"Око Гора" - читать интересную книгу автора (Терстон Кэрол)

16 Год второй правления Хоремхеба (1346 до н. э.)

День 27-й, первый месяц засухи

Воняло овечьей мочой и гнилыми яйцами, значит, сеш пер анх[60] побывал здесь раньше меня, чтобы принести жертву Амону и поджечь желтый порошок, изгоняющий злых духов. Мужу Асет, должно быть, под семьдесят, но выглядит он намного старше, особенно если закрывает глаза. Словно лежит на смертном одре.

У каждого угла ложа Узахора стояли лампы, из-за чего все остальные люди и предметы были окутаны дымкой тени, а какой-то старый жрец тянул скорбную мольбу, обращенную к богам-творцам. Женщины, принадлежащие семье Узахора, сидели на полу, скрестив ноги, лица их были наполовину сокрыты одинаковыми белыми шалями – наверняка среди них была и Асет, она уехала от меня двумя днями раньше. А несколько мужчин, стоявшие рядом, разговаривали шепотом. Я узнал только Рамоса.

Тули подбежал ко мне, обнажив зубы в улыбке, и уткнулся носом мне в руку. На нем был новый ошейник – белая кожаная полоска со скачущими красными лошадьми. Сначала я поклонился ему, потом семье, а потом Рамос пригласил меня к старику.

– Ты лишь скажи, что тебе нужно, и я распоряжусь, – сразу сказал он, приказывая мне заняться его другом, несмотря ни на что.

– Сначала я должен послушать голос его сердца и ощупать его. – По тому, как быстро поднималась и опадала костлявая грудь Узахора, было ясно, что ему сложно дышать. – Он жалуется на боль?

– Его жена сказала, что левая рука не дает ему покоя уже несколько дней. – Интересно, какая жена, подумал я. – Когда я приехал несколько часов назад, мне показалось, что старик бледен, но он сказал, что просто устал.

– Не стало ли ему хуже после того, как жрецы начали жечь желтый порошок? – Я взял руку старика, чтобы осмотреть его ногти, и они оказались такими же бесцветными, как и его лицо.

– Нет. Значит, Асет права? – поинтересовался Рамос. – Сера может и предотвращать болезнь, и вызывать?

– Да, когда пары становятся ядовитыми. – Я приложил палец к основанию горла Узахора, убедился, что сердце бьется поверхностно и часто, потом наклонился, чтобы понюхать, как пахнет изо рта. Я рассчитывал уловить кислый фруктовый запах, из-за которого человек может уснуть неестественным сном. Но я почти ничего не почувствовал, кроме вони гнилых яиц. Потом оголил живот старика, чтобы пощупать, нет ли твердостей или припухлостей в жизненно важных органах, пытаясь в то же время придумать, как бы впустить в покои свежего воздуха, не смутив Отца Бога перед его подчиненными. – А что говорит его собственный врач? – спросил я.

– Что человеческое тело изнашивается, как и сандалии.

– Он здесь?

Рамос покачал головой.

– Мой… – Он взглянул на Узахора. – Несмотря на хорошее ко мне отношение, мой старый друг предпочитает говорить с богами сам, а не через священника. Он послал своего врача в храм, отнести сообщение Слышащему Уху, а потом глубоко заснул, в таком состоянии ты видишь его и сейчас. Полагаю, Узахор просто отослал беднягу подальше, щадя его гордость, он ведь не плохой врач, но чересчур самодовольный.

Для меня это одно и то же, но я решил придержать язык и молча убрал одеяло с ног Узахора.

– Иногда, Тенра, ты напоминаешь моего друга. Я спрашиваю себя, не из-за этого ли я поднял ставки выше, чем намеревался, – в тот день, когда попросил тебя стать моим домашним врачом, когда ты настолько безрассудно со мной торговался.

Рамос редко болтает попусту и редко выдает чувства, и я не знаю, есть ли какой-то подтекст в его словах сейчас. Этот человек долго оставался для меня загадкой, и мое подозрение, что он сейчас пытается спрятаться в прошлом от горя и боязни потерять друга, может оказаться ошибкой. Я надавил на кожу над пальцами старика, а также около таранной кости, желая убедиться, что это именно та похожая на бурдюк с маслом опухлость, которая иногда появляется под пальцами, а потом исчезает. Я заметил, что у него на двух пальцах совсем нет ногтей, а остальные стали похожи на мел. Я снова накрыл ноги Узахора, приложил к груди ухо, и услышал биение далекого барабана, заглушаемое потоками перемещающегося воздуха, – этот еле уловимый звук говорит о том, что человека заливают собственные жидкости.

– Надо поднять ему голову.

– Пагош! – позвал Рамос. Меня охватило неприятное волнение, как будто ситуация повторяется, – это чувство я тоже не могу объяснить. – Принеси подушки, надо подложить под плечи. – Рамос взглянул на меня. – Что-нибудь еще?

– Его жена… – Я осекся. – Главная Жена здесь?

– Ее зовут Сати. – Он указал на женщину, которая поспешно подошла к нам. Несмотря на копну белых волос, похожую на облако, ее изящество было заметно и по лицу, в котором воды жизни бежали тихо, но глубоко. Только не подумайте, что она показалась мне безмятежной коровой. Как раз наоборот – судя по ее черным глазам, которые как будто бы вдыхали неровный свет ламп, словно живые угольки в топке. И она пристально продолжала смотреть на меня, пока я не сложил вместе ладони и не опустил подбородок.

– Добро пожаловать, Сенахтенра. Пусть великий бог благословит и защитит тебя, – прошептала женщина, отвечая на мой поклон. – Мы польщены твоим визитом в дом Узахора. Чем могу быть полезна?

– Можно ли устроить так, чтобы все остальные ушли? Кроме Асет, потому что мне может понадобиться ее помощь. – Я заметил, что Рамос подозвал кого-то еще. – Ты могла бы велеть им отправиться к святилищу бога, охраняющего этот дом, и попросить его вернуть здоровье твоему мужу. А после прикажи кому-нибудь открыть окно, чтобы сюда вошел воздух с улицы.

Когда я снова повернулся к Рамосу, я увидел еще одну пару глаз – их я узнаю где угодно и в этой, и в следующей жизни. Иначе, думаю, я бы не понял, кто это, ибо на ней был длинный черный парик со множеством косичек, и каждая завязана красно-коричневым Узлом Исиды. На шее – широкое ожерелье из бирюзовых и лазурных бусин, похожих на маленькие палочки, – оно привлекло мой взгляд к ее груди под белым прозрачным каласирисом, которое слабо скрывало ее уже почти совсем созревшее тело. Я заставил себя сложить вместе ладони, но руки дрожали, так что пришлось опустить к ним голову, чтобы никто не подумал, будто нас связывает нечто большее, нежели отношения учителя и бывшего ученика.

Когда я посмотрел вверх, ее глаза озорно светились, словно она радовалась тому, что я смутился.

– Надо поднять его, – сказал я.

Асет молча поспешила к скамье и взяла в каждую руку по подушке. Рамос подошел к Узахору с другой стороны лежанки, чтобы помочь мне поднять его, а Асет подложила подушки под голову и плечи. И при каждом ее движении маленькие красно-коричневые амулеты играли неслышную мелодию. Я уловил аромат миндального масла с цветками акации, имбирем и перечной мятой, и понял, что это духи, которые я смешал специально для нее, чтобы отметить тот день, когда закончилось ее детство. Этот аромат ей подходит, подумал я уже не в первый раз, эта сладость с чем-то острым и пикантным – намек на силу, скрытую за мягким женским обликом.

– Язык гиены? – прошептала она, когда мы подняли старика. Когда я кивнул, она взяла из моего бурдюка то, что нужно, и поспешно удалилась. Провожая ее взглядом, я наткнулся на хмурое лицо Пагоша. Через несколько минут Асет вернулась с теплой жидкостью в дрожащих руках – быть может, из-за того, что за свои тринадцать лет она видела слишком много смертей. И сейчас Анубис подкрался снова, готовясь украсть еще одного человека, который был ей дорог.

– Я добавила немного имбиря, чтобы успокоить желудок. – Асет попыталась поднять Узахора, чтобы он мог проглотить то, что она ложкой заливала ему в рот, но большая часть жидкости стекла по подбородку. Потом, признавая более высокий статус Сати, она отошла и встала за отцом, который сидел и с печалью в глазах смотрел на своего старого друга.

– Сейчас мало что можно сделать, остается лишь ждать, – объяснил я, главным образом – для Сати, которая стояла, положив ладонь на руку мужа. На лежанку запрыгнул Тули, лизнул Узахора в другую руку, потом уселся неподалеку, на случай, если тот проснется. После этого все смолкли и начали ждать. Я посмотрел на картину на стене: одинокий охотник целился из лука в жертву, газель с дикими глазами, напряженной шеей и навостренными ушами – она дрожала от возбуждения погони. Я понял, что на картине изображено сексуальное влечение. И вернулся взглядом к Асет.

Она обвела глаза черным и посыпала веки желтой охрой, и я вспомнил, что когда мы сидели у меня в саду и обсуждали способы лечения, она смешивала цвета – перетирала желтую землю от подножия утесов, или сгоревшую миндальную скорлупу, дающую темный черный цвет с пурпурным оттенком. После этого Асет засыпала мелкий порошок в длинный полый тростник и заткнула его сердцевиной папируса, а потом засунула его в свою сумку, где она носит и льва из папирусового корня, которого до сих пор очень любит, – вот этого я никогда не понимал. Он ведь никого не интересует, кроме детей, которых Асет развлекает рассказами о его похождениях по Западной Пустыне, когда он умудряется обхитрить даже самых опытных и храбрых охотников.

– Он задышал чуть полегче, – прошептала Асет. Я кивнул и опустил взгляд, следуя до пола за тканью платья Сати, и обнаружил, что на ней пара сандалий Ипвет. Наконец веки Узахора задрожали – признак, что он просыпается. Но мне часто доводилось видеть, как старики переходят из такого сна в другое, неизвестное место. Через некоторое время Узахор вяло улыбнулся Сати и попытался что-то сказать. Та поднесла ухо к его губам, потом отошла к деревянному сундуку, стоящему на скрещенных лапах утконоса, и вернулась с дощечкой для письма из слоновой кости.

– Асет, – прохрипел Узахор. Тули навострил уши.

– Да, господин мой муж, я здесь.

– Тебе. – Он всучил ей узкий пенал. На одной стороне была изображена сцена охоты, очень похожая на старый стиль, который сейчас запрещен – благодаря Рамосу и его местным подручным.

– О нет, мой господин, – заспорила Асет, – это же символ высокого расположения Великолепного Аменхотепа к тебе, и он должен перейти к кому-либо из твоих детей.

Узахор нащупал ее руку:

– Ты… напишешь мне.

– Напишу, мой господин, обещаю. – Она улыбнулась сквозь слезы. – И я буду помнить твою щедрость целую вечность, так же, как и доброту, которую ты являл мне в этой жизни. Ты и Сати.

Узахор обратил свой бледный водянистый взгляд ко мне, и Асет объяснила:

– Это врач, о котором я тебе рассказывала. Сенахтенра. – Узахор пристально разглядывал меня некоторое время, потом устало вздохнул и закрыл глаза. Но почти тут же очнулся снова, с безумным выражением на лице, словно искал кого-то или что-то и никак не находил. – Мос… Рамос, – слабо позвал он, и в этой мольбе прозвучало столько боли, что и у меня живот сжался от жалости.

Верховный жрец вскочил на ноги и зажал слабую руку Узахора между ладонями.

– Я здесь. И я тебя не оставлю. Это я нарушил правила, а не ты. А ты все равно продолжал верить в меня, даже рисковал предстать пред Осирисом с пятном на сердце. – Рамос опустился на край ложа Узахора и улыбнулся ему. – Ты был прав. Я не могу прогнать мальчишку, которым когда-то был. И я вел непрерывную войну со своим ка, пока не устал. Но не стану лгать тебе и говорить, что хотел бы заново прожить те годы иначе. – Он слепо уставился в прошлое, вспоминая что-то, известное только им двоим, и все это время большим пальцем гладил Узахора по руке. – Никогда не тягаться с быстротой ее мысли? И не видеть, как загораются ее глаза, когда она смеется? Не чувствовать ее касания, зная, что она верит мне и любит меня? Отказаться от той волны удовольствия, которая окатывает меня от осознания, что она моя? – Рамос покачал головой. – Даже при одной мысли об этом смертный холод обдает мое сердце.

Так Верховный Жрец признался, что одержим женщиной, похитившей его волю, но Узахор улыбнулся, словно прощая все то, на что намекал Рамос.

– Шакалы Фараона к тебе не приблизятся, – уверил Рамос своего старого друга, – ни сейчас, ни в последующие годы. Так что успокойся и отдыхай. Сати приказала принести с кухни наваристый бульон, чтобы ты снова был силен как бык. – На лице Узахора все еще осталась эта полуулыбка, когда он погрузился в нечто похожее на сон.

Я сказал Пагошу, чтобы он велел родственникам и слугам Узахора идти спать, а Сати села в ногах ложа, чтобы наблюдать за мужем. Вдруг без предупреждения старик попытался встать, и, наконец поднял свои тонкие руки к небу.

– Атон идет! – крикнул он, и радостная улыбка появилась на его морщинистом лице. Потом, словно это усилие лишило его последних сил, из открытого рта вылетело последнее дыхание, унося с собой его ка, и скорлупа человека, которым он раньше был, упала на подушки.

Тули издал протяжный, скорбный вой и начал лизать руку старика. Я придвинулся, чтобы послушать его сердце и убедиться в том, о чем догадался и так. По выражению лица Сати стало ясно, что и она все поняла, поэтому я закрыл невидящие глаза Узахора, расправил одеяло и аккуратно завернул на уровне груди, давая его супруге время прийти в себя. Сати упала на колени перед лежанкой мужа, схватила его безжизненную руку и прижала к своему лбу, а престарелый жрец запел молитву Осирису:

– Будь благословен, Осирис. Будь благословен, сын земной, вылупившийся из мирового яйца. Будь благословен, сын небес, выпавший из живота облаков. Будь благословен, бог во всех именах, спасение жрецов и козопасов, царь царей, господин господ. Жрец и священник, тело его мерцает бирюзово-зеленым. – Когда он закончил, Сати в последний раз прикоснулась губами к руке Узахора, поднялась, накинула на себя достоинство, словно шаль, и пошла сообщить новость остальным – тем, кто стоял в карауле в прихожей у его покоев.

Я задумался о том, знал ли Рамос, что его друг поклонялся богу Еретика даже после того, как Хоремхеб объявил это преступлением. Почему бы еще Узахору звать Атона, а не Амона-Ра или Осириса? Если только он не вспомнил молодость, как часто бывает со стариками, времена Аменхотепа Великолепного, который поставил Атона выше остальных богов. В то время, как его сын, считавший себя единственным наследником Атона, покинул Две Земли, Узахору было уже лет пятьдесят, и все привычки в нем глубоко укоренились.

Асет взяла скулящего Тули на руки, чтобы успокоить его, и подошла к отцу, но Рамос продолжал смотреть на то, что осталось от его дорогого друга. Лишь когда за дверями завыли плакальщики, он поднялся, чтобы дать дочери указания:

– Пойди переоденься в то, что ты носишь, притворяясь учеником врача. Пагош будет ждать у задних ворот и увезет вас. По пути ни с кем не говори и не поднимай взор. – Она потянулась вверх и обняла отца, потом посмотрела на меня широко открытыми глазами. Рамос проводил ее взглядом, а потом повернулся ко мне: – Узахор хотел вернуться в Абидос, туда, где он вошел в этот мир. Люди, которые пережили его здесь, в любом случае считают старика странным – отчасти потому, что он предпочел одну женщину нескольким. – Рамос почти улыбнулся. – Он всегда уверял, что удовольствие от этого сильнее, но…

– Как тогда он объяснил то, что берет вторую жену?

– Он скрыл правду и мудрость, пришедшие с опытом, чтобы угодить друзьям, ради меня. – Рамос смотрел на безжизненное лицо Узахора. – Он всегда делал все по-своему. Особенно когда появилась Асет. Однажды он сказал мне, что она – мое величайшее достижение, как бы высоко я ни поднялся по статусу и богатству. – На губах появилась сладостно-горькая улыбка. – От одной мысли, что он жил… – Рамос силился проглотить свое горе, так что я придержал любопытный язык и не стал спрашивать, что он собирается делать дальше, а стоял, словно обвиняемый перед судьями Фараона, ожидая своего приговора. Ожидая ссылки.

– Теперь я должен оседлать бурю сам, – прошептал Рамос, когда к нему вернулся голос, затем остановил на мне взгляд своих синих глаз.

Заговорил первым я, облачая свое обещание в предупреждение:

– Я сделаю что угодно, чтобы защитить ее.

– Если я когда-то и сомневался в этом, Тенра, те времена давно прошли. Но надо действовать быстро. Его дочь едет в Мемфис на свадьбу, ее замужество уже предрешено. Сати поедет с ним в Абидос и поселится неподалеку в доме, который принадлежал его семье со времен великого Тутмоса. В ближайшие несколько недель, пока мы будем скорбеть по нему здесь, в этом доме Асет вспоминать не будут, но ты должен охранять ее, чтобы она не покидала стен твоего дома.

– Ее слова будет достаточно, – ответил я, а потом осмелился спросить: – А сыновей Узахор не оставил?

На секунду Рамос уставился на меня. Потом покачал головой и продолжил:

– Пагош с Мерит пока должны остаться здесь.

– А потом?

– Возьмешь еще двоих в свой зверинец? – Я кивнул. – Тогда пусть сами решают. Пагош привезет ее одежду, когда сможет – наверное, когда стемнеет, – но если ты учуешь какой-то странный запах, дай мне знать через своего помощника Хари, чтобы я был уверен, что это не чья-то уловка.

Рамос уже не впервые вызывает у меня подозрения, хотя его поступки – всегда в мою пользу. Одно дело – знать, что Хари управляет моей аптекой, а другое – узнавать его в лицо, даже если это жрец, который говорит с царями и богами.

День 4-й, второй месяц засухи

Заканчивая обед, я поднял взгляд и увидел, что Хари быстро идет по дорожке между его и моим садом, а за ним – мужчина с большой корзиной на плече, которого я принял за торговца. Когда они подошли ближе, я увидел, что их ведет Тули, махая хвостом, и мне стало слегка не по себе оттого, что он принимает человека в полосатом немесе[61] и грязной тряпке, закрывающей один глаз и щеку, за своего.

– Куда поставить? – спросил Хари, будто я заказывал то, что этот человек принес.

– Господи, да откуда мне знать?

Когда одноглазый снял с плеча корзину и поставил ее на землю, вонь его немытого тела окутала меня, словно облако мух – свежий навоз. Я не понял, что за скрещенные палки он принес, поднял одну и поднес к носу. Он нагнулся, столкнул палки, и я увидел рулон неотбеленного льна. Я пожал плечами, не понимая, зачем Хари меня побеспокоил, коли необходимо просто пополнить запас перевязок, но прежде чем я успел заговорить, мужчина поднял ткань, и под ней оказалось что-то синее. Судя по виду – лазурит. И бирюза!

Я схватил его за руку, и вскоре на его бронзовом лице появилась довольная улыбка.

– Во имя Тота, Пагош, от тебя же воняет! – Я ожидал, что он появится под покровом ночи, а не пока Ра-Атон едет по небу. – С возрастом твоя манера шутить становится наглой. – Хари рассмеялся, а Тули начал бегать кругами у наших ног.

– Суну, я не собирался смешить тебя. – Пагош стянул грязную тряпку с головы и подождал, когда мы успокоимся. – Если я смог обмануть и тебя, то беспокоиться не о чем.

– Спорить готов, что мимо Асет ты не прошел. – Он пожал плечами и не стал смотреть мне в глаза. – Должно быть, ты ее видел. Она присматривает за сыном Хари по утрам, когда Тамин ходит на рынок продавать сандалии Ипвет.

– Мы побеседовали.

Я указал ему на стул.

– Принес ее вещи?

– И еще свитки из библиотеки Узахора, – ответил он, плюхнувшись на свободное место. – Там есть еще, но мой осел очень тощ. Остальных уже забрали, чтобы перетаскивать зерно с полей. Надо будет съездить по меньшей мере еще один раз. – Я налил в глиняную кружку пива и подал ему. Он изобразил равнодушие, но даже финиковые пальмы и ивы поникли под жестоким палящим солнцем.

– Пойду сниму вторую корзину с твоего несчастного животного, – предложил Хари, возможно, чтобы дать нам поговорить наедине, – и отведу его попастись в то, что осталось от огорода. Немного травки смягчит его характер.

Пагош пожевал хлеба с сыром и запил пивом.

– Мена приезжал на этой неделе, как обычно? – спросил он. Я кивнул. – Он не видел ничего необычного на той стороне реки?

– Хоремхеб беспокоится о том, что будут делать хетты, после того, как Мурсили заступил на место своего отца. Приехал посланец из Хаттусы и требует компенсации за безвременную кончину принца, которого они послали к Анхесенамон. Кажется, он был родным братом Мурсили.

– Значит, ворона вернулась на насест, – прошептал Пагош.

– Рамос ждет неприятностей с той стороны?

– А Фараон озабочен тем, чтобы изгнать из Двух Земель последователей Еретика? – ответил он, ибо сейчас запрещено даже произносить имя бунтаря, уж не говоря о том, чтобы поклоняться его богу.

– Поклоняться Атону – не обязательно означает следовать за Еретиком, – подчеркнул я.

– Скажи это Хоремхебу.

– Его указ написан на стене храма, чтобы никто не прикрывался незнанием, когда нарушителей призовут к судьям Фараона. У Хоремхеба должно было быть одобрение Священного Совета, значит, всем им нравится вкус крови. Даже воришка испугается тех слов, которых и прочесть не может, увидев, как человеку отрубают руку. – Я поднял кувшин, чтобы снова наполнить его кружку. – Фараон не предпринимал ничего в отношении Нефертити, так что и Асет по той же причине будет в безопасности, даже если прослышат об Узахоре. В любом случае, человек, который подписывал их брачный договор, стал Верховным Жрецом Амона. – Пагош уставился на участок земли, где цвели фенхель и пурпурный тимьян, словно откладывая плохие новости.

– Рамос не говорит, какие у него планы насчет Асет?

– Я знаю, что он любит ее по-отечески. Если и заботится о ней больше, чем другие отцы о своих дочерях, то… это потому, что Асет отличается от большинства дочерей.

Я вспомнил, что Рамос говорил то же самое, но с тех пор много воды утекло.

– Вопрос в том, есть ли кто-то или что-то, что он любит больше.

– Суну, ты уже столько лет учишь Асет, что удивительно, если она еще хоть кому-то верит.

– Я мог бы сказать то же самое и про тебя, – возразил я.

– Рамос рассказал мне о твоем предложении, – сообщил Пагош, все еще не глядя на меня. – От всего сердца благодарю тебя, Тенра, но думаю, что нам лучше вернуться к нему.

– У нас сейчас есть на что жить, ибо многие врачи из Дома Жизни посылают сюда своих помощников за лекарствами и снадобьями, если тебя это беспокоит. И в результате Хари знает обо всем, что происходит, больше, чем целая армия шпионов, особенно если дело касается того, какого командира Фараон недолюбливает больше других, или чья жена спит с другим мужчиной. Или женщиной.

Он надкусил фигу, которую взял из чаши, стоявшей на столе.

– Если я поселюсь в твоем саду, словно птица, я могу сделать что-нибудь глупое и выдать вас обоих.

– Ты? Глупое? – Я лишь удивленно покачал головой. – А что насчет Мерит? Или ты не дал ей права выбирать? – Пагош наклонился, чтобы достать что-то из корзины, и подал мне кусок папируса.

– Она послала это, желая показать, что повторяет уроки Асет. – Я посмотрел, что там написано. Мои мысли с тобой. – Сначала, когда Асет появлялась в доме Узахора, она читала Мерит вслух. Написанные давно любовные стихотворения или поучительные рассказы, превращая это в игру. Однажды она зачитывала отрывки из дневника, который вела великая Царица, чье сердце было разбито потерей собственного младенца. Потом Мерит рассказала мне, что и ее сердце ощутило боль Царицы. Таким образом она поверила в магию слов. А поняв, что Царица страдала так же, как и она сама, стала чувствовать себя не такой одинокой. Не такой… ущербной. – Пагош нахмурился. – Это ее слова, не мои, и я запретил ей так говорить. – На секунду он замолчал, а я задумался, как ему удается сказать столько много таким малым количеством слов. – В том, что у Мерит больше не было детей, я вижу волю богини, давшей нам другое предназначение. Так что Мерит охотно вернется к Верховному Жрецу и к женщинам, служащим его тахут. – Пагош допил пиво и поднялся, прервав сон Тули о погоне за кроликом. – Моя жена никогда в этом не признается, но после того, как ее разлучили с Асет, у нее появилось время подружиться с другими служанками. – Он намотал грязную тряпку на указательный палец. – Например, с молодой вдовой по имени Амонет.

– Если тебе интересно, почему я туда больше не хожу, – сказал я, чтобы Пагошу не приходилось спрашивать, – то не в ней причина. На Амонет приятно смотреть, и она весьма талантливо умеет удовлетворить мужчину. Но продолжать отношения, если я не намереваюсь сделать ее своей женой, – это не маат. В моей жизни и так слишком много женщин. Нофрет и Тамин. Ипвет. Большего не вынесет никакой мужчина.

– Будешь ждать дальше, суну, и у тебя не останется детей, которые будут помнить твое имя после того, как ты уйдешь между гор на запад.

– Если то, чем я занимаюсь в этой жизни, – не достаточный повод помнить меня, то мое имя этого не заслуживает. Я, как и ты, Пагош, верю, что предначертание богов состоит в том, чтобы я заботился о чужих детях, а не о своих. – Он кивнул, а я облегченно вздохнул – как выяснилось, слишком рано, поскольку в его колчане осталась еще одна стрела.

– Я заметил, что ты не упомянул Асет среди женщин, с которыми тебе приходится мириться. Почему это, интересно? – Ответа он ждать не стал – сразу пошел через сад, а мне пришлось задуматься о недосказанном.

День 29-й, третий месяц засухи

Ночью пришел человек, которого в детстве знал Хари, и попросил помочь его жене. Успокоенный темнотой и тем, что Асет уже два месяца не выходила за пределы моих владений, я разрешил ей пойти со мной, и этот бездумный поступок чуть не довел ее до беды.

По пути Хари сообщил нам, что Пепи за кражу хлеба приговорили к десяти годам каторжных работ в шахтах Синая, и вернувшись в родной город он нашел работу – резать камни для столба, который Хоремхеб решил воздвигнуть перед храмом Амона. Глиняная хибара, к которой привел нас Хари, выглядела достаточно чистой, если не считать дыма от единственной масляной лампы. Но тот факт, что у рабочего нет соли, благодаря которой лампа не будет загрязнять воздух, которым он дышит, – признак несправедливо малого жалованья и многое говорит о том, кто ему платит.

– Я считал, что мой бог излечит все болезни, если мы будем следовать его примеру, поддерживать чистоту и относиться ко всем живым существам с любовью, – признался Пепи, – но я не могу просто смотреть на нее и молиться. – У него не хватало нескольких зубов, дыхание было шумным – признак болезни легких, которая поражает почти всех камнетесов, – но беспокоился он лишь за жену.

– Кровотечение – плохой признак, – согласился я. В животе женщины движения я не почувствовал, и дал ей снадобье, которое помогло бы вытолкнуть младенца – живого или бездыханного, – а Асет тем временем пыталась успокоить и подбодрить женщину. Хари сделал шаг назад и вышел на улицу – как я думал, для того, чтобы сохранить достоинство женщины, хотя теперь понимаю, что он просто хотел нас охранять.

Когда схватки стали сильнее, роженица раскричалась, сжимаясь от чудовищной боли в животе. Когда Пепи попытался успокоить ее, Асет подошла ко мне: я сидел на полу на коленях у нее между ног.

– Уже пора?

Я покачал головой:

– Нет. Но осталось недолго.

– Ты заметил лик Атона на стене над лампой? – прошептала она. – Оранжевый диск пылает так, словно солнце все еще живо. А зовут ее Туя, как и мать старой Царицы Тийи. – Я кивнул, но не ответил, так как нам уже было известно, что Пепи некоторое время прожил с синайскими кочевниками, с которыми до сих пор остался Еретик, и женился на дочери пастуха из Шасу. Но в поклонении его богу они пошли против закона Двух Земель.

– Бог мой, умоляю, возьми меня, – крикнула Туя на пике одной из долгих схваток, и от ее голоса у меня на глаза навернулись слезы. – Пусть Моз будет моим пастырем и проводит меня, я не могу больше терпеть. – Она назвала Эхнатона так, как его сейчас называют между собой его последователи.

– Атон светит тебе, Туя, – уверяла Асет женщину, пододвинулась и взяла ее за руку. – Даже теперь, хотя ты и идешь во мраке по долине смерти. Не бойся, он с тобой. – Кажется, слова Асет успокоили жену Пепе – или, возможно, дело было в том, что голова младенца протолкнула барьер, удерживавший его.

– Идут волки Фараона! – прошипел Хари, ворвавшись в комнату. – Пепи, сделай огонь поменьше.

Каменотес вскочил на ноги, а Хари схватил Асет и затолкнул ее в темный угол, снял свой передник и набросил на нее, накрыв с головой. Тут я заметил, что на полу спят два маленьких ребенка.

– Ни звука! – предупредил Хари, и добавил Пепи: – Сделай все, что сможешь, чтобы она утихла.

В наступившей тишине мы слышали, как приближается атонская стража Фараона: на них залаяли собаки, и я поблагодарил богов за то, что мы не взяли с собой Тули. В дверном проеме висела лишь рваная тряпка, закрывавшая нас от любопытных взглядов, и другого выхода не было. Мы были пойманы, словно крысы в клетке, да еще и в темноте. Но я на ощупь определил, что голова младенца скоро выйдет из матери. Через минуту я уже подставил под головку ладонь, а другой рукой нащупал маленькое плечико. Ребенок был в слизи, помогавшей выйти, и я чуть не выронил его, когда он забрыкал ножками и жалостливо замяукал – больше похоже на кошку, чем на человека.

Я облегченно вздохнул, хотя руки тряслись от страха за то, что сюда может завалиться стража Фараона, если услышат крик. Но голодный младенец, который плачет ночью, прося грудь матери, или крадущаяся кошка, встречаются достаточно часто, и на них не обращают внимания те, кто ищет предательский свет Атона. Я прижимал к себе младенца одной рукой, чтобы оградить его от ночной прохлады, и гладил пальцем по щеке, а все остальные, затаив дыхание, ждали, когда уберутся стражники.

Казалось, прошла целая вечность. Наконец собачий лай утих.

– Оставайтесь на месте, а я посмотрю, точно ли никого не осталось, – прошептал Хари и скользнул за дверь, завешенную тряпкой. Я не слышал, как он вернулся, пока он снова не заговорил: – Можно зажечь лампу. – Никто и не пошевелился. – Пепи? – шепнул он.

Душераздирающий крик пронзил комнату.

– Мой бог оставил меня! – рыдал каменотес. Я почувствовал движение воздуха, это Хари прошел мимо, он завозился с лампой, выругался шепотом, и, наконец, зажег огонь.

Асет увидела, что я держу в руках младенца, и поспешила взять его.

– О, Туя, какой у тебя красивый ребенок! Посмотри, Пепи, это мальчик. – Она посмотрела на Пепи и замолчала, почувствовав, что что-то не так.

Он все еще обнимал жену, но по щекам текли слезы.

– Возлюбленная моего тела, подруга моего ка, без тебя я пустая шелуха, – плакал он, уткнувшись ей в волосы. – О, Атон, всемогущий из всемогущих, от которого пошла вся жизнь. Пусть твой свет озарит ее лицо и пусть она снова задышит. Вернись ко мне, Туя, вернись. – Он продолжал умолять своего бога вернуть ее к жизни и забрать вместо нее его самого, называл ее по имени, умолял Тую простить его, за что – никто не осмелился спросить. Возможно, это Пепи задушил жену, пытаясь сдержать ее крики, или Туя сама избрала этот путь, чтобы не накликать на нас беду, – сложно сказать.

Последователи Атона верят, что люди злы по природе и лишь поэтому считают, будто отличаются друг от друга. Но зло ли это – верить в неправильного бога, в Амона-Ра или Атона, ведь они лишь разные лица одного и того же солнца? Вот поэтому я недолюбливаю всех жрецов.

День 30-й, четвертый месяц засухи

На скошенных коричневых полях начали появляться стаи белых ибисов, ведь им, как и Тоту, известен секрет половодья, обновляющего нашу почву, и поэтому им не приходится зависеть от того, когда Песья Звезда[62] велит им лететь на север. Наверняка поднимающиеся воды Матери Реки уже недалеко, но приходится ждать, прежде чем мы узнаем, будет ли воды сколько нужно или слишком много, и она снесет и дома, и скот, а также каналы, которые питают расположенные выше поля; и это нелегкое время для всех нас. Асет делает кукол из кукурузной шелухи для святилища Хапи[63], на праздник Нового года и чтобы утихомирить капризного бога реки.

Обычно она помогает Хари в аптеке, но наши будни изменились и в других отношениях. Теперь по вечерам Асет надевает тонкие каласирисы, которые она носила, когда была женой Узахора, а потом идет со мной ужинать. А сегодня я заметил, что она начала отпускать волосы. Но когда я заговорил об этом, Асет лишь пожала плечами и улыбнулась – как мне показалось, немного виновато. Потом я спросил ее мнения по поводу одного больного ребенка, а она вспомнила мужчину, нога которого усыхала, пока он уже не мог ставить ее на землю.

– А у тех, у кого лихорадка, ноги не отнимаются. – Я подождал: Асет часто строит свои мысли так же, как каменщик кладет кирпичную стену. – Живот женщины напрягается, когда она тужится, чтобы вытолкнуть ребенка, это вызывает еще и боль. Но напряжение усиливается и спадает, словно волны, бьющиеся о берег, после того, как проплывет лодка. А когда у Узахора болела рука? Может, тоже напряжение?

– Его боль была признаком того, что начинает отказывать сердце.

– Значит, напряжение в сердечной мышце, а не мышцах руки. – Я отвлекся от еды, ибо мне стало любопытно, что последует дальше. – В обоих типах сосудов, или только в тех, которые я нарисовала на карте красным? – Эти слова прозвучали, словно эхо моего собственного голоса, когда я говорил Сенмуту, что необходимо научиться задавать правильные вопросы.

Раньше я всегда спрашивал, как кровь движется по телу, а не как она туда попадает. Но, наверное, это и может оказаться правильным вопросом.

Выходя из больницы, Кейт сощурилась от солнца, а когда открыла дверцу «мерседеса» Макса, ее окатила волна тепла, словно летом. Тогда она решила отправиться в магазин. К трем часам Кейт принеслась в Графический центр, на редкость счастливая. И ей было удобно в хлопчатобумажном костюме, который она только что купила.

Мэрилу сразу же ее заметила и подозвала к столу.

– Как же я рада тебя видеть. Он нас до… – Она осеклась, словно увидела самого дьявола.

– Привет, – сказал Макс, осмотрев Кейт с головы до ног, а потом заглянул в глаза. – Я уже начал беспокоиться, – думал, ты потерялась или что еще.

– Я ходила по магазинам.

Она повернулась, чтобы юбка расправилась и чтобы продемонстрировать топик с вышивкой и рубашку в тон. Все было одного цвета – серовато-горчичного, поэтому ее глаза казались почти зелеными.

– Я заметил. Значит ли это, что Тинсли подписал чек на кругленькую сумму?

– В основном это значит, что в одежде, которую я взяла с собой, слишком жарко в такую погоду, – ответила она, идя за ним по коридору.

– Ну, рассказывай, – подтолкнул Макс, когда они зашли в его кабинет. Кейт разложила на столе эскизы, сделанные в больнице, на которых пошагово был изображен новый способ лечения треснувшей коленной чашки, изобретенный Майком Тинсли. Макс бегло окинул их взглядом, а потом взял рисунок, на котором был изображен сам Тинсли с бинокулярными очками на лбу.

– Я думала, что оборудование будет изображено на фотографиях, – объяснила Кейт, – так что постаралась зафиксировать все так, как увидела, – ауру возбуждения в самом начале, нарастающее напряжение, расслабление, следующее за самой важной частью работы, когда все попадают на знакомую территорию и все заканчивается. И этот рисунок оказался переломным. – Кейт ненадолго замолчала. – Ты знаешь, что при операции он включает Малера[64]? – Макс покачал головой и подождал продолжения рассказа. – Я буду делать всю книгу, и сама решать, какие места иллюстрировать и как. Тинсли хочет, чтобы все процедуры сопровождались покадровыми зарисовками вроде этих, чтобы показать психологию, окрашивающую все, что студент или стажер делает или не делает, независимо от уровня мастерства – надо показать то, что у нас у всех общее: человечность. Одно дело – нарисовать точную картинку, другое – изобразить все так, чтобы врач не забывал, что работает с человеком. Думаю, именно тут я поняла, что это шанс сделать что-то важное, а не просто работа по найму.

Произнеся это, Кейт поняла, что как раз необходимость отображать в медицинских иллюстрациях человечность и двигала ее желанием рисовать с того самого момента, когда она ушла из мединститута; это повлияло не только на стиль ее набросков, но и на манеру подачи рисунков. Вот что Макс с самого начала пытался сказать о ее работе.

Кейт постаралась улыбнуться ему, но губы задрожали, так что вместо этого она его обняла. Макс обнял ее в ответ и потерся щекой о ее волосы.

– Я не азартный человек, – сказала Кейт, когда к ней вернулся голос и она смогла продолжить, не показав, насколько была близка к слезам. – Может, потому, что никогда не могла себе этого позволить, но, в общем, я согласилась на неограниченное количество иллюстраций – число определю я, после того, как увижу текст Майка, ну и выслушаю его предположения. Окончательно подтверждает все он, но мое имя будет на титульном листе. – Девушка замолчала и посмотрела Максу в лицо, но он как будто понял, что она еще не все рассказала. – Еще я планирую выучить все, что можно, о последних программах компьютерной графики, чтобы можно было использовать самое лучшее в каждой ситуации. Таким образом, я также смогу расширить спектр услуг, которые смогу предложить другим потенциальным клиентам. Но ему я этого не говорила. Я ставлю на то, что заработаю достаточно, чтобы окупилось время, которое уйдет на этот проект. Я надеюсь, в нем не эгоизм говорит, но он думает, что мы делаем классику, так что я попросила авторские отчисления и часть аванса, который он получит от издательства. Он думает, что ставка поднимется, когда они увидят мои рисунки и узнают, что я буду иллюстрировать всю книгу.

– Тебе действительно все это сказал Тинсли? – недоверчиво спросил Макс. – Он не бизнесмен, да? – Кейт надеялась, что это не вариация привычки Макса замолкать при столкновении с чем-то неожиданным и неизвестным.

Не задумываясь, она потянулась и подергала его за руку.

– Ну же, Макс, скажи, что ты на самом деле думаешь. Я много упустила, заключила крупную сделку, или что?

– Неважно, сколько денег ты заработаешь, если это действительно для тебя так значимо, но я назвал бы это верой, а не риском.

Во вторник утром, после того, как Макс уехал на работу, Кейт надела на Сэма поводок и пробежалась до магазина канцтоваров в Райс-Виллидж, в соседнем торговом центре, расположенном лишь в нескольких кварталах от дома Макса. Вернувшись, разложила покупки на кухонном столе, который стоял в нише с окнами во всю стену, и принялась за работу. Сначала сделала несколько карандашных рисунков колена. Потом выбрала лучший и повторила линии тушью, положила лист в папку, велела Сэму хорошо себя вести и поспешила к своей машине.

Через два часа, когда она вышла из парикмахерской, которую порекомендовала Мэрилу, вялый бриз с Залива превратил Хьюстон во влажную теплицу.

– Отлично! – пробормотала Кейт, уверенная, что когда приедет домой, волосы над ушами будут торчать рожками. Вернувшись, она приняла душ, стараясь не смотреть на себя, пока не выйдет и не оденется, и только потом предстала перед зеркалом в полный рост – и почти не узнала женщину, которую в нем увидела.

Разволновавшись, поспешно вернулась на кухню, вытащила пробку из бутылки вина, чтобы оно подышало, и вернулась к работе.

Пытаясь решить, какое сухожилие рисовать следующим, Кейт услышала, как хлопнула дверца машины. Внезапно занервничав, словно кошка, она опустила кисть в кувшин с водой и поспешила за вином, наполнила два бокала и повернулась как раз в тот момент, когда вошел Макс.

– Привет. Извини, я сильно опоздал, – сказал он, уронил «дипломат» на пол и наклонился, чтобы потрепать Сэма по ушам. Только сняв плащ и накинув его на спинку стула, Макс заметил вино. – Мы что-то празднуем?

– Возможно. – Кейт подала ему бокал, не желая хвастаться прической. Волосы были острижены коротким каре, примерно дюйма на три короче, и впервые в жизни они держали объем, а не беспорядочно закручивались – не говоря уже об освещении, в котором, казалось Кейт, волосы выглядели более здоровыми и полными жизни.

Она поняла, что Макс заметил, в тот момент, когда у него изменился взгляд.

– Повернись, – велел он. Она быстро покружилась и поняла, что скоро разулыбается. – Еще раз и медленнее. – Макс обнял ее сзади и приложил губы к уху. – Начинаю понимать, почему мужчины иногда рискуют жизнью ради женщины.

Кейт развернулась и обняла его за шею, а Макс взял ее за руки и медленно отвел их. Через секунду она поняла, что бокал у нее в руке пуст.

– О господи, Макс, извини.

– Мне в любом случае надо принять душ и переодеться. А потом нальешь мне еще и расскажешь, чем сегодня занималась. – Он взъерошил ей волосы. – Помимо этого.

Кейт заставила себя вернуться к иллюстрациям и попыталась сконцентрироваться на работе, а не на том, что только что сказал Макс. Разумеется, то был лишь полушутливый комплимент по поводу прически. Или? Девушка подпрыгнула, почувствовав, что кто-то дотронулся до ее плеча.

– Извини. Не останавливайся.

– Я закончу через секунду. Пластик не впитывает краску, так что если я сейчас остановлюсь, мне придется перерисовать сухой край и получится слишком жирная линия.

Макс наполнил оба бокала, поставил на стол так, чтобы они ей не мешали, потом придвинул стул и сел.

– Что это за краска?

– Матовая акварель.

Пока Кейт не опустила кисточку в мутную воду, Макс молчал.

– Расскажи, что ты делаешь.

– Это внутренний вид колена, оттенками выделены разные сухожилия и хрящи, чтобы не путать их друг с другом – это вместо тех. – Она показала на стопку осевых сечений, которую дал ей Майк. – А это я придумала – вот, смотри. – Кейт взяла один из набросков тушью. – Я скопировала их на прозрачную бумагу, чтобы все были одинаковые. Теперь добавляю где и как сухожилия крепятся к кости, но на разных листах, чтобы можно было убирать их по одному. Это позволяет видеть форму, цвет и текстуру различных тканей, с которыми хирургу приходится работать. – Кейт сложила три готовых прозрачных рисунка и дала их Максу. – Думаешь, получится?

– Ты бы так далеко не продвинулась, если бы не получалось. – Он убрал один лист, потом второй. – Ты не думала о том, чтобы сделать книгу по медицинским иллюстрациям, может, стоит сочетать твои рисунки и иллюстрации вроде тех, что ты делаешь для Тинсли, с MP-томографией и сканами КТ?

– Не думаю, что книга будет пользоваться таким спросом, чтобы заинтересовать издателей.

– Даже если ты построишь это вокруг Ташат? Можно описать надпись на гробе и рассказать, как рентген опроверг данные о возрасте, но подтвердил то, что изображено на рисунках, – что девушка была левшой. Покажи переломы и золотую перчатку. Добавь фотографии компьютерных композиций и сравни с маской картонажа. Поставь все вопросы, оставшиеся без ответов, и предложи возможные варианты, о Пта и Хнуме, о растениях в саду. – Макс сделал паузу. – А кстати, на этот счет Дэйв высказывал какое-нибудь мнение? – Кейт покачала головой. – Он хотя бы знает, что это целебные растения?

– Я ему не говорила.

– Тогда можешь быть уверенной в успехе.

– Он ни за что не разрешит мне использовать мои иллюстрации, уж не говоря о фотографиях.

– Может, и не нужно его спрашивать. Им принадлежит лишь то, за что они тебе заплатили, то, что ты им оставила. А что насчет фотографий, которые я видел у тебя дома?

– Я купила пленку и снимала на свой аппарат. Дэйв собирался пригласить профессионального фотографа после того, как вся работа будет завершена. Но это не означает, что я могу публиковать снимки без разрешения.

– Кейт, он сам сказал. Ты наемный работник. Мы с Филом провели экспертизу и сделали скан в подарок. Дэйв не просил нас ничего подписывать, и я сомневаюсь, что он сможет помешать нам позволить кому-либо еще использовать пленки, но я проконсультируюсь с адвокатом.

– Не знаю, Макс. Может, мне стоит поговорить с Клео.

– Ладно. Думаю, с ней нужно быть откровенной. Заодно спроси, знает ли она, что Дэйв собирается делать с головой и твоими рисунками. – Он остановился. – А каким иероглифом обозначался художник?

– Такого иероглифа нет. Были лишь скульпторы и ремесленники, и разные типы писцов. Писец, рисовавший контуры, считался главным, так как он расчерчивал стены гробниц и рисовал фигурки, а за ним шли остальные – те, кто раскрашивал его рисунки или вырубал рельефы. А что?

– Я имел в виду искусство медицины. Я подумал, что и у них могла быть такая же фигура речи. Ладно, значит тупик. А что насчет иероглифа, обозначающего Осириса?

Кейт достала из корзины для бумаг листочек, на котором можно было писать, нарисовала иероглиф Исиды – ступенчатый трон – и пририсовала слева открытый глаз с бровью и сидящего человека справа.

– Так ее имя основано на этом иероглифе? – спросил Макс.

– Или наоборот, имя Осириса получили за счет дополнений к имени Исиды, подобно человеческому зародышу, который сначала развивается как девочка, а потом в результате некоторых изменений он становится мальчиком – как вам хорошо известно, доктор Кавано!

– Вы с Мэрилу всегда метите в сонную артерию, – пробурчал он, покачивая головой. – Должно быть, нейронные сети у вас замыкает одинаково.

Кейт заметила, что уголки губ Макса слегка поднялись, так что она запустила еще одно ядро.

– Египтяне в качестве иероглифа, обозначающего мужское местоимение, недаром использовали рогатую гадюку.

Кейт вызвалась сделать свое коронное блюдо – запеканку из тунца с вермишелью, которой можно будет угостить и Сэма, а Макс приготовил салат, чтобы не усложнять. Теперь, когда Кейт согласилась иллюстрировать книгу Тинсли, пришла пора поднять вопрос, которого она избегала.

– Макс, если ты дочитал газету, я посмотрю на объявления, может, сдается что-нибудь.

– Некуда спешить, – пробормотал он, не глядя на Кейт. – Лучше подожди, пока не узнаешь город получше, если ты не…

– Я и так уже прожила тут дольше…

Макс повернулся к ней:

– Мне приятно, что ты тут живешь. И Сэм тоже.

– И мне… нам тут нравится.

Они словно пользовались кодом, в котором слова имели отдельное значение, но Кейт опасалась, что она видит в словах Макса больше, чем тот в них вкладывает. В последние несколько дней она стала болезненно осознавать, что Максвелл Кавано интересует ее больше как мужчина, а не как врач-рентгенолог. Но она все еще не была уверена, что его чувства к ней не были исключительно платоническими, и не хотела поставить его в неловкое положение, а себя – тем паче.

Позже, когда они убирали посуду, Макс сказал, что поищет кое-что в сети, и Кейт истолковала это как намек на то, что он хочет побыть один, но тут Макс спросил:

– Хочешь посмотреть форумы египтологов, о которых я тебе говорил? Может, узнаешь что-нибудь.

– Что сфинкса построили инопланетяне? – ответила Кейт. – Нет, спасибо. Я лучше закончу комплект прозрачек для Тинсли.

Было такое ощущение, что он вернулся всего через несколько минут.

– Ты знала, что Папирус Эберса нашли между ног у мумии? – он еле сдерживался. – У мумии из Фиванского некрополя!

– Кажется, читала такую историю про один из медицинских папирусов. А что?

– Она еще спрашивает «а что»! – сказал Макс Сэму, который посмотрел сначала на Кейт, а потом перевел взгляд на Макса. – Должна быть какая-то причина. Зачем заворачивать врачебную тетрадь вместе с телом, а не просто положить ее в гробницу – вместе с едой и всем остальным, что понадобится в загробной жизни?

– Не знаю. Может, Клео скажет.

Макс направился к выходу, потом обернулся и спросил:

– Может, ты не сочла нужным рассказать мне кое-что еще, помимо того, где нашли Папирус Эберса?

Кейт задумалась на минуту, затем подозвала Макса поближе. Опустила прямую ручку в бутылочку с чернилами и нарисовала бровь дугой, кружок-зрачок, потом клинообразный знак сокола на щеке, кончавшийся открытым завитком, Макс смотрел.

– Это след слезы гепарда. Знакомо?

– Это волшебное Око Гора.

Она кивнула:

– К тому же каждая часть глаза обозначает долю. Эта линия – половина, эта – четверть, восьмая, эта шестнадцатая, тридцать вторая а это шестьдесят четвертая. Врачи использовали эти символы, чтобы обозначить количество каждой составляющей медицинского препарата. Поэтому Око Гора считается символом здоровья и целостности.

– Ты, наверное, забыла что-то. Дроби, упомянутые тобой, в единицу не складываются.

– Остальная часть – магия, благодаря которой глаз светится жизнью. – Кейт нарисовала букву R, продлила палочку, как и след слезы, и пересекла черточкой. R. – Вы по-прежнему рисуете Око Гора на рецептах.

– Напомни мне, чтобы я никогда не играл с тобой в «Счастливый случай», – пробормотал Макс. – Что-нибудь еще?

Кейт похлопала ресницами, усиленно изображая, что думает.

– Э-э… дай подумать. – Отреагировав на какую-то нотку в ее голосе, Сэм завилял хвостом. – Но это он наверняка знает, – сказала она псу.

– Испытай меня, – настаивал Макс, бросая вызов.

– В одном медицинском папирусе, старом, предполагалось, что женщина может забеременеть через рот.

В глазах Макса загорелась улыбка, за появлением которой Кейт так любила наблюдать, потом перешла на губы и решительно и дьявольски изогнулась, у Кейт загорелись щеки, и она поняла, что краснеет.

Но Макс все равно ответил:

– Подозреваю, это говорит кое-что об их половой жизни, ведь так?

Ее спас телефон. Это была Клео, и Макс передал трубку Кейт, а потом вышел, чтобы подруги могли поговорить наедине. В первую очередь Клео спросила, когда Кейт собирается возвращаться, а она вместо этого рассказала о своей договоренности с Майком Тинсли. Когда Кейт поинтересовалась про Ташат, Клео ответила, что мумию снова отнесли в хранилище.

– Голова и твои рисунки у меня в кабинете. – Клео остановилась. – Кэти, я знаю, что ты хорошо потрудилась, но, черт возьми, это прозвучит сентиментально – возможно, все дело во времени суток или в количестве света на улице, но я поклясться готова, что у нее меняется выражение лица. Иногда кажется, будто она смотрит на меня с легкой улыбкой, словно знает то, чего не знаю я.

Кейт поняла, что Клео хотела сделать ей комплимент.

– Ну вам лучше подождать какое-то время, прежде чем использовать результаты. Мы с Максом работаем кое над чем, что может сильно все изменить. Пока ничего определенного сказать не могу, но, возможно, Дэйв убежит с поля боя, зажав хвост между ног. Клео, ты уверена, что все нормально, что моя история на тебе не скажется?

– Послушай, когда я узнала о том, что он сделал, я задумалась еще об одной детали, которая всегда казалась мне странной. И решила провести в музее, как ты бы это назвала, «местные раскопки». Еще я попросила Фила сыграть богатого коллекционера с парочкой нью-йоркских дилеров. Так что не волнуйся. Если мои подозрения окажутся правильными, на улицу вылетит Дэйв, а не я.

После завтрака Макс и не собирался идти переодеваться и удивил Кейт, предложив ей поиграть в теннис.

– Я не играла с колледжа, да и никогда особым умением не отличалась. С тобой мне, разумеется, не сравниться. Мне не хочется, чтобы ты чувствовал себя так, будто тебе приходится меня развлекать.

– Не буду. По средам мой день в Центре медицинских наук, но я уже позвонил Бен, сказал, что появлюсь только после ланча. Я подумал, может, и ты захочешь сходить посмотреть, чем мы там занимаемся, и познакомиться с графическим аппаратом, о котором я тебе рассказывал и который встретить можно только в крупнейших медицинских учебных заведениях. Быстрая МР-томография.

– Что это значит?

– То, что мы можем наблюдать за работой мозга: она достаточно быстро дает изображения и может уловить мимолетную мысль.

– Ты уверен, что я не помешаю?

Макс покачал головой.

– Иди, обувай свои «рибоки», или что там у тебя, а я достану пару ракеток. Может, удастся научить Сэма приносить мячик.

Любопытство победило.

– А кто такая Бен?

– Это Бет Кэйси, одна из новых ярких звезд отделения неврологии. Все зовут ее Бен – помнишь врача в той старой телепрограмме?

Кейт и представления не имела, о чем речь, – может, из-за того, что когда росла, часто смотреть телевизор не разрешалось, как наказание за «невнимательность». Не услышав ответа, Макс быстро забросил эту тему, сказав:

– Наверное, ты была еще маленькой, – и Кейт пожалела, что спросила.

Эта Бен Кэйси оказалась весьма симпатичной. Но Кейт вскоре поняла, что внешность может быть обманчива. Несмотря на улыбку и поведение феи, молодой невролог оказалась жутко серьезной насчет того, «что движет человеком» – того же вопроса, который охладил юношескую любовь Макса к египтологии.

– Судя по тому, что мне рассказывал Макс, вы, наверное, по большей части со всем знакомы, – начала она, – но если будут вопросы, любые, смело задавайте. – Она посмотрела на Макса. – Клаус уже в дыре, ждет. Гарри с ним.

Макс кивнул и провел Кейт в смежную комнату. Какой-то мужчина разговаривал с лохматым очкастым подростком, сидевшим в кресле, похожем на огромное салонное. В отличие от прочих комнат для сканирования, знакомых Кейт, здесь пациент мог сидеть вертикально, что необходимо для выполнения разных заданий: например, он мог написать что-нибудь или собрать паззл.

Макс указал на мужчину, стоявшего рядом с аппаратом.

– Гарри Блантон изображает, что он в команде психолог, хотя он сам слишком здраво мыслит, так что это выглядит не очень убедительно, – начал он в виде представления. – А Клаус Роденберг – наш компьютерный гений, человек с разнообразными талантами. Он одинаково хорошо владеет не только двумя языками, но и обеими руками. Поэтому проводит много времени здесь, чтобы мы попытались понять, как ему это удается.

С близкого расстояния оказалось, что Клаусу скорее пятьдесят, чем пятнадцать. Это из-за неопрятных волос и общей расслабленности казалось, что он вечный подросток, – Клаус производил впечатление незрелого или, по крайней мере, не полностью раскрывшегося человека. Кейт хотела спросить у психолога: если эти компьютерные фрики мыслят настолько творчески и прогрессивно, почему все они выглядят как клоны Билла Гейтса?

– Клаус, Гарри – это Кейт Маккиннон. – Оба улыбнулись и кивнули. О ней Макс ничего не сказал, и это навело Кейт на мысль о том, что они уже знают.

– Сколько времени тут можно проводить? – спросила она у Клауса. С исследованиями работы мозга Кейт была знакома лишь поверхностно, в основном – по газетным заметкам, в которых, к сожалению, не сообщали никаких подробностей о том, как проводятся эксперименты, из-за чего достижения ученых невозможно было оценить.

– Мы ограничиваем работу одним часом, так как не до конца знаем, каковы будут последствия длительного воздействия электромагнитных полей. Но нет никаких доказательств того, что это вредит мозгу, если вы это имеете в виду. Уколов радиоактивной глюкозы тоже не делается, в отличие от позитронно-эмиссионной томографии. Поэтому эти быстрые малыши полностью изменили горизонты исследований в области мозга.

– Мы лучше пойдем, чтобы вы смогли расслабиться, – сказал Макс, махнув Гарри рукой, чтобы он завязал глаза и надел наушники.

Кейт вышла вместе с ним в комнату побольше, где ждала Бен Кэйси. Пока Макс настраивал аппарат, он объяснил Кейт, как проходит процесс.

– С помощью этих крепящихся магнитов мы можем отследить схему работы мозга, когда человек думает, говорит, воображает или просто слушает, – за счет того, что задействованные клетки используют больше кислорода, чем во время отдыха. Когда красные клетки отдают кислород, кровь переходит в тоненькие капилляры, по которым попадает обратно к легким. – Он поднял глаза, чтобы убедиться, что Кейт следит за его мыслью, и она кивнула. – Сканер фиксирует этот ток крови, так как кровь, лишенная кислорода, дает не такой магнитный сигнал, как с кислородом. Машина улавливает магнитные волны от меняющегося притока крови к мозгу, а программа преобразует электронные данные в четкие изображения и показывает нам движущуюся картинку работающих сетей.

Кейт еще раз кивнула, и Бет продолжила рассказ Макса:

– Для начала мы стараемся устранить почти все внешние сенсорные раздражители, чтобы получить базовое изображение мозга во время отдыха. По предыдущим сессиям с участием Клауса мы уже достаточно хорошо представляем себе, как он должен выглядеть, но все равно нужно дождаться, когда мозг успокоится. Работа, которую мы выполняем сегодня, связана с безмолвным порождением слов и образов. Сначала Гарри задаст ему букву и попросит назвать про себя все слова на эту букву, которые он сможет придумать. Обычно во время этого задания испытуемые показывают разнообразные результаты, так как высвечиваются разные известные языковые участки, но они синхронизированы с одной или несколькими областями слуха. – Когда на мониторе пульта управления начали появляться изображения, Бет замолчала.

Какое-то время они с Максом не говорили ничего, только иногда подсказывали Кейт, о чем просят Клауса. Кейт была очарована постоянным наплывом и исчезновением цветов – в основном это был желтый, зеленый и оранжевый – что просто не могла отвести от монитора глаз, даже чтобы поискать стул.

– Это Гарри просит его представить черную кошку, – объяснила Бет. Один участок светится ярко-желтым, а рядом с ним темно-зеленый участок стал желто-зеленым. – А сейчас он думает о том, как рисовал бы кошку левой рукой. Загорается правая двигательная область коры, так как он готовится выполнить движение, хотя на самом деле не делает его. Но смотрите, что происходит, когда его просят мысленно нарисовать кошку правой рукой. – Кейт заметила, что зажглись и правая и левая двигательные области.

– То же происходит и когда правшу просят рисовать левой рукой, – добавил Макс.

– Сейчас мы подходим к последнему этапу, – сказала Бет. – Гарри дает ему список технических требований, связанных с компьютерной обработкой информации, и просит его попытаться решить задачу мысленно, без какой-либо опоры на внешние источники, которые воздействовали бы на зрительный участок коры. – Монитор замигал, словно неоновая вывеска, цвета то загорались, то гасли, в то время как сигнал метался по невидимым нейронным путям из одной части мозга в другую. – Это сложность самого высокого порядка – абстрактный анализ и синтез, – заметила Бет.

– Посмотри, сколько на это уходит энергии и какой задействован диапазон. Видишь, где желтый становится оранжевым, а в некоторых местах даже красным. – Макс удивленно покачал головой.

– Что? – спросила Кейт, которой было интересно, почему у него такое выражение лица.

Он скромно улыбнулся:

– Наблюдения за тем, как работает человеческий мозг, до сих пор иногда вызывают во мне трепет. Я с трудом верю, что живу в это время, а не тогда, когда жила Ташат. – Он встал, словно внезапно поняв, что сам сидит, а Кейт стоит. – Хочешь попробовать?

Кейт на секунду задумалась, потом пожала плечами.

– Разумеется, почему бы и нет?

Через двадцать минут она сидела в кресле испытуемого, стараясь выполнить указание, поступавшее через наушники – ни о чем не думать – и безуспешно. Разве может человек находиться в сознании и не думать? Разве это не определяет сознание?

– У тебя мотор до сих пор слишком быстро крутится, – сказал через наушники Макс. – Мы на время включим несколько частот, называемых белым шумом, посмотрим, может, это тебя успокоит.

Последовавшая за этим тишина была настолько полной, что породила новую мысль. А это не так же, как когда тебя хоронят?

Когда отпала необходимость сражаться с внешними стимулами, ощущение дежа вю, поджидавшее где-то сбоку, вышло на центр арены, придавая каждому проходящему перед внутренним взором образу цвет и форму. Вернулись ощущения и образы, которые она испытала, когда проходила через большой цилиндрический томограф. И в то же время Кейт понимала, что люди за стенкой могут видеть сквозь кожу. Заметят все больные места.

– Кейт? Ты в порядке? – Тишина, а потом: – Не обязательно это делать. Если хочешь, можешь выйти. – В голосе Макса слышалась забота и волнение. Беспокойство.

– Нет, возможно, это все просто слишком ново для меня, и я не могу успокоить мысли. Как ты думаешь, может, станет лучше, если мы начнем какое-нибудь задание?

– Хорошо. Но как только захочешь остановиться, сразу говори. Гарри даст тебе лист бумаги и карандаш. Сначала представь двух животных. Любых. – Кейт выполнила его указание. – Теперь нарисуй их. – Это она тоже сделала, два быстрых наброска, и как только закончила, Макс заговорил снова: – Скажи, чем эти животные занимаются. – Кейт попыталась, но в наушниках зазвучала песня «Битлз», заглушив звук ее голоса. Потом музыка внезапно остановилась, и Кейт услышала несколько резких щелчков, за которыми последовали очередные инструкции – уже от Бет Кэйси.

Как бы Кейт хотелось, чтобы они определились, что ей делать. Или не делать. Нервировало, что не получалось выполнить задания до конца, но она старалась заглушить свои чувства, подготовиться к следующему заданию.

– Потерпи минуту, Кейт, – прошептал в наушниках Макс. Она ждала, надеясь, что они согласуют свои действия, и это наконец заставило ее улыбнуться. Сколько раз она сама вызывала такое желание?

– Теперь мы будем перечислять животных. Говори «да», когда услышишь название животного, которое считаешь опасным. – Кейт сказала «да», и стала ждать.

– Обезьяна. – Пауза. – Собака. Овца. – Пауза. – Кошка.

– Да!

– Лошадь. – Пауза. – Сова. Лев. – Длинная пауза. – Мышь.

– Да! – Как только Кейт сказала это, ей захотелось взять свои слова обратно. – Наверное, я спутала ее с крысой.

– Все нормально. Просто продолжаем. – Пауза. – Броненосец.

– Да… нет. Я не уверена.

– Скорпион.

– Да!

– Сэм.

Кейт рассмеялась, и напряжение ушло из тела, унося с собой смущение и недовольство тем, что она постоянно не уверена, сможет ли понять, что происходит вокруг.

– Это наша несбыточная мечта, Кейт, понять, как работают шутки, – весело сказал Макс в наушники. – Ты только что осветила целую вселенную. Пора кончать.