"Четвертая мировая война" - читать интересную книгу автора (Маркос)

Доклад дона Дурито Лакандонского для комиссии: «Культура и средства информации при переходе к демократии»

Июль собирает влажное наследие ночного июня и, тем не менее, позволяет солнечному свету немного просочиться в эти серые дни. Луна предлагает, как утешение за собственное отсутствие, ностальгию сейб и луж. Спутник провалившейся военной разведки начинает скучать и откровенно зевает.

Внизу под ним, едва различимые в утренней мгле, мужчины и женщины слушают и говорят, ходят, спотыкаются и вновь ходят, они ищут. Они хотят найти многое, например, хотят найти то, чего ищут.

Кажется, они счастливы в этом поиске. В них не видно ничего особенного, они похожи на обыкновенных мужчин и женщин. Хотя, кажется, один из них выделяется своим большим носом. Но, кроме этих деталей, все остальное выглядит вполне нормальным. Да, можно сказать, что Власть может быть спокойна. Не обнаружено никакой серьезной угрозы, нет оружия и ничего на него похожего, только слова. Наверное, сегодня нас ждет обычный день, день и ночь разговоров мужчин и женщин.

Минуточку! Что это такое, стремящееся пролезть в щель двери того, кого называют здесь Супом? Таракан? Нет. Мощная электронная аппаратура спутника начинает отслеживать все параметры: размер, вес, текстуру, форму, скорость, мощность и прочее, что включают в себя функции этой сложной компьютерной программы, чтобы оправдать ее высокую цену. За считанные секунды космический компьютер заканчивает сбор информации и начинает сверять ее с гигантским архивом, содержащим все данные всех доказанных возможных врагов Власти и ее высокоморальных устоев. И немедленно начинают звучать сирены и зажигаются прожектора всех цветов. Можно было бы подумать, что речь идет о колоссальной рождественской елке, если бы на мониторе не было ясно написано: «Максимальная угроза!». Кажется, и сам компьютер приходит в кибернетический ужас. Из мировых столиц высокомерие приводит в действие его планы по суперзащите. Финансовые центры отмечают величайшую в своей истории катастрофу. Вооруженные до зубов военные группировки нервно занимают позиции на всех границах. Что случилось? На всех мониторах появляется ответ:

«Максимальная угроза! Дурито. Максимальная угроза! Дурито.»

— Спутник — дурак, — говорит мне Дурито, снимая с себя плащ и оставляя маленькую лужицу на полу. Ты только подумай, перепутать меня с тараканом…

— Что ты читаешь? — спрашивает Дурито, уже сидя у меня на плече и зажигая свою трубочку. Я не отвечаю и показываю ему обложку книги, где написано: «Бертольт Брехт. Истории Альманаха 19/5. 19. Среда».

— А, мой коллега Бертольдик… — вздыхает Дурито, роясь в моем рюкзаке.

— Могу я знать, что ты ищешь? Спрашиваю я, закрывая книгу.

— Табак. Лаконично отвечает Дурито.

— У меня нет, — вру я, но уже поздно. Дурито нашел мешок с черным табаком и начинает набивать себе карманы.

— Могу я знать, как ты попал сюда? — Дурито в процессе грабежа начинает преображаться: — Я великий дон Дурито Лакандонский. Живое воплощение Сида, меч которого вовеки прославлен. Я хозяин и повелитель тайных и страстных мечтаний дам всех возрастов. Я тот, перед чьими шагами все лица мужского пола склоняют головы и признают свое несовершенство. Я — герой, сокращающий любую неолиберальную поверхность в детском воображении. Я счастливый посланец, тот, слава меча которого затмит величайшие из подвигов дона Родриго Диаса Виварского, Минойского, Мартина Антолинеса, Педро Бермудеса и Муньо Густиока. Я тот, кого страшится злоумышленник в Ирландии, я кошмар вора, скрывающегося в Манхеттене. Я в добрый час рожденный на благо всех страждущих. Я первая и последняя надежда всех несчастных и носатых оруженосцев, которые скитаются без смысла и цели. Я…

— Жук, которого легко перепутать с тараканом, — говорю я с обидой. Дурито прерывает свою речь и с удивлением поворачивается ко мне.

— Что с тобой? — спрашивает он, восстановив дыхание. Мне становится стыдно, и я отвечаю:

— Видишь ли, мне нужно подготовить доклад для комиссии «Культура и средства информации при переходе к демократии» и у меня ничего не готово.

— А! Так я и знал! Как обычно, вы в безвыходном положении. И ваше привычное высокомерие не позволяет вам обратиться к лучшему и высшему из искусств странствующего рыцарства. Скажите мне, мой неуклюжий оруженосец, почему вы позволяете печали проникнуть в вашу немощную грудь? Неужели вам не известно, что именно для спасения несчастных мудрое провидение избрало нас, тех, в ком объединились мудрость, мужество, изящная внешность, сердечная доброта, ум, хитрость и …

— Твердый панцирь, — перебиваю я, потому что знаю, что Дурито может часами говорить о достоинствах требующихся для странствующего рыцарства, а всем нам известно, что время выступлений на комиссиях ограничено всего несколькими минутами. Дурито останавливается и попадает в мою ловушку.

— Конечно, сияющие и твердые доспехи необходимы для любого из странствующих рыцарей. Это всем известно. И я не понимаю, почему мудрая природа не учла этого. Но на чем я остановился?

— На том, что поможешь мне с докладом для комиссии «Культура и средства информации», — тороплю я его.

— Да? Дурито колеблется. Хорошо. Пусть будет так. Не думаю, что невежественный оруженосец отважится обманывать своего повелителя.

— Никогда, мой повелитель, — смиренно говорю я, и отвешиваю глубокий поклон.

— Хорошо, позвольте мне посмотреть, что можно найти для столь несуразной темы. Дурито спускается с моего плеча и поднимается на стол. Из своих «доспехов» Дурито достает минимикрокомпьютер. Я не в силах сдержать удивление и спрашиваю:

— У тебя даже есть компьютер?

— Разумеется, несчастный! Мы, странствующие рыцари, должны идти в ногу с современностью, чтобы лучше выполнять нашу работу… Но не перебивай меня… Дурито садится за клавиатуру и начинает что-то долго писать, а я пытаюсь немного вздремнуть. Просыпаюсь от приснившегося мне кошмара — Седильо переизбран в 2000 году подавляющим большинством голосов после блестящей избирательной компании, главными стержнями которой были семейное благосостояние, социальное примирение и борьба с коррупцией. Вскочив от ужаса, я смотрю по сторонам. За столиком Дурито продолжает стучать по клавиатуре. Зевая, я спрашиваю его:

— Ты уже нашел что-то полезное для доклада?

— Доклада? Какого доклада?.. — отвечает Дурито, не отрывая глаз от монитора своего минимикрокомпьютера. В отчаянии я говорю ему:

— Как это, какого доклада? Доклада о культуре и средствах информации. Ты разве не искал этого в компьютере?

— Искал в компьютере? — бормочет Дурито и, не поворачиваясь ко мне, говорит, — Конечно, нет! То, чем я занят сейчас на компьютере — это игра. Мне только что подарили программу, в которой жуки побеждают в войне с сапогами…

Я начинаю ныть:

— Но, Дурито, если я не подготовлю доклада для этой комиссии, на собрании координаторов меня просто убьют. И без этого у них на меня давно зуб… Хны… хны… хны…

— Ладно, успокойтесь, — утешает меня Дурито, похлопывая по плечу, — не переживайте. Я смогу спасти вас от столь тяжкой участи….

— Ты сделаешь мне письменный доклад? — спрашиваю я с надеждой.

— Еще чего, нет, конечно! Я передам с вами записку координаторам, чтобы они не били вас очень сильно. Тем более сейчас, когда все мы заняты поиском мирных путей… Я смиренно вздыхаю. Дурито смотрит на меня несколько секунд, а потом говорит:

— Ладно, успокойся. Вот твой доклад. Дурито достает несколько машинописных листов и показывает их мне.

С плохо скрываемым нетерпением, я беру их и заплетающимся языком пытаюсь выразить ему мою благодарность:

— Спасибо, Дурито! Ты просто не знаешь как…! Постой, постой-ка! Почему это доклад подписан доном Дурито Лакандонским и Бертольтом Брехтом?

— Что же в этом странного? — спрашивает Дурито, вновь разжигая свою трубку, — разве ты никогда не слышал о совместных докладах? Это один из них.

— Но, Дурито, Бертольт Брехт умер много лет назад, — укоряю я его.

— Сорок, если быть точными. Я знаю, работу над этим докладом мы начали вскоре после окончания Второй мировой войны и не успели его закончить, но я должен тебе признаться, что Бертольт лишь записывал то, что я ему диктовал. Очень похоже на то, что сейчас делаешь ты. Но об этих нюансах ты лучше никому не рассказывай. Будет нехорошо, если накануне 98 годовщины его рождения станет известно, что некоторые тексты Бертольта являются на самом деле моими.

— Дурито… говорю ему с осуждением и недоверием. Но он не обращает на это ни малейшего внимания:

— Не страшно, не вздумай настаивать на том, чтобы сделать этот долг мировой культуры по отношению ко мне достоянием гласности. Мы, странствующие рыцари, должны быть скромными. Поэтому не пиши, что доклад этот только мой. Напиши, что мы сделали его вдвоем. Кроме того, чтобы придать коллективному труду достоверности, я отделю текст опубликованный в 1949 году от всего того, что было написано мной в последние часы. А сейчас, извини, но мне необходимо удалиться, потому что в эти холодные и бессонные ночи мне необходимо проверить нуждается ли какая-нибудь принцесса в моей надежной и бескорыстной помощи.

Дурито не оставляет мне времени для возражений. Проскользнув под дверью, он вновь заставляет дрожать всю мировую Власть. Я проверяю с беспокойством доклад. Его название выглядит солидно: «Совместный доклад Бертольта и Дурито, в котором объясняется, почему мудрость заключается не в познании мира, а в предчувствии путей, которые необходимо будет пройти, чтобы стать лучше»

Посвящается девочкам Далии и Мартине из Тлакскалы и пресловутым заключенным сапатистам.

— Если бы акулы стали людьми, они были бы добрее к маленьким рыбкам? — спросила господина К. маленькая дочка его хозяйки.

— Конечно, — ответил он, — если акулы станут людьми, они построят в море для маленьких рыбок огромные садки, где будет вдоволь корма — и растительного, и животного. Они позаботятся, чтобы в садках была свежая вода, и вообще будут проводить все необходимые санитарные мероприятия. Если, к примеру, какая-нибудь рыбка повредит себе плавник, ей немедленно сделают перевязку, а то она, чего доброго, умрет раньше времени и ускользнет от акул. А чтобы рыбки не предавались мрачным размышлениям, время от времени будут устраиваться грандиозные водные праздники: ибо жизнерадостные рыбки лучше на вкус, чем меланхоличные.

В больших садках устроят, конечно, и школы. В этих школах акулы будут учить маленьких рыбок, как правильно вплывать в акулью пасть. География, например, понадобится для того, чтобы найти те места, где лениво нежатся большие акулы. Но главным, разумеется, будет моральное воспитание рыбок. Их научат, что для маленькой рыбки нет ничего величественнее и прекраснее, чем радостно принести себя в жертву, что маленькой рыбке нужно верить акулам, особенно когда те говорят, что заботятся о прекрасном будущем. Маленьким рыбкам внушат, что это будущее будет им обеспечено, только если они научатся послушанию. Особенно должны остерегаться маленькие рыбки всяческих низменных, материалистических, эгоистических и марксистских влияний. Если одна из них проявит подобное вольномыслие, другие должны немедленно донести об этом акулам.

Если акулы станут людьми, они, разумеется, начнут воевать друг с другом, чтобы захватить чужие рыбьи садки и чужих рыбок. Сражаться они заставят своих собственных рыбок. Они внушат своим рыбкам, что между ними и рыбками других акул огромная разница. Они провозгласят, что хотя, как известно, все рыбки немы, но молчат они на разных языках и потому не могут понять друг друга.

Каждой рыбке, которая убьет во время войны несколько вражеских рыбок, молчащих на другом языке, пришпилят орден из морской травы и присвоят звание героя.

Если акулы станут людьми, у них, конечно, появится искусство. Появятся картины, на которых зубы акул будут написаны великолепными красками, а пасти ни дать ни взять — увеселительные сады, где можно отменно порезвиться. Театры на морском дне покажут, как героические рыбки с энтузиазмом плывут в акулью пасть; музыка играет так красиво, и под ее звуки рыбки, предшествуемые оркестром, убаюканные самыми приятными мыслями, мечтательно устремляются в пасть акул.

Конечно, возникнет и религия, если акулы станут людьми. Она будет учить, что подлинная жизнь для рыбок начинается в животе акулы. Ну а то равенство, которое сейчас существует между рыбками, исчезнет, если акулы станут людьми. Некоторые из них получат чины и возвысятся над остальными. И те, кто немного покрупнее, получат даже право поедать мелкоту. Акулам это будет только приятно, потому что тогда им самим будут чаще доставаться куски побольше. Крупные, чиновные рыбки позаботятся о порядке среди остальных. Они будут учителями, офицерами, инженерами по строительству садков и так далее. Короче говоря, только тогда и появится истинная культура в море, когда акулы станут людьми.

Здесь заканчивается текст, опубликованный в 1949 году, который, согласно истории литературы, принадлежит Бертольту Брехту. Дурито добавил к нему в 1996 г следующее:

Часть II. В которой Дурито пытается показать зачем нужны знамена, укрытия и новый мир бурому коню, а также другие чудеса, которые поймет пшеничное поле.

Но найдутся, наверняка, среди всех рыбок те, которые избавятся от рахитического слова «я», которому научили их акулы и поднимут очень высоко знамя слова «мы», которое пришло к ним вместе со стремлением к свободе и желанием стать лучше. И уже сам факт поднятия этого знамени в столь жидкой среде станет тем, что сделает их лучше. И как велика будет радость узнавания друг друга, и от этого они станут еще лучше, и начнут учиться говорить, и «свобода» будет первым словом, которое они произнесут.

И знамя это послужит не для того, чтобы возглавить восстание, которое свергнет акул и заменит их власть властью рыбок. Древко этого знамени пригодится как рычаг и им будут сломаны все морские садки и больше не будет ни акул, ни рыбок, а будут крабы, морские родственники жуков, знатоки того, что лучшая форма двигаться вперед — это пятясь назад. Одним слово, появится, наконец, в море борьба за новую культуру, за культуру, в которой не нужны будут ни акулы, ни рыбки, которая воссоздаст все заново, без садков и без аквариумов. Культура, которая не будет придумывать для людей никаких других условий кроме человеческих, чтобы считать, что люди всегда могут быть хорошими и всегда могут быть еще лучше. Культура, в которой найдется место для потерянного бурого коня, который до сих пор где-то скачет в поисках сказки, в которой он сможет остаться и конем, и бурым, где никто от него не потребует, чтобы он перестал быть тем, кто он есть или поменял свой цвет.

Конец совместного доклада, который Бертольт Брехт и дон Дурито Лакандонский сделали для комиссии по культуре и средствам информации при переходе к демократии. Берлин — Сан-Кристобаль, 1949–1996 гг.

Я начинаю нервничать. Не знаю, что хуже — не представлять никакого доклада или представить доклад дуэта Бертольт-Дурито. Тогда я решаю разрешить дилемму при помощи научного метода, которому в детстве меня научил брат. Я достаю из кармана монету и подбрасываю ее вверх. Какой стороной она упала? Мне это неизвестно. Когда я предстал перед этой комиссией, монета все еще находилась в воздухе.

С другой стороны, я думаю, что присутствие Дурито на этом форуме вызовет самые неожиданные последствия. Завтра газеты сообщат о глубоком финансовом кризисе и нервозности во всех армиях мира. Никто из них так и не узнает, что причиной этого был жук, курильщик, говорун, странствующий рыцарь и непримиримый критик неолиберализма, который облегчая страдания страждущим, спасая беззащитных принцесс и влюбляя в себя луны бродит по горам юго-востока Мексики, веря до сих пор, что нет занятия более достойного, чем борьба с несправедливостью и что нет лучшей награды, чем женская улыбка, к которой протянут мост этих строк.

Все. Привет. И пусть море, которое полнится в горах, обретет свою луну и плоть.

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос

Мексика, июль 1996 г.