"Жизнь цирковых животных" - читать интересную книгу автора (Брэм Кристофер)

13

Джазовый ритм колес нарастал, становился громче, а потом вдруг затих вдали, и остались только пригородные шумы, пение птиц, гудение газонокосилок. Они стояли на платформе в Биконе. Пахло свежескошенной травой – сладкий, тягучий аромат марципана. Этот запах тревожил Калеба, словно сам он забыл подстричь газон, словно эта работа все еще входила в его обязанности.

Хорошо, что мама не дожидалась их на парковке. Он не сказал, на каком поезде приедет, обещал взять на станции такси. Когда мама оказывалась за рулем, Калеб превращался в ребенка, беспомощного, зависимого от старших.

– Что за дыра, – ворчала в машине Джесси. – Час езды от столицы мира, а люди ведут себя словно в Засраке, штат Айова.

За окнами привычный с детства пейзаж: заправочные станции, минимаркеты, школа, где они учились – кирпичная коробка с высокими, будто фабричными, трубами. Джесси оживилась, начала повторять старые шутки. Калеб Давно уже подметил, что сестра говорит без умолку, лишь бы не оставаться наедине с собственными мыслями.

Они свернули за угол – солидные дома с маленькими лужайками, тенистая улочка, старинный рабочий квартал, где ничего не изменилось, кроме автомобилей на подъездных дорожках. Такси притормозило перед белым домом с застекленной верандой. Трава в саду уже скошена – теперь мама подстригает газон сама. И за садом присматривает. На высоких клумбах рядами цветут тюльпаны – алые, желтые, лиловые.

– Я заплачу, – предложил Калеб, когда сестра потянулась за кошельком. – Из своих миллионов.

Такси уехало, брат с сестрой остались стоять лицом к дому, простому и здоровому, как деревенское молоко, опрятному, как похороны. Стронувшись с места, они медленно пошли по дорожке.

Жалюзийная дверь распахнулась. Вот и мать – в рабочей блузе, приталенных джинсах, с широченной улыбкой на лице. О помаде она сегодня забыла, но в парикмахерской побывала недавно. Волосы завиты, окрашены в бежевый цвет, седина почти незаметна.

– Дорогие мои, дорогие! – негромко окликнула она детей, стараясь не потревожить при этом соседей. – Добрались без проблем?

Калеб подошел к ней первым.

Мать легонько коснулась его плеча, поцеловала в щеку.

– С днем рождения, Калеб!

– И тебе счастливого дня нерождения.

Мать закатила глаза, будто старая шутка слегка ее шокировала.

– Сказать по правде, это тебе не идет, – для большей убедительности она притронулась к своему подбородку. – Похож на козла.

– Пытаюсь угнаться за модой.

Взмахом руки она отослала сына в дом, поцеловала в щеку дочь.

– Джессика! Прекрасно выглядишь, дорогая. Похудела?

– Ни капельки!

Другим людям не понять, каким образом эта тихая, сдержанная, безобидная с виду женщина сводит их с ума. Но другие люди не приходились родными детьми Молли Дойл.

Дом обставили лет тридцать назад в стиле Этана Аллена.[24] Книжные шкафы в гостиной забиты дешевым чтивом – мать предавалась чтению детективов с таким же исступлением, как прежде – курению (пять лет назад она выкурила последнюю пачку «Сайлема»). На стенах – полки с сувенирами: керамические наперстки, глиняные фигурки животных, голубоглазые «Хуммели»,[25] всякие безделушки, появившиеся с отъездом Джесси в колледж и размножившиеся после смерти отца. После стольких лет экономии и практичности в матери вдруг проснулась страсть к бессмысленным «украшениям». Когда Джесси попыталась воспротивиться наплыву хрупких безделушек, мать безмятежно возразила:

– Я же могу не бояться, что внуки их перебьют, верно? Умная женщина. Спокойная, вся в себе, всегда такая разумная и вежливая. Терпеть не может сцен. Калеб порой гадал, как бы сложилась их жизнь, будь их мать склонна к домашним драмам, как славные громкоголосые итальянки. Возможно, тогда их с Джесси не потянуло бы в театр?

Об отце напоминала единственная фотография на камине – красивый, с резкими чертами лица мужчина в спортивной рубашке. До рождения детей он служил в полиции Нью-Йорка, потом перевелся в Бикон. Снимки отца в форме мать давно спрятала. Калеб и Джесси были детьми, когда он оставил государственную службу и нанялся присматривать за местным полем для гольфа. Работа как раз для него – веселого, шумного, дружелюбного человека, любителя мужской компании. С малышами он возился как самый нежный, даже сентиментальный папаша, но с подростками не находил общего языка. На памяти Калеба отец бывал порой раздражен, чаще – старался, как лучше, и никогда не мог добиться толку.

В столовой был накрыт стол, но из кухни не тянуло ароматами приготовленной пищи или их перебивал пряный запах увядших цветов. Сигаретный дым и «Олд Спайс» выветрились давным-давно. Похоже, мать заказала готовые блюда в «Шопрайте».

– Перейдем в кухню, детки. Расскажете мне, как у вас дела, а я пока включу микроволновку.

Калеб и Джесси достали из холодильника по банке «диет-соды» и устроились за кухонным столом с пластиковой столешницей. Калеб любил эту кухню. Здесь он чувствовал себя дома. «Здесь мои корни», твердил он себе. Слегка обветшавшая кухня небогатой семьи, занавески в цветочек и купленный еще в шестидесятые годы бледно-зеленый холодильник.

– Старомодный воскресный обед, – без тени иронии провозгласила мать, вскрывая пластмассовые коробки. – Обычно мне одной хватает и супа с бутербродом. Ну, рассказывайте же! Чем занимаетесь?

Джесси, нахмурившись, оглянулась на брата, уступая ему очередь.

– Все, как обычно, – заговорил он. – Писанина. Дела. Встречи. Ничего особенного. – Но он так и не сумел солгать. – Признаться, последнее время пишу я с трудом. После того, как та пьеса провалилась.

– Но ведь тебе за нее заплатили, верно?

– Да. Но не так много, как мы рассчитывали.

– В следующий раз выйдет лучше, я уверена. А ты, Джессика? У тебя как дела?

Мать ничего не понимала. Где ей! С ее точки зрения, писать пьесы – такая же работа, как любая другая. Получаешь гонорар, а порой – премию. Театр – совершенно чужой мир для нее. Она не побывала ни на одном из его спектаклей.

Молли Дойл ненавидела город. Она выросла в Квинсе, но едва выйдя замуж, переехала в пригород. Нью-Йорк она видела глазами своего мужа-полицейского: криминальная столица. Молли смирилась с мыслью, что в этом городе живут ее дети, но отказывалась приехать, чтобы повидать их или чтобы посмотреть на работу сына. Калеб перестал бороться с ее прихотями, он находил их забавными. Психоаналитик полагала, что Калеб обижен на мать, но врач ошибалась. Даже к лучшему, что мать не смотрела его пьесы. Все равно ничего не поймет. Или поймет – это еще хуже.

Джесси начала рассказывать о своей работе с Генри – бодро, хвастливо, никаких жалоб, как в поезде.

– Хорошо-хорошо, – кивала мать ей в такт. Имя Генри Льюса не говорило ей ровным счетом ничего. – Я забыла: ты вроде бы говорила, он женат – или нет?

– Нет. Но с ним я в безопасности. Он – известный гомик.

– Хмм! – Этот возглас должен был прозвучать по-светски равнодушно, но больше смахивал на испуганный вскрик. – Встречаешься с кем-нибудь?

– В данный момент нет.

– Не стоит, обжегшись на молоке, дуть на воду. Мужчины, конечно, никуда не годятся, – продолжала всеведущая мать, – но с ними порой забавно. Выходить замуж совершенно не обязательно. Хватит уж. Но только потому, что сама-знаешь-кто оказался подонком…

Микроволновка подала сигнал.

– Готово. Берем тарелки и идем в столовую.

По пути Джесси яростно переглянулась с Калебом. Она только что вслух не произнесла: «Можешь себе представить?!» Однако Калеба удивило, что Джесси так и не упомянула Фрэнка. Похоже, она пытается его уберечь. Стоит матери заинтересоваться Фрэнком, с бедным малым будет покончено. Калебу Фрэнк искренне нравился. Вряд ли Фрэнк столь же хорошо относился к нему, но Калеба это устраивало. Он готов был уважать Фрэнка за это.

Калеба мать никогда не спрашивала, есть ли у него кто-нибудь, и его это более чем устраивало.

Все расселись за столом. Молли налила вина себе и Джесси, а потом спросила Калеба, налить ли ему.

– Твой день рождения.

– Почему бы и нет?

Молитву перед едой они не читали. Мать все еще ходила на службу, но обращаться к Богу за столом, пусть и в тесном семейном кругу, ей казалось чересчур пафосным, мелодраматичным – театральным жестом.

– Ура! – сказала она, поднимая бокал. – Еще раз, дорогой. С днем рождения! – Молли сделала изрядный глоток. Каждый день она с удовольствием позволяла себе пропустить стаканчик-другой.

Зазвенели ножи и вилки. Все сосредоточились на еде.

– Как приятно, когда детки приезжают в гости, – умилилась Молли. – Тем более, старшенькому исполнилось уже – сколько?

– Обязательно считать? – поморщился Калеб. – Сорок один. Тебя это не старит?

– Мне нравится стареть, – сообщила она. – Жизнь, наконец-то, вошла в свое русло. Хорошая, спокойная жизнь. Я наслаждаюсь каждой минутой.

Калеб посмеялся бы над ней, но Молли действительно была всем довольна. С наслаждением разводила цветы, читала детективы и радовалась уединению. До ужаса независимая мать, ей хватала одного визита детей примерно раз в месяц или реже. Она никогда не брала у Калеба денег – дескать, спасибо, но пособия и двух пенсий более чем достаточно.

Но ведь действительно довольный жизнью человек не замыкается в настоящем, верно? Почему мать не решается заглядывать в прошлое? Молли Дойл никогда не вспоминала трудное детство в Квинсе. Никогда не рассказывала о тех годах, когда ее муж работал в полиции. Вообще не желала говорить об отце. Избегала любого намека на покойников. О Бене тоже не заговаривала никогда. А ведь Бен ей нравился, очень нравился – Калеба это даже удивляло. Он приезжал в этот дом с Беном, и мать откровенно флиртовала с его бой-френдом. Здоровый, крупный, мужественный – куда более мужественный, чем Калеб, – Бен обожал общаться с женщинами. В Молли при нем открывалась сторона, совершенно незнакомая ее детям – она становилась дружелюбной, легкой, остроумной. И работа Бена – он преподавал математику в частной школе – казалась ей более взрослой, «правильной», чем творчество сценариста.

Молли очень огорчилась, узнав о болезни Бена. Известие о его смерти потрясло ее. Чуть было не приехала в город на похороны. В последний момент позвонила сказать, что передумала. Это не ее мир, сказала она. Там она будет чувствовать себя незваной гостьей.

Калеб недовольно подумал о том, что снова использует память Бена в своих интересах. Нелепо обращать это воспоминание против матери. Разве она в чем-то виновата? Калеб передвинул бокал влево от тарелки – ему не хотелось пить чересчур быстро.

Джесси, морщась, пережевывала мясо – все еще злилась за «тонкий» намек на ее развод. Нужно оживить беседу, иначе они так и просидят весь обед, дуясь друг на друга.

– А ты, мама? Как у тебя дела? Двор выглядит потрясающе. Тюльпаны расцвели.

– Да-да. Если бы еще не тупой жеребец миссис Гальяно. Ее дог Перси. Является ко мне на клумбу принимать душ. Только бутоны завязались – гоняй его. Пришлось поговорить с миссис Гэг. – Мать захихикала. – Я сразу ей сказала: не будет водить пса на поводке, я из ее дога сделаю хот-дог!

Нет, матушке в чувстве юмора не откажешь. Ей присущи остроумие и насмешливый язык ирландки, не щадящей ни чужих – в первую очередь соседей – ни своих. Калеб и Джесси предпочитали ездить в гости вдвоем, иначе мать принималась прохаживаться на счет отсутствующего чада.

– А миссис Гальяно знай себе делает подтяжки. Кажется, уже третья, но кто ей считает? – улыбаясь, мать отрезала еще кусочек курицы. – Если глаза у нее станут еще больше, на лице уже не поместятся.