"Древо миров" - читать интересную книгу автора (Олдмен Андре)

Часть третья Гора и остров

Глава первая Белые пещеры

— И тогда я пришел со своею дружиной к Мидгару и сказал: «Буду служить тебе». И он сказал: «Будешь среди первых моих воевод, ибо ты поступил как должно». Так поступил я согласно древним заветам: тот, кто проиграет бой за Священную Палицу, должен служить победителю.

— Ну, положим, схватку ты продул не Лисьему Хвосту, а месьору Железной Руке, — проворчал гном, — да еще хотел всех нас утыкать стрелами…

— Хоть здесь и не обошлось без колдовства, — важно продолжал Опас, — но все вы были в дружине наследника Великого Таркиная, значит, он победил куннов. И я отправился к нашему Верховному кагану, и сказал, что должен уйти к ругам. Верховный каган сначала хотел отрубить мне голову, но потом призвал гадателей, и гадатели принесли свои прутья и мочало…

— Никогда не слышал о таком способе предрекать будущее, — сказал Дагеклан.

— Это очень просто, коротконосый, мочало они обертывают вокруг пальцев и поджигают. Потом начинают стегать друг друга прутьями и громко кричать, пока кто-нибудь ни выкрикнет связное пророчество. Тогда их обливают водой, а каган выносит решение.

Рыцарь Дагеклан очень не любил, когда его именуют коротконосым. Троверы, описывая подвиги Железной Руки, подчас употребляли прозвище Короткий Нос, но всегда вкладывали его в уста недругов, платившихся за столь неосторожные слова бесчестьем, тяжкими увечьями, а иногда и жизнью. Но сейчас Дагеклан не мог вызвать кунна на поединок, не мог даже стукнуть степняка по затылку, как делал это не раз с разболтавшимися не в меру простолюдинами. Ибо руки славного рыцаря были связаны за спиной крепкими, сплетенными из буйволовых жил веревками. Как, впрочем, и руки Опаса.

— И ты спер у своего кагана вашу священную плетку, — ехидно вставил гном, почесывая нос. Ему нетрудно было это сделать, ибо ручки у дядюшки Гнуба быль такие короткие, что руги не смогли заломить их за спину и связали перед грудью.

— Болтливый гороховый стручок, — сказал Опас не слишком злобно, — я повествую все это заново, дабы вы могли по достоинству оценить мой славный подвиг. Я пошел на эту хитрость, дабы узнать, где руги хранят меч Ареса. Не тот ржавый клинок, который торчит на вершине кургана, а меч, полученный нашими предками от ямбаллахов. Ибо это оружие самого Верховного Бога, я-то точно знаю.

— Откуда? Тоже паклю жег? — опять съехидничал гном, не опасаясь, что здоровенный кунн достанет его своей огромной ручищей.

— Да это всем ведомо, — сказал Опас, — тоже мне, тайна.

Курган, о котором говорил кунн, громоздился внизу, посреди белой котловины, словно гора черного угля в до блеска начищенном гигантском котле. Огромный меч высотой в три человеческих роста украшал его вершину, и сразу было ясно, что ковался сей клинок не для битв, а для поклонения. Пятна ржавчины густо покрывали лезвие, а на огромной рукояти сидел, нахохлившись под мелким дождем, ворон.

На дне котловины, среди грязных луж, стояли воины, вооруженные лишь тяжелыми кривыми мечами. Их ряды кольцами огибали курган, другие тянулись по уступам соляной выработки. Ибо сверкавшие белизной откосы вовсе не были покрыты снегом — это была соль, главное богатство ругов. Уступы обегали склоны котловины, спускаясь вниз широким серпантином: собственно, это была дорога, вырубленная в соляных пластах. По гребням отвалов, там где откосы тонули в серой мути бушевавшей наверху непогоды, маячили фигуры стражников, уставивших в небо длинные копья.

Где-то посредине соляного откоса и стояла на дороге — серпантине крепкая клеть, в которой томились связанные пленники: бывший предводитель куннов Опас Резвый, рыцарь Дагеклан Железная Рука и рудознатец Гнубус из Тюирнлги, которому предусмотрительно связали еще и ноги, ибо только гном мог протиснуться сквозь деревянные прутья их узилища.

Прутья клетки были частыми, но не настолько, чтобы закрывать вид. Возле подножия священного кургана ругов высился помост, на котором были установлены носилки с высоким сиденьем. На нем, привязанная к спинке, темнела фигура мертвого Таркиная: в парадном облачении, с палицей на коленях. Рядом стоял его старший сын и наследник, державший в руках вызолоченную чашу, Ярл и еще несколько воевод.

Между цепочкой ругов и подножием священного кургана, раздетые донага, угрюмо толпились кунны из дружины Резвого.

— Быков мне жалко, — продолжал Опас, как ни в чем не бывало. — Хоть и не мои они теперь, а столько кибитку таскали… Хорошие были быки.

— Что же им будет, — пожал плечами гном, — отдадут кому-нибудь…

— Если не сгорят. У нас ведь обычай какой, если гадатели оплошают, с ними поступают так: навалят на воз кучу хвороста, свяжут предсказателей и внутрь запихают. В повозку ту быков впрягают… На сей раз моих, конечно: гадатели-то сказали, что, уйдя к ругам, я сильно смогу врагам напортить, да соврали, выходит. Ну вот, хворост поджигают, а потом пугают и погоняют быков. Если дышло вовремя не обгорит, погибнут они, ох погибнут.

— Кто, прорицатели? — наивно спросил дядюшка Гнуб.

— Да пес с ними, с прорицателями, — взъярился Опас, — этого добра у нас навалом! А вот быков жалко!

Многочисленные шрамы на лице кунна побагровели. Он так затряс бритой головой, что пучок волос на затылке замотался из стороны в сторону. Опас напрягся, стараясь разорвать путы, понял всю тщетность своих усилий и тут же успокоился.

Дагеклан слегка поморщился. Когда-то он побывал у мунган, живших за морем Вилайет по берегам реки Запорожки. Те тоже брили головы, оставляя на затылке пучок волос, правда не уродовали себе лица шрамами, как делали это кунны, желая казаться более свирепыми. Мунгане тоже куда больше ценили жизнь своих лошадей и быков, чем жизнь соплеменников. Дагеклан спокойно относился к смерти, которой не раз смотрел в лицо, но — одно дело рисковать собственной жизнью, другое — чужими, а этот кунн, лелея свою корысть, подставил дружину, которой предстояло сейчас бесславно погибнуть на глазах своего предводителя. А он печется о каких-то быках!

Конечно, хитрость, на которую пустился Опас, желая раздобыть уж если не Священную Палицу, то меч Ареса, чтобы самому стать Верховным каганом степняков и покорить племена ругов, могла показаться недостойной лишь столь благородному рыцарю, каковым являлся кампанарий. Для варвара, да и для многих обитателей более цивилизованных земель, всякий обман считался благом, если вел к успеху. Более того, почитался за великий подвиг. Увы, Опасу не повезло.

Вручив Мидгару волшебную плеть ямбаллахов, тщательно завернутую в рогожу, хитрый кунн сумел проследить, куда отправился Лисий Хвост с драгоценной ношей. Поначалу Мидгар отнёс сверток в избу Большой Матери. Это было как раз в то время, когда Конн, Дагек — лан и дядюшка Гнуб томились в ожидании своей участи, подкрепляясь мясом и чечевичной похлебкой. Мидгар недолго задержался в избе колдуньи, вскоре появился со свертком в руках и отправился куда-то на окраину селения. Опас, которому Лисий Хвост в знак того, что принимает его на службу, вручил высокую шапку и богатый плащ, последовал за сыном Таркиная, прикрывая изувеченное шрамами лицо густым воротником из меха черной лисицы. Руги уже собирались в центре селения, возле избы Мартоги, и редкие встречные не обращали на Опаса внимания, принимая его за своего.

Лисий Хвост остановился возле небольшой землянки и постучал в дверь условленным стуком. Кунн успел спрятаться за покосившимся сараем, стоявшим чуть поодаль, и его острый слух уловил последовательность ударов. Когда Мидгар вышел из землянки уже без свертка, Опас выждал некоторое время, подкрался к двери и, постучав как надо, всадил нож в горло человеку, открывшему дверь…

— Это был раб, — рассказывал кунн. — Когда он упал, рубаха задралась, и я увидел клеймо на животе. Я решил, что руги глупы, приставляя рабов стеречь столь ценные реликвии. Говорю «реликвии», ибо был уверен, что в этой же землянке хранится и меч Ареса. Потом я подумал, что руги весьма хитроумны, пряча грозное оружие в столь неприметном месте. Я ждал, что отсюда начинается додземный ход, ведущий в тайное убежище, но сразу увидел стол, а на нем два свертка — свой и еще один… Три тысячи громов на головы проклятых ругов! В рогожах были завернуты камни, обыкновенные камни…

— Что ж, — молвил рыцарь, — руги оказались гораздо хитроумней, чем ты мог предположить. Они разгадали твой план и заманили тебя в ловушку.

Про себя он подумал, что кунн явно не блещет сметливостью, решив, что ему так просто удастся похитить священные реликвии. И все же рыцарь был благодарен Опасу за его повесть, повторенную с разными деталями не один раз: болтовня кунна скрашивала ожидание собственной участи.

Он плохо понимал варваров и старался не встречаться с ними без доброго меча в руке. На этот раз все было по-другому. Неожиданности, сплошные неожиданности… Суровый кунн с покрытым шрамами лицом болтал, как женщина, — очевидно, страх близкой смерти развязал ему язык. Вождь Мидгар, называвший его, Дагеклана, другом, велел своим воинам бросить гостей в клетку. Оба обстоятельства не укладывались в голове рыцаря, знавшего, что среди варваров более всего ценятся две добродетели: презрение к смерти и побратимство. Воистину норны, богини судьбы, перепутали все свои дощечки с магическими, рунами!

Дагеклан готов был в это поверить, ибо виной их несчастий была не кто иная, как Мать Большая Мар — тога, которую он вместе с Ярлом вынес на руках из внезапно вспыхнувшей по всем углам избы. Тело колдуньи сводили страшные судороги, стоны и хрипы разрывали ее впалую грудь, а глазные яблоки бешено вращались под закрытыми морщинистыми веками. Что видела она там, в неведомых мирах? Куда исчезли король и Эльтира, растворившиеся в воздухе на глазах изумленных свидетелей?

Мартога продолжала биться и во дворе, когда ее опустили на землю. Шестеро дюжих ругов едва удерживали старуху за веревки, привязанные к ее поясу, другие таскали ведрами воду и довольно быстро загасили избу: выгорела лишь крыша.

Колдунья вдруг села, прижав пухлые, покрытые коричневыми пятнами пальцы к щекам, и уставилась прямо перед собой диким пронзительным взглядом. Ярл склонился к матери, но она оттолкнула его и, указывая на Дагеклана, завопила:

— Шатун. На погибель всем нам явился ты из Внешнего Мира! Бросьте его в клеть и отнесите в Белые Пещеры, пусть сгинет там, пусть станет жертвой Великому Таркинаю…

Ярл хотел что-то сказать, снова склонившись к плечу колдуньи, но Мартога ударила сына по лицу и вновь заголосила:

— Карлика, карлика хватайте! Он отдал свой нож тому человеку, он хотел открыть проходы и впустить в наш мир темные силы, от коих нет нам спасения! Чудища мрака сожрали женщину и мужчину, они опалили огнем мой дом, они были уже на пороге…

С грозными воплями руги кинулись на Дагеклана и дядюшку Гнуба. При рыцаре не было его меча, кроме того, кампанарий был так озадачен, что дал связать себя без всякого сопротивления.

— Ну и дела, — только и сказал гном.

Под свист и улюлюканье пленников повели к соленой старой выработке, где все уже было готово для обряда погребения вождя ругов.

Без лишних разговоров их водворили в клеть, где уже томился Опас. Увидев Дагеклана, бывший предводитель куннов хохотал так долго, что рыцарь уже решил, что месьор Резвый лишился рассудка. Однако тот кончил все же сотрясать клеть и, помотав бритой головой, чтобы стряхнуть с изуродованных щек слезы, вызванные излишне долгим смехом, возгласил:

— Рад видеть тебя, проворный чужеземец! Мыслю, коварные руги и тебя отблагодарили достойнейшим образом.

Что подразумевал степняк, говоря «и тебя», Дагеклан понял из дальнейших рассказов Опаса. «Узнайте же, чужаки, на сколь великий подвиг я отважился…» — так начал кунн, видимо, желая оправдать свое нынешнее жалкое положение, и не умолкал все время, пока на дне котловины руги творили кровавые обряды своему опочившему вождю.

Слушая Опаса вполуха и вскользь отмечая, что его собственная услуга, оказанная ругам, не могла все же привести к пленению столь же определенно и заслуженно, как лукавый замысел степного воеводы, рыцарь наблюдал за тем, что творилось возле подножия кургана, увенчанного огромным ржавым мечом.

Сначала воины долго ходили по кругу, приплясывая и потрясая кривыми мечами. Люди в длинных серых рубахах — очевидно, жрецы — били в кожаные бубны и звенели колокольцами на длинных шестах, сопровождая этот танец нестройной музыкой. Иногда музыка замолкала, и тогда воины останавливались, высоко подбрасывая и снова ловя свое оружие. «Арес! Арес!» — неслось к вершине кургана, где высился кумир их грозного бога. Потом пляска возобновлялась, снова ухали бубны и глухо звенели колокольца.

Потом на вершине откоса появились носилки с телом вождя. Их медленно несли вниз по серпантину в полном молчании, нарушаемом лишь карканьем воронья, слетевшегося в это скорбное место в ожидании поживы.

Носилки сопровождали оба сына Великого Тарки — ная, многочисленные рабы и слуги тащили тяжелые коробы, воины с копьями наперевес гнали толпу обнаженных куннов.

— Кажется, твоя дружина? — спросил рыцарь, прерывая хвастливую речь Опаса.

— Да, — неохотно буркнул тот и тут же продолжил: — Я убил не меньше трех дюжин проклятых ругов, прежде чем подлый удар свалил меня с ног…

Носилки установили напротив кургана, примерно в полете копья, пленных согнали в кучу, окружив стражей, затем на свободное пространство вывели огромное существо, опутанное веревками. Хотя существо не слишком упиралось, три десятка крепких ругов тащили его чуть ли не волоком.

— Птичка, моя птичка, — всхлипнул вдруг гном, — так вот какая судьба тебе уготована!

— Птица Рох? — удивленно переспросил рыцарь. — Но почему именно это создание, чья родина столь далеко отсюда, хотят принести в жертву местному князьку?

— Руги не дураки, — неохотно признал Опас, — раньше-то они жертвовали быков да баранов, помимо пленных, конечно… А потом смекнули: чего свое добро переводить, и стали жертвовать пойманных шатунов.

От толпы жрецов отделился длиннобородый старец и подошел к воинам, тащившим огромную птицу. По его знаку воины потянули за верхние веревки, повергая жертву на землю. Им не пришлось прикладывать особых усилий: птица Рох покорно легла набок, доверчиво глядя на людей огромными печальными глазами.

— Да она же ручная! — заголосил гном. — Ай, негодники, что делают! А птичка-то думает, что ей хвост выщипывать станут, мы всегда им хвосты выщипываем, чтобы неслись легче…

Хвост у птицы Рох и впрямь был весьма необычный и напоминал иглы гигантского дикобраза. С таким хвостом трудно высиживать яйца…

Но жреца больше интересовала шея птицы. Он поднял к вершине холма сверкнувший жертвенный нож, выкрикнул имя Ареса, потом наклонился и ловким движением перерезал жертве горло.

Гном закрыл глаза и как-то странно хрюкнул. Он так и сидел, не поднимая век, пока птицу ощипывали, рубили на части и кидали куски мяса в огромный медный котел. Все это сопровождалось заунывным пением жрецов, ударами бубнов и криками: «Арес! Прими, Великий Бог! Арес!»

Кости птицы сложили под котлом вместо топлива. Занялись они хорошо и горели ярко.

Когда дядюшка Гнуб открыл глаза, костер уже прогорел, а Опас рассказывал по третьему разу, как он положил пять дюжин врагов, прежде чем подлый удар свалил его с ног.

— …Когда меня вели мимо моей плененной дружины, я гордо держал голову, и мои воины приветствовали меня!

— Кажется, скоро им придется приветствовать Нергала, — проворчал рыцарь.

Пленных куннов уже согнали к самому подножию кургана, внутрь цепи воинов. Длиннобородый жрец снова выкрикнул имя бога и взмахнул ножом, подавая знак. Руги бросились на пленников, размахивая мечами…

Нет, они не убивали врагов: схватив за волосы, ставили их на колени, потом ловким ударом отсекали левую руку, оставляя, искалеченных степняков истекать кровью. Стоны и вопли наполнили котловину. Отрубленные конечности жертв руги швыряли на курган, и немало окровавленных обрубков упало возле самого кумира Ареса.

— Отвратительная бойня, — пробормотал Дагеклан, сжимая за спиной кулаки.

— Разве в ваших землях всегда милуют побежденных? — спросил Опас, спокойно наблюдавший, как расправляются с его дружиной.

Рыцарь вынужден был признать, что далеко не всегда, но промолчал.

— Дело воина — умирать, — продолжал Опас, — и потом их души вселятся в таких же воинов или даже десятников. А десятники могут стать сотниками, если хорошо несли службу и во всем слушались воевод. Воеводам куда хуже. Вот я, например: когда умру, моя душа вселится либо снова в военачальника моего ранга, либо в коня.

— А почему не в нового кагана? — не удержался от вопроса ехидный гном.

— Потому что у кагана уже есть наследник, глупая фасолина! Воин проходит весь путь перевоплощений: сначала он конь, верный слуга всадника, потом — младший конник, верный слуга десятника, потом — десятник… Если, конечно, при жизни ловок, смел и предан.

— Увы, у воевод, как и у женщин, только две возможности. Нерадивая жена может возродиться жабой или гадюкой, военачальник, не совершивший нужного числа подвигов, — конем. Тогда весь путь нужно проходить сначала.

— Думаю, твоя душа вселится в барана, — проворчал дядюшка Гнуб, но так тихо, что кунн его не расслышал, а рыцарь подумал, что Опас, оказывается, боится не смерти: болтает из страха, что ему, возможно, придется таскать на спине кого-нибудь из своих потных кривоногих соплеменников.

Тем временем внизу снова раздались удары бубнов, звон колокольцев и длинная процессия во главе с носилками Таркиная потянулась вверх по серпантину. Из жрецов ее сопровождал один седобородый, остальные бродили среди искалеченных куннов, приканчивая их жертвенными ножами.

— Зачатки гуманности, — хмыкнул рыцарь, — хоть не заставляют жертвы долго мучиться, истекая кровью.

— Интересно, насколько гуманно поступят с нами? — проворчал гном. — Сразу зарежут или сначала кожу снимут?

Когда процессия поравнялась с пленниками, дюжие воины подхватили клеть за приделанные снизу ручки и понесли вверх по склону. Дагеклан заметил, что их несут среди слуг и рабов, тащивших тяжелые коробы, и женщин в длинных темных одеждах, украшенных, к удивлению рыцаря, довольно тонко исполненными золотыми подвесками и кольцами.

— Наложницы Таркиная, — хмыкнул Опас, — следуют на Ледяные Поля вслед за своцш хозяином. Руги не верят в перевоплощение душ, ибо народ они темный. Думают, что их умерший каган будет жить в Ледяном дворце на далеком острове посреди соленого озера в окружении слуг, воинов и женщин. Сколько их, и все хорошенькие! Славно пожил старик, славно… Ха, не удивлюсь, если Таркинай родится в следующий раз не конем, а мулом!

Процессия свернула в широкий проход, вырубленный в соляном откосе. В конце его темнела ниша — носилки медленно вплыли под белые своды.

Когда клеть втащили следом, Дагеклан увидел довольно обширную пещеру, выдолбленную в толще соляных пластов. У стены, противоположной входу, имелось небольшое возвышение, куда и поставили носилки с сиденьем, на котором высился вельможный мертвец. По обе стороны рабы и слуги аккуратными рядами поставили короба, открыв их крышки. Блеск дорогой посуды и украшений наполнил пещеру. В некоторых ящиках оказалось оружие, его извлекли и грудой сложили к ногам Таркиная. Среди прочего Дагеклан приметил свой двуручный меч и семизарядный арбалет Конна.

Наложницы, поджав ноги, уселись прямо на пол по сторонам возвышения между коробами и носилками, рабы преклонили колени, воины с круглыми щитами и копьями встали вдоль стен. Их было две дюжины во главе с десятским в красной шапке: очевидно, это были те руги, коим предстояло отправиться на Ледяные Поля охранять своего господина. Наконечники копий были почему — то обернуты промасленной паклей.

Ярл приблизился к сиденью и взял с колен мертвого отца Священную Палицу. Потом торжественно подошел к старшему брату и, протягивая реликвию племени ругов, сказал:

— Прими из рук того, кто уходит, залог могущества и процветания нашего народа. Будь достойным вождем ругов и одолей, когда наступит время.

Мидгар протянул ему золоченый череп, который все еще держал в руках.

— Выпей, брат, из Отходной Чаши в залог того, что будешь верно служить отцу нашему на Острове Горячего Льда, как пью я, в знак обретенной власти!

Ярл положил палицу к ногам брата, принял чашу-череп, сделал глоток, вернул Мидгару, и наследник Великого Таркиная тоже отхлебнул темную жидкость.

— Почему не пьешь до дна? — спросил Ярл. — Разве не таков обычай, брат? На тризне, за поминальным столом ты снова наполнишь ее…

— У меня остался долг, который надлежит исполнить, — сказал Мидгар и направился к клетке.

— Открой, — приказал стражнику.

Когда стражник откинул запор и отворил решетчатую дверь, наследник Великого Таркиная опустился на колени и протянул чашу сидящему со связанными за спиной руками Дагеклану.

— Я не в силах ослушаться Большой Матери и подарить тебе свободу, — сказал он, — но я обещал, что выпью с тобой из Отходной Чаши, и хочу это сделать. Хочу знать, что моего отца будет сопровождать не пленник, а друг.

— Не пей, — быстро шепнул гном, — это яд!

— А со мной не хочешь выпить, Лисий Хвост? — скорчил страшную рожу Опас. — Ведь я принес тебе реликвию куннов, а ты подло пленил меня и сунул в этот склеп! Промочи мне хотя бы горло перед смертью!

Мидгар не удостоил его ответом, он пристально смотрел в глаза рыцаря.

— Я выпью с тобой, — сказал Дагеклан, — только если смогу принять чашу свободными руками.

Мидгар сделал знак стражнику, тот проворно забрался в клетку и разрезал веревки, стягивающие руки кампанария.

— Гнома тоже освободи, — потребовал рыцарь.

Мидгар кивнул — путы, стягивающие щиколотки и запястья дядюшки Гнуба, упали на пол клетки.

— И меня! — потребовал Опас и снова не получил ответа.

Дагеклан принял чашу и сделал большой глоток. Жидкость была вязкой и обжигающей.

Мидгар принял чашу из рук рыцаря и осушил ее до дна.

— Прощай, — сказал он, — не держи зла.

— Прощай, — откликнулся Железная Рука. — Как бы то ни было, ты — муж чести.

Наследник Таркиная его уже не слышал. Передав чашу-череп десятскому в красной шапке, он принял из рук раба золотой кувшин с узким горлышком и подошел к брату. Ярл сидел на груде оружия у ног отца. Мидгар протянул ему кувшин и склонил голову.

— Ты знаешь, что делать, брат.

Слова его были едва слышны, и также тихо отвечал Ярл:

— Знаю и не колеблюсь. Да поможет мне Арес.

Он принял золотой сосуд и припал к горлышку.

Казалось, он едва коснулся его губами, но руки его сразу же опустились, голова откинулась, взгляд остановился. Мидгар вынул кувшин из мертвых пальцев брата и кинул его человеку в красной шапке.

— Об остальных позаботишься ты, Давор, — бросил он, подбирая Священную Палицу.

И, забрав у десятского опустевшую чашу-череп, новый вождь ругов направился к выходу. За ним потянулись те, кому еще дозволено было дышать холодным, влажным воздухом страны Огнедышащих Гор. Они исчезли в проходе, и ветер унес им вслед маленький соляной смерч. Оставшиеся в пещере преклонили колени и простерли руки к мертвому Таркинаю и его мертвому сыну. Не то плачь, не то заунывная песня зазвучала под белыми сводами.

— Дверца клетки открыта, проход свободен, — шепнул гном, — я бы попробовал бежать.

— Не успеешь, мышь, — буркнул Опас, — раздавят.

— Странно, — задумчиво произнес Дагеклан, — чаша с напитком живых у них сделана из человеческих головных костей, а сосуд с ядом — из золота. Ладно, яды наливают во что попало, но вот в череп… Я слыхивал, что у некоторых варваров существует обычай пить из черепа убитого врага…

— Врага? — хохотнул Опас. — Врага! Посмотри внимательно на дохлого кагана ругов. Видишь, глаза у него из олова, а знаешь, что вместо головы? Деревянная болванка с вырезанным лицом! Руги весьма ловко умеют снимать кожу, без единого повреждения… И снимать, и натягивать умеют. Ты пил из черепа самого Таркиная, чужеземец!

Страшный грохот потряс в это время стены пещеры. Огромные глыбы завалили проход, и наступила полная темнота.