"Мудрец" - читать интересную книгу автора (Макферсон Брайан)

ГЛАВА 4

Цепь невероятных преступлений обрушилась на него в буквальном смысле, словно снег на голову. Все началось однажды мерзким зимним вечером, примерно за полгода до известия о возможном столкновении с кометой Харибда.

В конце рабочей недели усталый Найл решил собраться со своими мыслями. Он уединился в одном из просторных помещений своего Дворца, в том самом зале, где совсем недавно приказал отреставрировать старинный, древний, столетиями не использовавшийся камин.

Снаружи завывал пронзительный ветер, в продолговатых окнах чернел промозглый вечер.

Зима в том году выдалась на удивление суровой и, вдобавок ко всем испытаниям, улицы Города завалило густым снегом, что, как припомнил Найл, случилось всего второй раз за последние десять лет. Никто не смог бы считать его суеверным человеком, но когда за несколько часов улицы и площади Города оказались забинтованы белой вьюгой, от неясного предчувствия беды у него противно засосало под ложечкой.

Казалось, в тот вечер все горожане и все пауки-смертоносцы постарались укрыться в своих жилищах.

Все попытались защититься от внезапно нагрянувших морозов, улицы стремительно опустели, и Город словно вымер…

Как и каждого нормального человека, Найла невольно в тот вечер потянуло к огню. Он велел затопить камин, чтобы устроиться перед ним в простом, грубом деревянном кресле-качалке, сплетенном из толстых ветвей душистой араукарии и покрытом непритязательной накидкой из ворсистой шкуры гигантской гусеницы.

Весь вечер еще был впереди. Он расслабленно потягивал теплый хмельной мед из глиняного бокала с толстыми краями и разглядывал толстенное полено, потрескивавшее в огромном, в рост человека камине.

В ненасытной огнедышащей прямоугольной пасти лежало даже не полено, а целое бревно, кряжистый ствол огромной, поваленной недавней бурей катальпы, который с трудом притащили с улицы четверо здоровенных широкоплечих охранников и целиком бросили на прогретые плиты.

Над головой Найла стремительно и бесшумно мелькнула какая-то объемная тень. Краем глаза он заметил движение, но даже не встрепенулся потому, что прекрасно знал, что сверху, из темноты высокого потолка, на эластичной нити бесшумно и стремительно спустился массивный паук. Серый пустынник по прозвищу Хуссу, давний спутник Найла, уже несколько лет всюду сопровождал Главу Совета Свободных.

По сравнению с громадными, гигантскими пауками-смертоносцами Хуссу выглядел, может быть, и довольно невзрачно.

Однако рядом со своими давними предками, обыкновенными пауками, обитающими на Земле в двадцатом столетии, он выглядел бы настоящим великаном, колоссальным монстром.

Туловищем пустынник не особенно удался, вместе с головой оно не превышало и полуметра, но зато его мохнатые голенастые лапы вымахали просто огромными, — стоило ему только раскинуться на поверхности, как он мог спокойно охватить расстояние длиной метров в пять.

Благодаря своей удивительной способности складывать лапы и уменьшаться в размерах паук не только ходил по коридорам и лестницам, но и вполне мог передвигаться по эксплуатационным шахтам, с древних времен пронизывающих стены дворца. Он мог внезапно появиться в любом месте Дворца, бесшумно спустившись с потолка.

Вот и в этот вечер Хуссу тихо возник в зале, «сложился» и устроился рядом с креслом-качалкой, как домашнее животное.

«Ага, пожаловал… — связался с ним Найл на ментальном языке. Где пропадал так долго, дружище?"

Он немного лукавил со своим вопросом, ему было прекрасно известно, что несмотря на холода, последние несколько дней выдались для паука жаркими, — восьмилапый провел их с молодой «симпатичной» паучихой в одной из густых фисташковых рощ, окружавших южную окраину Города.

Фисташковые деревья почему-то издревле привлекали пустынников и служили местом их обитания, так что Хуссу с некоторых пор приходилось разрываться между тишиной далекой рощи и гвалтом дворца, стоящего в самом центре шумного Города.

«Услышал тебя. Тут огонь. Свет, — короткими импульсами откликнулся пустынник. Там нет. Среди деревьев нет света."

Все восемь паучьих глаз внимательно наблюдали за пламенем, — пара основных, центральных глаз смотрели прямо на языки колышущегося огня, а боковые периферийные зрачки жадно ловили отблески, мельтешащие на трех стенах.

С массивных челюстей свисали бурые складки, напоминавшие багровые, румяные щеки толстяка, а жесткий ворс, покрывающий паучье туловище, буквально вставал дыбом и подрагивал от удовольствия.

Бугристое, шишковатое бревно, лежавшее на толстом слое пепла и углей, горело медленно, в течении всего вечера.

Скользя отсутствующим взглядом по неровной, обугленной, изрытой огненными впадинами поверхности катальпы, Найл мысленно витал далеко отсюда, во временах своей молодости.

К роскоши, как таковой, он всегда был безразличен.

Да и какое представление о комфорте может быть у человека, несмотря на высокое положение в глубине души все время ощущавшего себя босоногим мальчишкой из жаркой хайбадской пустыни?

Но к каминам он всегда питал симпатию, — полыхающий домашний очаг всегда, еще со времен жизни в глубокой пещере, служил для него символом неизъяснимого тепла и домашнего уюта и пробуждал светлые воспоминания о прошлом. Поэтому через много лет, уже превратившись в Правителя Города, Найл позаботился о том, чтобы восстановить старинный заброшенный камин в одном из залов своей резиденции.

Он с самого раннего детства прекрасно помнил, как взрослые по вечерам всегда вели неторопливые разговоры, глядя на огонь, как они вспоминали прошлое, делясь друг с другом разными занятными случаями из своей жизни.

Найл вместе с сестрами и со старшим братцем Вайгом обычно устраивался неподалеку, у нагретых грубых стен пещеры, с удовольствием слушая все новые и новые увлекательные истории.

Так у примитивного очага он впервые узнал от деда Джомара о жестокости и вероломстве пауков-смертоносцев, о его невероятном побеге из плена; именно с тех пор в память Найла врезалась история Великой Измены, история гнусного предательства одного подлеца, на долгие годы обрекшего человечество на жалкое рабство и на подчинение паукам-смертоносцам.

В этот зимний вечер Найл перебирал в памяти страницы прошлого и отдыхал в своей резиденции.

Багровый хаос, бушующий в камине, отбрасывал пляшущие отблески на грубые кирпичные стены, на лоснящиеся, навощенные черные мраморные плиты пола и на подмерзшие окна.

Вокруг стояла тишина, прерываемая лишь свирепым завыванием холодного ветра в трубе, да приятным шипением огромного бревна, полыхавшего в камине. По жилам уже легким теплом разливался слабый хмельной мед, а в кувшине еще вдоволь оставалось ароматного напитка, к тому же на глиняном блюде горкой лежало лакомство, — белые тонкие пластики сыра, ювелирно тонко покрытые эмалью янтарного меда диких пчел.

На душе становилось все спокойнее. Казалось, этот вечер должен был вырвать его из бесконечной череды будничных забот.

Неприметная расслабленная улыбка играла на его губах, но тут внезапно небольшой зал наполнился звуком требовательного стука в дверь.

Сердце Найла сжалось от неприятного предчувствия, и лицо вытянулось от разочарования.

По своему опыту он уже знал, что подобный неожиданный стук не может предвещать абсолютно ничего хорошего. С сознанием Хуссу он давно был связан незримой телепатической нитью, поэтому сразу чутко уловил тревожный импульс, исходивший снаружи и взбудораживший спокойное состояние паука-пустынника.

Резко откинувшись на спинку кресла, Найл взялся за тонкую золотую цепочку и медленно развернул медальон, зеркальный овал величиной с ноготь, висевший на груди.

Ментальный рефлектор, настроенный до этого на полное успокоение, изменил вектор энергии, тут же отозвавшийся в мозгу яркой вспышкой. В такие моменты стремительного перехода от расслабленной рефлексии к активности Найл всегда испытывал слегка болезненные ощущения, вызванные напором ослепительного матового света, мощно озаряющего все секторы сознания. Стук повторился снова.

— Кто там… — глухо отозвался Найл, невольно морщась под сильным действием медальона, в одно мгновение изменившего направление психических потоков.

Через секунду на пороге возникла мощная широкоплечая фигура Джелло, начальник дворцовой охраны. Здоровяк Джелло зашел внутрь, почтительно склонил голову и остановился в десятке шагов от плетеного кресла, ожидая, пока правитель обратит на него внимание.

— Что тебе? — едва слышно спросил Найл.

— Приветствую Главу Совета Свободных, — пророкотал охранник традиционную фразу и выжидательно замер.

— Судя по всему, какое-то происшествие? — проницательно заметил Найл и прикоснулся к медальону.

Он снова откинул голову назад и едва заметно втянул воздух ноздрями, потому что грудь словно стиснули незримые тиски, а во внутреннюю сторону затылка впились бесчисленные острые иглы.

Яркими лучами точно осветились все углы рассудка и концентрированная мысль, освободившаяся от оков, мгновенно протянулась в сторону начальника охраны, пытаясь обнаружить источник беспокойства.

Не первый день Джелло служил при Дворце Главы Совета Свободных, поэтому знал, что никогда в разговоре в правителем не следует суетиться.

Он знал, что тот обладает достаточными способностями для того, чтобы определить степень важности возникших дел. Давно уже золотым правилом стало неторопливое, спокойное изложение сути всех проблем.

Поэтому начальник охраны не бросился сразу лихорадочно выкладывать все, а терпеливо ждал около камина, внимательно поглядывая на Главу Совета Свободных и украдкой вытряхивая на пол липкий снег, набившийся в бесчисленные складки грубой, но теплой туники.

На Найла смотрели его большие, проницательные глаза, наполовину прикрытые тяжелыми, набрякшими веками. Все знакомые Джелло знали, что несмотря на кажущуюся меланхоличность и бесстрастность, эти глаза подмечали каждую мельчайшую деталь, и от их пытливого взгляда невозможно было укрыться.

— Слушаю тебя. Говори! — наконец прервал молчание Найл, когда суть дела ему в общих чертах была ясна. Ты пришел рассказать мне о каком-то несчастье? Я правильно понял?

— Совершенно верно, — кивнул головой угрюмый охранник. Дело очень серьезное… Если завтра об этом узнают горожане, на улицах могу начаться беспорядки…

— В чем же дело? — просил Найл, упрямо поджав губы. Почему в Городе происходит нечто серьезное, а Глава Совета Свободных ничего об этом не подозревает?

— Я ни в чем не виноват! — недовольно буркнул Джелло. — Сам только недавно обо всем узнал…

— Так в чем же дело? Говори…

Тихий спокойный вечер был явно загублен, и Найл, не в силах сидеть, легко вскочил с кресла-качалки.

Хуссу настороженно встрепенулся, мгновенно расправил лапы и принял боевую стойку.

— Пусть лучше расскажет сам пострадавший, — предложил Джелло. — Я только привез его сюда… Пусть сам и объяснит, почему раньше не говорил…

— Кого ты оставил за дверью? — недовольно нахмурил брови Найл. — О ком ты говоришь?

— Его зовут Имро, Имро Сапожник. Он живет в квартале простолюдинов, в самом конце, у реки… сейчас он в приемной, вместе с доктором… ему было плохо, и доктор помогал бедняге…

— Пусть заходит. Зови его, — отрывисто приказал Найл и сделал внушение. Ты должен был сразу зайти вместе с этим Имро! Почему ты держишь в соседней комнате человека, у которого что-то случилось?

— Порядок есть порядок… К правителю нельзя так просто заходить… это же не мясная лавка! — глубокомысленно бросил Джелло, направляясь к входной двери.

Через несколько секунд в жарко натопленном зале появились два человека, разительно непохожие друг на друга.

Первым в дверном проеме показался Симеон, прекрасный врач и давнишний друг Найла.

Несмотря на почтенный возраст, от фигуры Симеона веяло невероятной энергией и добрым душевным здоровьем.

Густые растрепанные черные волосы, в которых уже давно начала пробиваться седина, скрывали его лоб почти до самых глаз. Своеобразной преградой, отделявшей непокорную шевелюру от глаз, служили мохнатые серебристые брови, изломанные «домиком». Пышные седые усы и большая, белая густая борода, почти скрывали остальные части лица и из этой буйной белоснежной растительности торчал только очень заметный нос, — типичный нос древнеримского патриция, с рельефной горбинкой, напоминающей крупную фасолину.

Рядом с пожилым, но полным сил врачом стоял бледный, тщедушный человек значительно моложе его, — пожалуй, лет тридцати пяти, сорока. Но почему-то именно от его внешнего облика веяло какой-то старческой вялостью.

С первого взгляда было заметно, что у понурого незнакомца было безвольное, мягкое лицо рохли и размазни, совершенно лишенное той значительности и внутренней силы, какая чувствовалась в каждой черте благородного лица Симеона.

— Желаю доброго вечера Главе Совета Свободных! Прошу прощения, что побеспокоил в столь поздний час… Меня зовут Имро… — слабым голосом представился незнакомец и нерешительно подошел ближе. Меня зовут Имро, по прозвищу Сапожник…

Вдобавок ко всему, он еще и заметно прихрамывал, как-то странно припадал на левую ногу, отчего при ходьбе правая рука постоянно вскидывалась, словно птичье крыло.

Было видно, что Имро сильно продрог на морозе, его тщедушное тело прикрывала только обыкновенная длиннополая туника, а на голове нелепо торчала заиндевевшая круглая шапочка, скроенная из легкого паучьего шелка.

— Подойди ближе к огню, уважаемый Имро! Давай присядем, не стесняйся, присаживайся… — пригласил его Найл и участливо спросил: — Что случилось с твоей жизнью, честный горожанин?

Они втроем подошли к углу и опустились в кресла, окружавшие толстую колоду столетней пальмы, служившей своеобразным столом.

— Что случилось с тобой? — повторил Найл, внимательно рассматривая своего позднего гостя.

— Я… а-ах… — из слабой впалой груди Сапожника только вырвался тяжелый вздох, и он замолк с мучительной гримасой на унылом лице.

Возникла напряженная пауза, во время которой было видно, как нелегко ему было вымолвить даже первое слово. В плотной, сгущенной тишине слышалось лишь его сдавленное дыхание да потрескивание бревна катальпы в камине.

— Дело в том… — снова начал он слабым голосом и вдруг зажмурился, словно заметив в противоположном углу комнаты нечто ужасное.

— Говори же, говори, не бойся… — мягко заметил Найл. — Ты находишься среди друзей…

— Дело в том, что у меня пропали дети… — дрожащими губами наконец смог вымолвить Имро свое ужасное признание. У меня исчезло двое сыновей! Мои мальчишки потерялись и я не могу найти ни одного следа! О, я не знаю, что же мне делать. Они… Как же я без них…

Сапожник вдруг согнулся, сдвинул с макушки, покрытой редкими волосами, свою круглую шапочку и уткнулся в нее лицом.

Плечи его затряслись от рыданий и возникло ощущение, что он не сможет больше произнести ни слова.

Никак Найл не мог привыкнуть к тому, что плачут мужчины. Возможно, потому что он знал, как губительно всегда действовали слезы на их чувство собственного достоинства. Возможно, потому что сам почти никогда не плакал в детстве…

Все-таки слезы были несовместимы с суровой жизнью хайбадского мальчишки, вынужденного постоянно скрываться в зарослях гигантских кактусов-цереусов от воздушных шаров пауков-смертоносцев.

Между тем Имро, оторвавший от глаз свою шапочку из паучьего шелка, попытался продолжить свой рассказ, но снова его горло точно перехватил какой-то невидимый обруч.

Мокрое лицо Сапожника поблескивало в сполохах пламени, лицо превратилось в сплошную скользкую маску.

Бросив на Симеона выразительный взгляд, Найл предложил врачу:

— Помоги как-нибудь этому честному горожанину! Пока я ничего не понял, но если так пойдет и дальше, нам придется разговаривать целую ночь, чтобы узнать подробности о его несчастьях!

Доктор послушно кивнул и ослабил тугую шнуровку на горле, откинув назад капюшон туники, плотно облегавший до этого его лохматый затылок. Сшитая из очень плотной шкуры лесной тысяченожки, эта туника надежно защищала Симеона не только от палящего зноя пустыни и проливных ливней Дельты, способных свалить с ног человека, но и от пронизывающих ледяных ветров со снегопадами, неожиданно обрушившихся зимой на Город.

Кроме того, Найл прекрасно знал, что с внутренней стороны этой незаменимой туники располагались специальные карманы, хранящие множество предметов, необходимых врачу.

Найлу не было известно до конца содержимое всех отделений, назначение пары десятков небольших фляжек и пузырьков с витыми спиральными горлышками оставалось пока неизвестно ему.

Он знал только, что часть бутылочек торчавших из небольших внутренних кармашков, содержит лечебные экстракты паучьих ядов и соков самых разных растений Дельты, а другая часть, прячущаяся в кармашках широкого кожаного пояса, стискивающего крепкий живот доктора, представляет собой мощное противоядия от укусов самых разных хищных насекомых.

Еще можно было с точностью сказать о перевязочных бинтах и жгутах из прочной паутины, о тонких металлических ножах-скальпелях, да о шипах кактуса-опунции.

Симеон, давно постигший тайны древней китайской методики, всегда для иглоукалывания использовать шипы опунции, от природы обладавшие сильнейшим целительным действием.

Только после того, как врач откупорил одну из своих бутылочек и поднес ее горлышко к мокрому носу рыдающего Имро, сапожник пришел в себя.

Он лишь едва втянул ноздрями какое-то необычное вещество, находившееся в сосуде, как лицо его разгладилось, и через несколько мгновений глаза приобрели сосредоточенное выражение.

Даже сквозь ощутимый запах древесного дыма, слабо выбивающегося из огромного камина, до Найла донесся удивительный аромат, заключенный в затейливой фляжке. В воздухе неуловимо запахло чем-то сладким, тягучим, даже приторным, — чем-то медовым…

Тут же, еще раз принюхавшись к необыкновенно приятному аромату, он все определил! Память Найла подсказала ему, что в бутылочке находится раствор сока ортиса, — того самого легендарного растения, которое в свое время спасло жизнь многим обитателям пустыни, однако многих из них и погубило окончательно.

В небольших порциях сок приносил легкое забвение, раскрепощение и душевную свободу, помогая бороться со страхом перед пауками-смертоносцами, но стоило немного переборщить, как медовый аромат обрекал человека на верную гибель. Иногда люди настолько привыкали к дурманящему вкусу этого хищного, плотоядного растения, что становились вялыми, сонными, безразличными ко всему, и жизнь их заканчивалась печально.

Легкая доза раствора ортиса помогла несчастному Имро прийти в себя. Он глубоко вдохнул еще несколько раз из пузырька, потянулся было еще, но Симеон, заметив этот интерес, неумолимо захлопнул горлышко плотной крышкой.

— Можно мне еще… — взмолился Сапожник, провожая жадным взглядом фляжку, исчезающую в одном из карманов необъятной туники. Хотя бы немного, хотя бы чуток! Мне это так помогло! Пожалуйста… прошу вас…

— Действительно, помогло, — внушительно пробасил Симеон. Только больше не нужно. Мне совершенно не хочется, чтобы вскоре ты, честный горожанин, забыл обо всем и заголосил веселые песни…

Разгладившееся было лицо Имро снова в одно мгновение исказилось горестной складкой. Он словно опять вернулся в действительность из дурманящего мира ортиса, и Найлу показалось, что в любой момент Сапожник может вновь зарыдать.

— Ты начал с того, что у тебя пропали сыновья… — мягко напомнил Найл. — Расскажи нам все подробно… что же случилось с твоими детьми?