Глава 2

…Его не били, не морили голодом и не заставляли работать до одури, это было странно и непонятно. И относились к нему хорошо, а это было непонятно вдвойне — он всегда считался самым непокорным рабом, куда бы ни попадал. Так было всегда, даже когда он попал в 'дом терпимости', так гордо именовала хозяйка заведения свой бордель. Хотя, сказать по правде, жизнь там была достаточно сносной. Потом хозяйку притона убили в пьяной драке, заведение прекратило свое существование, а рабов распродали кого куда. Влад почти сразу попал на арену, слишком здоровым выглядел. Это было, пожалуй, самое трудное время — днем и ранним вечером проводились бои между гладиаторами. Хозяева арены редко воспитывали рабов, в этом не было необходимости — бойцы и так были полуживые после боев — за исключением редких случаев, когда хозяину не нравилось выступление раба, если раб, конечно, доживал до этого. Впрочем, даже там Влад умудрялся бунтовать. Ане не могли не сообщить всего этого, не могли не предупредить о возможной опасности. Это, как клеймо, передавалось каждому новому хозяину. Старые хозяева считали своим долгом упомянуть об этом при продаже, и каждый новый непременно первым делом избивал раба. Это делалось из двух простых соображений: что бы продавить возможный бунт в самом зачатке; и что бы лишний раз утвердиться в своем хозяйском положении.

А еще он убегал, от каждого хозяина. Его ловили — у них были какие-то хитрые приборы, а у него только ноги, притаскивали обратно, жестоко избивали, приковывали к ногам тяжелое ядро и отправляли на самые тяжелые работы. Но он убегал, снова и снова надеясь на удачу, на то, что на этот раз не поймают, не заметят, пройдут мимо.

Первое время он и здесь иногда взбрыкивал, повинуясь старой привычке, он ей не верил, раз, за разом проверяя на прочность хозяйские нервы, но ее, казалось, ничем пробить нельзя. Правда, бежать Влад больше не пытался, опасаясь снова затеряться в бесконечных коридорах…

В первые дни, проведенные в доме новой хозяйки, Влад постоянно злился, хотя и старался не показывать этого. Злился на нее за безграничное терпение, за то, что перетряхивала весь его привычный мир с ног на голову, наизнанку выворачивая его душу, не прилагая при этом никаких усилий. Злился на себя, что, несмотря на все свое сопротивление, позволял ей это делать. Хотя нет, не позволял — поделать с этим ничего не мог!

Неделя проходила за неделей, и ничего подобного тому ужасу, в котором он прожил всю жизнь, не происходило. И когда Ане надо было, чтобы он что-нибудь сделал, она никогда не приказывала, лишь спрашивала, сделает ли он то или это. Поначалу он недоумевал, зачем ей спрашивать, но потом поймал себя на том, что не в состоянии ей отказать. Сам! А не по приказу.

Никто ни разу не поднял на него руку, если не считать, конечно, Аниного отца, но это было в самом начале и не так серьезно, как показалось с первого взгляда. Сперва он находился в постоянном напряжении, все время, ожидая подвоха, но потом стал привыкать и постепенно успокоился. А после понял, что это и есть норма жизни, что так и следует жить всем людям. Спать в уютной постели, есть вкусную еду, а не те помои, которые наливали в грязные плошки, не дающие окончательно сгинуть с голоду и мыться, мыться горячей водой каждый день. Он уже почти не обращал внимания на еженедельные осмотры, которые устраивала Аня, хотя поначалу дрожал всякий раз, когда приходилось переступать порог ее домашнего кабинета.

Впрочем, чего бы ни требовала хозяйка, подчиняться ей было легко и где-то даже приятно, поскольку ни разу не приказала чего-то невозможного, совсем наоборот. И это 'наоборот' оказалось, пожалуй, самым удивительным в его нынешней жизни. Ему не разрешалось демонстрировать покорность, называть ее хозяйкой и делать что-то сверх того, что просят. Недели через три, после его покупки, когда парень достаточно осмелел, для передвижений по каюте куда-то кроме кухни и собственной комнаты он позволил себе вольность приготовить для хозяйки ванну, дожидаясь ее прихода с работы. Влад искренне считал, что хозяйка обрадуется и похвалит. Аня обрадовалась, похвалила, а потом настоятельно попросила не заниматься подобными вещами. Никогда. Без ее просьбы.

А однажды он проснулся очень рано, светящиеся часы на столе показывали часов пять утра. Влад проснулся сам, не от кошмара, а просто так и с удивлением понял, что у него ничего не болит. Он за свою жизнь настолько привык к боли иногда резкой, дурманящей, а чаще тупой, ноющей, но всегда постоянной, что не ощущать ее было удивительно, он даже недоверчиво нахмурился в темноту. И тела, как будто не было. Нет, точнее оно было, но только не разбитое неотвязным нытьем, а легкое, словно облака, которые он так любил рассматривать в короткие минуты самовольного отдыха, когда надсмотрщиков с их жалящими плетьми не было поблизости. Тогда он задирал голову и смотрел в небо, давая отдохнуть истерзанным тяжелыми кандалами и непосильным трудом рукам. А по небу плыли легкие, пушистые облака, принимающие причудливые формы. Небо могло быть разное: голубое, зеленое или красно-коричневое, все зависело от места, куда его в очередной раз продали, но облака всегда оставались такими же, как везде — легкими, большими и свободными. Когда-то, еще мальчишкой, он мечтал стать таким вот облаком и улететь далеко-далеко.

И вот теперь у него ничего не болело. Он даже улыбнулся глупой улыбкой подмигивающей на часах лампочке. Влад поворочался с боку на бок, осваиваясь с этими новыми и невиданными ощущениями, устраиваясь поудобнее.

Конечно, в нынешнем существовании были свои трудности. Учиться приходилось постоянно и всему. То, с чем легко справлялся здешний ребенок, порой ставило Влада в тупик и доводило до бешенства. Пылесос, неизменно желающий втягивать в себя все, кроме пыли. Посудомойка, почему-то поливающая пенной водой ноги. Холодильник, в котором жила мерзкая мышь, точнее, она там совершила самоубийство, но от этого легче не становилось. Зловредная плита, желающая, во что бы то ни стало обжечь неосторожного раба. Кондиционер, только и поджидающий момента, когда Влад начнет настраивать температуру, что бы обдать того ледяной струей и заморозить каюту. Телевизор, никак не желающий включаться на нужной программе. Утюг — проклятие человечества, на длинном гибком шнуре — тайно мечтающий прижечь руки, вещи и оставить на гладильной доске отвратительный черный след. Видеофон, компьютер и еще много чего доверху напичканное электроникой. Причем, у Ани все эти вещи послушно делали то, что им положено, доводя тем самым Влада до тихого помешательства. Хозяйка успокаивала его, обещая, что скоро он всему научится, но это помогало слабо.

К тому же свалилась новая напасть — Аня объявила, что ему придется готовить еду самому, ей нужно работать и времени на это совсем нет. На робкий протест, что он не умеет, она лишь хмыкнула и заявила: 'Вранье — жрать готовить умеют все, только вот как, это другой вопрос'. И действительно, совсем скоро Влад приноровился готовить вполне сносно. Аня не скупилась на похвалу, заставляя чувствовать себя, по меньшей мере, шеф-поваром.

Долго не отпускало ощущение, что он здесь лишний. Когда к Ане приходили друзья, Влад предпочитал отсиживаться в своей комнате, наблюдая за ними сквозь приоткрытую дверь. Пока это не надоело Эжену, и тот за шкирку не вытащил раба в комнату и заставил сесть вместе со всеми. К своему изумлению Влад понял, что все воспринимают его как нечто само собою разумеющееся. После этого Влад с удвоенным рвением принялся за книги, стараясь хоть чуть-чуть подтянуть себя к их уровню.

Самым мрачным впечатлением из нынешней жизни оказалось посещение Аниного приятеля. Низкорослый парень в смешной яркой шапочке, едва достающий Владу до плеча, долго рассматривал обнаженного раба, стоящего, как на выставке посреди его кабинета. Цокал языком, тыкал пальцем в особенно безобразные шрамы, отпуская при этом язвительные замечания в Анину сторону. Хозяйку это забавляло, сидя на письменном столе и качая ногой, она скалилась, отвечая не менее язвительно, а Влад все никак не мог решить, свернуть ли шею этому щуплому коротышке или пусть еще поживет.

Вдоволь налюбовавшись изуродованным телом раба, Анин знакомый приподнял шапочку, задумчиво почесал наголо бритую голову и сообщил, что Владу придется остаться в госпитальном отсеке недели на две. Влад вскинул на госпожу несчастные глаза, молча умоляя этого не делать. Влад не хотел здесь оставаться, он хотел домой и черт с ними со шрамами, пусть будут, он к ним привык, и они его ни сколько не стесняли. Но желания раба по прежнему никого не волновали, и Владу пришлось остаться. Две недели превратились в пытку.

День начинался в шесть утра, а заканчивался ближе к полуночи. Кожу скоблили, полировали вакуумными машинками и тугими струями кислорода, до противного зуда, а после намазывали какой-то вязкой дрянью, от которой шкура начинала нестерпимо гореть от макушки до пяток, так что хотелось залезть под ледяной душ, чего ему естественно не позволяли. Оставалось лишь скрипеть зубами и тихонько поскуливать, когда оставался в одиночестве. Один раз он даже попал на операционный стол, хоть Костя, самый главный мучитель, сперва был против, но у него что-то не получалось. Ближе к ночи Влада отводили в палату, облепляли прозрачными кусками пластыря и оставляли в покое, не забыв надежно приковать к кровати опасаясь, что лишними движениями испортит всю работу. А утром все начиналось сначала.

Аня заглядывала довольно часто, справлялась о его самочувствии. Влад очень хотел домой, но и не думал ей жаловаться, понимая, что это глупо и ничего не изменит.

В день выписки его подвели к большому, во весь рост зеркалу и Влад наконец-то смог увидеть то, ради чего терпел все пытки и издевательства. Он долго разглядывал себя, крутясь перед зеркалом, недоверчиво проводил пальцами по животу, где совсем недавно красовался особо уродливый шрам. На насмешливый вопрос Кости довольна ли его душенька, Влад смог только кивнуть. Единственное, что портило картину, это клейма по настоянию Ани, оставленные на своих местах. Это не то чтобы огорчало, но вызывало постоянное желание чем-нибудь их прикрыть, настолько они не вязались с его новым обликом.

А в выходные Аня в награду за терпение вывезла его на прогулку в ближайшую колонию. Он все ждал, когда на него наденут ошейник. Не дождался. Правда, перед самым выходом из каюты она нацепила ему на щиколотку узкий браслет со встроенным маячком. Влад, даже немного обиделся, ведь он совершенно не собирался убегать. Видя, что он расстроился, Аня пояснила, что это не от недоверия к нему, лишь из опасения, что он может потеряться… Стоп! Он не собирался убегать!? Мысль, молнией мелькнувшая в голове, заставила его застыть посреди комнаты. И уже себя не обмануть, что рано, что нужно больше знаний или чего-нибудь еще, тем более браслет имел простой замок, вскрыть его не составит труда. Но он действительно не собирался убегать и если быть до конца честным, уже давно. В этом не было никакого смысла. Впервые он мог остановиться и отдохнуть не думая, как дожить до утра. Да и хорошо ему было. Он перестал бояться, даже ночью, когда снились кошмары, и он просыпался, давясь криком и чувствуя, как струи холодного пота противно стекают по ребрам. Появлялось ощущение, что никого не осталось во всей вселенной, другие существа затерялись где-то среди парсеков, разделяющих звезды и жизни, а он вязнет в одиночестве и темноте собственной комнаты, словно в болоте. Тогда он поднимался и прокрадывался в Анину комнату, садился на край ее кровати, боясь потревожить, слушал легкое дыхание. Холод одиночества разбивался об это дыхание, звонкими льдинками осыпаясь к ногам. А Аня, сквозь сон чувствуя его присутствие, не раскрывая глаз, протягивала руку и валила на подушки, заботливо накрывала одеялом, прижималась к спине, отогревая замерзшего раба. Никогда еще она не прогнала его и не высказала на утро свое недовольство. А что еще хуже он к ней привязался, и ловил себя на том, что смотрел на нее так, как рабу, без четкого приказа, смотреть не положено! Владу пришлось загнать свои чувства и желания подальше и запретить себе бегать к ней под бок, понимая — ни к чему хорошему это не приведет, лишь усложнит и без того непростую жизнь.

Влад тяжело вздохнул и перевернулся на живот, обняв подушку. Черт, тоскливо думал он, как же все усложнилось. Кто б мог подумать, что все так перевернется? Хлопнула входная дверь, Аня вернулась с дежурства. Он подскочил, тут же забыв о своих невеселых мыслях и на ходу застегивая штаны, поспешил навстречу.

— Ты чего так рано вскрутился? — осведомилась Аня, не открывая глаз. Она успела усесться на диван и терла ногу об ногу пытаясь стянуть с себя обувь.

— Да так, — Влад пожал плечами, — не спится чего-то.

— Это потому, что дома вечно сидишь и никуда не выходишь, — назидательно проговорила она, продолжая свое бесполезное занятие. Ей никак не удавалось достаточно крепко зацепить правым носком туфли левую пятку.

Влад хмыкнул, и присев на корточки потянул непослушную туфлю.

— Перестань сейчас же! — слабо возмутилась она, стараясь выдернуть ногу из его рук.

— Как скажешь, — согласился он, стаскивая вторую, — завтракать будешь?

— Завтракать не буду, буду спать!

— Как скажешь, значит, сначала завтракать, а потом спать.

— Я взрастила тирана! — закатив глаза к потолку пожаловалась она, заставив его довольно ухмыльнуться…