Наталья Егорова
Доля сияния

Формула была сложной.

Каждую чёрточку её Йоссель старательно выписал на тонком листе голья, а по углам всю последнюю неделю рисовал хитрые листвяные завитки – просто от удовольствия.

Три руны, раскрытые навстречу четвертой – кровь затворить. Ещё две посолонь завёрнуты – сил добавить. И одна внизу – для устойчивости. Сиянья уйдет всего ничего, а держаться должно накрепко.

Формула была красивой, и Йоссель искренне гордился ей. Целых полгода.

Ему казалось, что глаза затянуты тонкой, как мушиное крыло, плёнкой. Боязно моргнуть: тогда точно хлынет солёным водопадом; расплывутся тонкие чернильные штрихи, поползут буквы мутными ручейками.

А, какая теперь разница! Гори оно… мокни. Хоть на клочки порвись.

Точно бы разревелся, но при Лавене стыдно.

– А я тебе сразу сказал – не пустят, – снисходительно заметил Лавен. Он валялся на кровати прямо в башмаках, забросив за голову жилистые руки. – Я ж тебе сказал?

Йоссель стиснул зубы так, что возле ушей хрустнуло. Сглотнул, давя набегающие слезы. В ушах шумело, и всё какие-то глупости лезли в глаза: выпуклые древесные волокна столешницы и бесформенные натёки свечного воска. Да вот ещё сухой ольховый лист на подоконнике.

Не думать, не видеть, не слышать… иначе хоть помирай.

– Никогда такого не было, чтоб два года подряд к сиянию пускали. Сам мастер Аргелак, говорят, лет десять второго раза дожидался, а уж он-то не нам чета.

Йоссель вспомнил тёмное, точно древесной корой покрытое лицо мастера Аргелака, равнодушные глаза под черепашьими веками, и сам удивился нахлынувшей ненависти.