"Песня о теплом ветре" - читать интересную книгу автора (Егоров Борис Андрианович)

Где-то далеко-далеко Казань…

Майор Красин приказывает мне срочно явиться в штаб дивизиона.

— Посидим вместе ночку. Надо готовить «огни». Тут наши штабисты зашились.

«Огни» — это расчеты по всем вероятным целям: по обнаруженным батареям противника, по перекресткам дорог, по мостам, по оврагам, где может скопиться немецкая пехота. «Огней» — каждый из них под своим номером — обычно бывает очень много, десятки. И если по какой-то цели потребуется вдруг ударить — все расчеты готовы заранее, они известны командирам орудий, нужно назвать только номер «огня».

Готовить «огни» — вещь очень долгая, надо сидеть, не разгибаясь, с циркулем, угломером и таблицей стрельбы несколько часов.

Уже поздно, давно наступил вечер, и темнота непроглядная. Дорога через лес. Мы идем с Валиковым в нескольких шагах и друг друга не видим. Ни звезд, ни луны, только светятся стрелки компасов на руках.

Но вот впереди какой-то непонятный холодный свет. Словно тлеют оставшиеся от костра угли. Валиков спрашивает:

— Знаете, что это такое? Гнилушки. Сейчас мы с вами положим по одной гнилушке за края пилоток и друг друга не потеряем.

Мы и так, конечно, не потеряемся. Но предложение Валикова мне нравится. Хитрец, всегда что-нибудь придумает.

Иду и вижу, как впереди или чуть в стороне мерцает валиковский огонек.

Можно было бы светить и карманным фонарем, но это опасно: лес еще не прочесан от бандеровцев.

Мы добираемся до штаба, Валиков сразу отправляется спать, я иду к Красину.

Прежде чем садимся работать, Красин говорит:

— Тут для вас письмо есть. Видно, долго ходило: все в переадресовках…

От кого письмо? Обратный адрес: «Казань. В. Доронину»… Адрес на конверте написан крупными кривыми буквами — старый адрес полевой почты пушечно-артиллерийского полка.

Разрываю конверт, читаю: «Привет мушкетеру!» Красин видит, как я взволнован, спрашивает:

— От кого письмо?

— От Доронина. Лейтенант Доронин из второго дивизиона. Вместе учились, вместе в полк приехали.

— А? Его под Белозеркой ранило? Читайте, читайте!

Грустные строки. И соглашаться с ними не хочется.

— Как учился Доронин? — спрашивает Красин.

— Хорошо, очень хорошо. Особенно по математике.

— Ну что ж! Если у него хорошая голова — поступить университет на математический. Успокаивать, конечно, всегда трудно. Но вы ему напишите письмо пободрее. Пусть не отчаивается.

Красин выходит из комнаты, говорит:

— Вам десять минут, настраивайтесь на работу.

Я продолжаю читать письмо: «Передай привет Тучкову и Исаеву… напиши о себе… желаю боевых успехов… Владик».

Но письмо не окончено: к нему есть приписка. Она начинается внизу страницы странными словами: «Долго думал, писать тебе об этом или нет, и все же решил: напишу…

О чем же «об этом»?

Я переворачиваю листок, скольжу глазами по строчкам, пытаясь прочесть все сразу. Вижу только: «Инга… Инга…»

— Ну, десять минут кончились, — слышу я за спиной голос Красина.

Он садится напротив меня, спрашивает:

— Крылов, что с вами? Ну-ну! Давайте работать, работать, работать!

…Где-то далеко-далеко Казань. И встречается случайно с Ингой однорукий солдат. Улица, идут люди. К Инге подходит какой-то мужчина… Муж. А почему Доронин так сразу узнал ее? Он видел ее однажды в библиотеке. И еще в Южном порту, в последний день перед войной. «Владик, Владик, идите к нам!»

— Так приказ выполнять будем? — снова спрашивает Красин.

Будем, конечно, будем. Сейчас для меня самое время работать. Очень хорошо, что есть работа! Все равно не спать.

Я не замечаю, как проходят часы, как рассветает. Красин гасит керосиновую лампу, говорит:

— Все! Спасибо. Отдаю на машинку. Возвращайтесь на свой НП, отдыхайте. Будете писать в Казань — Доронину, привет от майора Красина.

Снова идем с Валиковым лесом. Скоро наш НП, его видно с опушки. Между лесом и ним — равнинка. Равнинка простреливается, и ее надо обойти стороной, оврагом.

В овраге — наша батарейная промежуточная телефонная станция, небольшая землянка.

Не доходя до землянки, я слышу шум, голоса.

— Это, наверно, Кучер агитацию проводит, — высказывает догадку Валиков.

И правда, Кучер.

— Конечно, сам виноват, — кричит он. Кто виноват?

Через узкую дверцу мы с Валиковым протискиваемся в землянку.

— Разрешите доложить, — говорит Седых. — Порейко убило.

…Был порыв телефонной связи. Седых и Порейко вышли на линию, двигались кустарником, по оврагу. Где-то не очень близко упал шальной немецкий снаряд. Порейко со страху бросился в противоположную сторону, побежал к НП, чтобы прыгнуть в траншею. На равнинке, по которой можно двигаться только ползком, его скосил немецкий пулеметчик…

— Сам виноват, — повторяет Кучер. — Испугался, не знал, куда побежал.

— Знал, — оспаривает Седых. — Бежал к НП, хотел укрыться. Но ведь этим он демаскировал НП. Хорошо, если фрицевские корректировщики не заметили, куда он бежал. Как вот дадут из пушек по нашему курганчику…

Спрашиваю:

— Сейчас связь с НП работает?

— Работает, исправил, — отвечает Седых. — Но я туда не пошел: лишнее хождение.

— А Порейко… далеко от кустарника?

— Нет, недалеко. Я подползал к нему. Думал помочь надо. Вот документ из кармана взял, письмо из дома.

Обратный адрес: «Свердловск… М. Я. Порейко». Достаю письмо из конверта. «…Милый мой мальчик… я читаю нашим соседям твои письма… горжусь, что ты настоящий фронтовик… я знаю, как тебе трудно… Береги себя. Твоя мама».

Уже девятый час. Я опаздываю послать боевое донесение в штаб. Богомазов докладывает мне по телефону обстановку, пишу донесение. В штаб с ним пойдет Валиков: больше послать некого, разведчиков с НП трогать нельзя.

— Вот вам донесение, — говорю я Валикову, — вот письмо матери Порейко. В штабе знают, что с ним делать.

— Это нам все известно. Пошлют извещение: «Пал смертью храбрых»…