"Жизнь цирковых животных" - читать интересную книгу автора (Брэм Кристофер)

17

– Я не ничтожество. Я не ничтожество. Я не ничтожество. Тоби Фоглер сидел один в раздевалке во время паузы, разучивая монологи из «2Б». Скоро опять на сцену. Листок, на котором Тоби карандашом записал свои реплики, уже сильно измялся.

– Я. Не ничтожество. Я не. Ничтожество.

Сегодня на репетиции Фрэнк объяснил: эта фраза – ключ к его роли. Ему предстояло произнести ее всего один раз, но Тоби превратил эти слова в своего рода мантру, он хотел внедрить их в подсознание, чтобы ключевой фразой окрашивалось все, что скажет или сделает его персонаж.

– Не. Не. Не, – твердил он. – Ничто. Ничто. Ничто.

Близится полночь, пришлось переодеваться в третий раз, снова в матросский костюм: мешковатая блуза, свободно повязанный черный платок, брюки-клеш. На голове белая бескозырка, на ногах – белые носки и красные резиновые шлепанцы. Со сцены доносились судорожные ритмы хип-хопа – шел танец Рауля. После Рауля выступать ему. Пора.

Тоби встал, руки похолодели, в животе зашуршали льдинки. Нелепо испытывать страх перед сценой в подобном заведении, но так уж он устроен. Тоби потряс руками, словно отряхиваясь от тревоги.

За кулисами зеркала не было. Собственно и закулисного пространства как такового в «Гейети» не имелось – кладовка не больше стенного шкафа. По узкому коридору – повсюду окурки – Тоби прошел в тот угол у занавеса, где, с трудом укрываясь от взглядов публики, пристроился на стуле толстый, как сумоист, конферансье по прозвищу «Дырка».

Рауль закончил свой номер под жидкие аплодисменты. Руки у зрителей заняты.

Тоби передал Дырке диск с записью: в «Гейети» он музыку не оставлял, а то Дырка потеряет. Прошел Рауль, комбинезон и узкие трусики в руках, нагота смущала его не больше, чем коня.

– Они твои, мальчик. Выставка мопсов.

Дырка взялся за микрофон.

– Здорово было? Да. Гордость – лучшая форма любви, – бархатистый, ленивый голос обволакивал аудиторию. – А с таким орудием Рауль может любить еще лучше – и глубже. А теперь, чтобы получить настоящее удовольствие, совершим сентиментальное путешествие с нашим матросиком. Бад!

Полилась музыка «Сентиментального путешествия», прославленного хита 40-х годов. Эта песня, так заметно отличавшаяся от предыдущих, неизменно привлекала внимание публики. В зале, где и так по большей части молчали, сгущалась тишина.

Тоби легкой походкой вышел на сцену, под яркий свет. Он не смотрел на мужчин, однако чувствовал на себе их взгляды. Ему казалось, что в зале каждый держит лазерную указку, и его тело покрывается оспинками световых пятен.

Он превратился в молодого пьяного матроса, по уши в пиве и тестостероне, один в большом городе. Он улыбался, поворачивался то вправо, то влево, виляя задницей. Переминался с ноги на ногу – срочно нужно освободить мочевой пузырь. Повернувшись спиной к зрителям, он расстегнул ширинку со множеством пуговиц, приподнялся на цыпочки, притворяясь, будто пустил струю.

Прежде Тоби исполнял этот номер под «Пой, Пой, Пой».[27] Ему нравилась энергичная музыка, но в таком темпе его хватало только на одно выступление за ночь. Медленный танец можно было повторять снова и снова.

Не деньги привлекали его. Деньги всегда пригодятся, но стриптизерам платили всего полсотни за каждое выступление. Настоящие бабки заколачивали в «Зале Аполлона», холле театра, где можно было получить еще полсотни, зайдя с клиентом в отдельный кабинет, а то и несколько сотен, если пойти к нему домой. Всю процедуру от начала до конца Тоби решился пройти лишь однажды. Секс с незнакомцем показался формальным и неприятным, словно разделся перед врачом, и совсем уж не по себе стало, когда парень извлек бумажник и показал снимки жены и детей. Нет, в «Гейети» Тоби приходил главным образом ради самого номера. Когда он танцевал, он чувствовал себя красивым, клевым, желанным. Он выступал всего раз в неделю – днем он работал в «Кинко»,[28] – но и одного раза в неделю достаточно. Я не ничтожество, я не ничтожество, я не ничтожество.

Он лицом повернулся к аудитории, ширинка осталась расстегнутой. «Пусть они смеются, пусть плачут, пусть томятся», наставляла миссис Вест учеников драмкружка в Милуоки. Случалось, какой-нибудь юнец орал: «К черту это, друг! Покажи член!» – но сегодня такого не будет.

Тоби изобразил, как он входит в отель и поднимается наверх, в пустой чулан, вроде той комнаты, которую он снимал, когда только приехал в Нью-Йорк. Подлинные образы, твердили ему учителя в Студии Герберта Бергхофа,[29] сильные сенсорные воспоминания. Ему бы пригодился стул или кровать для правдоподобия, но Дырка отказал: «Никаких декораций, парень. Это тебе не «Центр Линкольна».[30] Развязать платок, стянуть через голову рубашку.

Тельняшки на нем не было. Номер слишком короткий, некогда возиться с нижним бельем. И шлепанцы на ногах, чтобы не развязывать шнурки на сцене. Высокие ботинки ему больше идут, но так и не обзавелся. Белые носки – надо же зрителям куда-то совать чаевые. Шлепанцы с белыми носками не слишком-то уместны, но без них не обойтись – пол грязный.

Погладив себя по груди, Тоби принялся растирать низ живота, рельефно напрягая мышцы.

Приятели хвалили его тело, однако Тоби хотелось обзавестись большими мускулами, обрасти мясом, чтобы не выглядеть совсем уж мальчишкой. Но приятно, когда по твоей коже скользит множество взглядов, словно электрическим током обдает. Сегодня, на последнем воскресном шоу, на него смотрит всего дюжина глаз, но каждый зритель жаждет его тела, томится по нему. Не получат – сколько бы денег ни предлагали, как бы ни молили. Это его тайная компенсация за все случаи, когда отвергали его – на пробах, просмотрах, интервью. «Слишком стар для этой роли. Слишком молод. Слишком высокий, слишком низкий, слишком светлый, слишком неуклюжий, достаточно, спасибо!» Внимательного взгляда никто не удостоит. Ничего, однажды какой-нибудь режиссер или ассистент по кастингу забредет сюда и попытается пристать к нему в холле. А Тоби смерит его взглядом и скажет: «Ты слишком старый, толстый, Уродливый. Извини!»

Я не ничтожество, я не ничтожество, я не ничтожество.

Он возился с поясом, словно пьяный, с трудом отстегнул пряжку и предоставил силе тяжести довершить дело. Брюки свалились на пол, вместе с ними слегка приспустились «боксеры», зацепились за выступающие кости таза. Тоби стряхнул с себя белые штаны. Потянулся, почесался, понюхал подмышку. Подхватил с полу рубашку и перебросил через плечо вместо полотенца – от Дырки и полотенца не допросишься. Покачиваясь, Тоби двинулся в зал вдоль помоста – якобы по коридору в душ. Он шел прямо к нацеленным на него глазам.

К музыке присоединился голос, женщина печально пела о том, что в семь часов вечера она отправляется в рай.

Он уже ощущал свою наготу, набухающую в трусах. «Боксеры» он надевал только для выступлений, обычно носил плавки. Свободное белье усиливало ощущение тайной наготы.

Лишь один взгляд в сторону аудитории – убедиться, что все лица обращены к нему. На помосте уже появились мятые бумажки – кое-кто надеется, что «Бад» остановится и покажет свой номер лично для них. Тоби шел, не останавливаясь. Деньги можно подобрать на обратном пути.

И вдруг, сам не зная почему, он подумал – а вдруг сюда заглянет Калеб? Как глупо: Калеб понятия не имел об этой стороне жизни Тоби. Познакомившись с драматургом, Тоби прекратил танцевать и вернулся в «Гейети» лишь после разрыва с ним. Конечно же, у помоста, среди седых и лысых голов, вытаращенных глаз, блестящих очков и редких широких ухмылок он не увидит сегодня лицо Калеба. И эти улыбки, не жестокие, беззаботные и вполне дружелюбные, казались столь же неуместными, как в церкви.

Дойдя до конца помоста, Тоби притворился, что открывает кран, пробует воду. Напряжение возрастало. Взгляды уже не окутывали его облаком, а щекотали, словно кошачьи усы Он бросил «полотенце» (блузу) на пол. Засунул большие пальцы под резинку трусов – толпа у его ног негромко зарычала. Но тут «Бад» вспомнил, что бескозырка все еще на голове. Остановился, стянул ее, пьяно улыбнулся, покачал головой. И вдруг, все ewe прижимая бескозырку к груди, подался вперед, одним движением сорвал с себя трусы и шагнул «под душ».

Он разделся так внезапно, «то публика только ахнула. Раздались вздохи, тихий ропот и явственный скрип – неужели это эрекция такая громкая? Нет, старые стулья. Тоби медленно поворачивался, «намыливаясь», наслаждаясь воображаемой струей горячей воды и вполне реальными горячими взглядами. «Кошачьи усики» щекотали его все сильнее и сильнее. Член поднимался; он слегка помог ему рукой. Ванька-встанька с добрую дубину величиной. Тоби спрятался за ним. Песня заканчивалась. Он погладил себя, напряг ягодицы – раз-два. Сейчас свет погаснет.

Он ждал. Песня закончилась Свет продолжал гореть.

Господи Боже! Дырка опять пропустил момент.

Тоби старался не выходить из роли, но тишина сбивала с толку. Все исчезло – душ, отель, пьяный моряк. Не осталось фантазии, за которой он мог укрыться. Тоби, совершенно голый, стоял перед дюжиной стариканов. Тощий мальчишка с напряженным членом. Он досчитал до десяти – свет так и не погас. Без музыки четвертая стена рухнула.

– Бад! – крикнул ему кто-то– Помочь тебе кончить? Но эрекция уже спала. Теперь уже не спрятаться даже за собственным членом. Тоби снова превратился в Тоби.

Он завершил сцену, выпустив из рук член. Постоял секунду, руки в боки, отбивая правой ногой такт. Наклонился и подобрал с полу одежду.

Как буря помчался обратно на сцену, только красные шлепанцы стучали. И все-таки он не забыл подобрать долларовые купюры, разбросанные на помосте, будто фантики от конфет. Добравшись до сцены, подцепил ногой брюки и скрылся за кулисами.

Дырка стоял возле проигрывателя, все триста фунтов его живого веса сотрясались от беззвучного смеха.

– Подлец! – рявкнул Тоби. – Ты это нарочно! Зачем? Что я тебе плохого сделал?

– Прости, Бад! Не устоял. Уж очень всерьез ты все воспринимаешь. А ты хорош нагишом. Не как будто нагишом, а взаправду – голенький-голенький.