Эпилог

Наверное, Паола уже родила.

Хорхе закурил, откинулся на спинку. Шаткий шезлонг. Тент с рекламой пепси.

Нога еще болит, но намного меньше.

Самет — не самый популярный остров в Сиамском заливе. Дольше добираться, чем до Taу и Самуя. Ни тебе шведских чартеров, ни засилья немецких туристов, ни многодетных семейств. Взамен: дешевые бунгало, пустынные пляжи и нечесаные бэкпэкеры. Да, еще стареющие холостяки и тайские шалавы.

Половина бабла, в гринах, греется на солнышке рядом с шезлонгом, в сумке. Другая лежит на счете в «HSBC». У этого банка есть отделения по всему миру.

То, что надо.

На пляже безлюдно.

Пощупал: убедился, на месте ли сумка.

Предался воспоминаниям.

Ты сделал всех. Хорхе Бонапарт. Гнал машину как сумасшедший, хрен с ним, с вывихом. Точь-точь как с Эстерокера, только на этот раз без заготовленного плана. Преследователи отставали на полминуты, не больше. Свернул в Мидсоммаркрансен. Сплошные дома, узкие улочки. Это тебе не шоссе, где легавые не упустят из виду. Бросил тачку в кювете у гимназии Бренчюрка. Полминуты не прошло, уже угнал новую. Легавые не воткнули. Фокусник снова обвел их вокруг пальца. Сбил со следа. Перехитрил лисиц.

Недолго думая, полетел на хату к Фахди.

Ключи при себе. Доковылял до спальни. Залез в шкаф. Вытащил дробовик, тот самый, что пригодился ему на Халлонберген. Сунул в бумажный пакет «Vivo». Стал уходить.

Передумал. Вернулся в спальню. Выгреб автомат и остальное оружие Фахди. Завернул в простыню.

Фахди — братан. Даже если выкарабкается, хоть за стволы срок не накинут.

Пошел на кухню. На столе привычная картина — весы, пакетики, конверты, зеркала и лезвия. Триста грамм кокса рассованы по марочным пакетикам.

Засунул все добро туда же, в бумажную авоську.

Пошарился. Перевернул кухню вверх дном, стараясь не шуметь. В перчатках. Не наследил. Нашел, что искал: ключи от складов.

Похромал наружу. Тиснул новую тачку.

Простыню со стволами бросил в залив Эдсвикен.

Катался до ночи. Опустошал склады. «Шургард селф-сторидж» на Кунгенскурва, Хегдален, Дандерюд.

Наутро: склады в Риссне, Сольне и Веллингбю. Общий улов: 1 кг 200 г кокса.

Потом три дня аврала. Спускал дурь, почитай, задаром. Семьсот за грамм. Товар разлетелся как пивасик в жаркий полдень.

Выправил полустремную ксиву — бабла отвалил немерено, ну, да не до жиру.

Сунулся с ней на чартерный рейс до Бангкока. Рискнул.

Прокатило. Выезжающих из Швеции досматривали абы как.

Свалил за бугор уже на четвертый день после того, как погорел в холодильнике.

Вышло не так, как задумывал.

Если родится пацан, Паола обещала брату назвать его Хорхе. Настоящий Хорхелито, только мелкий. Пусть старшему Хорхе остаток жизни придется провести в бегах, зато у Паолы будет нормальная житуха. Дядя избавит племяша от геморроя: от собесовских хабалок, от учителей, исподтишка чмырящих тех, кто «понаехал тут», от гнойных полицейских пидоров, а еще — от Родригеса. Хорхе замутит схему, все до последней кроны вложит в воспитание племяша.

По пляжу под ручку с тайской малолеткой фланировал бледнолицый европеоид.

Хорхе зажмурился. Его уже тошнило от сутенеров, правда, кое с кем он еще посчитается, даст Бог.

Вспомнил, как ЮВе в ангаре все отказывался верить. Но Хорхе не сдавался:

— Твою сеструху насиловали и били, я видел запись. Вот эти самые. Поверь мне на слово.

ЮВе, тупо уставившись перед собой, мямлил только:

— Рот закрой, Хорхе. Хорош тебе.

Но Хорхе знай твердил, шептал так, чтоб ЮВе мог разобрать:

— Поверь, прошу. Не по пути тебе с этими ребятами. Но если останешься с ними, я пойму. Ты слишком много поставил на них. Сестра твоя у сербов проституткой была, типа. Эти ублюдки ее и пришили.

Тут ЮВе наконец проняло. Со страшным лицом обернулся к Хорхе. Приказал:

— Заткнись, ну, или я тебя тут же положу!

Ненад и Мрадо по-прежнему не замечали ни ЮВе, ни Хорхе — увлеченно кромсали кочаны, пересыпая кокаин в мешки. Благим матом орал Абдулкарим. ЮВе внял-таки — Хорхе понял по его виду.

— Юхан, я этих мудаков уже несколько месяцев пасу. Все их делишки знаю.

Хорхе вкратце пересказал разборку в халлонбергенском борделе. О кровавой кончине сутенера и мамки он, понятное дело, предпочел умолчать. Зато в красках описал оргию в Смодаларё. Как маньячили богатые извращенцы, каких телок тискали, какие шишки там гуляли. Тут он для наглядности вспомнил, какие навороченные тачки видел на стоянке перед гигантским особняком. Одна ферраристей другой. На этих словах у ЮВе точно башню снесло.

Хорхе забычковал сигарету в песке. Прибалдел на солнышке. Оно покрывало его натуральным загаром. Не надо больше мазаться вонючим бурым кремом, кайф! В остальном же вернул себе прежний вид. Волосы прямые, поджарое тело, гладко выбритое лицо. Разве что горбинка на носу напоминала о временном преображении Хорхелито.

Акуна матата!

Но и вечно бить балду — не пристало.

Лаве — оно если есть, то его сразу нет.

Надо бы нагрянуть домой. Срубить побольше.

Повидать малыша Хорхелито.

Скрежет ключа в замке. Двустворчатая дверь открылась.

Маргарета заплакала с порога. Бенгт крепился, уставившись в пол.

Впустив их, тюремщик запер дверь.

Лицо Маргареты сливалось с бледно-серыми тюремными стенами.

Напротив за деревянным столом сидел ЮВе. Маргарета и Бенгт сели. Материнские руки потянулись через стол, нащупали руки сына. Крепко-крепко стиснули их.

— Ну как ты, Юхан?

— Помаленьку. Лучше, чем в СИЗО. Хоть учиться не мешают.

Взгляд Бенгта словно прирос к полу.

— И кем собираешься работать?

Этот ни в жизнь не простит, думал ЮВе. Бенгт — честный шведский работяга до мозга костей. Хотя пришел. Может, мама упросила?

— Найду кем.

Бенгт промолчал.

Стали говорить о другом: о кормежке, о визитах адвоката, об учебе Юхана.

Обсудили последние дни судебного процесса. Как прокурор шил ЮВе покушение на убийство. ЮВе покаялся перед родителями за наркоту. За выстрел в Ненада — ни грамма. Напротив, жалел, что стрелять толком не научился — ранил Ненада в плечо. Суд поверил, что ЮВе выстрелил машинально, испугавшись внезапной полицейской облавы, угроз Мрадо и убийства Фахди. Без умысла убить или даже ранить.

Суд принял во внимание чистосердечное признание по ряду обвинений: ЮВе частично сознался в нелегальной торговле кокаином. Он с самого начала настаивал на том, что собирался только помочь перетащить дурь. Срок скостили на несколько лет, приняв во внимание юный возраст. И все же впаяли лихо: эдак и сгниешь да мхом покроешься, покуда на волю выйдешь.

Приятели отвернулись от него. Сделали вид, что знать его не знают. Кто бы сомневался! Когда бредешь по колено в говне, лучше под ноги не смотреть — вывернет. ЮВе, однако, надеялся, что хоть Софи его поймет. Наивный.

Оставалось одно — с комфортом обустроить свое тюремное ничего. На крайняк всегда можно заделаться экономистом-специалистом по отмыву бабок других пассажиров. Заниматься бизнесом as usual.

О Камилле родители как-то не вспомнили. А ЮВе рассказывать не стал. С Брунеуса-то полиция где сядет, там и слезет. Да и потом, учитель закона не нарушал. А посему лучше не добивать родителей правдой-маткой. С такой мыслью и спится как-то спокойней.

Маргарета сказала:

— Нам тут открытка пришла, хулиганская какая-то.

— Да! От кого же? — сразу оживился ЮВе.

— Не сказано. Только подпись: какой-то эль Негрито или вроде того.

— А что пишет?

— Да почти ничего. Пишет, как ему хорошо живется в Юго-Восточной Азии, там отличные пляжи и еще кораллы. Еще шлет от своего острова твоему триста штук поцелуев.

— Вот как? — безучастным голосом отозвался ЮВе.

— Странное послание, не находишь?

— Да ерунда, это приятель мой на югах греется. Он даже не в курсе, что меня посадили. Вот выйду, тоже поеду греться на солнышке.

Бенгт открыл было рот.

Но мигом закрыл.

Маргарета повернулась к мужу:

— Что, отец? Сказать что-то хотел?

Тут Бенгт впервые за все свидание поднял глаза на Юхана. ЮВе тоже неотрывно смотрел на него, думая: кажется, батя вообще впервые в жизни посмотрел на меня.

— Когда ты выйдешь, ты не на юга поедешь. А в другую сторону, подальше от Стокгольма. Чтоб найти хоть какую-то работу.

И снова уставился в пол. Больше он не проронил ни слова.

В воздухе повисла тяжелая пауза.

— Юхан, расскажи хоть, как проходит твой день.

ЮВе принялся рассказывать. Выбросил из головы Бенгта. От всей души мысленно благодарил Хорхе. Триста кусков теперь лежат на счете ЮВе на острове Мэн. Ай да чилиец! Не забыл, кто подобрал его в лесу, несмотря на то что ЮВе предал их всех, шустрил за спиной у Абдулкарима и продался с потрохами сербским бандюкам. Хорхе, конечно, не только догадался, что ЮВе ведет двойную игру, но и просек, что ЮВе понятия не имеет, с кем снюхался. Что влип по неопытности.

Время свидания вышло.

Тюремщик стал выпроваживать родителей.

Маргарета снова расплакалась.

ЮВе остался сидеть за столом.

Как быть с бабками, он знал.

Как наладить отношения с отцом — нет.

Тюремный двор в Кумле: коротко стриженный газон, ни деревца. Бетонные сваи с отполированным верхом и несильно потрепанными штангами — спортплощадка. Сейчас на ней качался Мрадо еще с тремя сербами.

Негласная договоренность. Утром тренируются сербы, после обеда — арабы.

Чалилось Мрадо не в пример вольготней, чем большинству. Потому как на зоне Мрадо в авторитете. Лихая слава хранила от многих бед. Правда, по сравнению с предыдущей ходкой расклады стали пожестче. Пришлось на практике применять все, чему он сам и Стефанович учили на воле других. Шишку держали банды. Мазу держали бригады. Если ты не с ними, быть тебе терпилой.

И все бы ничего, кабы не одна печаль: не видать ему теперь Ловисы. Когда Мрадо навесили срок за наркоту, Анника с ходу подала на лишение прав. Выбила себе единоличную опеку, Мрадо теперь мог видеться с дочкой раз в месяц в задрипанной каморке для свиданий, да и то в присутствии социального работника. Это давило на психику. Медленно убивало его.

На счастье Мрадо, на одной с ним зоне чалился Боббан. Хоть с кем-то побазарить. Хоть кто-то прикроет спину.

Ненад-мудила! Как он не просек, даун, что этот ЮВе просто копия той шалавы, которую они порвали несколько лет назад?! Все ж было на мази. В елочку. Умыли бы Радо. Наварили бы на кокосе миллионы.

И нá тебе: Радо как ни в чем не бывало разруливает вопросы между крутыми стокгольмскими группировками, отжимает гардеробы, толкает кокс, возит контрабандное бухло, греет жопу в потертом кресле, жрет виски и только посмеивается.

Блядь!

Высшая несправедливость по сербским меркам. Ничего, Мрадо еще посчитается с тобой, Радо. Сотрет улыбку с твоей рожи. Медленно.

Полчаса до обеда. Сербы ушли. На площадке остались только Мрадо с Боббаном.

Боббан уселся на бетонную плиту, заменившую скамью для пресса.

— Мрадо, заказали тебя, утром узнал.

Мрадо не удивился: это было неизбежно. Радо ничего не спускает. Понятия обязывали.

— От кого узнал?

— Пассажир из соседней хаты шепнул. Швед. Пыхтит за грабеж с мордобоем. А ему какой-то чилийский пряник сказал.

Мрадо сел рядом.

— Чилийский, говоришь?

— Да, муть какая-то. И отвалили за тебя нехило. Триста кусков.