"Я хочу жить" - читать интересную книгу автора (Сидоров Виктор Степанович)Запись четвертаяНичего я больше не увидел и не побывал у моря: на другой день меня запеленали в гипс, словно куклу какую. Запеленали и отнесли во второй корпус. Обидно до злости. А тут еще положили рядом с рыжим. Вот уж верно: когда не везет, так во всем. Разве мало ребят на веранде? Так нет, обязательно с рыжим. Его зовут Ленька. Ленька Рогачев. Лицо у него, как и положено, все в веснушках, в коричневых и больших, словно поджаренные лепешки. На носу очки — сова и сова. Пусть только полезет с разговорами и расспросами — сразу отошью. Чем меньше дел имеешь с рыжими, тем лучше. Однако Ленька не лезет. Только раз, когда меня принесли, осмотрел внимательно, спросил: — Математику любишь? Я, конечно, ничего не ответил, будто и не слышал вопроса. Ленька буркнул что-то под нос и уткнулся в истрепанную, захватанную жирными пальцами тетрадку. Лежит, пишет, черкает, погрызет карандаш и снова пишет. Однажды я не вытерпел. — Сочиняешь, что ли? Стихи? Ленька поднял от тетради глаза, недовольный, хмурый. — Стихи?! Глупня какая… Это вон к Пашке Шиману обращайся: он любит слюни по бумаге размазывать. Лирик… Я бином Ньютона вывожу. Я засмеялся. — Зачем? Он и без тебя давно выведен. Ньютоном. Ленька как-то очень жалостливо и презрительно окинул меня взглядом, произнес медленно: — Я эту формулу вывожу своим способом. Понял? А в общем, отстань и не мешай. Как косой скосил, черт рыжий. Тоже мне — Лобачевский! Гений конопатый! Вышло, что я к нему навязываюсь. Как раз мне этого не хватало. Ладно, пообвыкну немного — переберусь на другое место. Сразу за Рогачевым лежит тот самый лирик, Пашка Шиман. Он немного важничает, но в общем парень, по-моему, неплохой. По крайней мере, не хуже рыжего Рогачева. Дальше — Мишка Клепиков, большеухий, крикливый и задиристый. У него болит позвоночник, а он вертится в гипсовой кроватке, как будто туда колючек насовали. Клепикова уже и ругали и умоляли, а ему все нипочем. Тогда наш заведующий отделением Сергей Львович приказал привязать его на неделю. И вот Мишка уже второй день лежит спокойно, только головой вертит. За ним щупленький, розовощекий, с тонкой улыбочкой Травкин, которого все называют Фимочкой. Остальных я пока не знаю — далеко от меня. Мы занимаем одну половину веранды, другую — девчонки. Когда надо, они отгораживаются от нас ширмой. Это все по левую руку, а справа лежит один Ванька Боков, толстяк и обжора. Дальше за ним столик и шкафчик дежурной сестры, диван, цветы и широкая двустворчатая застекленная дверь на пляж. Вот и все, что я смог узнать и увидеть за две недели. Не очень много. И самое горькое то, что хоть год лежи, все равно большего не увидишь. Перед глазами одно и то же: веранда, палата, пляж… И люди одни и те же. Не хочешь, а затоскуешь. — Саньш, а Саньш, что скучный такой? Дом, поди, вспомнил? Я повернул голову, усмехнулся невольно: ну и рожа у этого Ваньки Бокова! Щеки пухлые, как подушки, — ушей не видно. Нос маленький, торчит, словно дуля. Глаза круглые, желтые. Верхняя губа по бокам оттопырена: у Ваньки растет еще одна пара клыков прямо над основными. За эти клыки он получил кличку «Кабан». Ванька «сидячий». У него болит колено. Ребята все время подсмеиваются над Ванькой и каждый норовит как-нибудь насолить ему. Особенно старается Фимочка. Он просто изводит Ваньку насмешками. А Ванька не обижается. Или только делает вид, что ему наплевать: со всеми дружен, к каждому лезет с советами и помощью. Увидав мою усмешку, Ванька сразу нахмурился, а круглые глаза уставились настороженно. — Я не так сказал? — Чудак ты, Ванька… А думал я точно — о доме. Лежать уж больно долго… Брови у Ваньки поднялись. — Ты не горюй, Саньша. Привыкнешь — не так скучно будет. Главное — чтоб здоровье. Ешь поболе да лежи посмирнее, глядишь, через годок и встанешь. А здесь весело: кино бывает. Ванька помолчал, потом добавил по-деловому: — Слышь, Саньша, скажи Сергей Львовичу, пускай тебе двойную порцию выпишет. Я снова усмехнулся: в самом деле — чудак! Он думает, что мне только и не хватает в жизни этого: двойных порций… |
|
|