"Око Гора" - читать интересную книгу автора (Терстон Кэрол)

6 Год восьмой правления Тутанхамона (1353 до н. э.)

День 11-й, третий месяц всходов

Сын корзинщицы поверх набедренной повязки уже надел свою грубую рубаху – значит, жар прошел. Тем не менее сквозь кожу его опухшей лодыжки все еще сочилась жидкость, и около нее роились мухи.

– Больно, – хныкал он.

– Тогда ты знаешь, как больно было иа, когда ты бил его палкой, – сказал я мальчику. Когда я закончил усаживать пиявок туда, где плоть налилась кровью, он умолк, и я решил, что любопытство взяло верх над жалостью к себе. Я ошибся. Дело было в том, что он увидел дочь господина.

– Меня зовут Асет, – сообщила она ему, застенчиво улыбаясь, – а это Тули. – Услышав свое имя, пес, сидевший рядом, завилял хвостом. – Хочешь, он покажет тебе фокус? – Сын Ипвет еле кивнул, поскольку не мог вымолвить ни слова. Им обоим было по шесть лет, но Рука был вдвое крупнее Асет, а ладони и ступни у него были куда шире и грубее. Асет дотронулась до мордочки Тули, потом быстро начертила в воздухе три круга. Собака шлепнулась на твердый земляной пол, трижды перевернулась, поднялась на ноги, вернулась к хозяйке и уткнулась носом в руку.

– Как ты его заставила? – поинтересовался Рука.

– Сначала я показывала ему, что нужно сделать. И я всегда его награждаю.

– Я не видел, чтобы ты ему что-то дала.

Асет положила руку Тули на спину, показала сначала на Руку, потом на Ипвет, на меня и на себя.

– Тули, посчитай, сколько людей.

В отличие от большинства уличных собак, Тули подает голос. И он пролаял четыре раза. Потом посмотрел на Асет. Когда она кивнула, пес замахал хвостом и снова уткнулся в руку хозяйки. Она обняла пса и прошептала ему что-то на ухо.

– Он понимает, что ты пообещала ему кость, – предположил Рука.

– Тули радуется, когда я его глажу и разговариваю с ним. Так бывает между друзьями, а он мой лучший друг на всем свете… кроме Тенры. Хочешь быть моим другом? – Тогда я понял, что она не просто хотела похвастаться животным: отец отказывает девочке в общении с другими детьми, даже ее круга.

Я снял пиявок, промокнул лодыжку Руки кислым вином и смазал ее гусиным жиром с тертым корнем мандрагоры, чтобы приглушить боль. Ипвет была слишком очарована девочкой и собакой и не замечала, что я делаю, пока я не сообщил, что вернусь на следующий день.

– Ты тоже уйдешь? – спросил Рука у Асет.

– Да, но мы снова придем завтра, если твоя мать позволит. – Она взглянула на Ипвет. – Может, он научит меня готовить пальмовые листы для корзин?

– Приходи в любое время, но свою работу я буду делать сама.

– Тогда завтра, Асет, не забудь! – крикнул Рука нам вслед.

Мы направились в город; Тули носился вокруг, иногда отставал, чтобы понюхать ствол пальмы, потом нагонял нас, несясь, словно ветер, потом снова отвлекался на крошку хлеба, которую потеряла какая-нибудь птица. Мы встретили всего двух прихожан, несущих подношения к храму Ра-Хорахте, и я заметил, что ограждающая его стена дала трещину, и стала видна основа из глиняных кирпичей. Краска начала отходить даже от каменного столба, на котором Нефертити топчет девять врагов Двух Земель, размахивая кривой саблей, а бывший муж ее предпочел крюк и цеп, символы мира. Но если Асет и узнала в этой фигуре свою госпожу мать, виду она не подала – возможно, потому, что была слишком взволнована мыслью о том, что скоро увидит Хари и его обезьянку.

Пагош ждал нас у окраины города; он надел на Тули ошейник, ограничивая его резвость.

– Неужели Тули не может обойтись без поводка? – заспорила Асет. – Он всегда приходит на мой зов.

– Ты забыла, как ему распороли брюхо? – спросил Пагош, прикрепляя длинный плетеный кожаный шнурок к ошейнику Тули. – На улицах скитается слишком много его собратьев. Они ведь бродячие, и готовы сожрать все, что попадется.

Пока мы шли мимо рынка, Пагошу приходилось сдерживать Тули, чтобы тот не бросался на красноухих бабуинов, – стражники с их помощью охраняли торговцев от воров. Один из бабуинов оскалился на нас, и Асет вложила руку мне в ладонь.

– Мы чем-то его разозлили?

– Он хочет сказать, чтобы мы отошли подальше, его просто этому научили. Главное – не подходить к нему слишком близко.

– Бабуин моего дяди крадет еду с кухни.

– Ну, возможно, только вор может поймать другого вора, – ответил я.

Нас ожидала Нофрет с корзиной медовых пирожных, испеченных только утром. Потом она отвела Асет в сад, а я пошел в свою рабочую комнату. В тот день мне предстояло проверить счета и подписать заказы на то, что мы сами не выращиваем: мирровую смолу из Нубии, красное сандаловое дерево из Куша, оливковое масло из Микен, шафран и шалфей с Крита и корицу с имбирем из-за Красного моря. Покончив с бумагами, я вышел в сад, смакуя то удовольствие, которое меня всегда там охватывает: возможно, потому, что все в саду устроено по моему желанию. Хари с Асет сидели, скрестив ноги, в тени старой акации, скатывая хлебное тесто в небольшие шарики, и не обратили на меня никакого внимания. Тогда я растянулся на траве неподалеку и накрыл глаза рукой, чтобы поразмыслить над тем, не стоит ли нанять еще одного человека, который бы, например, собирал изюм и финики, из которых Хари делает конфеты с лекарствами.

– А как ты узнаешь, что это за пилюля, когда она уже запечется? – спросила его Асет.

– Лекарства для детей, у которых завелись черви, я обваливаю в семенах кунжута. Эти я помечаю крестом, вот так. – Он нарисовал на маленьком шарике крестик иглой из слоновой кости. – Если я вдруг засомневаюсь, могу попробовать, но… – Прежде чем он успел разгадать ее намерения, Асет сунула одну пилюлю в рот. Через миг она ее выплюнула.

– Бррр! – Она потерла губы тыльной стороной руки. – Это горький вкус изгоняет болезнь?

– Ты не должна брать лекарства в рот, пока тебе не скажет Тенра, – предупредил Хари. – А эти пилюли надо глотать, а не жевать, потому что они невкусные. Хотя лучше бы наоборот, потому что дети часто сосут лекарства, пока те не размякнут, а потом поступают так же, как и ты – выплевывают.

Асет остановилась и заморгала – верная примета того, что она задумалась.

– У меня идея. – В этом тоже не было ничего нового, а я полночи не спал – держал за руку старика, пока тот не прошел через тростники, так что я закрыл глаза, намереваясь вздремнуть несколько минут.

– …и я хотела бы стать рисовальщицей контуров, – говорила Асет, когда я проснулся, – но рисовать глаз иа вот так мне не нравится. – Она показала на землю палочкой, которой обычно рисовала.

– Тогда поступи, как сделал я, – предложил Хари, – меня учил старый писец – и еще нескольких других мальчиков, которые занимались у него дома. Торговец углем наполнял зимой его жаровню, ткач одевал его, а мои родители подносили старику фаянсовые амулеты и ушебти[32], которые послужат ему в загробном мире. Но мне не хотелось сидеть весь день в пыли скрестив ноги и считать хары[33] с мукой для Фараоновых сборщиков податей, так что я решил выучить все, что можно, чтобы, когда придет время, пойти по той дороге, куда позовет меня сердце. Тогда я не знал, что выберу, но впоследствии оказался здесь, с нашим другом. – Я ощутил на себе его взгляд и надеюсь, Хари не понял, что я все слышал.

– Но зачем тебе надо было учиться читать и писать, если тебе хотелось стать садовником? – спросила девочка.

– Я хотел стать целителем, но мой отец был последователем Атона и верил, как и Сын Гора, бежавший из Двух Земель, что его бог излечит все болезни. Я не хочу никого обидеть, но считаю что боги – один он или несколько – слишком заняты, чтобы заботиться о каждом из нас. Вот поэтому я решил изучить все, что мог дать мне старый писец, чтобы сохранить верность моему ка. Возможно, и тебе стоит поступать так же.

Я выждал пару минут, потом потянулся, делая вид, что просыпаюсь, и, медленно сев, снова вынужден был прикрыть глаза от ослепляющей синевы неба – и увидел, что ткань, лежавшая на земле, усыпана пилюлями в форме рыбок и птичек.

День 23-й, второй месяц всходов

На метательные палки Мены приятно посмотреть – они разрисованы яркими крокодилами, гиппопотамами и другими свирепыми животными, как и подобает главному врачу охраны Фараона, а мои – безыскусные инструменты простого труженика, изготовленные его собственными руками. Но я их заслужил, и потому ценю их так же, как и Мена свои, и наша дружба обходится без зависти, потому что мы сами выбрали разные пути.

Мы шли тихонько, не стучали палками друг о друга, чтобы не спугнуть птиц, и надеялись посоревноваться с ними умом, высматривая и выжидая. Все вокруг было синим, и выше и ниже черной полоски земли, которая нас питает, Мать Небо словно сочеталась браком с Преисподней, превращая это темное место в двойника своей божественной обители. Разумеется, река лишь отражала безоблачное небо, внизу же она набухла от ила, но все равно ежедневное пробуждение жизни действовало на меня волшебно, освежая мой дух способом необъяснимым и непонятным. Когда Ра-Хорахте поцеловал острие серебристой иглы Хатшепсут[34], выпустив яркую стрелу света над спокойной водой, Мена крикнул, подражая баклану, взывающему к своей партнерше, сидящей в гнезде. Я замахнулся, готовясь первым метнуть палку, и прислушался к хлопанью крыльев. Заметив утку, поднявшуюся из камышей, я почувствовал, как ялик наш наклонился под ногами, и понял, что Мена меня превзошел. Тем не менее через миг я тоже выпустил палку, попал, и птица рухнула, не успев начать нырок в воздухе.

Отталкиваясь шестом, мой друг провел лодку через камыши, и мы оба не спускали глаз с того места, куда упала птица, а Мена в то же время искал свою палку. Соскучившись по нашему спокойному прошлому, я решил выведать: может, Генерал, готовящийся к новой кампании, все же сможет убедить Мену отправиться с ним.

– Ты не боишься, что молодой помощник, о котором ты так хорошо отзывался, может занять твое место среди любимцев Хоремхеба?

– Возможно, у Сенмута не хватает опыта на поле боя, но взгляд его проникает до самых костей. Как и твой. А что касается его отношений с Генералом… – Мена пожал плечами и оттолкнулся шестом. – Если ты думаешь, что мне когда-нибудь надоест обставлять тебя в охоте на птиц и захочется уехать отсюда, значит, ты не видишь, как мне хорошо с Тетишери и Небет.

Почти три года прошло с тех пор, как Мена вернулся в Уасет, и за это время ему посчастливилось найти жену, чей ум и обаяние не уступали красоте. К тому же у них родилась дочь по имени Небет – она радует его не меньше, чем блеск золота, несмотря на то, что у нее кривенькое бедро.

– Отведенное нам время коротко, – предупреждал он меня, – и из него уже прошло двадцать восемь лет. Не тяни, заведи детей поскорее, Тенра.

Выглядим мы с ним совсем по-разному, но во всем остальном похожи, как близнецы, так что меня не удивляет, что Мена порой высказывает мои собственные мысли. Но ему не известно о том, что я часто бываю у молодой вдовы по имени Аменет, приятной и лицом, и характером. И она не стесняется предложить мне и ужин и ласку.

– А как идут дела у Небет с новым лубком? – поинтересовался я: мы совместными усилиями пытались найти способ удержать шарнир ее бедренной кости в соответствующем углублении, и чтобы девочка в то же время могла двигаться. Теперь, после ее второго дня рождения, когда Небет уже может пройти несколько шагов и когда ей нужно больше свободы, последнее приспособление мы сделали легче и гибче предыдущего, чтобы ее мышцы достаточно окрепли и корсет стал не нужен.

– Она пробует лазить по лестнице в спальню, так что нашему уединению скоро придет конец. – Мена криво улыбнулся: мне известно о его странной привычке спать с женой на одной лежанке всю ночь. Он опустил руку в воду, схватил свою утку за ноги и перевязал их шнуром, потом бросил птицу в носовую часть лодки к остальным. – В любом случае, Генерал рад, что я останусь и буду присматривать за его женой, если он сделает ей ребенка. Поскольку Царица потеряла очередного младенца, он хочет, чтобы рядом был человек, которому можно доверять. Хоремхеб считает, что дело в ее врачах, хотя я не совсем уверен. – Я знал, что Мена намекает на тот факт, что Анхесенамон зачала первого ребенка от собственного отца, и исход был столь же печален.

Мы подплыли к тому месту, куда должна была упасть моя птица, и вскоре обнаружили, что она бьется в воде, лишь оглушенная. Я даровал ей жизнь и жестом велел Мене плыть в противоход основного канала, где мы снова затаились.

– Ты знаешь, что Царица опять носит ребенка? – через минуту спросил он – тихо, чтобы не спугнуть дичь. Я кивнул, глядя на заросли камышей, которые колыхались, как созревшая пшеница на утреннем ветерке. – Может, в этот раз лучше пойдет. Я слышал, что Рамос предложил Фараону услуги своего врача, он клянется, что этот человек способен извлечь любого ребенка живым, если это вообще возможно.

– Не мне судить, кого Рамос выберет…

– Он говорит, что имя этого врача Сенахтенра. Он тебе не сообщил?

– Мне… ухаживать за Царицей? – запнулся я, ибо не был уверен, что правильно его понял.

– Шери говорит, что по настоянию своей младшей сестры Анхесенамон собиралась позвать тебя прежде, чем это предложил жрец.

– Асет? – Должно быть, я выглядел как деревенский болван, потому что Мена разразился хохотом, так что наш тростниковый ялик закачался. Такая лодка идеально подходит для стоячих прудов и болот, но поскольку у нее нет киля, она крайне неустойчива. – Дорого тебе обойдется твой смех, если опрокинешь добычу в воду, – напомнил я, зная, что Мена не захочет потерять свое любимое блюдо.

– Шери настаивает на том, чтобы ты посетил праздник, который мы готовим для Генерала, дабы пожелать ему удачи в предстоящей кампании.

Мена живет неподалеку от дворца, и это место для меня такое же чужое, как земли, лежащие за Красным морем.

– Я искренне тебе благодарен, но мне неловко среди высокопоставленных лиц, да и им со мной неинтересно.

– Тогда тебе придется прятаться в толпе, пока Царица и Тутанхамон не почтят нас своим присутствием… или ты сразу хочешь оказаться у нее между ног? К тому же ты сделаешь мне одолжение, если поговоришь с моей женой, а то она не слушает ни своего отца, ни меня. Она все еще боится, что у другого ребенка тоже может оказаться больное бедро или что похуже.

– У себя дома даже мудреца считают зеленым юнцом, молодым побегом, – произнес я, потом с минуту подумал. – Хорошо, я приду на ваш праздник. – И чтобы Мена не слишком радовался, добавил: – Но все равно невелики шансы, что Хоремхеб сделает Мутнеджмет ребенка, пока она не перестанет использовать маточное кольцо из тертых шипов акации.

Выражение его лица достойно вознаградило меня за все, что я стерпел от него.

– Во имя Тота, откуда ты это знаешь?

– Она посылает служанку в «Око Гора» – так Хари назвал нашу благотворительную аптеку. На каждом пакете порошков и трав теперь стоит этот знак. – Я специально тянул. – Хари хороший слушатель и может дать ценный совет – и многие слуги разбалтывают ему секреты, так что если вдруг я смогу быть тебе полезен… – я старался сохранять строгость на лице, а на губах Мены появилась ухмылка, – чтобы назначить правильное лечение кому-либо из твоих богатых пациентов, я буду только рад. За определенную плату, разумеется. – Кажется, только с Меной проявляется живущий внутри меня мальчишка, которым я некогда был.

– Тогда молись Тоту, чтобы тебе удалось помочь Царице в том, в чем потерпели поражение остальные, если хочешь защитить свою маленькую богиню от когтей хищников. Даже если снова девочка, Тенра, главное – чтобы живая.

День 14-й, четвертый месяц засухи

– Жрец хотел поговорить с ней, – объяснил Пагош, прежде чем я успел спросить, почему Асет задержалась в храме после уроков.

– Что на этот раз?

Он пожал плечами:

– Тебе придется спросить у Тули. Но когда я стоял и ждал ее во дворе храма, я видел, как мальчишки из ее класса во что-то играли. У одного левая рука была привязана к боку, а остальные смеялись и подшучивали над рисунками, которые он накарябал палкой на земле.

– В этот раз я добьюсь от нее ответа, – поклялся я. Пагош не шевельнулся. – Еще что-нибудь? – спросил я.

– Почему ты не позволяешь ей ходить с тобой к больным в деревню феллахов ее отца, ведь раньше ты ей не отказывал?

– Не все хвори одинаковы. Некоторым достаточно напасть всего на одного человека или ребенка. Другие поражают многих – блохи, например. Не знаю, как такое получается, но я и раньше видел хворобу, которой страдают крестьяне и их родственники, и мне известно, что это не просто очень болезненно, но и смертельно опасно.

– Тогда почему блохе не запрыгнуть на тебя?

– В свое время я переболел похожими заразами, но, по правде говоря, я не знаю, даже несмотря на то, что ты высокого мнения о моем умении.

– Возможно, – неохотно согласился Пагош, – но никто, кроме тебя, твоих недостатков не признает. Тогда я прослежу, чтобы Асет туда не ходила – ни с тобой, ни без тебя.

Позже, когда Асет пошла со мной в мастерскую гончара Рамоса, она рассказала мне:

– Маху, один мальчик из класса, говорит, что моя госпожа мама когда-то была мужчиной, поэтому она не может быть моей настоящей матерью. – Она подпрыгивала, чтобы поспевать за мной, а Тули отстал, нюхая ствол дерева. – Он говорит, что мой отец просто распространяет такой слух, чтобы меня можно было назвать Принцессой царских кровей. Тенра, неужели это правда? Ты-то наверняка должен знать.

– Ты – дитя ее плоти, – уверил я девочку.

– Но как она могла родить меня, если когда-то была мужчиной?

Думаю, Асет просто искала объяснение холодности Нефертити, но у меня не было для нее ответа.

– Твоя госпожа мать некогда была Царицей Двух Земель. Потом, какое-то время после того, как ее первый муж, Фараон Эхнатон, сделал ее своим соправителем, она вела себя как мужчина – прямо как ты, когда наряжаешься и делаешь вид, что ты великая госпожа.

– Ох! – Кажется, Асет удовольствовалась таким объяснением, ибо сменила тему. – Маху знает много секретов, но рассказывает их только другим мальчишкам. Сегодня никто из них не мог решить задачку, которую задал нам жрец, поэтому Маху согласился рассказать самый большой секрет, если я назову ему ответ. – Она подняла на меня глаза. – Он сказал, что я должна буду стать женой жреца Амона, и Верховный Жрец со своим Священным Советом посадят своего человека на трон Гора.

Холод сжал мое сердце, но я не сбавил шаг.

– Чей сын этот Маху, который сплетничает, словно старуха?

– Нетерхотепа, градоначальника Уасета. А что?

– То, что градоначальнику следовало бы научить сына держать за зубами свой болтливый язык и заставить его заниматься счислением, вот что. А почему сегодня ты опять так долго?

– Потому что я зашла в святилище, куда можно заходить только Фараону и Верховному Жрецу.

– Если ты знала, что в святилище заходить нельзя, зачем ты это сделала?

– Посмотреть на зверинец, о котором все время твердит Маху, – он в комнате за святилищем, но я заблудилась в темноте. Тенра, мой учитель говорит, что я задаю слишком много вопросов. Это так?

Я всегда отвечаю Асет, когда она о чем-либо спрашивает: например, почему я даю именно такую траву или пилюли, но жрецы считают, что стремление задавать вопросы означает, что человек недоволен сложившимся порядком, и мне бы не хотелось, чтобы девочку наказывали за ересь, которой она набралась от меня.

– Это зависит от того, о чем ты спрашиваешь и почему. Для некоторых действий нет определенных причин, кроме настолько старых привычек и традиций, что их никто и не помнит. Еще у людей бывают личные дела, которые тебя не касаются.

– Например, когда Пагош рассказывает Мерит о том, что чувствует его сердце? – Я кивнул. – Значит, я не должна никому говорить о том, о чем разговариваю со своим ка?

– Это лучше спросить у твоего отца.

– Он говорит, что у всех нас где-то внутри есть голос, который не слышен больше никому, и мы всегда должны к нему прислушиваться, иначе мы можем сделать что-нибудь не маат. Но когда тот суну отказался хотя бы попытаться вылечить раны Тули, мой ка спросил у меня, почему. Так что все эти вопросы задает ка, а не я.

– Не пытайся переложить на кого-то вину за то, что исходит из твоего рта. Что бы ни говорил голос внутри тебя, вы с ка – одно целое. Что сказал тот суну, когда отказался лечить Тули?

– Что его все равно заберет Осирис и… – Она споткнулась и упала на колено. Тули услышал вскрик хозяйки и примчался к ней. – Из-за этих проклятых сандалий я упала, сену, – пробурчала Асет. Когда она впервые меня так назвала, я подумал, что она хотела сказать суну, но у нее заплелся язык. Но с тех пор я часто слышал, что она употребляет слова аккадского языка, значит, она называет меня «башмаком» и считает, что я не понимаю.

– Вернемся и смоем грязь с колена. – Я наклонился, чтобы поднять девочку.

– Я не маленькая, не обязательно возвращаться, – сказала Асет, вырываясь. – Ипвет живет недалеко.

Рука выскочил из двери и закричал:

– Асет, ты ушиблась? – Может, мальчик и неуклюж, но его сердце переполняется любовью лишь оттого, что она называет его другом.

Когда Ипвет отмыла ей коленку, Асет показала на продолговатый предмет из сложенных пальмовых полосок – наверное, это была начатая корзина. Корзинщица Рамоса подала заготовку Асет, наблюдая, как та вертит ее, рассматривая сверху, снизу и сбоку.

– А ты сможешь сплести сандалию такой формы? – спросила девочка, – но чтобы стенка наклонялась вовнутрь, а не наружу, чтобы нога не соскальзывала с подошвы? Наверняка будет лучше, чем эти, – и она скорчила рожу скинутым сандалиям.

– Такую мелочь сплести быстро, – согласилась Ипвет, готовая отплатить за добро, которым Асет одаривала ее сына, – но без ремешка она держаться не будет.

– Возможно, – ответила Асет, – но он должен быть такой, чтобы мне не натирало пальцы. Я подумаю над этим и скажу, что решила… завтра.

День 16-й, четвертый месяц засухи

– Она сознается в том, что сделала? – спросил Рамос.

Я кивнул, а потом рассказал о мальчишке, который болтал про комнату, расположенную за праздничным залом великого Тутмоса, стены которой рисовальщики контуров украсили разнообразными экзотическими птицами и необычными животными.

– Наверное, Асет хотела посмотреть, как они нарисованы.

– Жрец, ее учитель, говорит, что контуры у девочки получаются хорошо, – согласился Рамос. – Но он еще жалуется, что она сеет смуту среди остальных, отказываясь срисовывать фигуры как положено.

– Пагош говорит, что мальчишки из ее класса изображают, как жрец привязывает Асет левую руку к боку, чтобы она не могла ею пользоваться. Видимо, их веселит, когда ее унижают.

Рамос вспыхнул от гнева.

– Я… – Он замолк, когда в коридоре раздался резкий шлепок и детский крик.

Через миг в библиотеку Рамоса влетела Нефертити, волоча за собой дочь. Она дернула Асет за руку, девочка споткнулась и вскрикнула от боли.

– Посмотри, твоя прекрасная принцесса выросла воровкой и попрошайкой! – Она брызгала слюной на мужа. – Стащила мои украшения да еще и раскрасилась, как уличная девка.

Асет терла плечо рукой – выглядела она настолько жалко, что я едва сдержался, чтобы не подойти к ней и не взять на руки. Парик съехал набок, а по обеим щекам с глаз стекала зеленая краска. Затем она безвольно опустила руку, и я заметил пятно хны на рукаве ее белого одеяния.

– Вчерашнего было мало? – спросил Рамос, давая дочери понять, что знает о ее проступке в храме. Асет подняла подбородок, смело выдерживая пронизывающий взгляд отца. – Так ты еще пошла в комнаты своей госпожи матери, хотя тебе запретили это делать?

– Да, потому что все идут на пир к Мене, кроме меня. И мы с Тули решили устроить собственный праздник. – Голос у нее задрожал. – Я хотела взять ожерелье, всего на один вечер.

– Дочь, ты меня разочаровываешь. – Слова Рамоса резали острее ножа, так что у Асет по щекам тут же побежали слезы. – Я не потерплю такого беспорядка в своем доме! – взорвался ее отец. – Никогда больше не смей появляться передо мной в слезах!

Удивившись такой вспышке гнева, Асет бросила взгляд на меня, а Нефертити подошла к Рамосу и начала гладить его по руке, сначала я подумал – чтобы успокоить. Но когда она скользнула ниже, и начала гладить голую грудь мужа, я понял, что ее намерение было совершенно иным.

– Иди в свою комнату и подумай, нужно ли тебе настойчиво лезть туда, где тебе не место, – приказал он Асет, остыв – по крайней мере, в том, что касалось ее, – и жестом велел мне увести девочку. Я кивнул сначала ему, потом его госпоже, которая уже отвернулась, и взял Асет за руку.

Выходя из комнаты, я оглянулся и увидел, что Рамос подошел к своей Прекрасной Госпоже сзади, обхватил ладонями ее грудь и прижал жену к своему возбужденному телу. В коридоре я замедлил шаг и был даже готов взять Асет на руки, если бы не ее взгляд.

Когда мы дошли до ее комнаты, я снял с нее ожерелье и парик, потом отмыл лицо и оттер хну с ладоней. Но она все еще отказывалась смотреть мне в глаза, стараясь скрыть, насколько ей больно.

– Помнишь девочку, о которой я тебе рассказывал? Которая не может бегать и играть из-за того, что у нее на ноге лубок? – Асет быстро подняла глаза на меня. – Небет сегодня будет не с кем играть, пока ее родители будут развлекать гостей.

– Ты возьмешь меня с собой? – прошептала Асет. Я кивнул. – И Тули?

Я снова кивнул и постарался не показать, что беспокоюсь за пса.

– Ты знаешь, где он?

– Моя госпожа мать приказала Паге перерезать Тули глотку и выбросить в мусорную кучу, потому что он хотел ее укусить. Но Пага не допустит, чтобы с Тули случилось что-нибудь плохое. – Она посмотрела на меня: – Мне правда можно пойти?

Этим словом мы обычно скрепляли договоры, и если ты его произносил, передумать уже нельзя. Я помедлил, так как нарушил бы этим приказ ее отца – дело тоже непоправимое. Но Рамос назначил меня следить не только за телом дочери, но и за ее ах, искрой жизни, которая принадлежит ей одной, и сердцем я чувствовал, что мой поступок соответствовал законам Маат.

– Если ты не думаешь, что Небет слишком мала. Ей нет еще трех, а ты скоро уже отпразднуешь свой седьмой день рождения. – Асет тут же замотала головой. Она моментально превратилась в чертенка с сияющими голубыми глазами и запрыгала на носочках.

– А у Небет нет братьев и сестер?

– Пока нет. Я позову Мерит, чтобы она помогла тебе одеться и причесаться. Не хочу, чтобы ты опозорила меня перед друзьями. – Я сказал это лишь для того, чтобы дать ей повод нарядиться, но когда Асет помчалась к шкафу с одеждой, я заметил, что она прижимает левую руку к телу. – Но сначала пообещай мне кое-что еще.

Девочка обернулась ко мне:

– Обещаю сидеть с Небет и не показываться отцу на глаза, – поклялась она, показав, что поняла не только то, что я высказал.

– Подойди сюда. – Когда Асет снова оказалась передо мной, я взял ее левую руку. – Если жрец еще раз привяжет ее к телу, обязательно расскажи мне.

– Но ведь плохо, что я пишу священные знаки языка богов левой рукой. Да?

– Плохо ли, что у Тули один глаз голубой, а другой желтый? – Я пожал плечами. – Кто мы, смертные, такие, чтобы противиться тому, какими нас создали боги?

Асет захихикала, но в этот миг в комнату влетел Тули, подскочил к ней, и они повалились на пол и сплелись в клубок. Я обернулся и в двери увидел Пагоша.

– Я перевезу вас через реку, но только после наступления темноты, – произнес он, когда я проходил мимо него в двери. – Рамосу и в голову не придет, что ты можешь его ослушаться, но у его госпожи глаза на затылке.

Мерит расчесала и перевязала короткие кудри девочки желтой ленточкой и прикрепила тьет[35] из сердолика – под цвет ее шафранового льняного каласириса. Асет надела сандалии из шкуры газели, раскрашенные теми же цветами, что и ее широкое ожерелье, и стала совсем похожа на даму высшего круга, если не считать котомки из грубого льна, свисающей с плеча. Сегодня она положила туда не только маленького льва из корня папируса и писчие принадлежности из слоновой кости – подарок отца на пятый день рождения, – но и плетеную соломенную коробочку с фруктовыми конфетами.

Мы подошли к ограде Мены, и я направился к калитке и комнатам Небет. Когда Анекси, ее кормилица, открыла дверь, я сообщил ей, что у меня сюрприз – ребенок, чье общество может оказаться лучшим лекарством для нашей малышки.

Небет возила по полу деревянного крокодильчика, одной рукой держась за край лавки, а другой дергая за веревочку, от чего зверек открывал и закрывал длинную пасть.

– Смотри, как бы он тебе палец не откусил, – тихонько крикнул я.

– Тенра! – пискнула девочка. Я опустился на одно колено и распростер руки, а Асет с Тули тем временем стояли позади меня и смотрели, как Небет оторвала от пола ногу в лубке и передвинула вперед. Потом она отлепилась от лавки и двинулась ко мне, постоянно балансируя, поднимая больную ногу и выставляя ее вперед. Мы начали эту игру, чтобы я мог посмотреть, как Небет ходит самостоятельно, как лубок позволяет ей двигаться, но теперь игра переросла в нечто большее. Не дойдя до конца, Небет потянулась вперед, веря, что я ее поймаю, и я подхватил ее, поднял и начал кружить.

– Я скучал по тебе, маленький бутончик лотоса, – прошептал я ей на ухо. – Ты так быстро растешь, что скоро станешь высокой, как мама, и такой же красивой. – Смутившись, она уткнулась лицом мне в шею, и в этот момент заметила Асет.

Они пристально разглядывали друг друга, пока я не поставил Небет на ноги, продолжая держать ее за руку, дабы девочка обрела равновесие. У нее на шее висело ожерелье ва из сафлора и цветков персеи – такие украшения родители Небет дарили женщинам, пришедшим на праздник, – но каласирис на ней был короткий, и Асет могла рассмотреть лубок. Тот тянулся от лодыжки до бедра и сделан был из тонкой связки камышей с пропитанной смолой тканью, обеспечивающей легкость и гибкость.

– Меня зовут Асет, а это Тули. – Моя воспитанница щелкнула пальцами, и пес поднялся на задние лапы. Небет прикрыла рот ладонью, пряча улыбку. Асет вытащила из сумки льва из корня папируса. – Твой крокодил будет играть с моим львом? – спросила она, протягивая его девочке. Небет всегда боялась незнакомых людей, и я не был уверен, что она примет предлагаемую дружбу. Но, похоже, Асет почувствовала, что девочка стесняется, и подождала.

Когда Небет наклонилась за львом, Асет протянула руку и сказала:

– Можешь за меня держаться. – Небет очень высокая для своих лет, а Асет, наоборот, маленькая, так что ростом они не слишком различались. – Обещаю, что не позволю тебе упасть. И не волнуйся за свое бедро. Тенра его вылечит. Правда. Он дал мне жизнь, когда все остальные сдались. Даже Пага говорит, что ему нет равных во всех Двух Землях. Разумеется, кроме твоего отца. Тенра говорит, что он лучший врач во всем мире. Так что когда ты научишься хорошо ходить, мы будем гулять повсюду вместе. Хочешь поиграть, как будто Тули наш маленький братик? Можно повязать эту тряпку ему на пояс. Если он будет хорошо себя вести, можешь даже угостить его карамелькой, что я тебе принесла.

На этом я их оставил и направился в сад Мены, где отдыхали его гости – женщины вместе с женщинами, мужчины с мужчинами, они пили вино и беседовали. Жена у Мены необычайно высока ростом, ее глаза – на уровне глаз большинства мужчин, и она может разоружить любого своим пронизывающим взглядом и красотой. Сегодня на Тетишери белое платье с синей оторочкой, золотое ожерелье с лазуритовой мозаикой и цветочный венок, как и у Небет.

– Ты задержался, Тенра. – Она прикоснулась ко мне щекой и прошептала: – Теперь, когда ты здесь и будешь следить за тем, чтобы гиены не набросились на него со спины, я наконец расслаблюсь и отдохну.

– Не бойся, Шери. Это твой муж оберегал меня от крокодилов, когда мы были мальчишками, – проговорил я, не отпуская ее, чтобы успеть объяснить про Асет.

– Соблазняешь мою жену у меня на глазах? – спросил Мена, похлопывая меня по плечу, а другой рукой обнимая Шери. Мне кажется, Мена до сих пор удивляется, что Шери его выбрала, и брак во многом изменил его, чего никто из нас не ожидал. Я нарочито принялся рассматривать, как он выглядит, – от золотых браслетов до каймы на гофрированной набедренной повязке и фиолетового пояса, с концов которого свисали тяжелые куски бирюзы.

– Берегись, друг мой, как бы какой-нибудь солдат не принял тебя за женщину. – Мена рассмеялся и шлепнул меня по щеке: такой фамильярности он ни с кем другим себе не позволяет.

– Идем, налью тебе вина и представлю гостям. – Он подвел меня к трем высоким глиняным кувшинам, стоявшим, как солдаты на карауле: донышком они были закопаны во влажный песок. – Есть антильян, но имет лучше.

– У меня язык, как у крестьянина, так что выбор предоставляю тебе, – пошутил я, но тут же понял, что так оно и есть. – Мне тут не место, Мена.

– Рамос оценил твое чистое сердце и здравый смысл, а не вкус к вину. – Он оскалился, понимая, что я перед ним абсолютно безоружен. – Тогда имет – белое золото с озера Мареотис.

Около почетного гостя собралось несколько человек, но Мена без колебаний прервал их.

– Генерал, с удовольствием представляю тебе своего друга Сенахтенру – он врач Уасета, пошел по стопам отца. – И начал перечислять титулы Хоремхеба. – Командир северных и южных армий Фараона, Первый…

Я обратил внимание, что у Хоремхеба глаза, словно у птицы, широко раскрыты, а радужки так же черны, как и зрачки, из-за чего в глазах не видно глубины. К тому же он такой рослый, что только один человек оказался выше него. Нубиец.

– А ты такой маленький, – сказал мне Хоремхеб. – Хозяин столь высоко отзывается о твоем мастерстве, что я ожидал увидеть человека по меньшей мере вдвое выше.

Я рискнул посмотреть на Мену и увидел, что тот разулыбался, как дурак.

– В таком случае, Генерал, он нас обоих сбил с толку. Меньше всего ожидал обнаружить в тебе чувство юмора. – Командир Армий Фараона закрякал, словно гусь, а румяное лицо Мены стало еще ярче.

Он поспешил представить остальных гостей, оставив нубийца напоследок.

– И мой помощник Принц Сенмут, сын Царя Анибы. – Мена часто рассказывал о своем юном ассистенте, но никогда не упоминал его царского происхождения или того, что он родом из провинции, лежащей выше Первого Порога. Но Сенмут не завязывал волосы над ушами, как его соотечественники, и кожа у него черная как ночь, а не смуглая. К его счастью, у него широкий рот и прямой нос, ибо это предполагает, что его предки произошли из Пунта, земли, лежащей вдоль устья Красного моря.

Мена провел меня через сад к группе мужчин, собравшихся вокруг Верховного Жреца; среди них был и Рамос.

– Помнишь, я говорил о своем враче, Сенахтенре, – сказал он Паранеферу.

– Суну, – произнес Верховный Жрец, ставя меня на место. Крошечные красные червячки скрючились под кожей его мясистого носа, желтые ногти загибались – оба эти признака свидетельствовали о том, что его время в этом мире подходит к концу.

Мы пошли дальше, и Мена заговорил о гробнице, которую Паранефер строит на Месте Истины.

– Это без преувеличений пирамида, хоть и маленькая по сравнению с древними. Паранефер заявляет, что ему нужен лишь вид на северный храм Амона, но, по-моему, он хочет оставить напоминание тем, кто захватит власть Амона, что именно он делает людей богами.

– Он может сойти за брата Фараона, который перешагнул через стены не одного храма, так что, возможно, у него есть причины подражать древним.

– Тенра, тебя, как и всех, завораживают интриги, хотя ты уверяешь в обратном. – Тут мы оба заметили, как Мену манит к себе Шери. – Значит, ты вполне можешь сам с кем-нибудь побеседовать, пока я выясню, чего надо моей жене. Я вижу, что Сенмуту наскучила политика, и теперь он смотрит на танцовщиц. Пойди поговори с ним.

Для танцоров и музыкантов веревкой отгородили участок луга за облицованным плитками прудом. Пламя факелов тоже плясало в такт музыке, а ветви пальм качались на вечернем ветерке, как ленивые веера. Даже служанки, изгибаясь ходящие мимо гостей Мены, двигались под музыку, предлагая гостям финики в корице, виноград и нарезанную дыню или обжаренные шарики из бобовой пасты.

Казалось, Сенмута особенно заинтересовала одна танцовщица, которая двигалась в такт увеличивающемуся темпу, совершая все более откровенные эротические движения.

– Видишь ее ногу? – спросил он, заметив меня.

У девушки, на которую он показал, на бедре была татуировка в виде бога Бэса[36], в остальном же она походила на других танцовщиц – с одинаковыми полыми бусами вокруг бедер.

– На удачу, – сказал я, подтверждая очевидное.

– Она ей пригодится. Посмотри на позвоночник, слева от ямочки. Нога с татуировкой короче второй, хотя сейчас молодые гибкие мышцы компенсируют это. Но через несколько лет она изогнется, как старая карга. – Я понял, что юноша прав. – Что бы ты сделал, чтобы предотвратить это? – спросил он.

Когда он повернулся ко мне, меня снова поразило, насколько красиво его лицо.

– Если прикрепить что-нибудь к ноге, это лишь привлечет внимание к недостатку и положит конец танцам, – ответил я. – Ее не примут ни в какой дом удовольствий, и никто не захочет взять ее в жены, понимая, что этот недуг может перейти к детям. Как она будет зарабатывать на пропитание?

– Но вскоре она будет еле хромать, – отрезал Сенмут. – Как тогда она станет зарабатывать на пропитание?

– Если бы мне предоставили выбор, я бы пожил в свое удовольствие, пока это еще возможно, не начиная выравнивать ноги сейчас же и голодая. А ты? – Я держал его взгляд, желая заставить Сенмута признать то, чего он не хотел признавать – что подходящего решения нет.

– Возможно, – пробормотал он. – Но твой выбор мне не нравится. Это не маат.

– Именно, – согласился я, отбросив осторожность, так как впервые осознал, что как раз неугасаемое любопытство Сенмута и его презрение к невежеству привлекло Мену. – И отыскать лучшее решение мы можем, только научившись задавать правильные вопросы.

Он скромно улыбнулся:

– Я лишь хотел сам выслушать твои доводы. Для Мены твое имя слаще меда, особенно когда он рассказывает о ваших опытах. – Меня удивило, что Мена доверил ему такие секреты. – Я пришел сегодня сообщить, что сочту за честь, если ты позволишь мне помогать вам. Просто скажи, что надо делать.

– Я слышал, что хетты моют руки с золой растений, растворенной в воде, а вавилоняне готовят пасту для мытья, вываривая вместе оливковое масло, золу и соду. Возможно, тебе встретится человек, который знает, что лучше и почему.

Он кивнул и подождал.

– Можешь доверять мне, Сенахтенра. Правда.

В тот миг я чуть не сдался, но он чужой человек, а осторожность никогда не подводила.

– Кого из учителей Дома Жизни ты считаешь лучшим наставником? – спросил я, чтобы узнать, не ведет ли он со мной какую-нибудь игру.

– Хай-Мина, Главного Врача Юга, который определяет болезнь на ощупь и у которого прекрасная дочь. – И показал на Шери. – Но от Мены я узнал еще больше.

– А чьи знания показались тебе самыми бесполезными? – Это не простой вопрос – он покажет истинную сущность собеседника, что бы тот ни ответил.

– Вон тот, который стоит с Нетерхотепом и Аперией, смотрит на бабуинов. Разодетый как павлин – это сам Нетерхотеп, градоначальник Уасета. Я же говорю не о нем, а о Бекенхонсе, ответственном за обрезание мальчиков, которые должны будут стать жрецами.

– Но он жрец ка, а не врач Дома Жизни, – заметил я, – и он тебя не учил.

– Он показывал, как отрезать половые губы и секель, на женщинах из своего гарема, говоря, что это сделает их покорнее. Но ему нравится их калечить, поскольку, орудуя ножом, он проливал семя. Некоторым женщинам он отрезал все и запечатывал влагалище, оставляя лишь крохотное отверстие, не толще тростника, чтобы проходили моча и кровь. Мужу придется силой открывать такую женщину, а это не большое удовольствие для любого мужчины, кроме извращенных, вроде него.

– Ты наверняка шутишь. Мена не пригласил бы такого человека к себе в дом.

– Он пришел в свите Верховного Жреца, а не по приглашению.

Наше внимание привлек взрыв женского смеха, и мы посмотрели в их сторону. Только у Нефертити платье во время ходьбы подчеркивало груди, живот и бедра. Рядом с ней стояла женщина, у которой была обнажена одна грудь, – наверняка жена Генерала, поскольку известно, что Мутнеджмет ходит постоянно в компании двух карлиц. Именно из-за этого бродят слухи, что проститутка, изображенная на стене гробницы одного недавно усопшего знатного мужа, – это она. Но не одна она подбадривала двух красноухих бабуинов, отталкивающих друг друга, желая совокупиться с третьей обезьяной – самкой, чей зад ярко светился красным.

– Не только Нетерхотепу и Бекенхонсу нравятся бабуины Хоремхеба, – заметил Сенмут. – Генерал прислал их сегодня для увеселения публики, потому что у самки течка. – Пока мы наблюдали за происходящим, Нефертити обернулась, ища взглядом Рамоса. – Она буквально воспламеняется от одного только взгляда на жреца, так что можно быть уверенным, что она нетронута. Нефертити лишь на поверхности кажется спокойной и безмятежной, – добавил Сенмут, – а внутри у нее все неистовствует, как заваленный огонь, и из-за любой мелочи готово разбушеваться пламя. Я слышал, что она так требовательна, что у жреца не остается семени на других женщин.

– Не сомневайся, что Рамос всегда готов поддержать любой план, который готовят жрецы, – вставил Мена у меня из-за плеча. От его слов у меня по спине пробежал холодок, напомнив о том, что сын градоначальника сказал Асет: Священный Совет собирался воздвигнуть на трон «одного из своих». – Но если бы у вас были собственные женщины, вам не пришлось бы размышлять над тем, что другие мужчины делают со своими. Идем, внутри нас ждет жареный гусь. – Он сжал мое плечо. – Тенра, Шери просит тебя сперва зайти к одной из служанок, у которой начались схватки.

Я пригласил Сенмута посетить вместе с Меной мой дом в городе, и пошел разыскивать Тетишери. В доме вкусно пахло, особенно когда мимо меня пробежала служанка с жареным гусем. За ней прошла другая – с медовыми пирожными, усыпанными орехами и семенами, и маленькими буханками хлеба с начинкой из печеных яиц. Но Шери не было видно, так что я пошел в комнату Небет. Но еще не дойдя до двери, я услышал, что девочки разговаривают и хихикают. Они сидели на полу, а вокруг были разбросаны кусочки известняка, и я понял, что Асет развлекала дочь Мены историями в картинках: она в последнее время делает это все чаще и чаще, когда ходит со мной к больным детям.

Асет первая заметила меня и вскочила на ноги.

– Уже пора идти?

Я не успел ответить, потому что в покои зашла Шери, а за ней – Пагош.

– Тенра, это Царица. Никого звать не будут, пока ты ее не осмотришь, чтобы понять, не погиб ли ребенок. Тогда позовут жреца и всех остальных. Поэтому Мена должен остаться здесь, чтобы никто ничего не заподозрил. Пагош покажет тебе дорогу.

В моих мыслях пронеслось предчувствие того, что могут принести следующие несколько часов – не только для меня, но и для всего народа Двух Земель. Но прежде чем уйти, я опустился на колени перед Асет:

– Ты остаешься с Небет, пока Пагош за тобой не вернется.

– Ребенку моей сестры пора появиться на свет? – спросила она, серьезно уставившись на меня. Я кивнул. – Тогда тебе надо попросить Мену, чтобы он одолжил тебе на сегодня свою сумку с лекарствами. – Только сейчас я осознал, что явился сюда с пустыми руками. – И не забудь итасиновую мазь, – добавила Асет.

Я кивнул, осмелев от ее уверенности в моем мастерстве.

– Что бы я без тебя делал? – прошептал я и подождал, чтобы в ее глазах загорелась улыбка. Но вместо этого Асет обвила руками мою шею и крепко обняла. А потом так же быстро отошла, позволяя мне встать.

Итак, благодаря тому, что одна маленькая девочка настолько твердо в меня верила, я направился к дворцу с прямой спиной и высоко вздетым подбородком – как и пристало врачу Анхесенамон, Царицы Двух Земель и Великой Царской Жены Неб-хепру-ра Тутанхамона, Господина Верхнего и Нижнего Кемета, Земного Сына Гора.

– Даже если евреи действительно позаимствовали практику обрезания у египтян, – говорила Кейт подруге, наблюдавшей за тем, как она размещает тонкие полоски глины между тканям на копии черепа Ташат, структура которого очень походила на геодезический свод, – нет свидетельств того, что в Египте проводили клитеродектомию, частичную или полную. Несмотря на то, что сейчас один из вариантов обрезания гениталий приписывается обычаям фараонов.

– Геродот говорит, что проводили, – возразила Клео. – А современные суданки и сомалийки – даже те, у которых клитор отрезан полностью, – говорят, что чувствуют что-то. – Кейт даже глаза не подняла. – В любом случае это я сказала лишь для того, чтобы подогреть Фила. – Кейт прижала полоску глины на нужное место и разгладила шов. – А что потом, когда приклеишь все эти полосочки?

– Заполню пустые пространства, за исключением участков вокруг губ и глаз – там я создам мускулатуру, поскольку определенные мышцы определяют угол разреза глаз. Еще внутренние и внешние уголки глаз. Эти участки вокруг глаз и губ – самые сложные.

– Ладно, предположим, что девушке на самом деле двадцать три или двадцать четыре. Хоть она и молода, ей нужно больше секса. Видишь ли, самое странное – когда он не нужен.

– Оставь это, Клео, – предупредила Кейт, не желая больше слушать дружеских лекций о том, что монашеская жизнь противоестественна для социального животного.

Кейт что-то поскоблила, потом измерила, потом снова поскоблила, придавая надбровной дуге правильную толщину, а Клео ждала.

– Мне просто неприятно видеть, что ты связываешься со стариком. Пока он, может, и почти в приличной форме, но лет через десять его силы убудут, а ты к тому времени только войдешь во вкус.

Кейт покачала головой:

– Я заговорила о том, что от него уже три недели ничего не слышно, только потому, что мне интересно увидеть разработки, которые он обещал.

– Если хочешь, я могу ему позвонить – спрошу, не нашел ли он чего среди бабкиных бумаг по поводу ожерелья, а потом невзначай упомяну разработки.

– Я уверена, что он займется этим, когда у него появится время, – заверила ее Кейт, – да и у меня много дел. – Кейт поняла, что подруга взволнована – она часто меняла тему, возможно, беспокоилась насчет выходных, которые собиралась провести с Филом.

– Слушай, Кле, я изучила и гроб, и картонаж с увеличительным стеклом, – сообщила Кейт. – Я сравнивала их по всем параметрам, какие только пришли в голову. Я уверена, что они разрисованы одной рукой. То, что это чужой гроб, неправдоподобно. Несоответствию между надписью и ее настоящим возрастом должно быть какое-то другое объяснение.

– Кэти, возможно, один и тот же художник разрисовывал сотни масок и гробов!

– К тому же я думаю, что это рисовала женщина.

Клео сжала губы и с шумом выпустила воздух:

– Ладно, я готова выслушать, почему.

Кейт не могла объяснить этого – как и разрозненные образы, посещавшие ее по ночам: собачка с рваной раной на животе, по которой ползают черные мухи, люди в белых одеждах тащат тяжелые сани через голую пустыню…

– Я просто считаю, что стоит изучить все варианты, а не глупо принимать поспешное решение, как те болваны, которые исследовали мумию из 55-й Гробницы. Сначала они считали, что это Царица Тийя, потому что согнута левая рука и найдены погребальные принадлежности с ее именем, – пока не появился профессор анатомии, обнаруживший, что это вообще мужчина. И они тут же делают вывод, что это Эхнатон. Только выясняется, что он староват, и тогда остается таинственный Сменхкара. При том, что половина древнего Египта еще не раскопана, почему обязательно думать, что он один из этих, а не какой-нибудь другой человек, о котором мы еще ничего не знаем?

– Интересное мнение, – согласилась Клео, оставив парус самодовольства Кейт без свежего воздуха. – Что-нибудь еще?

– Я не собиралась читать наставлений, но, как бы это сказать, мне не хотелось бы, чтобы тебя унесло грязными течениями Дэйва. Научные технологии пролили свет на археологию, но динозавры типа Дэйва первыми кидаются на любого ученого, который осмелится намекнуть, что в его драгоценной теории больше дыр, чем в решете. – Девушка выпрямилась и понизила голос. – «Возможно, вы, как ученый, слишком рациональны и не можете понять ход мысли древних египтян». Этот отчаявшийся египтолог пытается защититься, обвиняя вестника в том, что он перепутал послание.

– Я уже попросила Ларри поискать в литературе упоминания о женщинах со сложенной на груди левой рукой, начиная с Аменхотепа Третьего, – ответила Клео, вытащив затычку из воздушного шара, наполненного негодованием Кейт.

Кейт рассмеялась и обняла подругу:

– Веселитесь.

– Давай пообедаем в понедельник. Я все тебе расскажу. – Клео взглянула на часы. – Мне пора бежать. Фил заедет за мной в четыре. – Кейт махнула на нее рукой, но прокричала вдогонку:

– Смотри, ногу не сломай!

Когда Кейт уже ничего не отвлекало, ее мысли вернулись к разрисованному днищу гроба Ташат. Покровителем ремесленников и художников считался Пта[37] говорили, что он создавал мир, размышляя о нем, поэтому является богом воображения. Помимо него был Хнум, Ра с бараньей головой, вылепивший тело и душу человека из глины. Но если Ташат была образованной женщиной, почему там нарисован Пта, а не Тот, бог учения и мудрости? Может, переломы на пальцах Ташат связаны с тем, что она этой рукой делала? Разумеется, жена аристократа не горшки обжигала, но, может, она рисовала контуры, что являлось самой высокой художественной формой графического выражения египтян?

– Можно посмотреть? – Кейт испугалась, рука дернулась, сделав вмятину в полоске глины, которую она разглаживала. – Извините, – пробормотал Дэйв, – я думал, вы слышали, как я вошел.

– Все нормально, – она отщипнула маленький кусочек глины, чтобы заделать дырку.

Дэйв немного посмотрел на ее работу, затем спросил:

– А откуда вы знаете, какого размера делать нос, если у вас есть лишь отверстие в черепе?

– У европеоидов ширина костного отверстия составляет примерно три пятых от общей ширины носа с крыльями. А выступающая часть носа примерно в три раза превышает носовую ось, если измерять от нижнего края носового отверстия до кончика оси. Тем не менее ферма носа всегда в некотором смысле строится на догадках, хотя высота и ширина – параметры точные.

– А губы?

Кейт догадывалась, к чему клонит начальник, но ей хотелось, чтобы он это высказал.

– Ширина рта зависит от того, где у человека клыки, а также от расстояния между краями радужек. Разрез губ составляет примерно треть расстояния до верхних резцов, но сами губы – красную часть – приходится отгадывать. Но я буду учитывать и некоторые другие параметры.

– А как узнать, была ли она толстой или худой?

– Если человек не настолько тучен, чтобы это сказывалось на изгибе позвоночника или коленных суставах, приходится брать усредненные параметры, в зависимости от размера скелета и возраста.

– Ведь она могла быть и черной, – пробормотал Дэйв, доходя, наконец, до сути.

– Тогда носовое отверстие было бы в форме сердца, а этого нет.

Дэйв смотрел, как под инструментом Кейт, похожим на закругленную проволоку, распрямляется завиток глины.

– А лишний череп тоже европеоидный? – Кейт кивнула. – Сомнений насчет пола нет?

– У мужчин черепная кость обычно толще, – невозмутимо ответила она, – есть пограничная зона, в которой череп может оказаться и мужским, и женским, но это не тот случай. Вероятность того, что в данный диапазон попадет женский череп, крайне мала.

– Даже если так, не думаете ли вы, что будет разумно выслушать еще чье-либо мнение, прежде чем что-то заявлять? – Голос Дэйва звучал нервно. Кейт было интересно, правдив ли слух о том, что Восточный институт в Чикаго собирался ему что-то предложить.

– Конечно, если хотите, я не против. Но даже перед Клео Макс не сдался, потому что ему нужно хотя бы одно убедительное доказательство.

– Полагаю, вы не знаете, где она. Секретарша сказала, что Клео ушла рано.

Кейт сделала вид, что разглядывает глиняную полоску. Лгать она не любила, даже ради подруги, но поскольку Дэйв принял наклон головы за отрицание, она решила все так и оставить.

– Послушайте, я хочу кое-что спросить, если у вас найдется минутка. – И Кейт указала на крышку, стоявшую рядом с открытым гробом внутренней стороной вверх: на ней была нарисована дорога с растущими по бокам цветами – традиционный символ духовного путешествия. – О чем вам говорят эти картуши? Похожи на два отпечатка ноги, расположенные рядом, как будто идут по дороге. Разве картуши не должны были всегда содержать имена фараонов?

– И трех цариц. Хатшепсут, Нефертити и Клеопатры, – согласился Дэйв, придвигаясь ближе. – Но это не мумия Нефертити, если вы на это намекаете. Я слышал, что вы учились читать иероглифы, – и как вы бы их прочли?

– Маленький горшок – n-w, – отважилась Кейт, называя буквы, а не стараясь произнести слово. В письменности древнего Египта не было гласных, потому о звучании слова приходилось лишь догадываться. – Поскольку над горшком изображена стрела, это s-n. Или s-w-n. С сидящим человечком – s-w-n-w. Врач. – Необходимо было определяющее слово, с помощью которого можно опознать, медицина ли это, или человек, ее практикующий. А поскольку врачи должны были уметь писать, сидящий мужчина – писец – скорее говорил о том, что это человек, а не болезнь или лечение.

– Суну, – подтвердил Дэйв, добавляя гласные, которые Кейт постеснялась произнести, – обычный врач-мирянин без духовных титулов или царских должностей.

– А картуш с буханкой хлеба вместо стрелы?

– То же самое, только в другом варианте.

– А не может это означать туфлю… или сандалию? – Она двигалась на ощупь, но картуши ведь были похожи как следы, а на картонаже Ташат нарисованы сандалии из пальмовых листьев, и подошвы у нее разрезаны.

– Я сказал «суну». «Сену» значит «туфель» на аккадийском – это ранняя форма клинописи, которая появилась где-то между Тигром и Евфратом. Вы и его пытаетесь выучить? – Дэйву это как будто бы показалось забавным.

Кейт не собиралась рассказывать ему, что языки ей всегда давались легко, или о том, что она ходила на занятия в Денверском университете.

– Тогда как вы объясните слово «врач» на картуше? Даже если оно используется символически и означает, что какой-то врач царил в ее сердце, это все равно не имеет смысла. Вряд ли ее мужа можно назвать простым человеком. Или отца.

– Экспортировать папирус было прибыльно. Поэтому Эхнатон приказал всем использовать иератическое письмо[38], чтобы экономить место. С тех пор иероглифы использовались лишь для священных писаний. Так что рассматривайте этот вопрос в религиозном контексте. Когда фараон восходил на трон, он сам становился богом, и его называли сыном Амона-Ра. Эхнатон считал себя сыном Атона и носил золотой браслет с выгравированным именем своего бессмертного отца, обрамленным двойными картушами царей. Он заявлял, что Атон – идеальный целитель. Поэтому медицинская практика в годы его правления пошла на спад. Суну – некое общее слово, обозначающее врача, так что, помещая его между кар-тушей, имели в виду, наверное, что-нибудь вроде «бог исцеляет все болезни».

– Полагаю, в этом есть смысл, – согласилась Кейт, отдавая Дэйву должное.

К ее удивлению, он ответил тем же:

– Не отчаивайтесь, Маккиннон. Для новичка у вас получается совсем неплохо.

Кейт прошла всего два квартала, и тут повалил снег – маленькие льдинки жалили в лицо, словно песок, поднятый ветром. К тому времени, когда она дошла до своей улицы, в двух футах ничего не было видно, пальцы на ногах онемели и каждый шаг сопровождался хлюпаньем.

Сэм услышал шаги хозяйки на парадном крыльце и запрыгал у двери. Едва войдя, Кейт крепко обняла пса и запустила холодные пальцы в его пушистый мех. Потом прошла дальше, включая всюду свет. В ванной стянула намокшие колготки и бросила их в раковину, потом направилась на кухню.

– Идем, Сэм, насыплю тебе в чашку корма, а сама пойду погреюсь в душе.

Иглы горячей воды стучали по спине, но вдруг послышался лай Сэма – пес напоминал о том, что она забыла его выпустить. Вытираясь, Кейт услышала дверной звонок, быстренько обмахнула ноги, надела халат и босиком пошлепала через гостиную к двери.

– Тихо, Сэм, – прошептала она и посмотрела в глазок. Снег перестал, нетронутое белое одеяло накрывало все, докуда хватало глаз, кроме темной тени на подъездной дорожке. Там стояла машина с включенными фарами. Кейт уловила движение и заметила удаляющуюся от дома фигуру. Тут она узнала походку и начала отодвигать засов, надеясь открыть дверь прежде, чем он дойдет до машины.

– Макс? – крикнула Кейт, выходя на ледяное крыльцо. Мимо пролетел Сэм, на нижних ступеньках засыпанной снегом лестницы поскользнулся, затем поднялся на ноги.

Темный силуэт наклонился, чтобы поймать пса.

– Извини, мальчик, тебе из-за меня пришлось понервничать. – Голос был знакомым, и Сэм замахал хвостом, разметая снег во все стороны, но когда Макс выпрямился и пошел к дому, Кейт не узнала его.

– М-м, слушайте, я не хотел мешать. Думал заехать на минуту, прежде чем отправиться в отель. – Он все заглядывал через плечо Кейт в освещенный дом. – Хотел сообщить, что я в городе.

Кейт дрожала, босые ноги замерзали – ей бы хотелось, чтобы он обнял ее, как и Сэма.

– Я не узнала вас без бороды.

– А! Да, я ее сбрил. – Макс колебался, очевидно, не зная, что сказать. – Я должен был сначала позвонить. Глупая была идея.

– Я была в д-душе. – У Кейт застучали зубы. – Старалась согреться. Только что прошла милю под снегом.

Он кивнул.

– Я заметил ваши туфли.

– Они были совсем новые. – Ей хотелось расплакаться оттого, что Макс стоял на крыльце и вел себя как совсем посторонний человек. – Если вы сейчас же не погасите фары и не зайдете внутрь, я схлопочу воспаление легких и помру. Вот это будет глупо.

– Вы уверены? – В его глазах появилась знакомая улыбка, и Кейт подумала, что теперь он выглядит моложе. Не так самоуверенно. Она кивнула и вошла в дом, оставив Сэма с Максом. Несколько минут спустя они оба ворвались в дверь, скалясь, как дети.

Макс бросил «дипломат» на пол, снял всепогодную куртку и повесил на спинку единственного в комнате стула. Сэм, кажется, воспринял это как сигнал, и понесся, словно за ним гнался сам дьявол, через гостиную в кухню, и там врезался в стул. Потом вернулся, направляясь прямиком к Максу, который раскинул руки, но Сэм в последнюю секунду свернул в сторону, развернулся и снова помчался на кухню. Кейт зачарованно наблюдала за тем, как Макс сыграл с Сэмом еще несколько раундов, пока он не обратил внимание на ее голые ноги.

– Почему бы вам не одеться, пока из Сэма дурь не выйдет?

Кейт распирало от вопросов, поэтому она быстро натянула выцветшие синие тренировочные брюки и топик в тон, пригладила волосы расческой, чтобы кудри не торчали, как у Ширли Темпл[39], и еще раз посмотрелась в зеркало. Было больше десяти, и она не хотела, чтобы Макс неправильно понял, почему она его пригласила.

Кейт застала гостя на кухне – он разговаривал с Сэмом.

– Как ты думаешь, где твоя Кейт хранит порошок для горячего шоколада, если он у нее вообще есть?

– Прямо перед вами, на полке с кофе, – подсказала Кейт. – Если бы вы сообщили, что заедете… – Она остановилась, с удивлением заметив, что повторяет любимую поговорку матери.

– Надо напоить вас чем-нибудь горячим. – Макс посмотрел на Сэма. – Мы же не хотим, чтобы она заболела воспалением легких и умерла, да, малыш? – Он взял деревянную ложку из корзиночки у края полки и добавил какао в молоко, которое уже нагревалось. – Я в эти выходные работаю по вызову, но понадобилось сменить одного из моих коллег, так что все решилось в последнюю минуту. Не достанете чашки?

Кейт вынула из шкафчика две керамические посудины, открыла пачку с маршмаллоу, бросила по две зефиринки в каждую чашку и поставила их на плиту. После этого выпустила Сэма через заднюю дверь и старалась не спешить, чтобы Макс не подумал, что она слишком взволнована.

– С детства не пил горячего шоколада с маршмаллоу, – сообщил Макс, подавая Кейт дымящуюся чашку. – Так вот, мы целых три часа просидели в Лаббоке – ждали, когда в Денвере очистят посадочную полосу. Я даже не был уверен, что доберусь досюда. – Он осторожно отпил, а потом недовольно посмотрел на Кейт. – А какого черта вы гуляли в темноте одна?

– Заработалась. – Образ из памяти боролся с бритым лицом.

– А нельзя было позвонить Клео или кому-нибудь еще?

– Она в Аспене. Фил учит ее кататься на лыжах.

Макс ухмыльнулся:

– Почему-то меня это не удивляет.

– А вы приготовили разработки?

– Да, они в чемодане. Хотя причина смерти так и неясна. – Он сделал паузу. – А как с головой дела?

– Хорошо. Чем больше я продвигаюсь, тем сложнее не работать. – Кейт посмотрела, как он крутит маршмаллоу в чашке, не поднимая глаз, словно ему неловко, – и решила, что никаких извинений она выслушивать не желает.

– Хотите посмотреть картинки? – спросила она, отправляясь на террасу.

Но когда она проходила мимо, Макс схватил ее за руку:

– Через минуту. Сперва мне надо кое-что сказать.

– Ладно, Макс, мы не ожидали…

Он слегка потряс ее за руку:

– Просто выслушайте, ладно? Просто когда я в последний раз звонил, я… вы показались такой отстраненной, далекой, будто не особо хотели со мной разговаривать. Я подумал, может, я слишком навязчив, слишком много расспрашиваю или… – Он умолк. – Хотите знать, почему я на самом деле не сообщил, что заеду? Чтобы вы не смогли сказать «отправьте их почтой».

– Когда вы звонили, в мастерской был Дэйв.

– Об этом я даже не подумал. – Макс закачал головой от того, насколько его предположения оказались далеки от истины. – Но это ничего не меняет. Я хотел сказать, что… Кейт, я хочу участвовать в этом исследовании. Я помогу, чем смогу, но только если это надо вам, а не Дэйву.

– А почему вы сбрили бороду?

– Вы же назвали меня варваром.

– Я просто дразнила вас, и вам это известно. И нет смысла уходить с поля боя, даже не вызвав врага. – Она махнула рукой в сторону парадного крыльца. – Как вы только что собирались.

Макса застали врасплох, и он не сдержался. Рассмеялся.

– Стоило оставить бороду. Эти кошачьи глаза слишком много замечают. – Он поднял руку, словно собирался дотронуться до Кейт, но потом опустил. – Мне надо передохнуть. Первый раз встречаю такого человека, как вы.

– Тогда мы квиты. – Они смотрели друг на друга, пока Сэм не заскреб по двери.

Когда Кейт пошла, чтобы впустить его, Макс последовал за ней на террасу.

– Где рисунки, которые вы хотели мне показать?

– Не рисунки. Фотографии. На стене вокруг стола.

Макс включил лампу на гибкой стойке, распрямил ее почти полностью и направил свет на громадную мозаику, покрывающую стены с обеих сторон стола – Ташат в различных ракурсах. Картонаж, вид сверху и снизу, внешняя и внутренняя стороны гроба, в том числе крышка и днище.

– Ого! – Макс сделал шаг назад. – Так выглядит ее гроб?

Кейт кивнула. Форма мумии была обычная, за исключением того участка, где штукатурка отделяла лицо и парик Ташат, а основной цвет был синий – царский символ.

– Слева – внутренняя сторона крышки. Два силуэта, расположенные справа, – это Пта и Хнум, они на дне гроба.

Макс наклонился вперед, чтобы разглядеть изображение, приколотое над столом.

– Только не говорите, что… – Он поднял руку и отвел взгляд от розовых цветов, которые Кейт вырезала из каталога семян и расположила в саду, нарисованном на внутренней стороне крышки. – Это одно из растений из этого сада, да?

– Наперстянка. Только они называли его языком гиены.

– Наверное, из-за многочисленных коричневых пятнышек, окруженных желтым кольцом, расположенных в узкой части цветка. Правда, я никогда не видел языка гиены. Эти растения целебные? – Известно, что в наперстянке содержится дигиталис, сердечный стимулятор, так что Кейт не удивилась, что Макс такое предположил.

– Это вы мне расскажите. – Она показала на серо-зеленое пятно. – Это мак.

– Опиум. Морфин и кодеин, успокаивают или утоляют боль.

Кейт показала на другой участок:

– Эти растения, с желтыми цветами и раздвоенными корнями, – корень мандрагоры.

– Гиосциамин. Притупляет центральную нервную систему. – По голосу было понятно, что Максу приятен этот разговор.

– А клещевина?

– Ее масло используется как слабительное, а в бобах содержится рицин, один из самых страшных ядов.

– Масло они жгли в лампах, но о бобах тоже должны были знать, – согласилась Кейт, прежде чем снова передвинуть палец. – Чеснок.

– Снова сердечное? – предположил Макс.

Кейт покачала головой:

– Укусы насекомых и ленточные черви. А это, с кружевными листьями и крошечными белыми-цветочками, акация.

– Контрацептив.

– Ну да, кишечные черви.

– Как скажете. Но в шипах содержится аравийская камедь. А ферментированная аравийская камедь выделяет молочную кислоту, которая препятствует движению спермы. Уксусная и дубильная кислоты более эффективны, но…

– Во имя Тота, откуда вам это известно?

Макс пожал плечами:

– Наверное, в журнале каком-нибудь прочитал. А что еще?

– Лук от дизентерии, но многим рабочим платили хлебом, пивом и луком. – Она показала на темный зеленый участок. – Петрушка – от энуреза. Лук-порей – чтобы останавливать кровотечение после выкидыша или родов. Шалфей – лечить больное горло. Шафран и имбирь – от расстройств желудка. Капуста – чтобы предотвратить похмелье, и латук – чтобы повысить сексуальное влечение. Я знаю, – добавила она, опередив Макса, – он не похож на наш латук. Слишком высокий.

– Тем удивительнее, что он влиял на либидо. – Макс повернулся и посмотрел на Кейт. – Это же не обычный древнеегипетский сад?

– Скорее всего. Шалфей и шафран привозили с Крита, имбирь – из-за Красного моря.

– Интересно, но о чем это говорит? Если мы не найдем способ увязать этот гроб с Ташат… – Он умолк, заметив ухмылку Кейт. – Показывайте.

Кейт опустила лампу пониже – к началу дороги, окаймленной цветами.

– Этот путь символизирует дорогу в вечность: вот его начало, где дорога выходит из пруда с цветками синего лотоса – символами перерождения. Видите девочку, рисующую на песке тростником или палочкой? Она делает это левой рукой. – Потом Кейт показала на мужчину с женщиной, которые ушли дальше по дороге, – они сидели рядом, развернув на коленях свиток. – Ноги у них перекрещены, это традиционный способ изображать писцов, и она снова пишет левой рукой. Должно быть, та же женщина.

– А может, ее родители, – заметил Макс.

Кейт резко вдохнула:

– Я забыла, что леворукость может передаваться по наследству.

– Чаще всего она появляется как следствие трудных родов.

– Это натянутое предположение, но я считаю, что цветок лотоса у нее в волосах символизирует новое начало для нее – в своем роде превращение во взрослого человека. После этого они всегда изображены рядом и одинаковыми. Хотя художественные требования диктовали, чтобы жена, даже царица, изображалась позади мужа и меньшего размера, а дети – еще дальше и еще меньше, чем она. Единственным исключением является рельеф, где Нефертити стоит рядом с Эхнатоном, обнимая его за плечи.

– Вы же не думаете, что Ташат – это Нефертити.

Кейт покачала головой:

– Клео говорит, что, вероятно, это Исида и Осирис. Ступенчатый трон в головном уборе женщины – иероглиф, обозначающий Исиду, которую египтяне называли Асет. Но ничто не указывает на то, что мужчина – это Осирис: ни зеленого лица, ни туго обернутого тела или головного убора в виде снопа пшеницы. – Она показала на картуши и пересказала свою беседу с Дэйвом. – Но суну – это должность, а не имя. У фараонов было по два имени: одно полученное при рождении, второе – при восхождении на трон. Вот из-за этого двойные картуши. Но почему тут повсюду одно и то же слово, даже в двух разных формах?

– Может, слова на самом деле разные. Может, это два врача, с разной специализацией? – Если Макс принимался разгадывать загадку, этот процесс превращался в чехарду, когда каждый игрок пытается перепрыгнуть через другого.

– Возможно, разные статусы, – согласилась Кейт, – но специализаций при Восемнадцатой Династии не было, как раньше, в Старом Царстве, когда у них были всякие титулы типа «Пастуха Ануса». – Она опустила голову, чтобы спрятать улыбку. – Думаю, проктология – вторая древнейшая профессия.

– Ладно. Предположим, она действительно была левшой. И что?

– Надеюсь, вам не покажется, что я повернулась на «нью-эйдже», но мне кажется, что перед нами некая головоломка, где каждый кусочек содержит часть общей картины – и мы должны понять, что девушка могла делать своей левой рукой. – Кейт отыскала в куче на столе клочок бумаги и написала на нем «swnw». – Это слово означает «врач». – Рядом она написала «swnw.t». – «Т» – частица, обозначающая женский род, так что теперь это женщина-врач. Египтологи долго утверждали, что такого не было, а дополнительный знак – всего лишь ошибка писца, пока французский доктор в Каире не доказал, что речь идет о враче, который, судя по всему, был женщиной. – Кейт остановилась. – Что, если стрела обозначает мужчину, а хлеб – женщину?

– Два врача, он и она?

– Наверняка тот, кто разрисовывал эту маску, был близко знаком с Ташат, если знал, что она представляет себе рай в виде сада, полного целебных растений. Надпись на гробе гласит, что она получила хорошее образование, смысл такой. Почему бы ей не оказаться врачом, целителем? Ведь с этого можно начать? Как с рабочей гипотезы?

– Почему бы и нет? По-моему, стоит попробовать – и посмотрим, к чему это приведет.

Кейт выдохнула и хихикнула:

– Ох, Макс, я так рада, что вы заехали. Иначе, наверное, я никогда бы… – Она чуть было не дала себе волю и не обняла Макса, но Сэм залаял и начал прыгать – он тоже хотел повеселиться. Кейт схватила своего любимца за передние лапы и начала с ним танцевать. – Время для угощения, Самсон, а мы с Максом отметим наш успех бокалом вина. – Она внезапно остановилась и опустила лапы Сэма, и пес озадаченно посмотрел на хозяйку, наклонив голову. – Если картуш с хлебом символизирует Ташат, тогда картуш со стрелой – того, чья голова лежит у нее между ног. Они вместе идут по дороге в вечность. Но ведь, разумеется, никто не осмелится поместить изменника-любовника к девушке в гроб.

– А кто еще это может быть? Ее отец? Я знаю, что у них тогда были жрецы-лекари, но с какой радости класть его голову ей между ног? – Макс снова закачал головой. – Господи, я и раньше думал, что меня зацепило.

Кейт поняла, что он говорит серьезно – Максвеллу Кавано так же, как и ей, нелегко оставить загадку Ташат, не исследовав всех возможностей – даже тех, что кажутся слишком смелыми, не говоря уже – невероятными. Более того, ставить под вопрос общепринятую точку зрения, какой бы неприкосновенной она ни была, – это их общий метод. И единственный.

– Присоединяйтесь, – пробормотала она, пряча за избитым выражением желание принять его предложение. Ее очень радовало, что Макс подключится к их группе, но это не означало, что она полностью ему доверяет. Пока еще нет.

– Ну, на сей раз достаточно, – решил он. – Пойдемте пить вино. – Он по-дружески приобнял Кейт за шею, и они направились на кухню.

Сэм скакал сзади, не желая выпускать их из виду.

– Помимо того, что извлекли внутренности, тело девушки показалось мне совершенно нетронутым, – поделился Макс с Дэйвом, который согласился встретиться с ними в музее, несмотря на то, что обычно по субботам не появлялся. – В глазницах видны скопления мягких тканей, тянущихся назад. Возможно, это то, что осталось от глазных яблок и зрительных нервов. В результате мы получили тридцать четыре параметра, ввели их в формулу, помогающую установить возраст, так что мы уверены, что Ташат было где-то от двадцати двух до двадцати пяти. Мужской череп можно было оценить только по зубам и швам черепа, так что приходится довольствоваться более широким диапазоном – от сорока до сорока восьми.

– А что насчет того канопического[40] свертка у него во рту? – спросил Дэйв. – Вы выяснили, что это?

Макс перелистал пачку прозрачных папок с рентгеновской пленкой – цветные диапозитивы по двадцать изображений на листе, пять в ширину и четыре в высоту: искал нужные осевые снимки. Найдя то, что надо, он положил лист на светящийся негатоскоп, ради которого они перешли из кабинета Дэйва в мастерскую Кейт.

– Я показал их своим коллегам в Хьюстоне, но все безрезультатно. Может, вы что-нибудь узнаете. Это основание верхней челюсти, а вот недостающий коренной зуб, о котором я упоминал. А здесь, в неподвижном центре свода, находится какой-то прямоугольный объект – видите, форма от снимка к снимку не меняется? Обмотка соответствует контуру рта, но у этого прямоугольника, лежащего внутри, рентгеноконтрастность – как у кости. Там еще полый объект, похожий на трубку. – Макс обвел серый круг внутри белого прямоугольника. – Единственное, что приходит в голову – что это какая-то коробочка.

У Кейт была идея, чем могут оказаться эти предметы, если диаметр трубки не меняется по всей длине, но она не хотела прерывать речь Макса.

– Может быть, это пенис? – спросил Дэйв. – Либо да, либо нет.

– Сомневаюсь.

– Я так и подумал, иначе Клео распушила бы хвост, как павлин.

– Вы придаете какое-нибудь значение тому, что ребенок Ташат не упоминается в надписи на гробе? – поинтересовался Макс.

– Потому что его отцом был любовник? Вряд ли. Возможно, ребенок умер в младенчестве, или это была девочка. Если вы не обратили внимание, мать тоже не упоминается. Женщины особо важной роли не играли, только царицы.

Макс нажал на выключатель негатоскопа.

– Ну ладно, тогда все. По нашим оценкам, девушка была футов четырех роста, очевидных отклонений в скелете не наблюдается… если не считать того, что она левша. Обычно локтевая и лучевая кости немного длиннее в рабочей руке, в данном случае – в левой. То же и с плечевой костью.

Смысл этих слов оглушил Кейт, подобно раскату грома, после которого осталась одна сплошная тишина. Если по скелету видно, что Ташат левша, почему он вчера слушал все ее рассуждения по этому поводу, основанные на одних рисунках?

– Головка плеча тоже закруглена чуть больше, – сообщил Макс Дэйву, прежде чем наконец посмотрел на Кейт – и больше не смог сохранять серьезное выражение. Внезапно до нее дошло, что он мстит ей за Сэма.

– Что смешного? – проворчал Дэйв.

– Дело в том, что Кейт сделала то же открытие, но другим способом, вот и все, – ответил Макс. – Таким образом, сходятся некоторые концы. Гроб не предназначался другому человеку, и не было подмены, в результате которой в нем оказалась Ташат.

– Как так? – поинтересовался Дэйв.

– Девочка, а затем женщина, изображенные на внутренней стороне крышки, – обе левши.

Дэйв прошествовал к крышке, прислоненной к стене, и сел на корточки, чтобы самому убедиться. Когда он встал, его лицо было нездорового розового цвета, кроме мелово-бледного кольца вокруг губ.

– Придется отдать вам должное, Маккиннон. Для любителя вы провели достаточно неплохое расследование. Но тем не менее вы – наемный работник, так что не ждите, что ваше имя появится в публикациях по этому проекту.

– Да, кстати, – вставил Макс, не давая Кейт сказать что-нибудь такое, о чем она потом пожалеет, – статьи, которые вы мне дали, оказались крайне интересны.

– Рад слышать, – ответил Дэйв, забыв о Кейт.

– Эхнатон был что, совсем сумасшедшим? Зачем ему кто-то еще, раз у него была такая красавица жена, как Нефертити?

Кейт замерла, не смея смотреть куда-нибудь, кроме окна. Макс начал бой на территории противника!

Дэйв пожал плечами.

– Может, это все же что-то генетическое.

– Меня заинтересовало, как у вас все сходится, – продолжал Макс, обезоружив Дэйва восхищенной улыбкой. – Исчезновение Нефертити, то, что он сделал Сменхкару своим соправителем, этот рельеф с двумя фараонами, ласкающими друг друга, то, что он дал ему ее тронное имя. После того как вы сказали, что имена для египтян имели большое значение, это наверняка было беспредельно подлым шагом. – Из-за какой-то нотки в голосе Макса – словно это был предупредительный выстрел поверх палубы, – у Кейт вдоль позвоночника пробежал холодок. – Мне просто любопытно, чем же она заслужила такую кару?

Дэйв нервно хихикнул, выдыхая:

– Доктор Кавано, в моей области часто приходится мириться с тем, что не всегда имеются все необходимые доказательства. Вам никогда не приходится делать выводы на основе имеющихся данных, даже если они неполны?

– Думаю, такое бывает у всех. Но ведь логичнее предположить, что обнимающиеся фараоны – это муж и жена и что за ней сохранится имя, которое она получила, сев на трон, вместе с тем именем, которое Эхнатон дал ей как соправителю.

Тут Дэйв потерял дар речи и залепетал что-то бессвязное, словно угасающий бенгальский огонь. Но спасся он, нагрубив вестнику:

– Эта теория была уже не первой глупой ошибкой того египтолога, который высказал ее первым.

– Но разве не разумнее было послать в Фивы царскую наследницу, дабы усмирить жрецов Амона, затевающих смуту, а не гея-любовника?

– Царицу Тийю тоже иногда называли наследницей, хотя она была незнатного происхождения. Так что иногда незначительные сведения могут сбить с толку. – Дэйв взглянул на часы, поднялся и протянул Максу руку, завершая встречу. Но не смог удержаться от прощального выпада. – Боюсь, доктор Кавано, сегодня у меня больше нет времени давать уроки истории, но мы действительно ценим все то, что вы сделали.

Когда они вышли на улицу, Макс понесся так быстро, что Кейт за ним еле поспевала. Он еще и бормотал что-то себе под нос, но она расслышала единственное:

– Какие, в жопу, группы крови, если там фараоны спят с собственными сестрами, даже с дочерьми!

– Интересно, правда ли это, – подала голос Кейт – просто, чтобы отвлечь его. Эта сторона личности Макса Кавано удивила ее – то, что он не стеснялся в выражениях. – Предполагается, что у них было одно слово, обозначающее и жену, и сестру, но я считаю, что мы просто не слишком хорошо умеем переводить с этого языка. Академики ведут споры о том, как трактовать какие-либо мельчайшие изменения в иероглифе – ошибка ли это, случайность, или у символа появляется другое значение?

Макс всунул ключ в дверцу автомобиля и открыл ее перед Кейт.

– Вам все время приходится терпеть подобную чушь, или это я как-то пробуждаю самое отвратительное, что есть в этом ублюдке? – Макс обошел машину и сел за руль, завел мотор и помчался, словно за ним гнались псы из ада. Мужчина с характером.

– Я думаю, он что-то подозревает – ну, насчет Клео. Заходит каждый день в мастерскую, смотрит несколько минут, как я работаю, а потом молча уходит. Я боюсь, что он из-за чего-нибудь на меня рассердится и под этим предлогом уволит Клео. В наше время должности в музеях встречаются так же редко, как зубы у курицы, даже если у тебя докторская степень, а у Клео ее нет.

Макс так быстро снял ногу с педали газа, что показалось, будто он надавил на тормоз.

– Извините, Кейт. Мне не слишком понравилось, как он с вами в прошлый раз разговаривал, но я решил, что он просто загружен, у него в голове другие мысли. А когда он назвал вас наемным работником, я взбесился и захотел ударить побольнее.

– Для меня главное – Ташат. Без похвал Дэйва я обойдусь.

– Это поэтому вы молчали?

Она покачала головой:

– В основном я боялась ляпнуть что-нибудь не то. Я плохо выспалась.

– Мы слишком долго обсуждали лекарственный сад?

Кейт снова замотала головой:

– Безумные сны. Видения – наполовину во сне, наполовину наяву, может, вам такое знакомо. Вы же врач. Скажите, что это значит.

– Слишком много всего. – Квартала два он молчал. – Вы на праздники к родственникам поедете?

– Может быть. Еще не решила. Я знаю, что до Рождества уже меньше недели осталось, но у меня не было времени что-то спланировать. Клео с Филом готовят индейку и приглашают меня на ужин.

– А где живут ваши родные? – настойчиво любопытствовал Макс.

– Родители развелись, поэтому обоих сразу я нечасто вижу. Мать переехала в Калифорнию, а отец живет в Огайо. У него два сына от второго брака. – Кейт хотелось на некоторое время отложить тему Египта, но в непогоду любая гавань сгодится. – Интересно, каково жилось левше в те времена, когда все верили в заклинания и злых духов? Может, из-за этого у нее рука сломана?

– Это все равно что втыкать колья вампиру в сердце или сжигать ведьм у столба? – Макс пожал плечами. – Думаю, такое возможно. У многих левшей есть особенности, которые, по всей видимости, не связаны с тем, какая рука ведущая. Например, среди симптомов встречается алкоголизм, эпилепсия, аутоиммунные нарушения, возможно, это происходит в результате трудных родов, когда оказывается влияние на левое полушарие мозга. Вспомните Джорджа Буша[41]. Среди левшей часто встречается дислексия, которая объясняет его трудности с синтаксисом. У него еще была и базедова болезнь, аутоиммунное расстройство. Известно, что правое полушарие левши работает не совсем так, как левое полушарие работает у правши, но мы все еще изучаем все различия.

– Как?

– Наблюдаем за неврологической деятельностью мозга в таких условиях, когда можем управлять стимулами и отмечать реакции.

– Хотите сказать, что помимо врачебной практики вы занимаетесь еще и исследованиями?

– Да, я работаю с группой Медицинского института Техасского университета, – и, почти без паузы, – так сколько у вас будет выходных?

– Пять дней, но я, возможно, останусь здесь и поработаю, – ответила Кейт, гадая, почему он так настойчиво спрашивает. – Я очень волнуюсь, – ведь мы уже настолько близки к тому, чтобы увидеть, как Ташат выглядела на самом деле.

Так-то оно так, но Рождество – детский и семейный праздник. Не как у нее. Сейчас отец относится к двадцативосьмилетней Кейт с нарочитой вежливостью, но без того тепла, которое проявляет к ее сводным братьям. Но как раз они-то его не разочаровали… пока. Однако еще неприятнее ощущение вины, оставшееся до сих пор, – за то, что подвела мать.

– А как насчет съездить в Хьюстон на пару дней? Покажу вам кое-что – такое можно увидеть только в крупных клиниках. Один мой коллега с помощью компьютера создает план, как изменить черепа пациентов с дефектами лица. Достаточно всего лишь ввести наши измерения в его программу, и можно будет поиграть с допустимыми отклонениями глубины тканей, примерить различные ресницы и брови, линии волос, формы губ – на обеих головах, если угодно.

Кейт в очередной раз задумалась о том, что скоро ее умение устареет, технологии начнут лучше справляться с работой, которую выполняет она. Когда этот момент наступит, ей в лучшем случае удастся найти работу в «Макдоналдсе», учитывая ее слабое место – неспособность справляться с шумом. Нет, с ушами у нее все в порядке, как повторял отец при каждом удобном случае. Голос Макса выдернул ее из неприятных размышлений.

– Не обязательно принимать решение прямо сейчас, но подумайте об этом, ладно?

Кейт кивнула, радуясь тому, что он не настаивает. И тому, что разговор с Дэйвом остался в прошлом. Ей надо отдохнуть от Египта и Ташат, хотя, как она ни старалась, отвлечься пока не получалось. На прошлой неделе Кейт довелось ехать по проселочной дороге в Боулдер: бескрайние поля, лежавшие с обеих сторон, были накрыты тонким снежным одеялом, а прямо впереди на фоне Млечного Пути четко вырисовывались Утюги, словно силуэт вырезали ножницами, и машину укутывала мертвая тишина. Внезапно снег со всех сторон превратился в песок. Широкая долина стала бескрайней и безжизненной пустыней, только впереди массивные красные утесы охраняли Место Истины. Сейчас это воспоминание как будто ожило, заглушая окружающий шум. Кейт подождала, но больше ничего не появилось – ни знакомого, ни вымышленного, лишь слабое предчувствие того, что должно что-то произойти. И тогда она решила поехать в Хьюстон.

– Кейт? Что думаете? – спросил Макс.

– Извините. Я отвлеклась.

– Может, завернем, возьмем Сэма, а потом заберемся недалеко в горы, чтобы выветрились мысли о Дэйве?

– Сэм больше всего в жизни любит кататься на машине и вынюхивать норы луговых собачек на горных лужайках. – Кейт улыбнулась, радуясь тому, что Макс думает и о псе. Сэм расстроится, когда Макс уедет. Честно говоря, ей и самой будет грустно снова остаться одной.