемый признает, что верил и верит в человека, в его способность неустанного поиска того, как с каждым днем становиться немного лучше. Признает, что среди всего рода человеческого, наибольшую привязанность он испытывает к мексиканскому народу; верил, верит и будет верить в то, что Мексика — это нечто большее, чем семь букв или недооцененный товар на международном рынке.

Двенадцатое. Допрашиваемый признает, что твердо убежден в необходимости свержения негодного правительства всеми средствами и повсеместно. Признает, что считает что нужно построить новые политические, экономические и общественные отношения между всеми мексиканцами и заодно между всеми людьми. Следует указать, что от этих его столь нечистоплотных намерений у Следователя P.S. пробежали мурашки по спине.

Тринадцатое. Допрашиваемый признает, что всю свою жизнь до предпоследней секунды посвятит борьбе за то, во что верит.

Четырнадцатое. Допрашиваемый признает, что в качестве мелочного и эгоистичного акта посвятит последний момент своей жизни смерти.

Пятнадцатое. Допрашиваемый признает, что этот допрос ему уже весьма надоел. Это вызвало суровое осуждение Следователя P.S., который объяснил допрашиваемому, что расследование должно продолжаться до тех пор, пока Верховный суд не найдет другой сказки чтобы развлечь уважаемого судью.

После этих признаний допрашиваемому было предложено немедленно признать себя невиновным или виновным по отношению к следующим обвинениям. На каждое обвинение, допрашиваемый ответил:

Белые обвиняют его в том, что он черный. Виновен.

Черные обвиняют его в том, что он белый. Виновен.

Чистокровные обвиняют его в том, что он индеец. Виновен.

Индейцы-предатели обвиняют его в том, что он метис. Виновен.

Мачисты обвиняют его в том, что он феминист. Виновен.

Феминисты обвиняют его в том, что он мачист. Виновен.

Коммунисты обвиняют его в том, что он анархист. Виновен.

Анархисты обвиняют его в том, что он ортодокс. Виновен.

Англосаксы обвиняют его в том, что он чикано. Виновен.

Антисемиты обвиняют его в том, что он занимает проеврейскую позицию. Виновен.

Евреи обвиняют его в том, что он занимает проарабскую позицию. Виновен.

Европейцы обвиняют его в том, что он азиат. Виновен.

Сторонники правительства обвиняют его в том, что он оппозиционер. Виновен.

Реформисты обвиняют его в том, что он ультра. Виновен.

Ультра обвиняют его в том, что он реформист. Виновен.

«Исторический авангард» обвиняет его в том, что он апеллирует не к пролетариату, а к гражданскому обществу. Виновен.

Гражданское общество обвиняет его в том, что он нарушает его спокойствие. Виновен.

Финансовая биржа обвиняет его в том, что он сорвал ей обед. Виновен.

Правительство обвиняет его в том, что он спровоцировал увеличение потребления таблеток от изжоги в государственных секретариатах. Виновен.

Серьезные обвиняют его в том, что он шутник. Виновен.

Шутники обвиняют его в том, что он серьезен. Виновен.

Взрослые обвиняют его в том, что он ребенок. Виновен.

Дети обвиняют его в том, что он взрослый. Виновен.

Ортодоксальные левые обвиняют его в том, что он не осуждает гомосексуалистов и лесбиянок. Виновен.

Теоретики обвиняют его в том, что он практик. Виновен.

Практики обвиняют его в том, что он теоретик. Виновен.

Все обвиняют его во всем плохом, что с ними происходит. Виновен.

Поскольку признавать на предварительном слушании больше нечего, Следователь P.S. сообщает об окончании сессии и улыбается, представляя себе поздравления и чек, которые получит от начальства…

P.S., где рассказывается о том, что было услышано 16 февраля 1995 г., во второй половине седьмого дня нашего отступления.

— Почему бы вместо этого отхода нам не атаковать? — выдает мне Камило посреди подъема, как раз в момент, когда я больше всего озабочен тем, чтобы набрать достаточно воздуха и не упасть в овраг, который совсем рядом. Я не отвечаю и знаком приказываю ему подниматься. На вершине холма мы втроем присаживаемся. Ночь приходит в горы раньше, чем на небо; в сумерках этого нерешительного времени свет уже перестает быть светом, дрожат тени и издалека доносятся какие-то звуки…

Я говорю Камило, чтобы внимательно слушал.

— Что ты слышишь?

— Сверчки, листья, ветер, — отвечает мое второе «я».

— Нет, — настаиваю я, — Слушай внимательно.

На этот раз отвечает Камило:

— Голоса… очень далеко… там-там-там… похоже на барабан… оттуда… —

Камило показывает на восток.

— Вот-вот, — говорю я.

— И? — вмешивается мое второе «я».

— Это гражданское общество. Они призывают, чтобы не было войны, они хотят диалога, чтобы говорили слова, а не оружие… — объясняю я.

— И там-там-там? — настаивает Камило.

— Это их барабаны. Призывают к миру. Их много, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч. Правительство не слышит их, хоть и находится рядом с ними. А мы, даже отсюда, должны их слушать. Мы должны им ответить. Мы не можем притвориться глухими, как правительство. Мы должны слушать их, должны избегать войны, пока есть хоть малейшая возможность…

— А если нет? — шепчет мое второе «я».

— Если нет, будем воевать, — отвeчаю я Камило.

— Когда? — спрашивает он.

— Когда они замолчат, когда они устанут. Тогда наступит черное время и слово будет за нами…

— Оружие, — говорит мое второе «я».

Я настаиваю:

— Все, что мы делаем, — это ради них. Когда мы воюем — это ради них. Когда прекращаем воевать — это ради них. Все равно победителями в результате станут они. Если нас уничтожат, у них останется удовлетворение от того, что сделали все от них зависившее, чтобы не допустить этого, чтобы избежать войны. Поэтому они поднялись, и их уже не остановишь. Кроме того, в их руках знамя, которое они должны беречь. Если мы выживем, они испытают удовлетворение от того, что они спасли нас, от того что они сорвали войну и показали нам, что они лучше нас и справятся со знаменем. Умрем мы или выживем, они выживут и станут сильнее. Всё для них, ничего для нас…»

Камило говорит, что предпочитает свою версию:

— Ничего для них, все для нас.

P.S., повторяющий свои ночные скитания.

Забвение, далекий жаворонок — в нем причина нашей дороги без лиц. Чтобы убить забвение горстью памяти, свинцом мы укрыли грудь и надежду. Если в каком-то невозможном полете ветер хоть на мгновение нас сблизит, вы сорвете с себя столько старого тряпья и масок сладкого обмана, что губами и всей своей кожей я смогу исправить и улучшить память завтрашнего дня. Поэтому с земли к бетону отправляется это послание. Слушайте!

Вильям Шекспир XXIII сонет[39]

Лети, янтарный жаворонок, и не ищи нас ниже высоты твоего полета.

Только вверху, там, куда подняла нас наша боль, к солнцу, откуда дождями исходит надежда.

P.S., у которого нет подарков на день рожденья.

5 марта у Эриберто будет день рожденья. Говорят, ему исполняются четыре года и он вступает в пятый. Эриберто сейчас в горах, в его доме разместились солдаты, а во дворе стоит танк. Игрушки, которые он получил в день Праздника Волхвов, в результате одной из «гуманитарных операций» сейчас находится в руках какого-нибудь генерала или же их исследует ГПМ в поисках наших организационных секретов. Эриберто, который так тщательно подготовился к тому, что произошло 10 февраля (вторжение федеральных солдат), в решающий момент оставил на цементированном дворике, где сушился кофе, свою любимую игрушку — машину, сидя на которой он играл в шофера. Мне говорят, Эриберто утешает себя тем, что в горах, должно быть, его машине все равно негде развернуться. Эриберто спрашивает у своей мамы, правда ли, что никогда больше он не увидит своей машины, и правда ли, что Суп больше никогда не даст ему шоколадку. Эриберто спрашивает у своей мамы, почему вернулась прошлогодняя война, и почему там осталась его машина.

— Почему? — спрашивает Эриберто. Его мама не отвечает и продолжает идти, унося на спине ребенка и боль….

P.S., вспоминающий и цитирующий по памяти стихи (Антонио Мачадо?), которые говорят о разных вещах, но подходят к случаю.

Мне снилось прошлой ночью: бог

кричит мне: «Бодрствуй и крепись!»

А дальше снилось: бог-то спит,

А я кричу ему: «Проснись!»[41]