"Пригоршня скорпионов" - читать интересную книгу автора (Краевский Марек)

V

Утро принесло малость прохлады. Анвальдт зашел в кухню и внимательно оглядел ее: никаких тараканов. Ну да, днем они прячутся в щелях, темных углах, под половицами. Он выпил бутылку теплого лимонада. Потом стремительно проделал серию упражнений, не обращая внимания на струйки пота, ползущие по телу. Несколькими движениями бритвы соскреб жесткую щетину, вылил на себя кувшин холодной воды, надел чистое белье и рубашку, уселся в старое продавленное кресло и атаковал слизистую оболочку желудка никотином.

Под дверью лежали два письма. Предостережения Мока Анвальдт прочитал чуть ли не растроганно и сжег письмо в пепельнице. Обрадовала его и весть от Мааса: ученый демонстративно сухо сообщал, что перевел выкрики Фридлендера и ожидает Анвальдта в десять у себя на Тауенцинштрассе, 23. Анвальдт с минуту изучал план Бреслау и наконец нашел эту улицу. Идя по натоптанной дорожке, письмо Мааса он тоже сжег. Он ощущал огромный прилив энергии и ни о чем не забыл: уходя, взял со стола тарелку с размазанным шпинатом, выбросил его в клозете на площадке между этажами, а посуду отнес в ресторан, где съел легкий завтрак. Выйдя из ресторана, он сел за руль блестящего черного «адлера», который утром поставил возле дома шофер Мока. Когда автомобиль выехал из тени, в него мгновенно ворвалась волна зноя. Небо было белое, солнце с трудом пробивалось сквозь висящую над Бреслау мутную пелену. Чтобы не блуждать, Анвальдт решил ехать точно по плану: сперва по Грюбшенерштрассе, потом на Зонненплац свернул на маленькую Телеграфштрассе, миновал Центральный телеграф, эллинистическое здание Музея изящных искусств и остановился на Агнесштрассе в тени синагоги.

В доме по Тауенцинштрассе находился Альгемайне Дойче Кредит-анштальт-банк. В жилую часть дома вход был со двора. Дворник почтительно пропустил гостя нового жильца доктора Мааса. Раздражение, вызванное жарой, у Анвальдта возросло стократно, когда он оказался в снятой бароном для Мааса комфортабельной квартире с ванной. Он привык к трудным бытовым условиям и тем не менее не мог побороть возмущения, сравнивая эту прекрасную квартиру со своей норой, где было полно тараканов и даже клозет был общий и находился на площадке между этажами.

Маас даже не пытался делать вид, будто рад гостю. Он усадил Анвальдта за письменный стол и бросил перед ним несколько листков, исписанных ровным, разборчивым почерком. Сам же расхаживал по кабинету и так жадно затягивался сигаретой, словно не курил несколько месяцев. Анвальдт обвел взглядом стол и стоящие на нем предметы роскошного письменного прибора (подкладка зеленой кожи под бумагу, резная песочница, пузатая чернильница, бронзовое пресс-папье в виде женской ножки), с трудом подавляя в себе горечь и зависть. Маас возбужденно ходил взад-вперед по кабинету, гортань Анвальдта пересохла от жажды, а между окнами исступленно билась оса. Полицейский глянул на надутые щеки Мааса, сложил листки и спрятал их в бумажник.

— Позвольте откланяться, доктор Маас. Я изучу все это у себя в кабинете. — Анвальдт сделал ударение на словах «у себя».

Он двинулся к двери. Однако Маас, размахивая руками, ринулся ему наперерез:

— Дорогой Герберт, вы какой-то нервный… Это все жара… Я прошу вас, прочитайте мою экспертизу здесь… Вы уж извините мою суетность, но мне хотелось бы сразу услышать вашу оценку этого перевода. Мне очень важны вопросы и замечания… Вы умный человек… Очень вас прошу…

Маас бегал вокруг гостя, протягивая поочередно сигареты, сигары, горящую зажигалку. Анвальдт, поблагодарив, взял сигару и, не обращая внимания на ее крепость, несколько раз глубоко затянулся, после чего принялся за изучение апокалиптических выкриков Фридлендера. Он вскользь пробежал подробное описание метода, а также соображения о семитских согласных и сосредоточился на переводах пророчеств. Первое из них звучало так: raam — «грохот», chawurа — «рана», makak — «растечься, гноиться», arar — «развалины», schamajim — «небо». А второе: jeladim — «дети», akrabbim — «скорпионы», sewacha — «решетка», amok — «белый». Далее Маас делился некоторыми сомнениями: «Из-за плохого качества пластинки последнее выражение второго пророчества можно понимать или как chol — „песок“, или как chul — „вертеться, плясать, падать“».

Анвальдт расслабился: оса вылетела в открытую форточку. Маас предлагал следующую гипотезу: «…нам представляется, что лицо, указанное Фридлендером в первом пророчестве, умрет от гноящейся раны смерть, рана, гноиться), полученной вследствие обрушения здания (развалины). Ключом для идентификации этого лица может служить слово amajim — „небо“. Будущей жертвой может быть кто-то, в чью фамилию входят звуки ш, а, м, а, й, и, м, например Шайм либо кто-то с фамилией Химмель,[28] Химмлер.

Мы считаем, что второе пророчество уже исполнилось. Оно, по нашему мнению, относится к Мариетте фон дер Мальтен (ребенок, белый берег — так называли остров Мальту), убитой в салон-вагоне, снабженном решетками. В ее вспоротой брюшной полости кружили скорпионы».

Анвальдту не хотелось показывать, какое сильное впечатление произвела на него эта экспертиза. Он пригасил в пепельнице недокуренную сигару и встал.

— У вас действительно нет никаких замечаний? — Тщеславие Мааса прямо-таки требовало похвалы. Он украдкой глянул на часы.

Анвальдту вспомнилась давняя сцена в приюте: он приставал к воспитателю, чтобы тот посмотрел построенную им из кубиков башню.

— Доктор Маас, ваш анализ до такой степени точен и убедителен, что любые вопросы просто отпадают. Я вам чрезвычайно благодарен.

Анвальдт протянул Маасу руку на прощание, но тот словно ее не заметил.

— Дорогой Герберт, — сладеньким голосом пропищал он, — не хотите ли выпить холодного пива?

Анвальдт на мгновение задумался. (Уважаемый господин воспитатель, ну посмотрите на мою башню. — Отстань, мне некогда…)

— Спасибо, я не пью спиртного, но с удовольствием выпил бы холодного лимонада или содовой.

— Сейчас принесу, — разулыбался Маас.

Выходя в кухню, он снова бросил взгляд на часы. Анвальдт по профессиональной привычке еще раз, но уже внимательней, чем по приходе, осмотрел письменный стол. (Почему ему так хочется задержать меня у себя?) Под прессом лежал уже вскрытый изящный конверт цвета вереска с надпечатанным гербом. Анвальдт без колебаний раскрыл его и извлек сложенную пополам карточку. В ней серебряными чернилами было каллиграфически написано:

Анвальдт увидел тень Мааса, выходящего из кухни. Он быстро положил приглашение под пресс-папье. С улыбкой принял толстостенный граненый стакан, почти залпом опорожнил его, пытаясь сопоставить прочитанное приглашение с тем, что ему уже известно. Сквозь беспорядочные мысли не пробивался фальцет Мааса: семитолог, не обращая внимания на отсутствующий вид гостя, с искренним оживлением рассказывал о своих научных разногласиях с профессором Андре. Когда он приступил к описанию грамматических проблем, в дверь позвонили. Маас взглянул на часы и бросился в прихожую. В открытую дверь кабинета Анвальдт увидел какую-то гимназистку. (Каникулы, жара, а она в гимназической форме. Видно, до сих пор обязательно идиотское правило ходить в форме круглый год.) С минуту они о чем-то шептались, после чего Маас звонко шлепнул ее по заду. Девушка захихикала. (Ах вот почему он меня удерживал. Хотел доказать, что не был голословным, говоря о разнузданных гимназистках.) Не в силах противиться любопытству, Анвальдт вышел из кабинета. И в тот же миг ощутил внезапный спазм желудка и сладковатый привкус во рту. Перед ним стояла гимназистка Эрна.

— Господин ассистент Анвальдт, позвольте представить вам мою ученицу фройлен Эльзу фон Херфен. Я даю ей уроки латыни. — Голос Мааса взбирался все выше и выше. — Фройлен Эльза, позвольте представить криминальассистента Анвальдта, моего друга и сотрудника.

При виде зеленых глаз девушки Анвальдту едва не стало дурно.

— Кажется, мы знакомы… — прошептал он, держась за косяк двери.

— Разве? — Альт девушки не имел ничего общего с тихим мелодичным голосом Эрны, у которой, кстати, на алебастрово-белой руке не было этой большой родинки. До Анвальдта дошло, что он встретил двойника Эрны.

— Простите… — с облегчением выдохнул он. — Вы безумно похожи на одну мою берлинскую знакомую. Дорогой доктор, вы поразительно быстро обжились в Бреслау. Вы тут всего четыре дня, а уже обзавелись ученицей… Да еще какой ученицей… Не буду вам мешать. Всего хорошего.

Прежде чем закрыть дверь за Анвальдтом, Маас сделал неприличный жест: соединил большой и указательный пальцы левой руки и в образовавшееся кольцо несколько раз сунул указательный палец правой. Анвальдт презрительно фыркнул и спустился по лестнице на один пролет. Затем поднялся вверх на два пролета и остановился на промежуточной площадке выше квартиры семитолога. Он стоял у витража, который шел по всей высоте дома и осыпал лестницу и площадки разноцветными «пляшущими монетами». Локоть он опер в нише со стоящей там небольшой копией Венеры Милосской.

Он завидовал Маасу, и зависть на некоторое время приглушила подозрительность. Против воли наплывали воспоминания. Но Анвальдт знал, что они, хоть и не будут приятными, помогут убить время. А он решил дождаться выхода Эльзы фон Херфен, дабы убедиться, чего стоит Маас как соблазнитель юных девиц.

И вот пришло первое воспоминание. Было это 23 ноября 1921 года. В тот день должна была состояться его сексуальная инициация. В их комнате он был единственным, кто еще не познал женщину. Его приятель Йозеф пообещал все устроить. Молодая толстуха кухарка из их приюта приняла приглашение трех воспитанников прийти в небольшую кладовую, где хранились гимнастические снаряды, матрацы, старое постельное белье и полотенца. Очень помогли две бутылки вина. Она улеглась на гимнастический матрац. Первым был Йозеф. Второе место вытащил толстяк Ганс. Анвальдт терпеливо дожидался своей очереди. Когда Ганс слез с кухарки, она озорно улыбнулась Анвальдту:

— А ты уж отдохни. Я сыта.

И он вернулся к себе в комнату, утратив желание познать женщину. Однако судьба не заставила его долго ждать. Девятнадцатилетний Анвальдт, ученик выпускного класса, устроился репетитором дочки богатого промышленника. Он открывал семнадцатилетней немножко капризной девушке тайны греческого синтаксиса, она же взамен с большим удовольствием открывала ему тайны собственного тела. Анвальдт без памяти влюбился в нее. А когда после полугода изнурительных, но чрезвычайно приятных занятий он попросил ее отца заплатить, тот, безмерно удивленный, ответил, что давно уже передал ему плату через свою дочь, которая в присутствии папы подтвердила, что вручила деньги репетитору. Промышленник отреагировал соответствующим образом. Двое слуг взашей вышибли из дому «наглого обманщика», предварительно вздув его.

Казалось бы, Анвальдт должен был лишиться всех и всяческих иллюзий. Увы, он вновь их обрел благодаря другой гимназистке — бедной красивой Эрне Штанге из порядочной рабочей семьи, проживающей в берлинском пролетарском районе Веддинг. Отец Эрны, железнодорожник, человек честный, с твердыми принципами, даже прослезился, когда Анвальдт попросил у него руки дочери. Анвальдт хлопотал о ссуде в полицейской кассе взаимопомощи. Он дожидался, когда Эрна сдаст экзамены на аттестат зрелости, и мечтал о новой квартире. А через три месяца не думал уже ни о чем, кроме шнапса.

Теперь он не верил в бескорыстную страсть гимназисток. Потому-то ему было крайне сомнительно то, что он увидел сейчас. Чтобы красивая девушка отдавалась отвратительному уродцу…

Хлопнула дверь квартиры. Маас с закрытыми глазами целовал свою ученицу. И снова он звонко шлепнул ее по заду. Щелкнул замок. Анвальдт услышал стук каблучков по лестнице. Он бесшумно спускался вниз, каблучки уже стучали в подворотне, до мохнатых ушей дворника долетело игривое «до свидания». Анвальдт тоже попрощался с ним, однако выйти из подворотни не торопился. Он лишь выглянул и следил, как девушка садится в черный «мерседес»; бородатый шофер снял фуражку и поклонился ей. Машина медленно тронулась. Анвальдт ринулся к «адлеру» и с ревом рванул с места. Он мысленно клял все и вся, поняв, что теряет «мерседес» из виду. Он поддал газу и чуть было не сбил переходившего улицу человека в цилиндре. Через две минуты он уже был на безопасном расстоянии от «мерседеса», который ехал маршрутом, знакомым Анвальдту — по Зонненплац и по Грюбшенерштрассе. Обе машины влились в поток автомобилей, пролеток и немногочисленных грузовых фур. Анвальдт видел только голову шофера. (Наверное, она устала и прилегла на заднем сиденье.) Они все так же ехали прямо. Анвальдт поглядывал на таблички с названиями улицы: это была все та же Грюбшенерштрассе. После кладбища, над стеной которого возвышался гладкий тимпан (Крематорий, наверное; точно такой же есть в Берлине), «мерседес» прибавил скорость и исчез. Анвальдт увеличил скорость и пронесся по мосту через какую-то речушку. По левую руку мелькнул указатель с надписью «Бреслау». Анвальдт свернул в первую же улочку налево и оказался на красивой тенистой аллее, по обе стороны которой стояли укрытые среди лип и каштанов виллы и небольшие дома. «Мерседес» стоял перед угловым особняком. Анвальдт свернул направо в маленькую боковую улочку и выключил двигатель. Он знал по опыту, что слежка в автомобиле менее результативна, чем слежка пешком. Выйдя из «адлера», он осторожно дошел до угла и выглянул. «Мерседес» как раз разворачивался. Через несколько секунд он уже катил в сторону Бреслау. Ни малейших сомнений у Анвальдта не было: шофер ехал один. Он записал номер «мерседеса» и пошел туда, откуда отъехала машина. Там стояло здание в неоготическом стиле. Занавешенные окна выглядели крайне таинственно. Над входом красовалась надпись «Надсленжанский замок».

— Все бордели в эту пору спят, — буркнул Анвальдт, взглянув на часы. Он гордился своей фотографической памятью. Достав из бумажника визитку, полученную вчера от извозчика, он сравнил адрес на ней и на воротах. Все сходилось: Шельвитцштрассе. (А пригород этот, очевидно, называется, как на визитке, Опоров.)

Анвальдт долго жал на звонок въездных ворот. В конце концов на дорожке появился человек, смахивающий на боксера-тяжеловеса. Он подошел к калитке и, не дав Анвальдту даже рта раскрыть, рявкнул:

— Клуб открывается в семь.

— Полиция. Криминальный отдел. Мне нужно задать несколько вопросов твоему хозяину.

— Каждый может выдать себя за полицейского. Я знаю всех в крипо, а вот тебя что-то не припомню. А потом, в крипо всем известно, что здесь не хозяин, а хозяйка.

— Вот мое удостоверение.

— Тут написано, что ты из берлинской полиции, а здесь Опоров под Бреслау.

Анвальдт мысленно выругал себя за несобранность. Его новое удостоверение лежит в отделе кадров с субботы. Он совершенно забыл про то, что нужно его получить. «Боксер» бесстрастно смотрел на него из-под припухших век. Анвальдт стоял под солнечным ливнем и считал кованые прутья ограды.

— Или ты, скотина, сейчас же откроешь мне, или я звоню заместителю моего шефа Максу Форстнеру, — бросил он. — Хочешь, чтобы у твоей хозяйки были из-за тебя неприятности?

Охранник не выспался и к тому же был с похмелья. Он медленно подошел к калитке:

— Вали отсюда, а не то… — Он попытался придумать что-нибудь особенно грозное.

И тут Анвальдт обнаружил, что калитка не заперта. Всей тяжестью тела он бросился на нее. Железная решетка ударила охранника в лицо. Оказавшись на территории клуба, Анвальдт удачно увернулся, и на него не попала кровь, обильно хлынувшая из носа охранника. Но тот поразительно быстро пришел в себя. Он размахнулся, и у Анвальдта перехватило дыхание: огромный кулачище попал ему по сонной артерии. Давясь кашлем, Анвальдт в последний момент увернулся от нового удара. Кулак, нацеленный в него, на сей раз промахнулся и со всего размаху повстречался с прутом решетки. Несколько секунд охранник с недоумением смотрел на свои размозженные пальцы. Полицейский тотчас оказался у него за спиной и взмахнул ногой, словно собираясь ударить по мячу. Носок ботинка попал точнехонько в промежность. Второй точный удар в висок довершил дело. Охранник шатался как пьяный, изо всех сил стараясь удержаться в вертикальном положении. Краем глаза Анвальдт видел выбегающих из дома людей. За пистолет он хвататься не стал, поскольку оставил его в машине.

— Стойте! — Властный женский голос остановил охранников, собиравшихся примерно наказать обидчика их товарища. Они послушно остановились. Полная женщина стояла в окне второго этажа и внимательно разглядывала Анвальдта. — Вы кто есть? — спросила она с отчетливым иностранным акцентом.

Побитый охранник все-таки не удержался в вертикальном положении и полностью перешел в горизонтальное. Здоровой рукой он держался за промежность. Анвальдту стало жаль этого человека, пострадавшего всего лишь за то, что он добросовестно исполнял свои обязанности. Он поднял голову и крикнул:

— Криминальассистент Герберт Анвальдт.

Мадам Ле Гёф была зла, но не настолько, чтобы выйти из себя.

— Врешь. Ты говорил позвонить Форстнеру. А он не есть начальник крипо.

— Во-первых, прошу обращаться ко мне на «вы», — усмехнулся Анвальдт, которого развеселил немецкий язык мадам. — Во-вторых, мой начальник — криминальдиректор Эберхард Мок. Но позвонить ему я не могу: он уехал в отпуск.

— Пожалуйста, входить, — пригласила мадам Ле Гёф Анвальдта, поскольку сказанное им, как она знала, соответствовало истине. Вчера криминальдиректор Мок отменил еженедельную партию в шахматы. А она его боялась панически, боялась до такой степени, что отворила бы даже грабителю, если бы тот пришел с именем Мока на устах.

Анвальдт не смотрел на злые лица охранников, мимо которых проходил. Он вошел в холл и должен был признать, что этот храм Афродиты своим роскошным оформлением не уступает лучшим берлинским борделям. То же самое он мог бы сказать и о кабинете хозяйки. Анвальдт бесцеремонно уселся на подоконник распахнутого окна. Внизу трое охранников волокли своего поверженного коллегу. Анвальдт снял пиджак, откашлялся и несколько секунд массировал синяк на шее.

— Незадолго до моего прихода к вашему салону подъехал черный «мерседес», из которого вышла девушка в гимназической форме. Я хочу увидеть ее.

Мадам подняла трубку и произнесла несколько слов (надо полагать, на венгерском).

— Подождите. Сейчас ванна.

Ждать пришлось не очень долго. Анвальдт не успел насладиться созерцанием большой репродукции «Махи обнаженной» Гойи, как в дверь вошла двойник Эрны. Гимназическую форму она сменила на нечто воздушное и розовое.

— Эрна, — начал Анвальдт, но тут же стер эту оговорку ироническим тоном. — Простите, Эльза… В какой гимназии вы учитесь?

— Я работаю здесь, — пискнула она.

— Ах, работаете, — передразнил он ее. — Тогда qui bono[29] вы обучаетесь латыни?

Девушка молчала, скромно потупив глаза. Анвальдт вдруг повернулся к хозяйке лупанара:

— А вы почему до сих пор здесь? Немедленно выйдите!

Мадам без единого слова протеста подчинилась, многозначительно подмигнув девушке. Анвальдт сел за письменный стол и несколько секунд вслушивался в звуки летнего сада.

— Так чем же вы занимаетесь с Маасом?

— Вам показать?

(Точно так же смотрела на него Эрна, когда он вошел в квартиру, которую снимал Клаус Шметтерлинг. Они давно уже приглядывались к этой незаметной квартирке в берлинском квартале Шарлоттенбург. Им было известно, что банкир Шметтерлинг имеет пристрастие к несовершеннолетним девочкам. Налет оказался удачным.)

— Нет. Обойдемся без показа, — бросил Анвальдт усталым голосом. — Кто тебя нанял? Кто хозяин бородатого шофера?

Улыбку с лица девушки как рукой сняло.

— Этот бородатый заявился и сказал, что один фраер любит гимназисточек. Ну а мне-то что? Заплатил он хорошо. Отвозит меня к нему и привозит обратно. Ах да, сегодня он меня должен забрать на какую-то большую пирушку. Кажется, это будет у его хозяина. Как вернусь, все вам расскажу.

Анвальдту за свою жизнь довелось допрашивать множество проституток, и он был уверен, что девица не врет.

— Сядь! — указал он ей на стул. — Теперь будешь исполнять мои приказы. Вечером на том приеме проследи, чтобы окна — а особенно балконные двери — были по крайней мере приоткрыты. Поняла? Потом будут другие задания. Меня зовут Герберт Анвальдт. С сегодняшнего дня ты работаешь на меня или закончишь свою жизнь в сточной канаве. Я отдам тебя наихудшим котам в этом городе.

Анвальдт понимал, что последняя угроза была лишней. (Каждая девка больше всего боится полицейских.) Он буквально услыхал скрежет своих голосовых связок.

— Принеси мне попить чего-нибудь холодного. Лучше всего лимонада.

Когда она вышла, он высунул голову в окно. К сожалению, жара была не способна выжечь воспоминания. («Анвальдт, вы никак ее знаете?». Он со злобой пнул дверь в комнату. Банкир Шметтерлинг заслонил глаза от магниевой вспышки и попытался натянуть на голову одеяло.)

— Вот, пожалуйста, лимонад. — Девица кокетливо улыбалась красивому полицейскому. — У вас есть для меня какие-нибудь особые задания? Я с удовольствием исполню их…

(Тело Шметтерлинга замерло. Они слились в любовном объятии. Дрожало жирное тело, извивалось гибкое тело. Неразрывный коитус соединил толстого банкира с прекрасной, как сон, невестой Анвальдта Эрной Штанге.)

Анвальдт вскочил и подошел к улыбающейся Эрне Штанге. В ее зеленых глазах появилась тонкая пленка слез, когда он со всего размаху влепил ей пощечину. Спускаясь по лестнице, он услышал ее сдавленные всхлипывания. А в голове у него звучала максима Сэмюэла Колриджа:[30]«Когда человек принимает свои мысли за людей или предметы, он безумен. Именно таково определение безумца».

Анвальдт сидел у себя в кабинете в полицайпрезидиуме, наслаждался прохладой и ждал звонка от вахмистра Смолора, единственного человека, которому, по словам Мока, он мог доверять. Небольшое оконце под потолком с северной стороны выходило в один из дворов здания полицейского управления. Анвальдт положил голову на стол. Глубокий сон длился около четверти часа. Прервал его Смолор, явившийся лично.

— Вот вам смокинг и маска. — Рыжий плотный Смолор дружелюбно улыбался. — А теперь важная информация: черный «мерседес» с указанным вами номером принадлежит барону Вильгельму фон Кёпперлингу.

— Благодарю. Мок вас не перехваливает. Но откуда, черт побери, вы добыли вот это? — показал Анвальдт на черную бархатную маску.

Вместо ответа Смолор приложил к губам палец и вышел из комнаты. Анвальдт закурил сигару и откинулся на спинку стула. Он соединил руки на затылке и несколько раз потянулся всем телом. Все складывалось в единое целое. Барон фон Кёпперлинг исполнил самую большую мечту Мааса, прислав к нему хорошенькую гимназистку. «Откуда он об этом знал?» — написал Анвальдт на листке. (Неважно. Маас отнюдь не скрывает своих пристрастий. Вчера в парке он достаточно громко разглагольствовал на эту тему.) «Зачем?» — вновь заскрипело по бумаге стальное перо. (Чтобы контролировать Мааса, а через него мое расследование.) «Почему?» На листке в клетку появился новый вопрос. Анвальдт напряг память, и перед глазами у него возникли строчки из письма Мока: «…покойный гауптштурмфюрер СА Вальтер Пёнтек в полной мере использовал след, полученный от барона Вильгельма фон Кёпперлинга (у которого, кстати сказать, много друзей в гестапо)… Если кто-то найдет действительных убийц, вся та огромная пропагандистская акция будет безжалостно осмеяна в английских или французских газетах. Я предостерегаю Вас: эти люди беспощадны и могут любого заставить отказаться от ведения расследования».

Анвальдт ощутил прилив гордости. Он надел маску.

— Если гестапо узнает цель моего расследования, то, несомненно, остановит его, опасаясь осмеяния во Франции и Англии, — пробормотал он, подходя к небольшому зеркалу, висящему на стене. — Но мне представляется, что в гестапо есть люди, которые хотят воспрепятствовать моему расследованию по совершенно иной причине.

Бархатная маска скрывала две трети лица. Анвальдт состроил шутовскую гримасу и хлопнул в ладоши.

— Возможно, я встречу их на балу у барона, — громко произнес он. — Ассистент Анвальдт, пора отправляться на бал!

Без большого труда, правда вручив пять марок, Анвальдт убедил дворника дома по Уферцайле, 9, что хочет сделать несколько эскизов Зоологического сада при вечернем освещении. Получив от дворника ключ, он открыл дверь на чердак и по шаткой лестнице выбрался на довольно пологую крышу. Следующая крыша, на которую он сейчас собирался влезть, находилась тремя метрами выше. Он достал из рюкзака прочный шнур со стальной трехлапой кошкой на конце. Не меньше десяти минут он забрасывал ее, прежде чем крюк зацепился за что-то наверху. Не без усилий Анвальдт забрался на соседнюю крышу. Оказавшись там, он сбросил испачканные тиковые штаны и такую же блузу. Под этим одеянием скрывались смокинг и лакированные туфли. Он проверил, не забыл ли он сигареты, и осмотрелся. Очень скоро он обнаружил то, что искал: прикрытое треугольным козырьком слегка заржавевшее вентиляционное отверстие. Он закрепил в отверстии крюк и очень медленно, стараясь не запачкаться, спустился по шнуру на несколько метров вниз. Через две минуты подошвы коснулись каменной балюстрады балкона. Анвальдт долго стоял на ней, тяжело дыша и дожидаясь, когда на теле высохнет пот. Отдышавшись, он заглянул в освещенные окна. Оказалось, что на балкон выходят две комнаты. Очень внимательно он рассматривал сцену в первой из них. На полу переплелись два мужских и два женских тела. Прошло не менее полуминуты, прежде чем он разобрался в этой сложной конфигурации. Рядом на софе развалился голый мужчина в маске, а с двух сторон от него стояли на коленях две девушки в гимназической форме. Привлеченный странными звуками, Анвальдт перешел к другому окну. То был свист плетей: две женщины в длинных сапогах и черных мундирах хлестали худощавого блондинчика, прикованного наручниками к надраенной дверце кафельной печи. Блондинчик вскрикивал, когда железные наконечники хлыстов соприкасались с его покрытым синими полосами телом.

Двери обеих комнат были широко раскрыты. Воздух, насыщенный запахом курений, дрожал от более или менее притворных стонов женщин. Анвальдт вошел в первую комнату. Как он и предполагал, никто из находившихся там не обратил на него ни малейшего внимания. Зато он внимательно рассмотрел всех. Без труда он узнал срезанную челюсть Мааса и родинку на руке «гимназистки». Выйдя, он аккуратно прикрыл за собой дверь. В широком коридоре было несколько ниш, в которых стояли небольшие мраморные колонны. Инстинкт хамелеона подсказал Анвальдту снять смокинг и рубашку и повесить их на одну из колонн. Снизу доносилось звуки смычковых. Анвальдт узнал «Императорский квартет» Гайдна.

Он спустился по лестнице и увидел три распахнутые настежь двери. Он остановился в одной из них и осмотрелся. Стеклянные стены между тремя комнатами раздвинули, и образовался зал длиной в тридцать и шириной метров в сорок. Практически всю площадь его занимали столики, заставленные фруктами, бокалами, бутылками в ведерках со льдом, а также шезлонги и софы, на которых медленно шевелились обнаженные тела. Барон дирижировал квартетом, но вместо палочки у него в руке была человеческая берцовая кость. Грустноокий слуга, на котором из одежды была лишь индийская набедренная повязка, прикрывающая гениталии, разливал вино в высокие бокалы. Ганимед сей на некоторое время приостановил эту свою деятельность и принялся расхаживать среди гостей, грациозно разбрасывая вокруг лепестки роз. Он следил за тем, чтобы все гости были довольны. Потому-то грустноокий изрядно удивился, увидев высокого шатена, который стоял в дверях, а затем стремительно сел на софу, с которой только что скатилась на пол пара лесбиянок. Танцующей походкой Ганимед подошел к Анвальдту и мелодичным голосом осведомился:

— Уважаемому господину что-нибудь нужно?

— Да. Я вышел на минутку в туалет, а моя партнерша куда-то исчезла.

Ганимед наморщил брови и пропел:

— Ничего страшного, вы сейчас же получите другую.

Из Зоологического сада несло запахом навоза, время от времени там раздавалось рычание измученных жарой зверей. Одер отдавал остатки влаги сухому воздуху.

Барон отбросил берцовую кость и начал стриптиз. Музыканты с неистовой страстью ударяли смычками по струнам. Раздевшись донага, барон прицепил себе большую рыжую бороду, а на голову водрузил двухъярусную тиару Навуходоносора. Иные из участников оргии, скользкие от пота, утратили последние силы. Некоторые пары, трио и квартеты тщетно еще пытались поражать соучастников изощренными ласками. Анвальдт поднял глаза и встретился с внимательным взглядом Навуходоносора, облачившегося в тяжелое золотое одеяние. (Я выгляжу как черный таракан на белом ковре. Лежу один в брюках среди обнаженных людей. И никто из них не пребывает в одиночестве. Ничего удивительного, что этот хрен так смотрит на меня.) Навуходоносор продолжал смотреть, смычковые инструменты превратились в ударные, стонали женщины, изображая наслаждение, выли мужчины в вынужденном экстазе.

Анвальдт корчился под пристальным взглядом барона. Он решил было принять приглашение двух лесбиянок, которые уже некоторое время заманивали его к себе. Но вдруг явился Ганимед, ведя пьяненькую платиновую блондинку в бархатной маске. Навуходоносор тут же потерял к нему интерес. Девушка присела на корточки у софы Анвальдта. Он закрыл глаза. (Ладно, хоть что-то получу от этой оргии.) Увы, надежды его не исполнились; он ждал прикосновения ласковых ладоней и губ девушки, а вместо этого сильные, твердые руки прижали его к софе. Высокий темноволосый мужчина с орлиным носом сжимал бицепсы Анвальдта, не давая ему подняться. Слуга барона держал смокинг Анвальдта и пачку черных приглашений на бал. Темноволосый спросил, обдав Анвальдта волной чесночного и табачного запаха:

— Как ты сюда попал? Покажи приглашение!

Такой же акцент Анвальдт слышал, когда допрашивал в Берлине одного турецкого ресторатора, замешанного в контрабанде опиума. Он лежал, парализованный не столько тем, что его придавили к софе, сколько татуировкой на напряженной левой руке придавившего его. Между указательным и большим пальцами вздулась округлая мышца, вздрагивающая при малейшем движении руки. И от движения мышцы судорожно подергивался детальнейшим образом вытатуированный скорпион. Темноволосый собрался полностью обездвижить Анвальдта, и когда поднял ногу, чтобы перекинуть ее через софу и усесться верхом на полицейском, тот коленом врезал любителю чеснока в причинное место. От невыносимой боли темноволосый отпустил Анвальдта, который, обретя частичную свободу, ударил противника головой в лицо. Татуированный утратил равновесие и свалился с софы. Полицейский понесся к выходу. Драка не привлекла ничьего внимания, квартет все так же исполнял сумасшедшее рондо, и все больше обессилевших тел валились пластом на влажный паркет.

Единственной преградой, которую нужно было преодолеть Анвальдту, оказался грустноокий Ганимед, раньше его выскользнувший из зала и сейчас запиравший входную дверь. Анвальдт ударил его ногой в пах, затем кулаком по ребрам, однако слуга успел запереть дверь и выбросить ключ в щель для писем. Он зазвенел, упав на каменные плитки лестничной площадки. Третий удар по голове отправил Ганимеда в нокаут. Однако путь через дверь был закрыт, и Анвальдт взбежал по внутренней лестнице на второй этаж апартаментов барона. Он слышал за спиной тяжелое дыхание черноволосого иностранца. Раздался выстрел, умеренно заинтересовавший отдыхающих после тяжких трудов участников оргии. Полицейский почувствовал боль в ухе и теплую кровь на шее. (Черт, опять я не взял пистолет: уж очень он выделялся под смокингом.) Он наклонился и оторвал один из тяжелых прутьев, придерживающих на лестнице пурпурную ковровую дорожку. Краем глаза он видел, что иностранец вновь вскидывает пистолет. Однако выстрел прозвучал, когда Анвальдт был уже на втором этаже. Пуля попала в мраморную колонну и пошла рикошетом в нишу. Анвальдт бросился к двери, в которой торчал ключ. Он повернул его и выскочил на лестничную площадку. Преследователь был уже близко. Пули дробили изразцовые плитки, которыми были облицованы стены. Анвальдт бежал вслепую.

Этажом ниже перед главным входом в апартаменты фон Кёпперлинга стоял какой-то запоздавший гость. Из-под черной маски торчали прямые рыжие волосы. Встревоженный выстрелами, он держал в руке пистолет. Увидев Анвальдта, он крикнул: «Стой! Стреляю!» — но тот резко присел, размахнулся и бросил прут, который попал рыжеволосому в лоб. Падая, тот дважды выстрелил. Пули попали в потолок, откуда посыпалась известка и штукатурка. Анвальдт схватил прут и одним прыжком перескочил через перила. Он оказался на следующей площадке. В здании громыхала стрельба. Спотыкаясь и падая, Анвальдт сбежал еще на один пролет вниз и резко остановился: навстречу ему поднимались четверо, вооруженные большими лопатами для отгребания снега. Анвальдт понял, что к охоте подключился дворник с тремя своими коллегами. Он повернулся и распахнул окно во двор. Не глядя, он прыгнул и приземлился на какую-то повозку. В тело вонзились занозы неструганых досок, пятку пронзила боль. Прихрамывая, он бежал через двор. Злым светом вспыхнули глазницы окон — теперь он был как на ладони. В пустом колодце двора грохотали выстрелы. Он бежал вдоль стен, пытался проникнуть через заднюю дверь в какой-нибудь дом. Но все они оказались заперты. Погоня была совсем близко. Анвальдт скатился по ступенькам, ведущим в подвал. Если и подвальная дверь окажется заперта, здесь преследователи и возьмут его. Но она, слава богу, поддалась. Анвальдт задвинул щеколду изнутри в тот самый момент, когда к двери подбежал первый преследователь. Ах как сладостен был ему подвальный запах винного брожения, вонь гнилой картошки и крысиного помета. Он медленно осел у стены, опираясь спиной о неоштукатуренные кирпичи. Притронулся рукой к уху и вздрогнул, густая кровь снова закапала на шею. В вывихнутой лодыжке пульсировала жаркая боль. На лбу у самых волос, там, где турок зубами рассек ему кожу, застыло что-то липкое и студенистое. Пройдет несколько минут, прежде чем его преследователи смогут обежать квартал, так что за это время он должен выбраться из подвального лабиринта.

Он брел ощупью в полной темноте, пугая немногочисленных крыс, смахивая с лица липнущую паутину. Его охватывала дремота, он утратил чувство времени. С сонливостью помог справиться далекий слабенький отблеск. Анвальдт понял: это свет фонаря, пробивающийся сквозь грязное оконце. Он открыл его и после нескольких неудачных попыток выбрался наружу, ободрав кожу на животе и боках. Закрыв окошко, Анвальдт осмотрелся. От тротуара его отделяли густые кусты, из-за которых доносился топот ног бегущих людей. Тяжело дыша, он бросился навзничь на траву. (Надо переждать несколько часов.) Он обнаружил рядом идеальное укрытие. Балкон бельэтажа зарос диким виноградом, плети которого свешивались до земли. Анвальдт спрятался за ними и почувствовал, что теряет сознание.

Проснулся он от того, что земля стала влажной, и от тишины. Прячась за деревьями и скамейками берегового променада, он добрался до «адлера», оставленного около Политехнического института. Анвальдт с трудом вел машину. Все тело болело, все оно было в засохшей крови. На свой этаж он забирался, цепляясь за перила. Зажигать в кухне свет не стал, чтобы не видеть тараканов. Он залпом выпил стакан воды из-под крана, сбросил в прихожей изодранные брюки, распахнул в комнате окно и рухнул на неприбранную постель.

Проснувшись, Анвальдт не смог оторвать ухо от подушки: засохшая кровь сработала как клей и оно прилипло к наволочке. Он с трудом сел на постели. На макушке торчали слипшиеся от крови волосы. Все тело было в царапинах, ссадинах и синяках. Пятка болела, распухшая щиколотка была сине-фиолетового цвета. На одной ноге он допрыгал до телефона и позвонил барону фон дер Мальтену.

Через пятнадцать минут к Анвальдту приехал доктор Ланцман, личный врач барона. А еще через пятнадцать минут они были в особняке фон дер Мальтенов. Спустя четыре часа выспавшийся пациент Анвальдт — с повязкой на голове и на ухе, с наложенными бамбуковыми шинами на подвернутой ноге и с желтыми пятнами по всему телу — курил первосортную длинную сигару «Анури Шу» фирмы Пшедецкого и рассказывал своему нанимателю о событиях вчерашнего вечера. А когда барон, выслушав его, удалился к себе в кабинет, Анвальдт позвонил в полицайпрезидиум и попросил Курта Смолора приготовить к шести вечера все материалы на барона фон Кёпперлинга. Затем он связался с профессором Андре и договорился о встрече.

Шофер барона фон дер Мальтена помог ему спуститься по лестнице и сесть в машину. На всем пути Анвальдт с интересом расспрашивал почти про каждый дом, каждую улицу. Шофер терпеливо рассказывал:

— Едем по Гогенцоллернштрассе… Слева водонапорная башня… Справа церковь Святого Иоганна… Да, красивая, вы правы. Недавно построена… А это рондо. Рейхпрезидентплац. Мы по-прежнему на Гогенцоллернштрассе… А сейчас выезжаем на Габитцштрассе. Ах, так этот район вы знаете?.. Сейчас проедем под виадуком, и там начинается Цитенштрассе…

Ехать в нераскаленном автомобиле было приятно, и Анвальдт подумал: «Красивый город». К сожалению, его «адлер» уже с утра жгли лучи высоко стоящего солнца. Стоило Анвальдту усесться за руль, как его тут же бросило в пот. Он открыл окна, швырнул на заднее сиденье шляпу и рванул с места, надеясь, что встречный воздух немножко охладит его. Увы, ничего не получилось, лишь гортань забила сухая пыль. И словно этого было мало, Анвальдт закурил, отчего во рту стало совсем сухо — как в пустыне Сахаре.

Следуя указаниям шофера фон Мальтена, Анвальдт без осложнений доехал до помещения востоковедческого семинара на Шмидебрюкке, 35. Профессор Андре ждал его. Он внимательно выслушал Анвальдта, имитировавшего выговор черноволосого, который вчера напал на него. И хотя фразы, повторяемые Анвальдтом, были очень короткими Как ты сюда попал? Покажи приглашение!), профессор практически не сомневался. Говоривший по-немецки иностранец на балу у фон Кёпперлинга был турок. Крайне довольный своей лингвистической интуицией, Анвальдт поблагодарил профессора и отправился в полицайпрезидиум.

У входа он столкнулся с Форстнером. Они обменялись взглядами, и каждый отметил: Форстнер — забинтованную голову Анвальдта, Анвальдт — рассеченную надбровную дугу Форстнера. Они кивнули друг другу с притворным безразличием.

— Вижу, вчерашний вечер вы провели не на собрании Армии спасения на Блюхерплац, — улыбнулся Смолор, приветствуя Анвальдта.

— Пустяки. Небольшое столкновение, — ответил Анвальдт и взглянул на стол, где лежало досье фон Кёпперлинга. — Не слишком оно толстое.

— То, что в архиве гестапо, надо думать, будет потолще. Но чтобы проникнуть туда, нужно иметь особые козыри. У меня их нет, — посетовал Смолор, вытирая лоб клетчатым платком.

— Спасибо, Смолор. Ах да… — Анвальдт нервно потер кончик носа. — Прошу вас подготовить к завтрашнему дню список всех турок, проживавших в Бреслау за последние полтора года. Здесь есть турецкое консульство?

— Да, находится на Нойдорфштрассе.

— Там вам, наверное, помогут. Спасибо, вы свободны.

Анвальдт остался один в своем прохладном кабинетике. Он положил голову на скользкую зеленую столешницу. У него было чувство, что он приближается к нижней точке синусоиды — критической точке хороших и плохих настроений. И как-то очень болезненно он осознал, что реагирует иначе, нежели все остальные: свирепо раскаленный мир за стенами будил в нем активность и жажду действий, приятная же прохлада кабинета вызывала апатию и отрешенность. (Они — микрокосмы, связанные с движением вселенной, я — нет. Я отличен от них. Разве не говорили мне об этом с детства? Я — изолированная мини-вселенная, в которой царит многовекторная гравитация, соединяющая все в тяжелые затверделые глыбы.)

Анвальдт резко встал, снял рубашку и наклонился над тазом. Шипя от боли, он сполоснул подмышки и шею. Затем снова сел на стул и с наслаждением ощущал, как вода тоненькими струйками стекает по его израненному телу. Лицо и руки он вытер нижней рубашкой. (Будь активным! Действуй!) По телефону он попросил курьера купить сигарет и лимонада. Прикрыл глаза и достаточно легко справился с хаосом образов. Он отрывал их друг от друга и упорядочивал: «Скорпионы в брюшной полости Мариетты фон дер Мальтен. Скорпион на руке турка. Мариетту убил турок». Эта констатация обрадовала Анвальдта своей очевидностью и одновременно охладила перспективой безрезультатных действий. (Турок убил баронессу, турок является охранником в доме барона фон Кёпперлинга, барона прикрывает гестапо, ergo[31] турок как-то связан с гестапо, ergo гестапо замешано в убийстве баронессы, ergo против гестапо я слаб и бессилен, как ребенок.)

Стучат в дверь. Стучат. Курьер наконец-то принес бутылку лимонада и две пачки крепких сигарет «Бергман Приват». После первой затяжки на Анвальдта снова на какой-то миг накатила слабость. Он, не отрываясь от бутылки, выпил лимонад, закрыл глаза, и опять мысли-образы стали мыслями-фразами. (Лея Фридлендер знает, кто подсунул Моку ее отца и сделал из него козла отпущения. Это мог быть кто-то из гестапо. Если она побоится сказать мне кто, придется ее заставить. Я не дам ей морфина, превращу шприц в орудие террора, и она сделает все, что я ей велю!) Эротическую версию «сделает все, что я ей велю» он решительно отмел и встал из-за стола. (Будь активным!) Он расхаживал по кабинету и вслух выражал свои сомнения:

— И где ты ее заставишь говорить? В камере. В какой? Здесь, в полицайпрезидиуме. У тебя все-таки есть Смолор. Ну ладно, ты посадишь эту куколку в камеру, и через час все шпики и полицейские будут знать об этом. Само собой, и гестапо тоже.

Обыкновенно, когда Анвальдт с унынием и разочарованием осознавал, что сделать ничего не удастся, он моментально переключался мыслью на другой объект. Вот и сейчас он немедленно принялся изучать досье Кёпперлинга. Там он нашел несколько снимков оргии в каком-то неведомом саду и перечень ничего не говорящих ему фамилий — участников этих развлечений. Но ни в одной из них не было ничего турецкого. О самом хозяине этих приемов информации было до обидного мало. Обычная биография образованного прусского аристократа, а кроме того, несколько служебных отметок о встречах барона с гауптштурмфюрером СА Вальтером Пёнтеком.

Анвальдт застегнул рубашку, подтянул узел галстука. Он неспешно спустился в архив, забрав по пути в отделе кадров удостоверение бреславльской полиции. (Будь активным!) В подвалах полицайпрезидиума его поджидало разочарование: по приказу исполняющего обязанности полицайпрезидента доктора Энгеля досье Пёнтека было передано в архив гестапо. Анвальдт едва доплелся до своего кабинета: опухшую пятку дергало, горели раны и ссадины Усевшись за стол, он охрипшим голосом задал вопрос доктору Моку, загорающему на пляже в Цоппоте:

— Когда ты возвратишься, Эберхард? Если бы ты был здесь, мы добыли бы из гестапо досье Пёнтека и фон Кёпперлинга… нашли бы тайное место, где Лея прошла бы антинаркотическое лечение… Наверное, порывшись в памяти, ты нашел бы какие-нибудь тиски, чтобы зажать и этого стукнутого барона… Когда же ты возвратишься?

Да, он мечтал о возвращении Мока, но только потому, что жаждал денег барона, мечтал о тропических островах, о рабынях с шелковистой кожей… (Ты построил замечательную башню из этих кубиков, Герберт. Будь активным, заставь Лею говорить. Неужто не сумеешь? Ты построил замечательную башню, Герберт.)