"Первые залпы" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Сергей)

6. Гневная ночь

Застава готовилась к бою. Переодевались, опрастывали вещевые мешки, набивали их патронами и гранатами. В темноте, в молчаливом предчувствии надвигающихся грозных событий. Никогда еще не было такого.

Но граница есть граница, и ее бойцы привыкли ничему не удивляться и быстро, точно выполнять приказы. И они делали все с точностью, без рассуждений. По крайней мере так казалось со стороны. А про себя каждый из них не мог не думать, тревожно и взволнованно: «Неужели война? А если так, то почему не скажут прямо?»

Зинин и Бричев прошли в канцелярию, и Зинин доложил обо всем политруку Горбачеву (Горбунов куда-то вышел) и положил на стол трофейные пистолеты и документы.

Горбачев все осмотрел бегло, при свете керосиновой лампы, и с досадой стукнул кулаком по столу:

— Черт!.. Связь обрезана. Это же сведения огромной государственной важности! Придется немедля посылать нарочного в комендатуру, — он взглянул на замполитрука и ефрейтора и сказал спокойнее: — Ладно, идите завтракайте.

Зинин и Бричев прошли прямо на кухню, там было светлее. Через открытую дверцу из плиты вырывались багровые отсветы пламени, блуждали по стенам, по могучей фигуре повара Александра Гребенникова.

— Что, хлопцы, проголодались? Сейчас нальем, — первым начал разговор повар, парень общительный и веселый. — Вам погуще или как?

— Ладно, давай наливай, — мрачно сказал Зинин.

Они присели к кухонному столу прямо с винтовками, в снаряжении и хлебали из мисок вяло, без аппетита.

— Что-то не солощие вы сегодня, — посочувствовал им Гребенников.

Но тут по казарме разнеслась команда:

— Застава, стройся!

И все, разобрав винтовки, в полном боевом снаряжении быстро выстроились в две шеренги на свободном пространстве между койками. Дежурный вынес лампу, повесил ее на гвоздь, и теперь отчетливо стали видны напряженные лица бойцов, штыки на винтовках, подсумки с патронами.

Их было шестьдесят. Русские, украинцы, казахи, один удмурт. Шесть коммунистов и тридцать восемь комсомольцев являлись тем ядром, вокруг которого сплачивались остальные бойцы.

Старшина Мишкин подровнял строй, скомандовал «смирно» и сразу же «равнение направо»: справа, от канцелярии, уже подходили к строю начальник заставы и замполит. Все было, как всегда. Старшина доложил, что личный состав заставы выстроен. Младший лейтенант поздоровался. Пограничники дружно ответили: «Здравия желаем».

«Этот ритуал подтянет людей, — думал Горбунов, — вселит в них уверенность в нашу силу».

До четырех утра оставался час с небольшим, и Горбунов позволил себе медленно пройтись вдоль строя, внимательно осмотреть каждого, его вооружение, его заправку. Политрук Горбачев шел следом.

Выйдя перед строем на середину, Горбунов скомандовал:

— Застава, смирно!

Теперь ему предстояло объявить самое главное. Как сказать? Какими словами? Полтора года он командовал этими людьми. Изо дня в день, из ночи в ночь посылал их на охрану границы, напутствовал точными словами боевого приказа: следовать до такого-то места, действовать так-то, связь держать с тем-то. Когда ночью возвращался наряд, Горбунова будили, и он принимал рапорт, придирчиво допытывался: что было слышно на том берегу, куда вели следы зайца, почему вскрикнул филин? Он добивался скрупулезного выполнения пограничных инструкций и был строг, если замечал халатность или расхлябанность. Его уважали за справедливость, за строгость, за прямоту, за отеческую заботу. Ему верили, и он знал это.

— Товарищи бойцы и младшие командиры! Товарищи пограничники! — начал он. — Мы получили сведения, что в четыре часа утра гитлеровцы нападут на нас. Они сумели перебросить на наш берег диверсантов, и те перерезали связь с отрядом и соседями. Наш наряд уничтожил трех таких диверсантов и захватил трофеи. Положение очень серьезное… Возможно, это и есть начало войны… Но фашисты нас не запугают! Будем стоять каждый на своем посту. Наша задача — оборонять участок государственной границы, вверенный нам командованием. Я решил…

И он спокойно и твердо поставил боевую задачу каждому отделению, каждому пулеметчику и каждому снайперу.

Убедившись, что люди поняли его и готовы драться до последнего, он скомандовал:

— По местам! К бою!

Пограничники бросились к окопам и блокгаузам.

Застава стояла в самом центре Новоселок. Со всех сторон казарму окружали дома, сараи погреба. Под их прикрытием противник мог вплотную приблизиться к казарме и внезапно атаковать. Необходимо было поэтому вынести линию обороны за пределы деревни, встретить врага на околице, в садах и огородах. Но, во-первых, там не было окопов и блиндажей, а во-вторых, и это главное, деревня была слишком большой и разбросанной, и шестидесяти человек не хватило бы для многокилометровой круговой обороны.

Оставалось выбросить отдельные группы на вероятные пути наступления противника. Но как узнать точно, откуда он будет наступать? Со стороны Буга? С севера, от сосновой рощи? С юга, от дубовой рощи? А может быть, с тыла, от деревни Паниквы и даже от Волчина?

Все это выяснится потом; сейчас же нужно держать заставу в кулаке, в надежных укрытиях, построенных вокруг казармы, а за околицу выслать только наблюдателей. Затем уже организовать гибкую подвижную оборону.

Горбунов так и приказал. Еще несколько недель назад его люди, недосыпая, отказывая себе в отдыхе, закончили сооружение шести блокгаузов — дотов — в несколько накатов бревен, с амбразурами, с ходами сообщений. Четыре блокгауза по углам двора, один у ворот и один позади заставы, у склада. Из них можно было вести огонь вдоль улиц и по огородам. Они укрывали людей от артиллерии и минометов. В них бойцы были рядом с родной заставой и чувствовали себя увереннее. Все это учитывал Горбунов.

Отделению сержанта Константина Занозина он приказал занять блокгауз, обращенный к Бугу; отделению младшего сержанта Ивана Абдрахманова — блокгауз, выходящий на главную улицу; отделению сержанта Василия Шалагинова — блокгауз, контролирующий перекресток двух улиц; группе старшины Валентина Мишкина — блокгауз, также обращенный к Бугу. Расчет станкового пулемета младшего сержанта Василия Гребенюка занял огневую точку у ворот, а пулеметный расчет младшего сержанта Кузьмы Никитина — сзади заставы, у склада.

На западную окраину Новоселок были высланы наблюдатели. По линии границы продолжали нести службу несколько нарядов. Они должны были вернуться на заставу с рассветом, а наряд ефрейтора Николая Бедило и рядового Амансеита Масрупова с ручным пулеметом имел задачу — с наступлением рассвета подняться на наблюдательную вышку в районе дубовой рощи.

Все остальные заняли свои места по огневым точкам. В казарме находились только дежурный и повар…

…До начала боевых действий оставалось не так уж много времени.

Никто точно не представлял себе, как это произойдет. И что будет потом. Все они выросли и возмужали уже после гражданской войны, и никто из них, кроме замполитрука Зинина, не слышал разрывов боевых снарядов. Они жили в пору мира, в пору великого энтузиазма наших первых пятилеток. На глазах у этих парней строились огромные заводы, электростанции, домны, вырастали новые города, прокладывались железные дороги; лозунг «Выполним пятилетку в четыре года» был самым популярным, а слова «мы должны» — самыми обязательными.

Страна хорошела, строилась невиданными темпами, вызывала удивление и ярость за рубежом. И гремели имена ее передовиков и героев. Сталевар Мариупольского завода Мазай… Кузнец Горьковского автозавода Бусыгин… Машинист Донецкой железной дороги Кривонос… А челюскинцы! А папанинцы! А первые Герои Советского Союза — семь летчиков, участвовавших в спасении потерпевших бедствие челюскинцев!

Как завидовали эти парни, ожидающие сейчас в темных дзотах, эти вчерашние мальчишки, как завидовали они летчикам, их славным беспосадочным полетам! Чкалов, Байдуков и Беляков пролетели без единой посадки девять тысяч километров от Москвы до Камчатки! Еще через год они же перелетели из Москвы через Северный полюс в американский город Ванкувер, пробыв в воздухе 64 часа 25 минут. Испытатель Владимир Коккинаки впервые в истории авиации достиг высоты 14 575 метров. Все победы эти были первыми в мире, лучшими в мире, а люди, одержавшие их, были рыцарями мужества и отваги, достойными любви и подражания.

И, уж конечно, гордость и сладостное ощущение нашего превосходства над всеми вызывали военные победы. Уже не раз Красная Армия скрещивала свое оружие с врагами и всегда побеждала. На КВЖД разбила белобандитов. У озера Хасан разгромила вторгшихся на нашу землю японцев. Прошел год — и стало известно о победоносно завершенных военных действиях против японских самураев в Монголии, на берегах реки Халхин-Гол. А совсем недавно отгремела война с белофиннами, война очень трудная и жестокая, но все же успешно завершившаяся.

Советское оружие было непобедимым! Советское оружие будет всегда побеждать!

Честь и слава нашей великой Родине!

С именем Родины эти парни в зеленых фуражках вступали в комсомол, принимали военную присягу, вытягивались во весь рост на торжественных собраниях.

Теперь они были готовы умереть за нее…

Младший лейтенант обходил огневые точки, проверял боевую готовность. Он был сосредоточен и немногословен. И то же самое видел в своих людях. Не было ни лишних разговоров, ни суеты. Настороженность и тревога владели людьми. Как все мужественные и честные натуры, они не могли бравировать в такой обстановке, лгать себе и другим. Они понимали, что их ждет. Но Горбунов не видел в них ни растерянности, ни паники, не видел трусливо бегающих глаз и дрожащих рук. Теперь, когда неопределенность кончилась, когда им объявили, что через считанные минуты нападут фашисты, они обрели цель и знали только одно: надо стоять насмерть! Надо встретить врага пулей, штыком, кулаком, и — ни шагу назад! Ибо пограничники без приказа не отступают. А приказа такого не будет!

Здесь, на границе, они прошли хорошую школу. Тот, кто хоть один день проведет на границе, не забудет ее никогда. А тут — три года!.. Изо дня в день, из ночи в ночь.

Вот рядом, через реку, — совсем другой мир, другая жизнь, чужая и враждебная. И кажется, что там все другое, не такое, как у нас: и небо темнее, и птицы не поют, и цветы не такие. И ждешь, что в тебя выстрелят вон из-за того дерева или запустят гранатой, что кто-то идет или ползет сейчас в нашу страну, чтобы причинить несчастье. Нервы напряжены, глаза замечают трепет каждого листика, слух обострен.

Граница не только географическое понятие, она проходит через сердца людей, делая их чрезвычайно чуткими к правде и лжи, добру и злу. Иной пограничник, лежа в секрете, видит свою родную деревеньку где-нибудь на Смоленщине, слышит легкое дыхание невесты, ощущает запах ржаного хлеба в родной пятистенной избе. И у него такое чувство, будто только он один может защитить все это от страшной беды. Только он и никто другой. Его сердце, его руки, его глаза. Он в ответе за все.

Горбунов верил в своих людей, верил, что они не дрогнут в решающий час.

Молчаливый и сосредоточенный, он спустился в блокгауз сержанта Василия Шалагинова. Тот встретил его у входа:

— Товарищ младший лейтенант, первое отделение к бою готово!

Он смотрел на начальника открыто и задорно, словно речь шла о том, что он готов участвовать в состязании по стрельбе.

Бойцы его успели устроиться в блокгаузе с удобствами. Горел огрызок свечи. Под ноги, чтобы не стоять в лужах, постелены доски.

«Когда это он успел?» — с теплотой подумал Горбунов, а сам шагнул к пулеметчику и спросил строго:

— Доложите ваш сектор обстрела!

Ефрейтор Арсентий Васильев доложил — четко, без запинки.

Влево от амбразуры уходила сельская улица — с хатами, в которых не светилось ни одно окошко, с каменными погребами, укрытыми зеленым дерном, с домом напротив, в котором жили Денисюки, — тоже темным и молчаливым. Вправо рос большой сад, и за ним просвечивали постройки.

Горбунов посмотрел в другую амбразуру, в третью, в четвертую… Трава и кусты не мешали обзору, секторы обстрела были определены точно, но дальность и маневренность огня ограничивали эти чертовы сараи и хаты. Нет, придется драться за селом, все время меняя позиции, нанося неожиданные контрудары.

— Неважные у нас позиции, — сказал Горбунов. — Никакой видимости.

— Зато от снарядов укрытие, товарищ младший лейтенант! — ответил Шалагинов.

— Это на первой стадии боя, — возразил Горбунов. — Потом придется выйти из блокгаузов.

— Ясно!

Горбунов козырнул и вышел.

Так он проверил все огневые точки, и всюду командиры докладывали ему о готовности своих отделений к бою.

«О чем они думают? Какими словами изредка перебрасываются между собой?..»

Вернувшись в канцелярию, он уточнил с Горбачевым и Зининым последние детали предстоящего боя.

Переждать артобстрел в блокгаузах и окопах — это во-первых. Во-вторых, получив от наблюдателей точные данные о движении немцев, внезапно ударить по ним. В-третьих, если сил у противника немного, переправиться через реку и разгромить германскую пограничную «ваху» в Бубеле-Луковиском. Во-он она темнеет там, и над нею горит фонарь. Уничтожить это гнездо! В-четвертых, пропустить передовые части Красной Армии через границу, а уж там, на чужой территории, она даст жару немцам! Ох, и даст!

Пограничники верили, что помощь быстро придет.

Вот если бы еще долговременные огневые точки Волчинского укрепрайона были вооружены!.. Совсем было бы хорошо. Этим летом на участке заставы, вдоль самой границы, их построили несколько — железобетонных громадин, зарытых в землю, со своими телефонными линиями, водопроводом, жилыми помещениями, с амбразурами для пулеметов и орудий, позволяющими вести фронтальный и фланкирующий огонь. Да вот не успели привезти и установить в них орудия и пулеметы. И стоят эти доты пустыми и беспомощными, и охраняют их красноармейцы без винтовок.

Несколько бойцов из этой сторожевой команды вместе со строителями стояли в Новоселках, неподалеку от заставы.

— Надо бы им винтовки выдать с патронами, — предложил Зинин.

— Уже выдали, я распорядился, — сказал Горбунов.

Лампу погасили: за окном брезжил рассвет. Утихомирилась мошкара. Пахнуло скошенной травой и липовым цветом. Во дворе Кушниров загорланил петух; ему ответили во дворе Марковских, во дворе Шумеров, во дворе Паневских… Во всех ближних к заставе дворах, а потом и в дальних. Прокричали петухи, где-то сонно промычала корова, где-то звонко залаяла собака, почуяв рассвет.

«Может, все же сбегать домой, разбудить Машу?» — подумал Горбунов. Они снимали комнату в доме у Паневских — рядом с заставой. Три минуты туда, три минуты оттуда. Нет, пусть пока спит. Все равно ей ничем уже не помочь.

Они родились и выросли с ней в одной деревне на берегу Волги, неподалеку от Рыбинска. Вместе учились в школе, дружили. Потом его взяли в армию, а Маша закончила педтехникум и поступила в педагогический институт. Там ее приняли в кандидаты партии. В прошлом году он приезжал домой в отпуск, они поженились и вместе приехали сюда, в Новоселки. Ей шел двадцать третий год, и все еще было впереди.

Детей у них еще не было, и все дни Маша проводила на заставе, разучивала с пограничниками новые песни, ставила небольшие пьесы. Ездила вместе с ними на стрельбище, стреляла из боевой винтовки. И очень гордилась своим Горбуновым — он это знал, — гордилась и радовалась за него, за то, что его уважали бойцы, что дела на заставе шли хорошо.

— Как думаешь, уже сообщили товарищу Сталину? — спросил Горбачев.

— О чем? — не понял Горбунов, все еще думая о Маше.

— О том, что война в четыре часа начнется.

— Сообщили, это уж точно!..

Все трое взглянули на часы: было половина четвертого.

— Ну, я пойду к людям, — поднялся со стула Горбачев.

— Иди, комиссар, — кивнул Горбунов. Комиссаром Леонтий Горбачев считал себя всю сознательную жизнь. Комиссаром, партийцем, пропагандистом… Общительный, веселый, отзывчивый, казалось, он предназначен судьбой для этой роли.

Родился и вырос Леонтий в Киргизии, неподалеку от города Фрунзе, в большом русском селе Беловодском. Пионер, комсомолец, молодой коммунист… В тридцать пятом окончил республиканскую партийную школу и стал работать в хлопководческом совхозе парторгом. Собрания, горячие речи, беседы с глазу на глаз…

Через год Горбачева призвали в погранвойска; он стал служить в родной Киргизии на высокогорной заставе, у подножья ледника Хан-Тенгри. Его сразу же назначили замполитрука, и опять беседы, политзанятия, разговоры по душам. И во всем — личный пример. Такая уж должность у замполитрука — быстрее всех собираться по боевой тревоге, искуснее всех рубить лозу на манеже, бить из винтовки в «десятку», не хныкать, когда в легких не хватает воздуха, а до горного перевала еще целых пятьдесят шагов. Не хныкать, не жаловаться — как бы тебе трудно ни было! Иначе грош цена всем твоим словам о воинском долге, о революционной бдительности, о железной дисциплине. И он высоко держал марку замполитрука и коммуниста.

В один прекрасный день Горбачев простился с высокогорной заставой и уехал учиться в военно-политическое училище.

И вот снова пришла пора учить и воспитывать других — теперь уж политруком. Опять граница. Освобождение Западной Белоруссии. Служба, на второй заставе. Новоселки, Паниквы, Крынки, Немирово… Деревни эти на участке заставы, и в них живут белорусы, для которых слово правды о советской власти — очень важное слово. А кто должен доносить его? Политрук! Он представляет и армию, и советскую власть, и партию.

Горбачев шел по росистой траве к блокгаузу и прислушивался к пению петухов. Сумеречный рассвет уже стоял в саду. Где-то скрипнула калитка. Кто-то крикнул в тишине: «Но, побалуй у меня!»

Черт возьми! Скоро, совсем скоро начнется война, а тут — петухи и коровы… Поднять бы с постелей людей, каждого защитить от беды!

Он жил в доме у кузнеца Михаила Нестеровича Гордеюка. Занимал чистенькую комнатку, которая долгими зимними вечерами превращалась в настоящий клуб. Приходили деревенские парни и девчата, Горбачев играл на баяне, пел непонятные киргизские песни, рассказывал разные чудные истории. Смех, шум стоял здесь до поздней ночи. И заглядывалась на него хозяйская дочка Нина, красивая и добрая, да только он и в мыслях ничего не имел насчет нее.

А тут еще Маша Горбунова стала показывать ему фотографии своих подруг да нахваливать каждую. Приглянулась ему одна — тоже Мария. На фотографии она была снята в берете, с завитушками. Весной Горбачев взял отпуск и махнул к ней в Рыбинск. С пограничным приветом! Но вблизи не понравилась ему Маруся (фото есть фото), но зато приглянулась ему подруга Маруси, Надя. Через некоторое время Леонтий предложил ей руку и сердце. Девушка хорошая, учится в техникуме и тоже вроде влюбилась в него с первого взгляда. Поженились. Прожили три дня. А тем временем отпуск кончился, и он уехал на границу, договорившись, что, как только Надя закончит учебу, приедет к нему. Уже и деньги на дорогу ей выслал, вот-вот должна приехать…

Тополиный пух устилал двор заставы, залетал в окна, снежинками ложился на зеленые фуражки пограничников. В сером небе одна за другой гасли звезды.

«Светает. Скоро…»

В пятницу над деревней летал немецкий самолет — так низко, что видна была голова летчика в больших квадратных очках. Высматривал заставу, огневые точки, строящийся дот на окраине Новоселок. Часовой на заставе мрачно ругался, и если бы не проходящий мимо политрук, всадил бы в брюхо стервятнику всю обойму.

А дома хозяйская дочка Нина испытующе посмотрела на Горбачева и спросила: война? Вот самолеты летают, и люди на деревне гутарят: война скоро начнется. Правда это?..

Что мог он ответить? Сказал, что всякое может быть. Потом он долго думал над словами Нины, сопоставлял их с собственными наблюдениями. Люди, в Новоселках о чем-то возбужденно шептались, стаскивали домашний скарб в каменные погреба, раскупали в сельской лавке соль и спички, лица их были озабочены и невеселы.

Сейчас, за несколько минут до войны, он с душевной скорбью думал: неужели им опять суждено страдать? Снова кровь и пожарища? Нет! Этого нельзя допустить!

С этими мыслями Горбачев подошел к доту.

— Ну, как настроение, Шалагинов? — спросил он, спустясь в блокгауз.

— Нормально, товарищ политрук! — как всегда, бодро и отчетливо ответил сержант.

— Это хорошо, — похвалил Горбачев. — Кандидатская карточка с собой?

— Так точно, товарищ политрук!

— Покажите-ка.

Спрашивая партийный документ, он хотел как бы еще раз напомнить человеку: ты — коммунист и обязан быть образцом для других.

Сержант бережно расстегнул карман на гимнастерке, вынул серую книжечку.

Кандидат в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) Шалагинов Василий Кузьмич. Год рождения — 1918. Время вступления в кандидаты — август 1940. Карточка выдана политотделом погранотряда. Подписал ее начальник политотдела батальонный комиссар Ильин.

Все это Горбачев знал наизусть и потому не стал читать, а только подержал партийную книжечку в руках, осмотрел со всех сторон и вернул Шалагинову:

— Держите. И помните, люди будут равняться на вас.

Сержант как-то сразу подтянулся, посуровел и серьезно сказал:

— Мы этих фашистов, товарищ политрук, как на Хасане! Да?

— Обязаны, сержант!

Тот облегченно вздохнул и продолжал своим обычным бодрым, немного задиристым тоном:

— А то все другие воевали… На Хасане, на Халхин-Голе, на Карельском перешейке! Теперь и нам выпал черед!

— Значит, не подведете! — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Горбачев.

— Ну!.. Будьте спокойны, товарищ политрук!

— А бойцы отделения?

— И они…

И хотя политрук любил Шалагинова за его старание и некоторую лихость, хотя был уверен, что и Шалагинов и его бойцы в самом деле не подведут в своем первом бою, сейчас его немного покоробила эта излишняя уверенность сержанта, его уж очень наивный оптимизм. Но он только пожал Шалагинову руку и сказал на прощание:

— Ну, держитесь, ребята!

Иван Абдрахманов протянул кандидатскую карточку молча. По возрасту он был самым старшим из всех бойцов и сержантов, ровесник начальнику заставы. Спокойный, молчаливый, немного даже застенчивый.

Действует личным показом: как не «заваливать» мушку во время стрельбы, как мыть пол в казарме, как подворотничок подшивать. Возьмет иголку, проденет нитку и подошьет — ровненько, аккуратненько.

— Вот так, — скажет — и больше ни слова.

Обычно Горбачев разговаривал с ним по-казахски, но сейчас обратился по-русски, чтобы слышало все отделение:

— Надеюсь, товарищ Абдрахманов, на вас, как на командира отделения и коммуниста!

Абдрахманов аккуратно спрятал кандидатскую, карточку в карман и сказал скупо:

— Будем держаться, товарищ политрук!

— Ваша огневая точка на самом главном направлении.

— Будем держаться, товарищ политрук, — повторил Абдрахманов.

Они поговорили еще. Абдрахманов отвечал односложно и сухо: «Будет сделано», «Слушаюсь», но Горбачев ушел от него спокойный и уверенный: этот надежен!

С мрачноватой подавленностью встретил его боец Федор Герасимов. Тоже кандидат партии, рождения двадцатого года, из колхозников, совсем молодой, году еще не прослуживший на границе.

— Что же будет теперь с моей мамашей да сестренками? — сказал он растерянно.

— А сколько их у вас, сестренок-то?

— Шестеро, товарищ политрук!

— Ого! И все невесты?

— Да нет еще, только две из них в школу-то ходят.

— Так. Ну, вот что, товарищ Герасимов, насчет сестренок ваших найдется кому позаботиться, а вот вы думайте, как фашистов крепче бить. Вы же коммунист!

Герасимов сконфуженно спохватился: — Да я что, я ничего, товарищ политрук… Я вдарю так, что чертям станет тошно! Вот увидите…

— Посмотрим, — с усмешкой подзадорил его Горбачев, взглянул на часы и заторопился к пулеметчикам, среди которых находился еще один кандидат партии — ефрейтор Василий Баркарь.

Как и у всех остальных, он проверил у Баркаря кандидатскую карточку, расспросил о самочувствии. Василий был парень развитой, из городских, окончил среднюю школу, служил уже по третьему году, и ему было все ясно и понятно — так что: он спросил вежливо и немного витиевато:

— Скажите, товарищ политрук, а не кажется вам, что немцы на сегодняшний день лучше подготовлены, чем мы? — и, почувствовав изумление Горбачева, добавил: — Нет, вы меня, пожалуйста, правильно поймите: я не паникую… Но наши доты в укрепрайоне не вооружены, самолеты ихние ведут непрерывную разведку…

— Вы правы, Баркарь, — негромко ответил Горбачев. — Доты не вооружены, самолеты летают. Но в гражданскую войну было еще труднее. Белые со всех сторон наседали на Москву. Со всех сторон! А кто победил?

Так «комиссар» поговорил со всеми коммунистами (пятым на заставе был Зинин, а шестым — он сам), не забывая комсомольцев и беспартийных, всех проверяя и подбадривая перед боем, до которого оставалось всего каких-нибудь десять минут.

А Горбунов в это время складывал секретные документы в железный ящик, и его вдруг снова охватило сомнение: правильно ли поступил, объявив людям о нападении немцев? Ведь, по существу, он нарушил приказ. За всю службу впервые нарушил приказ!

Вот он укладывает в ящик инструкцию по службе пограничного наряда, инструкцию по службе пограничной заставы, наставления и уставы, различные приказы и распоряжения. Все в них точно предписано и указано: как в каких случаях действовать, что можно, а чего нельзя. Армия есть армия, и все в ней делается в соответствии со строжайшим распорядком и дисциплиной.

Горбунов понимал и любил военную дисциплину, учил этому подчиненных, требовал с них, наказывал за ее нарушение… И вдруг — сам нарушает приказ, святая святых, действует не по инструкции, а так, как диктует обстановка и подсказывает ему его собственная совесть.

Ну, а что, если он ошибся?

«Жди указаний», — все ясно-понятно. Сиди и жди.

А ведь он не стал ждать! Взял да и взвалил на себя такую тяжесть!

Горбунов захлопнул ящик, запер на ключ. За окном канцелярии серел рассвет — мирный и тихий, как всегда.