"Меч Шеола" - читать интересную книгу автора (Ярославцев Николай Григорьевич)

Глава 9

К вечеру на берегу от народа тесно подступиться некуда. Мужи, бабы. Старики и те приползли. По ограде с клюкой до отхожего места дойти не могут, а сюда притащились. Ребятня под ногами путается. Их гонят прочь, а они пищат да лезут.

Но к воде близко не подступают. На берегу только дружина убитого ярла. И те, кого воевода Смур из ямы выпустил. А между дружиной и людом многочисленным на взгорке сам воевода Смур и другие набольшие люди. Сотские, десятские. Здесь же Ратимир. С Радогором тихонько переговаривается.

На воде плот покачивается. На плоту дрова сухие колодцем складены и соломой обложены. Поверх дров тела убитых, ярла Гольма и его воинов, в полной воинской справе. И с надлежащим припасом, чтобы в дороге ни в чем недостатка не было.

Лица воинов напряжены и суровы. Громкими хриплыми голосами вытягивают то ли гимн боевой, то ли песнь далеких предков. А может к своему богу молитву возносят..

Плот качнулся, сдвинулся с места, сдвинутый тяжелыми баграми, постоял и послушно потянулся на середину реки. До зрителей долетел облегченный вздох воинов.

— Опасались, что не примет река. Оттолкнет — Чуть слышно шепнул Ратимир. — Обратно их вернет.

— И что?

— Будут тогда их души метаться бесприютными по свету, пока боги не простят. Или те, с кем они бесчестно поступили. Но и тогда врата Ваалхала будут для них закрыты.

А плот, покачиваясь на речной глади, неспешно удалялся от берега. Воины вздели луки. Вспыхнула, привязанная к стрелам солома и, смоченные в масле, тряпки. Стрелы, оставляя вечернем небе огненный след, взвились высоко вверх. Повисли, рассыпая искры, и со свистом обрушились вниз, на плот.

Вспыхнула солома.

Пламя вырвалось из — под дров. И разлетелось, охватив весь плот, вызвав радостные крики друзей погибших.

Но радость была недолгой. Пламя, сорвалось с кострища. Отделилось от него, отстав от плота и упало… в воду. Только слабые искорки рассыпались над рекой.

Плот же, дойдя до середины реки, остановился. Постоял, словно раздумывая плыть ли дальше, и медленно пошел по кругу.

Крик отчаяния долетел до стоящих на берегу.

Ратимир, стараясь остаться не замеченным, поглядел на Радогора.

И здесь угадал парень. Или нет?

Глаза сошлись в узкую щель, морозной синью отливают. Губы едва приметно шевелятся. А высоко в небе, почти сливаясь с быстро надвигающейся ночью, висит его ворон.

И второй раз стрелы взлетели в воздух. Остановились, будто слета на каменную стену налетели, и посыпались в воду, так и не долетев до плота. Плот же сорвался мс места и, подхваченный крутой волной, стремительно понесся вниз по реке. И опять диво. На реке даже ряби не был, и вдруг откуда не возьмись волна! Взметнула плот на горб, да так, что бревна затрещали, уронила и снова поднялась.

Стрелы посыпались огненным потоком. А сумеют ли они запалить намокшую солому?

А плот летит по воде так. Что ни веслом, ни парусом не догонишь.

Волна же в третий раз подхватила его, подняла на гребне и с треском переломила надвое. Захлестнула водой и успокоилась. И только бревна да поленья, лениво покачиваясь, остались на водной глади.

А на берегу воцарилась мертвая тишина. Даже детвора, против обыкновения, молчала, сбившись в тесную кучку. И только чей — то старушечий надтреснутый голос вымолвил с неподдельным испугом.

— Прогневили они своего полночного бога. Отвернул он от них свой лик.

Смур помотал головой.

Воин воина, пусть даже и врага, всегда поймет.

Опять угадал Радогор. Вот он стоит по другую сторону от Ратимира. Губы поджал, стиснув кулаки, и в глазах мстительный блеск. Словно и не боги покарали ярла. А он сам разломил плот, как краюху хлеба. И холодом от него наносит, хоть кутайся.

Взрыв отчаяния потряс души северных воинов. Не было еще такого не при их жизни, не на памяти, да, пожалуй, и на памяти их отцов и дедов. Иначе бы, хоть отголоски, а долетели бы. И не просто воина отвергли боги, ярла, о котором скальды поют песни и слагают саги.

Понурив голову и боясь смотреть в лица людей. Они молча, пошатываясь, как от крепчайшего эля, направились к своей лодии. А люди все не расходились, не сводя глаз с того места, где река поглотила ярла.

— Велики же грехи на них, коли подобно камням ушли на дно.

Все тот же старушечий голос, определил воевода.

— А другим теперь, как жить? Одной ватагой ходили. Эвон как их сразу всех к земле придавило.

— Жить одно. А умирать без всякой надежды совсем другое.

В голосе и злорадство и жалость. Все перемешалось, как квашня под бабьей мутовкой. Какой бы ни была душа, а все ж душа.

— Теперь уж вовсе одичают, коль узнали, что и умереть им, как все люди умирают, не доведется.

— А, может, и нет. Смерть, она кого хочешь заставит задуматься, когда строго на строго в глаза заглянет, да душу разом и перевернет.

Ратимр повернулся к Радогору, но парня уже рядом не было. Ушел Радогор не попрощавшись и не дождавшись конца.

— А не он ли посчитался с ними за девицу, княжну эту, Владиславу?

«Уж не научился ли Смур чужие мысли угадывать? — Подумал старшина. Глядя на воеводу.

Но нет. Где там. Воеводе в своих бы худо — бедно разобраться. Куда уж ему в чужие мысли лезть. Взгляд потерянный, в реке заблудился. А там бревна и поленья, как стояли так и стоят. Река небрежно к берегу их относит.

Пожал плечами. Де, не мое это дело. Своих через край. А хоть бы и посчитался. Один — бог суровый, как и его полночный край. Какое ему дело до людских страданий. И Тор не мягче норовом. Если только имена не перепутал.

— Куда они сейчас? — Это уже Смур.

— Кто их знает?

— Домой нельзя. Вождя потеряли. Кровью за кровь не ответили. Дорогой мертвых отправить не сумели. И у самих на душе свербит. Полонянку бы в жертву, чтобы бога своего, страхолюдину умилостивить, так и ее нет. Бэр унес. А ну, как та жертва поперек горла встанет? Тогда куда бежать. Не хочешь, так призадумаешься.

Раскорячились мысли в голове у воеводы в разные стороны. Вроде бы и не его это дело. А зацепило. Запутался, как рыба — ерш колючками в неводе. И вперед не пролезешь, и обратно колючки не пускают.

— Вот так, не по нраву придется что — нибудь, пошепчет, почамкает губами и сам забегаешь, милости просить будешь.

Ратимир поморщился.

— Не наговаривай на парня. Ему ли в божьи дела мешаться? — Поморщился Ратимир. — Люди услышат, начнут шарахаться от него. А то и вовсе на костер взведут. Тебе ли этого не знать?

— Я разве со зла? И люди… Да они ему в глаза заглядывают! Девки во сне видят. А бабы, сам знаю, сыновей его именем называют.

И, размахивая руками, зашагал от реки широкими шагами.

А Ратимр постоял недолго, задумчиво глядя на будто застывшую реку, и покачал головой.

— Вот они грехи человеческие. Река и та принять не смогла. Разом почернели от горя. А уж она ли не повидала на своем веку! И смертей без счета, и крови наглоталась. И все не притерпелась.

Радогор уж и думать забыл обо всем.

На столе светец чадит в потолок. Не початая крынка молока стоит. Да пол — хлеба. Пахучего. Ноздреватого.

Едва дверью хлопнул. Княжна дикой серной с лавки сорвалась и в угол спряталась. По стенам лохматые тени заплясли, запрыгали. И не юная девица, зрелый муж вздрогнет, убоявшись нечистой силы. Половицы под ногой утробно вздыхают и постанывают.

— Я это, княжна Влада. Радко… Радогор.

Приглушил голос, чтобы не перепугать еще больше.

Княжна еще теснее в угол вжалась.

Не человек перед ней, зверь дикий. И рог на голове.

— Радко я, Радко.

Голос ли признала, лицо ли на свету разглядела, робко вступила из угла присела на краешек лавки. Лиц в беспамятстве не разглядела, а голос знакомым показался. Молодой, напевный. И не рог у него на голове, меч за спиной… Цветами лесными на всю избу напахнуло.

— Волхв, а с мечом ходишь.

— Знать, такой волхв. — Смутился радогор, пряча глаза, чтобы не перепугать девицу прямым взглядом. А вдруг, да подумает не хорошо.

— Ела ли уже? — Спросил первое, что на ум пришло.

Но сам видел, не ела. Крынка до краев полна. И хлеб не ломлен, не надкусан. Как лежал, так и лежит. Спросил, чтобы не молчать. Говорить начнет, душа отмякнет. Слово порой не хуже сна излечивает.

— И зря. Тебе есть надо. Путь к Верховью, воевода сказывал, не ближний.

Не принимает княжна рассудком его речей. Все смешалось в нем. И грязный «дракон», и звероподобный ярл, загривок бэра и мрачная изба с лавкой, пахнущей мужским ядреным потом и железом. Да и он. Этот странный парень, которого первым увидела, придя в себя. В кожаном подкольчужнике и с мечом, не по нашему, за спиной, которого похоже никогда с себя не снимает.

— Все, как сон. Черный сон. И такой, что хоть криком кричи.

Радогор, соглашаясь, — что толку утешать, — наклонил голову.

— Если легче будет, покричи. Но лучше не надо. Воев переполошишь. И есть еще те, кому голос твой не надо бы слышать.

В двери кто — то часто застучал.

— А вот и тот, кто тебя, княжна, первым увидел.

Приоткрыл двери и впустил ворона. Ворон важно и чинно, вперевалку, словно передразнивая бэра, пересек, постукивая крепкими когтям, избу. Подпрыгнул и сел на край стола. Заглянул круглым глазом в крынку, перевел его на краюху.

— Кра…

— Краком его зову. — Пояснил Радогор. — А так ли? Он один знает. Не сердится и то хорошо.

Наклонил крынку и налил молока в чашку. Отрезал ломоть от краюхи, искрошил в молоко и размешал ложкой.

— Свежее мясо любит, но где его взять. Времени нет в лес сходить. Но и мимо молочка не проходит. Может и ты, княжна, на пару с ним? и если позволишь, то и я на краешке пристроюсь. А ближе к утру сведу из караульни к хорошим людям.

Влада, осторожно ступая босыми ногами, подошла к столу и наклонилась к врану.

— Спасибо тебе, мудрая птица.

И осторожно провела невесомой ладонью по глянцево — черным перьям. Вран оторвался от чашки, поднял голову и остановил на ней взгляд черных и загадочных глаз.

Как в колдовской омут провалилась княжна, утонула в глубине этих глаз. Летела в никуда, ощущая леденящий холод, млея от страха и восторга. А когда вынырнула, вран уже снова выклевывал из чашки, смоченные в молоке, кусочки хлеба.

Подняла взгляд широко распахнутых и, даже, в темной избе небесно — синих глаз на Радогора и встретила чуть заметную улыбку на детски припухших губах.

— Что — то увидела, княжна?

— Не — е знаю. — С испугом прошептала она. — Словно в омут летела вниз головой.

— Время придет, вспомнишь. Вран не всякому все сразу открывает. Иное и припрятать любит до поры. На то и вран — вещун.

Глаза его отвердели и Влада, безотчетно повинуясь, пристроилась на лавке. Ладонь Радогора легла на темя и так быстро, что и отдернуться не успела. И она ощутила ровное, ласковое тепло, исходящее от его руки. Тело вдруг стало легким и словно забыло о боли. А душа наполнилась забытым покоем и таким же теплом, что согревало ее темя. И совсем уж неожиданно для себя самой потянулась рукой за крынкой. А Радогор уже одной рукой подвигал кружку с молоком, а второй ломоть, — и когда успел отрезать? — хлеба.

— Если позволишь, я и себе налью. Плохое, княжна Влада, все осталось позади. И страшится тебе больше не кого. Мучитель твой мертв. А кто жив пока, так лучше бы им умереть. Они свою смерть видели, а с этим не каждый уживется. — Наклонил голову к врану. — так ли я говорю, дружище?

Ворон поднял голову над чашкой.

«Отец — дуб! Совсем еще девчонка. Из — под Неждановой рубахи кости во все стороны выпирают. Ни спереди, ни сзади. Девицей назвать разве, что в насмешку назвать можно. Личико круглой, носик вздернутый. А вокруг носика конопушки рассыпались, словно кто — то из горсти их выронил. Губешки дрожат. Того и гляди расплачется. И зубы о край чашки брякают. Но глаза и брови! Смотрел бы и не насмотрелся. — Думал он, краем глаза глядя на полонянку. — надо будет лесу гостинец отнести».

Заметила его взгляд и подняла голову над чашкой.

— Из неволи ты меня вызволил, Радогор?

Назвала его по имени и покраснела. Его имя, как река на перекатах рокочет. Аж языку щекотно.

— Вран показал. Ягодка — бэр вынес. Воин Охлябя рядом бежал. Я же другим делом был занят.

Охлябю помяни, а он уж сам здесь.

— Ну да. Он в это время с ярлом тем, Гольмом, на мечах бился. — Прямо от порога выпалил он, боясь, что Радогор не позволит и рта раскрыть. — И пока Гольмова дружина смотрела, как меч Радогора того ярла поразит, Ягодка тебя и унес. Ныне же Радогор ему в лесу велел схорониться от любопытных глаз, чтобы не сведал кто о тайном деле. А так и слов нет… Зверь на девку польстился. А нас же и близко не было в ту пору.

И, выпалив все одним духом, Охлябя, не чинясь, плюхнулся на лавку и потянулся за куском хлеба.

— Не помню…

— А как бы тебе помнить, коли ты в это время на спине бэра будто мертвая ехала.

Что говорит, не понять. Хлеба в рот натолкал без меры и молоком прямо из крынки залил, чтобы хлеб протолкнуть.

— Радогор потом над тобой руками сколько времени водил, чтобы в чувство привести. В рот отвары лил и в нос чем то тыкал. Я уж и ждать притомился. А как глаза открыла и посмотрела на нас ясным глазом, так он снова ладошкой над лицом поводил, чтобы уснула, значит. А он меня из избы выпер чуть не в толчки. Ну и прочих тоже. А за порогом Гребенку на страже поставил..

— Мети, помело. — Поморщился Радогор, бросая на Охлябю сердитый взгляд.

— И не мету я, а говорю, как есть. — Обиделся Охлябя. — Но тут же снова заулыбался. — Пошли, что ли? Ныне Неждан на карауле. Никто не прознает.

Заглянул в пустую крынку и с сожалением вздохнул мелковата посудина. Бережно смахнул крошки со стола в раскрытую ладонь и так же бережно ссыпал их в рот.

— Скажи я кому, что княжну из неволи помогал выручать, не поверят. А потом еще и в мой же избе хорониться…

— А ты не говори.

Радогор улыбался, но глаза его смотрелм на воина предостерегающе. Но Охлябе хоть кол на голове теши.

— А если не молчится, Радогор? Тогда что? Удержу нет, аж язык свербит.

Не слушая его, Радогор легко, как ребенка, поднял за плечи парня с лавки и подтолкнул его к дверям.

— Возле тына держись. Там тебя и месяц не углядит, и сам все увидишь. — Посоветовал ему Радогор. — Княжна Влада, ты за моей спиной держись.

И зябко передернул плечами, чем вызвал явное недовольство Крака, который уже занял свое законное место на его плече.

— А ты, брат вран, поднимись, как выйдем, повыше.

Пропустил вперед Охлябю, постоял, прислушиваясь, и шагнул за порог.

— Неждан, — Тихо позвал он, подождал, когда из — за угла покажется тень. — Стереги так, чтобы казалось, будто мы все еще здесь.

И выругал себя. Под утро голос по реке далеко разносится, а он кричит во все горло. Шагнул в тень, держа княжну за руку и пропал. И сколько бы не хлопал Неждан глазами, найти его уже не мог. Шел Радогор быстро и бесшумно, словно не замечая того, что княжна за ним вприскочку еле успевает. До Охлябниной избы было уже рукой подать, когда его снова затрясло в ознобе. Вдавил Владу спинной в тын, с такой силой, что княжна жалобно пискнула. Ее нос уперся в Радогорову спину, как раз между лопатками.

Не раздумывая, качнулся влево и ударил коротко. Без замаха. Затем еще раз. И княжна услышала глухой стон и звук падающего тела. Затем быстрые шаги возвращающегося Охляби, который убежал даоеко вперед, чтобы оповестить своих о дорогой гостье. А Радогор раскрутил меч кистью и еще одно тело упало ему под ноги.

— Как я мимо пробежал?

Охлябя виновато крутил головой и скреб затылок, словно пытаясь там найти ответ на свой вопрос.

Влада выбралась из — за его спины и ладонью растирала придавленный нос. Взгляд упал на неподвижные тела у ног Радогора.

— Тащи их, Охлябя, за ноги на свет.

— И все таки… — Охлябя, чувствуя свою вину, проследил за ее взглядом.

— Не ты им нужен был, вот и пропустили молча.

— Те, с «дракона», трое…

Охлябя выпер убитых на свет и теперь стоял, разглядывая, их.

— Это они пришли с тебя виру взять за убитого ярла Гольма — Свирепую секиру. — Убежденно сказал он, закончив осмотр. — Но как уследили? Даже вои не знали, кто в караульне скрывается.

— Не важно кто скрывается, важнее что скрывается. А остальное само приложится, если знать куда класть.

Сам иначе думал. Не за ним шли. Поединок был честный, без лукавства. А они вои. За ней, за княжной шли. Жертвой того Одина умилостивить, чтобы ярла принял. И не в последний раз пришли. Из города не уйдут, пока своего не добьются. Следить, выкарауливать будут, пока своего не добьются.

— Не секирой, не мечами, ножами хотели употчевать тебя. И лезвия сажей вывозили, чтобы месяц не высветил. И, правда, зачем секира, когда ночью и из — за угла сподручней. — Охлябя старался говорить рассудительно, как бывалый воин. — Неждан, я за воеводой. А ты этих постереги.

— Думаешь, убегут? — Ухмыльнулся, подходя, Неждан. — Это после Радогора? После его меча долго не набегаешь.

Княжна вцепилась в Радогоров локоть и хлюпала носом.

— Идти сможешь, княжна?

Княжна еще крепче вцепилась в его локоть, решив, что хочет бросить ее одну в чужом городе этот, уверенный в своей силе, парень.

— Дорогу выдержишь?

— И далеко ли собрался? — Услышали он угрюмый голос воеводы Смура, которого поднял Охлябя среди ночи.

— Уходим, сударь воевода. Не серчай. — Спокойно, словно не замечая злого взгляда воеводы, ответил он. — Ребята твои кое — что запомнили. Но ты их не жалей. Гоняй без всякого сострадания и пощады. Охлябе отдай меч, Неждану стрелу. Гребенка же пусть возьмет копье. У них лучше других получается.

Повернулся к лесу и вытянул шею. Грозный призывный рев разъяренного могучего бэра раскатился над городом и рванулся к лесу.

— Тише ты! Город разбудишь.

Радогор пропустил его слова мимл ушей.

— Не за себя боюсь, за княжну.

— Княжну Владу я сам с дружиной провожу!

Воевода говорил, как о деле решенном, а для убедительности еще и рукой припечатал. Сказал, как отрезал!

— Большой дружины ты, сударь воевода, не дашь. У тебя ее у самого по пальцам перечесть… И город как без защиты оставишь? А от малой дружины больше вреда в дороге, чем пользы. Шуму много, а доведись до дела, ее саму оборонять нужно.

Радогор говорил уверенно, со знанием дела.

— И на своем подворье тебе ее не укрыть. Коли начали искать, все равно найдут.

— А ты убережешь? — Вопрос язвительный. Злой. Не привык воевода к возражениям. А с тех пор, как не стало старосты Остромысла и вовсе.

— Уберегу, воевода. Я последний из рода Бэра. — И прислушался. За воротами, ломясь в город, буйствовал Ягодка, поспевший на зов друга. — Вран опасность углядит, родичи помогут. Отец — лес укроет, леший на дорогу выведет, кикимора, и для нее заветное слово есть, от погони укроет.

— Прав Радогор. Напрасно споришь, Смур. — Услышал воевода за спиной спокойный, как всегда рассудочный голос. — Как зрелый муж он все рассудил. Но если хочешь, у княжны спроси. Пусть она сама скажет, с кем пойдет.

А что спрашивать, когда и без вопросов все ясно. Висит княжна на Радогоровой руке, не оторвать. Если только вместе с его рукой.

— И скажет она он лучше нас с тобой, какой город ее укрыл, от гибели уберег. — Добавил Ратимир, понимая беспокойство Смура. — Уйдут они, и эти город покинут. Снова спокойно заживешь. А как опасность минет, так сам в Верховье нагрянешь…

Радогор с облегчением, не сдержавшись, вздохнул. Умел Ратимир вовремя прийти на выручку. А воевода после слов старшины больше не возражал, хотя все еще недовольно сопел, дергая бороду. И самому ему не хотелось огорчать Смура. Встретил его воевода добром, от Остромысла уберег. А если и злится, так не о своей выгоде печется, городу добра ищет.

— Прощай, воевода. Не поминай лихом. — Легко поклонился он. Не обидно хорошему человеку кланяться. — Случись беда, позови. Приду, если жив буду, где бы ни был. Доброту твою помнить век буду.

Не удержавшись, обхватил руками за плечи, и прижал к груди. Смур сразу задохнулся в его руках, чувствуя, как проходит обида.

— Скажи только его братьям, а они уж найдут. — Указал он глазами на ворона.

Подошел к Ратимиру.

— С тобой не прощаюсь, Ратимир. — Сказал он, сжимая руку старшины в своей ладони. — мир просторен, да дороги в нем узкие. Верю… Не верю, знаю, что сведут они нас еще вместе.

Постоял, молча глядя на старшину. Обнял левой рукой, притянул правой, похлопал по спине и решительно оттолкнул от себя.

— Охлябя, Неждан… — Поискал глазами третьего. — Гребенка, не прячься, вижу…

Сграбастал все троих в охапку, сдвинул вместе, так, что кости у ребят затрещали. Охлябя дурашливо поморщился и взмолился, с усилием выжимая из себя слезу

— Позову, придете? — Шепнул он всем троим.

— Бегом прибежим. Только позови. — За всех, не раздумывая, ответил Охлябя. Глаза заблестели от восторга. — Только когда?

— Когда и сам не знаю. Но что нужны будете, это точно.

Разомкнул руки и княжна тут же вцепилась в его локоть. Сделал несколько быстрых шагов и обернулся.

— Сударь воевода, этих троих лучше не показывать. А сами искать не решаться. Сгинули и сгинули… по пьяному делу. Одним больше, одним меньше. Кто их считать будет? А на вас вины нет. А прижмет, на меня покажите. Пусть догоняют… — Постоял, подумал. — Вам же всем спасибо за хлеб, соль, за кров и за ласку. С вами душа немного оттаяла.