"Две возможности" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Понедельник, 10 апреля

Утром Рима набросилась на Эллери с вопросами. Суровая обстановка «Апем-Хаус», запах мыльной воды и мастики для пола явно подействовали на нее. Мысли о будущем внушали ей тревогу и беспокойство. Каждый день она задавала многочисленные вопросы. Как долго, по мнению Эллери, ей придется оставаться у миссис Апем? Неужели он не понимает, что пройдут годы, прежде чем она сможет отдать ему долг? Когда ей удастся вернуться на болота? Почему она вообще должна торчать в «Апем-Хаус»? Что имел в виду вчера вечером рыжий коридорный, сказав, что если она кого-то ожидает, то он с удовольствием оставит боковую дверь незапертой? Куда Эллери отправился, расставшись с ней? (Значит, это Рима звонила в «Холлис», не оставив никакого сообщения.) Удалось ли ему что-нибудь обнаружить? Видел ли он кого-нибудь? Когда она наконец сможет снять новую одежду, а то у нее ноги отекли от этих туфель? Каковы его планы? Куда они пойдут сегодня утром?

— Сначала отвечаю на последний вопрос: завтракать, — вздохнул Эллери. — Я не способен к беседе, пока не выпью кофе.

По дороге в «Чайную мисс Салли» Эллери напряженно думал. Ночью он спал плохо, но виноват в этом не только бугристый матрас администратора Брукса. Дело в том, что, засыпая, Эллери размышлял не об Эндерсоне, а о его дочери. Он не может до бесконечности откладывать решение проблемы: что же будет с девушкой.

К счастью, в «Чайной мисс Салли» было пусто.

— Рима, — заговорил Эллери, когда они сели, — если бы перед вами встала проблема заработка на жизнь, как бы вы ее решили?

— Не знаю, — холодно ответила Рима.

— Что вы умеете делать, помимо лечения птиц?

— Ничего.

— Не думаю, что вы умеете печатать на машинке или что-нибудь еще в таком роде?

— Вы правы.

— Ну а в самом крайнем случае могли бы вы работать продавщицей?

— И торчать весь день в душном магазине? Да я помру от этого!

— Как насчет воспитания детей? В городе немало состоятельных родителей, которые…

— Снова сидеть взаперти?

— Но вы же должны что-то делать!

— Вы о ваших деньгах? Меня они тоже беспокоят. Но я найду способ вернуть вам долг.

Эллери заказал завтрак.

Во время кофе вопросы посыпались снова. Эллери мрачно выслушал их и наконец сказал:

— У меня только один план, Рима, и я могу объяснить вам его прямо сейчас.

— Ладно, объясняйте — все остальное не важно.

— У меня есть причина считать, что исчезновение вашего отца как-то связано с событиями, которые начались в Райтсвилле около двух месяцев назад. Смерть Люка Мак-Кэби. Его тайное партнерство с Джоном Спенсером Хартом. Наследство, оставленное Мак-Кэби доктору Себастьяну Додду.

Рима, слегка побледнев, сжимала в руке остывший тост.

— По-моему, главный вопрос, — продолжал Эллери, — каким образом ваш отец вписывается в эту картину. Если мы найдем на него ответ, то, может быть, нам удастся прояснить историю со скалой Малютки Пруди. Вчера вечером я повидал шефа Дейкина и выяснил, что у него нет никаких идей по этому поводу. Значит, он нам не помощник, так что придется полагаться только на самих себя. Я вижу лишь одну зацепку, от которой мы можем оттолкнуться. Человек, долгие годы лечивший Люка Мак-Кэби и выписавший свидетельство о его смерти, — доктор Себастьян Додд. Человек, получивший по завещанию все состояние Мак-Кэби, о котором никто не подозревал, — доктор Себастьян Додд. Человек, чье внезапное вмешательство в бизнес по производству красителей Харта-Мак-Кэби повлекло за собой самоубийство Харта, — доктор Себастьян Додд. Кажется, что Додд является общим знаменателем всех событий, предшествовавших исчезновению вашего отца. Поэтому первое, что мы должны сделать, — это попытаться выяснить, не был ли Додд каким-то образом связан и с вашим отцом.

Рима молча кивнула.

— Сегодня я позвонил Додду и договорился о встрече в одиннадцать утра в его офисе. К тому времени он вернется из больницы, и мы до начала его приемных часов попробуем кое-что выведать. Понятия не имею, что мы узнаем, — может быть, ничего, а может быть, очень много. Дальнейшие планы я буду строить в зависимости от развития событий. А теперь, Рима, доедайте вашу яичницу.

Эллери вздрогнул, увидев слезы в глазах девушки.

— В чем дело? — недовольно спросил он.

— Выходит, я в этом никак не участвую.

Это снова заставило Эллери вспомнить, как она одинока. Он почувствовал, что тает, словно масло на ее тосте.

— Ешьте ваш завтрак! — рявкнул Эллери. Девушка покорно откусила кусочек тоста. Он взял ее за руку, и она удивленно посмотрела на него. — Рима, я всегда считал, что нужно быть вооруженным заранее. Вы обязательно будете в этом участвовать. Каким образом, пока не имею представления. Но я держу вас наготове. Вы дочь Тома Эндерсона. То, в чем был замешан он, может касаться и вас. Самим вашим существованием вы доказываете эмоциональное, если не моральное, право участвовать в разрешении проблемы. Кроме того, кто повинен в гибели вашего отца, никто не может оспаривать это право, но именно этого нам и хотелось бы. Вот почему вам придется расхаживать в этих туфлях, даже если ваши ноги отвалятся вовсе. Что-то может произойти. Не исключено, что нам удастся это ускорить. Но должен подчеркнуть, что это почти наверняка окажется опасным. Вы в самом деле знаете, чего хотите, Рима?

— Мы с папой очень любили друг друга, — тихо ответила она, глядя в тарелку. — Думаю, больше, чем обычные отец и дочь. Да, я знаю, чего хочу. — Рима почти сердито посмотрела на него. — Поймите, все это так ново для меня. Вы были очень добры и терпеливы… Обещаю, Эллери, что больше не стану вам досаждать. С этого момента я буду делать только то, что вы скажете.

Дом на углу Райт-стрит и Алгонкин-авеню страдал всеми запущенными старческими недугами. Пол крыльца просел спереди и с боков, деревянные подпорки потрескались и облупились. Коричневатая краска пузырилась волдырями. Крыша местами прогнулась, словно под тяжестью прожитых лет, а кое-как застекленные мансардные окна взирали на мир подслеповатыми глазами. Некоторые ставни были сломаны, другие отсутствовали вовсе. Со стороны Алгонкин-авеню здание соседствовало с перестроенным жилым домом, выкрашенным в ярко-голубой цвет, а со стороны Райт-стрит угрожало обрушиться на одноэтажный домишко с грубо намалеванной вывеской: «Гриль-бар Джека», в окнах которого выстроились ряды пустых бутылок из-под виски, на фоне ярких фото белозубых длинноногих женщин.

На лужайке перед домом начинала пробиваться свежая трава. Выложенная плитками дорожка, обрамленная кучками хорошо удобренной земли, сворачивала за угол, очевидно, к зимнему саду. Большой вяз в центре лужайки возвышался над домом, отбрасывая приятную тень на крыльцо и лужайку.

Надпись золотыми буквами на маленькой черной табличке у ворот сообщала:

«СЕБАСТЬЯН ДОДД, доктор медицины

КЕННЕТ УИНШИП, доктор медицины»

— Выглядит не так плохо, — неуверенно промолвила Рима, когда они поднимались по трем весьма ненадежным ступенькам.

— Думаю, ночью при луне дом производит более мрачное впечатление, — заметил Эллери, нажимая большим пальцем на железную кнопку с надписью: «Звонок врачу».

Дверь с матовым стеклом открыла костлявая особа со шваброй в руках.

— Кто вам нужен? — сурово спросила она.

— Доктор Додд, если не возражаете.

— Он еще не пришел. Прием начинается в полдень.

— Кто там, Эсси? — послышался пронзительный женский голос.

Стеклянные глаза Эсси сердито блеснули.

— В мои обязанности не входит открывать эту чертову дверь, — пробормотала она, но тем не менее крикнула в ответ: — Они пришли к доктору Додду, мисс Фаулер!

— Впусти их, Эсси. — Толстая пожилая женщина в белом домашнем платье появилась в конце коридора. Шнур ее слухового аппарата был обсыпан мукой. — Это вы звонили утром? — спросила она.

— Да, — ответил Эллери.

— Эсси, проводи их в приемную. Доктор Уиншип сейчас там. Только не раздражайте его. Он ужасно волнуется из-за мисс Пинкл.

— Но они хотят видеть доктора Додда, — возразила Эсси.

— Утром я разговаривал с доктором Уиншипом, — вставил Эллери.

— Ну конечно! — весело отозвалась толстая женщина. — Не обращайте внимания на Эсси. У нее вместо мозгов хирургический тампон. Поживей, Эсси! — Экономка скрылась.

В коридоре стоял резкий одуряющий запах, в котором Эллери опознал смесь жареного хлеба и лизола.

Стены были обшиты панелями из старого орехового дерева, чередующимися с обоями, рисунок которых уже не определялся. На площадках лестницы, ведущей на верхние этажи, висели люстры с грязными плафонами.

Двойное французское окно слева, с тяжелой кружевной портьерой, было закрыто. Эсси свернула направо и прошла через дверь под широкой аркой в приемную. Мягкая мебель напоминала доисторических монстров; на полу лежал ковер ручной работы, поблекший настолько, что установить его первоначальный цвет не представлялось возможным. На дверях были прикреплены таблички с надписями «Доктор Додд» и «Доктор Уиншип». Зеленые стены украшали гравюры Фредерика Ремингтона[23] со сценами Дикого Запада. На шнурах с кисточками болтались кусочки картона со стихами или девизами. На одном из них Эллери прочитал:

Другая начиналась так:

Заинтересованный Эллери хотел прочитать остальное, когда Эсси с ухмылкой ткнула его под ребра.

— Вот он, — сказала она.

Молодой человек в белом пиджаке оторвал сердитый взгляд от стола, заваленного бумагами.

— Они хотят видеть доктора Додда, — с торжеством заявила Эсси и вышла, неся швабру, как копье.

— Да? — буркнул молодой человек.

— Я Эллери Квин, доктор Уиншип.

— О! — Опрокинув стул, доктор Уиншип резко поднялся, он оказался очень высокого роста. Его крупное серьезное лицо покраснело, когда он наклонился, чтобы поднять стул. — Черт бы побрал эту мисс Пинкл! Попробуйте разобраться в картотеке, составленной секретаршей, которая только и делает, что мечтает о вечернем свидании!.. Доктор Додд еще не вернулся из больницы, мистер Квин. — Эллери кивнул и подумал, что доктор Уиншип выглядел бы более естественно на поле университетского стадиона. Он обошел вокруг стола и пожал руку знаменитому детективу. — Рад с вами познакомиться. Я ваш давний почитатель. Помните, как вы впервые к нам приехали — кажется, в сороковом году, верно? — Улыбка доктора была такой же широкой, как его плечи. — Может быть, вы и молодая леди присядете? — Когда его карие глаза задержались на «молодой леди», они тут же утратили выражение усталости.

— Мисс Эндерсон — доктор Уиншип.

— Здравствуйте, — сказала мисс Эндерсон.

— Здравствуйте, — отозвался доктор Уиншип.

Они посмотрели друг на друга.

В этот момент в голове у Эллери родилась идея. Она была смутной и неопределенной. Вдохновение предшествовало логическому осмыслению. Высокий, серьезный молодой человек, поглощенный своей работой, явно ведущий монашеский образ жизни — и похожая на эльфа девушка, которая выглядит как леди с Пятой авеню, но жаждет вернуться к своим бабочкам и москитам. Не много… А может быть, достаточно… Требовалось срочно пересмотреть былые намерения поискать молодого поэта, ибо Эллери чувствовал, уверенности пока еще не было, что с задачей можно справиться на месте.

— На вашем пиджаке оторвалась пуговица, — показала пальчиком Рима.

Доктор Уиншип посмотрел вниз.

— Как всегда. — Он снова уставился на девушку, словно та произнесла нечто чудесное. — Вы не из Райтсвилла.

Рима засмеялась своим музыкальным птичьим смехом.

— Я прав?

— Мисс Эндерсон — дочь Тома Эндерсона, доктор Уиншип, — объяснил Эллери.

Задача казалась чересчур легкой.

— Городского… — Молодой врач закусил губу, быстро взглянув на Эллери, который улыбнулся и кивнул.

Рима опустила глаза и села. Доктор Уиншип, стоя рядом с ней, говорил без умолку. Он едва может этому поверить. Где же она пряталась все время? После того, что случилось с ее отцом… Должно быть, ей страшно одиноко. Одиночество не должно сопутствовать возрасту… Чем она занимается в уик-энды? Ездит ли когда-нибудь в Конхейвен на летние концерты? Музыка так помогает расслабиться!.. Слышала ли она «Павану» Форе?[24] «Фантазию на тему Таллиса»[25] Воана Уильямса?[26] Медленную часть квинтета Шуберта?[27] У него очень маленькая коллекция пластинок — он не может позволить себе все, что хотел бы иметь, но если она захочет провести с ним несколько музыкальных вечеров…

«Жизнь его здорово потрепала, — подумал Эллери. — Большинство девушек пугает его. Но Рима успокаивает, как журчащий ручей. Он хочет, чтобы она исцелила его раны…»

Рима вела себя на редкость застенчиво, воркуя, как горлица. Она опасается, что ее музыкальным образованием в свое время пренебрегли. А не находит ли он, что поэзия сродни — ну музыке, разумеется, так и есть. Читал ли он Лавлейса? Марвелла? Генри Воана?[28]

Эллери слушал улыбаясь.

Но когда вошел доктор Себастьян Додд, его мысли сразу же устремились в ином направлении.

Внешность доктора Додда поразила Эллери. Он представлял себе наследника Люка Мак-Кэби маленьким человечком с печальными глазами, сутулыми плечами и венчиком седых волос — святым, живущим в мире с собой и со всей вселенной. Но мужчина, который быстро вошел в приемную и на мгновение замер под аркой, напоминал настороженного зверя. Тело его было сильным и массивным — он казался бы толстым, если бы не высокий рост. Абсолютно лысый блестящий череп и большие беспокойные руки были покрыты желтыми пятнами. Особенно впечатляло его лицо. Крепкие челюсти все время двигались. Мешки под глубоко запавшими глазами тоже постоянно вздрагивали. Сами глаза, маленькие и блестящие, метались туда-сюда, как рыбешки. Кожа была нездорового желтоватого оттенка, словно какой-то яд высасывал из нее все жизненные соки.

Если бы его голос соответствовал внешности, доктор Додд являл бы собой нечто чудовищное. Но против ожидания голос его оказался приятным, тон дружелюбным, а речь неторопливой и серьезной. И это наводило на мысль, каким мог бы быть или, возможно, был когда-то его обладатель.

— Нет-нет, мистер Квин. Доктор Уиншип звонил мне в больницу, так что я ожидал вас. Это выбило меня из колеи — я разволновался, как девушка. Кеннет, вы знаете, кто такой мистер Квин, не так ли?

— Что-что? — переспросил доктор Уиншип.

— Вы должны извинить доктора Уиншипа, мистер Квин. Он один из прирожденных целителей человечества, которые заранее заботятся о болезнях будущих поколений. — Доктор Додд усмехнулся, двигая челюстями. — Думаю, его диетологическая теория войдет в историю медицины. Спросите его об обмене веществ, и сразу же получите подробный ответ. Так кто, вы говорите, эта хорошенькая девушка?

— Рима Эндерсон, доктор Додд.

— Ри… Дочь Тома Эндерсона?

— Томаса Харди Эндерсона, — четко произнесла Рима.

Глаза-рыбешки страдальчески дернулись. Затем доктор Додд взял маленькие руки Римы в свои.

— Мне очень жаль вашего отца, Рима. Я хорошо его знал. Он был прекрасным человеком, и, глядя на вас, я вижу, что он не зря прожил жизнь. Не пройдете ли вы оба ко мне в кабинет?

Доктор Уиншип молча последовал за ними, как будто Рима вела его на невидимом поводке.

Кабинет доктора Додда был просторным и старомодным, с большим флюороскопом в дубовом корпусе в одном углу и аптечкой в другом. У стены стояла полка с медицинскими журналами и книгами. Через открытую дверь Эллери бросил взгляд в смотровую: медицинский столик, шкаф с хирургическими инструментами, весы, стерилизатор.

Однако он зафиксировал эти предметы машинально. Его ум был занят необычной внешностью доктора Додда и его словами: «Я хорошо его знал». Бедный Йорик[30] Эндерсон. Очевидно, они пришли, куда следует…

— Что, доктор?.. Да, я расследую смерть Тома Эндерсона по просьбе Римы, — сказал Эллери. — Обескураживающее дело. Уж очень мало материала. Мы не знаем, была ли насильственной эта смерть. Нам даже неизвестно, умер ли он вообще. — Эллери говорил и пристально смотрел в беспокойные глаза на беспокойном лице, на большие руки, нервно переставляющие предметы на столе. Что тревожит этого человека? Что держит его в таком страшном напряжении? И как долго он сможет выдерживать подобный пресс? Может быть, дело в деньгах? — Поэтому я решил поговорить со всеми, кто знал его, доктор. А так как мне сказали, что вы особенно хорошо знакомы с жителями Лоу-Виллидж…

Доктор Додд кивнул.

— Фактически, мистер Квин, ваш сегодняшний визит ко мне — в некотором роде совпадение. Я только вчера говорил Кеннету, что должен зайти к шефу Дейкину или позвонить ему. Не знаю, имеет ли это отношение к случившемуся с Томом, но если бы я не был так занят пациентами, а тут еще вспышка дифтерии, кроме того… — он внезапно усмехнулся и почесал подбородок, — определенные перемены в моей личной жизни, то уже давно пошел бы к Дейкину. Помните, Кеннет, я вчера говорил вам об этом?

— Что-что?.. Да, конечно, помню, — подтвердил доктор Уиншип. — А когда я согласился, что вам нужно это сделать, вы сказали, что пойдете этим утром, но, очевидно, как всегда, забыли.

— Жена Шамли Первиса очень плоха, — виновато отозвался доктор Додд. — Если отек увеличится, придется сделать трахеотомию.

— Что именно, по-вашему, могло иметь отношение к случившемуся с Томом Эндерсоном, доктор Додд? — спросил Эллери.

— Прошу прощения?.. Ну, деньги, которые я ему давал.

— Вы давали папе деньги? — воскликнула Рима и бросила быстрый взгляд на Эллери. Он никак не отреагировал, но она больше ничего не произнесла и опустила глаза.

— Что это были за деньги, доктор? — осведомился Эллери.

— Да так, ерунда, — отмахнулся доктор Додд. — У меня есть дурацкая привычка совать нос в чужие дела, мистер Квин. Помню, как Том Эндерсон впервые объявился в Райтсвилле, начав преподавать в колледже. Это было не так давно — правда, Рима? Он выглядел прекрасно, только лицо было очень печальным. Я сразу понял, что это настоящий джентльмен и ученый. Грустно было видеть, как он теряет контроль над собой… Я часто встречал его на улице и приглашал зайти ко мне. Наконец он это сделал. Впрочем, я сразу понял, что его недуг нельзя диагностировать в моем кабинете. Это дело для психиатра, а в наших краях психиатров не было. Ну, мы обо всем переговорили. Том начал плакать и каяться, я тотчас же понял, что наша беседа не пошла ему на пользу, и он сразу напьется снова…

Неожиданно Рима молча заплакала, прижимая руки к лицу и дрожа всем телом. Доктор Уиншип выглядел так, словно его изо всех сил пнули ногой в пах. Но доктор Додд поймал его взгляд и покачал головой, а Эллери подал Додду знак продолжать. Рима перестала плакать, положила руки на колени и уставилась на них.

— Вскоре после этого, — снова заговорил доктор Додд, — я унаследовал деньги по завещанию Люка Мак-Кэби…

— Да будет благословенно его имя. — Доктор Уиншип посмотрел на Риму и просиял при виде ее улыбки. — Но беда в том, что доктор Додд не пользуется ими для себя. Все, что он делает…

— Перестаньте, Кеннет, — прервал его доктор Додд. — Завещание еще не вступило в силу, и я могу тратить только то, что мне удается вытянуть из Отиса Холдерфилда, которого я нещадно колотил, когда мы мальчишками прогуливали уроки в школе мисс Шунмейкер на Пайни-роуд… Как бы то ни было, вскоре после того, как стала известна тайна Мак-Кэби, я наткнулся на Тома Эндерсона почти в буквальном смысле. Простите, дорогая, — мягко сказал он Риме, — но ваш отец сидел посреди Полли-стрит, читая стихи, и я едва не налетел на него.

— Все в порядке, доктор Додд, — улыбнулась Рима и добавила, казалось, не к месту: — Папа и вполовину не был таким несчастным, каким его считали.

— Ну, Рима, в тот день он не выглядел особенно счастливым, — заметил доктор Додд. — Я запихнул его в свой драндулет, где мы поговорили по душам. Он снова начал плакать — ваш отец почему-то всегда плакал, когда я с ним разговаривал.

— Из-за чего он плакал, доктор Додд? — спокойно спросила Рима.

— Из-за вас.

— Из-за меня? — Ее голос звучал недоверчиво.

— Совершенно верно. Он сказал, что беспокоится, потому что неправильно вас воспитывает. — Рима побледнела. — Ну-ну, дорогая, я просто передаю вам его слова.

— Отец воспитывал меня очень хорошо!

— Конечно, конечно, — заторопился доктор Додд. — Просто замечательно — результат налицо. Но Том чувствовал, что не подготовил вас к жизни, Рима. Что если с ним что-нибудь случится, вы останетесь без друзей и средств к существованию. Он сказал, что хижина на болоте — не место для девушки…

— Папа просто играл на вашем сочувствии, доктор Додд. Он не имел этого в виду. Я знаю своею отца. — Рима сверкнула глазами. — Вряд ли кто-нибудь в состоянии понять, как хорошо мы друг друга знали. Папа понимал, что не задержал бы меня и на пять минут, если бы я не хотела оставаться с ним на болотах. Я даже ему самому не позволила бы нас разлучить.

— Возможно, — мягко произнес доктор Додд, — вы знали вашего отца не так хорошо, как думаете.

— Я тоже думал, что хорошо знаю моего отца, — тихо сказал молодой врач. — Но письма, которые он присылал мне, когда я был в армии… — Он усмехнулся. — Слушайте старого дока Додда, мисс Эндерсон. Он прописывает правильное лечение.

— А я хочу услышать конец этой истории, — с улыбкой промолвил Эллери. — Продолжайте, доктор Додд.

— Ну, я сказал ему, что об этом поздновато горевать. Том ответил, что знает это, и снова начал плакать. Это продолжалось еще некоторое время, пока он не сказал нечто, подавшее мне идею.

— Что именно, доктор?

— Том заявил, что хотел бы бросить пить, и сразу же перестал плакать. Мне показалось, что он говорил искренне. Я спросил, почему он этого не делает, и Том ответил: «Чтобы за что-то браться, нужно иметь какую-то цель. Я бы хотел встать на ноги — открыть маленький книжный магазин, построить для дочери приличный дом. Но я слаб, доктор, и не могу с собой справиться». Я не раз слышал подобное от алкоголиков. — Доктор Додд завинчивал и отвинчивал колпачок авторучки. — Однако, как я говорил, плакать он перестал. А тут еще Тита, дочка мистера Гондзоли, побежала по Полли-стрит с криком: «Смотрите, что я нашла! Клевер с четырьмя листиками!»

— Клевер с четырьмя листиками? — переспросил Эллери.

Доктор Додд покраснел.

— Я знаю, что приметы не научны, мистер Квин. Но ведь я всего лишь старый сельский врач… В общем, я поддался внезапному импульсу и сказал: «Не стану утверждать, Том, что я вам верю. Но хочу дать вам шанс». И заключил с ним договор. Я вношу за него вступительный взнос в новую жизнь. Обеспечу его финансово, если он проявит твердость и силу воли. Но он должен бросить пить не постепенно, а сразу же, и никогда больше не притрагиваться к бутылке. «Том, — сказал я ему, — вы придете ко мне ровно через неделю. Если вы за это время не выпьете ни капли спиртного, я дам вам пять тысяч долларов наличными. А если вы продержитесь шесть месяцев, буду выплачивать ежегодную ренту вашей дочери». Вы знаете, что неделя — большой срок для алкоголика. Мне казалось, это будет хорошим испытанием.

Доктор Додд поднес ко рту большой палец левой руки и начал постукивать им по зубам, издавая короткие щелкающие звуки.

— И что же он ответил, доктор? — спросил Эллери.

— Том долго молчал — только держал меня за руку и смотрел на меня. Он был здорово пьян и с трудом пытался сосредоточиться. Потом он заявил: «Я не возьму денег, пока сам чего-нибудь не добьюсь». «Нет, Том, — возразил я. — Я хочу, чтобы вы их взяли. Человек должен твердо стоять на ногах». Том снова задумался. «Может, вы и правы, док, — сказал он наконец. — Хорошо, но я не потрачу ни цента, пока не заработаю на это право». Том вылез из машины почти на четвереньках, но, когда я попытался ему помочь, стряхнул мою руку. Я позволил ему идти самому, видя, как это для него важно. Он кое-как заковылял по улице.

Большие глаза Римы были полны слез.

— В следующий раз я увидел его неделю спустя. Том сидел в моей приемной и выглядел трезвым, хотя явно провел нелегкие дни. «Если вы хотите доказательств, доктор…» — начал он, но я его прервал: «Нет, Том, доказательств мне не нужно. Один ваш вид — достаточное доказательство». Я позвонил Отису Холдерфилду, которому уже дал инструкции, и сообщил, что посылаю к нему в офис мистера Эндерсона. Том нуждался в небольшом вознаграждении, поэтому я назвал его мистером. Это на него подействовало — он сразу выпрямился… Через час Том вернулся в приемную и вытащил из кармана конверт. «Ну, Том, все в порядке?» — спросил я. «Да, доктор, — ответил он. — Раньше я вам не верил, но теперь верю». Том добавил что-то, смутившее нас обоих, мы пожали друг другу руки, и он вышел, расправив плечи, как мужчина. Больше я его не видел, но получал о нем известия. Он держал слово. Это возвращало мне веру в человечество. Известие о его смерти было страшным ударом для меня. Меня мучила мысль, что деньги, которые я ему дал, могут иметь какое-то отношение к случившемуся.

Крупный мужчина в поношенном голубом костюме умолк, шаря по столу толстыми пальцами. Его челюсти двигались, как будто жили самостоятельной жизнью.

Внезапно он испуганно вскрикнул, потому что Рима сорвалась с места, подлетела к нему и поднесла к своим губам его большую беспокойную руку. Потом она с той же стремительностью, которая всегда удивляла Эллери, подбежала к окну и уставилась на голубую оштукатуренную стену соседнего дома, стоя спиной к остальным.

Доктор Додд тоже поднялся. Его желтоватое лицо стало оранжевым. Он стоял, опираясь тяжелым телом на руки и словно не зная, что сказать. Доктор Уиншип сидел неподвижно. А Эллери просто наблюдал за всеми.

— Ну, Рима, — наконец пробормотал доктор Додд, — эти деньги помогут вам встать на ноги. Не позволяйте разным пронырам вытягивать их у вас… Кеннет, по-моему, в приемной собралась толпа. Если это все, мистер Квин…

— Но у Римы нет этих денег, — прервал Эллери.

— Что?!

— Она ничего о них не знала, а отец никогда ей не рассказывал.

Оба врача уставились на него.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — Взяв трубку, Эллери добавил: — На всякий случай лучше проверить, хотя Дейкин говорил, что в пальто на скале Малютки Пруди вообще не нашли никаких денег.

— Ограбление! — воскликнул доктор Уиншип.

Рима молча смотрела на них.

— Только не это! — простонал доктор Додд, опускаясь на стул. Мышцы его лица и тела дрожали и дергались, словно исполняли пляску дервишей, а кожа снова пожелтела.

— Каждая монета имеет две стороны, — сказал Эллери. — Может быть, это ограбление, а может быть, и нет… Ну, Рима, этим добрым людям пора начинать прием, а мы с вами все еще не решили проблему устройства вашего ближайшего будущего, поэтому…

Доктор Додд вновь ушел в себя, дергаясь и двигая челюстями, но молодой доктор Уиншип тут же осведомился:

— Что вы под этим подразумеваете, мистер Квин'?

— Рима не может вернуться в хижину на болотах, доктор Уиншип, — ответил Эллери. — А чтобы жить где-то еще — я имею в виду, жить нормальной жизнью, — ей нужно найти работу. С вашей стороны было очень любезно поинтересоваться. Пошли, Рима… О, кстати, доктор. — Эллери обернулся. — Вы не знаете кого-нибудь, кому требуется смышленая девушка с отличным образованием?

— Погодите минутку. Еще есть время… — Доктор Уиншип посмотрел на часы. — Полно времени. Док!

Доктор Додд, вздрогнув, очнулся.

— Да?

— Знаете, я хотел поговорить с вами насчет Пинкл.

— Мисс Пинкл? Да-да…

— Она устроила в картотеке такую путаницу, что мне пришлось разбираться в ней большую часть уик-энда и все это утро, и я еще не закончил. У Пинкл роман с Рейфом Лэндсменом, и она, очевидно, до сих пор вспоминает, как они целовались вчера вечером в Мемориальном парке. В субботу Пинкл сломала мой стерилизатор, а когда я наорал на нее, заявила, что больше не намерена терпеть мое «плохое обращение», так как они с Рейфом скоро поженятся, а он не желает, чтобы жена работала, и так далее. Утром она даже носа не показала.

— Не пришла утром? — переспросил доктор Додд. — Господи, что же нам делать?

— Думаю, мы должны выдать ей жалованье за две недели вместе с добрыми пожеланиями и отправить ее к Рейфу. Еще секунду, мистер Квин…

— Но, Кеннет, — беспомощно произнес Додд, — нам же придется снова пройти через этот кошмар в поисках новой девушки…

— А как насчет мисс Эндерсон? — осведомился доктор Уиншип.

Доктор Додд медленно повернулся.

— Не знаю, смогу ли я… — неуверенно начала Рима, но Эллери, наклонившись за сигаретой, ущипнул ее за лодыжку, и она умолкла.

— В этой работе нет ничего такого, что могло бы показаться сложным для такой умной девушки, как мисс Эндерсон, — нарочито бесстрастно заметил доктор Уиншип. — Если даже эта пустоголовая Пинкл кое-как справлялась… Вы не согласны, мистер Квин?

— Ну, это весьма кстати. Но я не знаю, — притворно усомнился Эллери. — Рима не умеет печатать.

— И это все? — воскликнул молодой Уиншип. — Посмотрели бы вы, как печатает Пинкл! Если Рима за один урок не научится печатать лучше, я… я поцелую Пинкл в пятку! Держу пари, что мисс Эндерсон, по крайней мере, грамотно пишет. А что касается помощи с пациентами — я имею в виду, подготовить их к осмотру, включить стерилизатор и тому подобное, — это не требует особых навыков, она быстро обучится. Мы потеряли нашу медсестру во время чертовой эпидемии дифтерии в Лоу-Виллидж, а каждая опытная сиделка в городе работает либо на дому, либо в больнице. Нам пришлось кое-как перебиваться… Что скажете, док? Мисс Эндерсон помогла бы нам справиться с трудностями.

Доктор Додд вытер лоб носовым платком.

— Я… Вы бы хотели взяться за эту работу, Рима? — Его голос звучал неуверенно.

— Не знаю, доктор Додд. Я никогда не сидела взаперти в…

— Рано или поздно вам придется с этим смириться, Рима, — сердито прервал Эллери. Ему хотелось отшлепать ее. — Вы не можете прожить всю жизнь, как бабочка! А предложение доктора Уиншипа — большая удача.

— Может быть, вы беспокоитесь из-за жалованья? — с тревогой спросил молодой врач. — Пинкл получала тридцать долларов в неделю, но думаю, док, для Римы… для мисс Эндерсон мы могли бы увеличить плату до тридцати пяти.

— Да-да, Кеннет. Меня волнует только то, — поморщился доктор Додд, — что я обещал Генри Пинклу дать Глории шанс. Она никак не могла найти работу, а Пинклы очень нуждаются…

— Я же сказал, что эта полоумная собирается замуж!

— Ну… давайте поговорим с Глорией, Кеннет, и выясним точно, выходит ли она замуж. — Доктор Додд облегченно вздохнул, как будто решил сложную проблему. — Если да, то я рад, Рима, что вы будете работать с нами.

Доктор Уиншип выглядел разочарованным.

— Это справедливо, — весело улыбнулся Эллери. — Можете через меня сообщить Риме о вашем решении, доктор Уиншип. Думаю, мы в состоянии подождать день-два, правда, Рима?

— Да, — кивнула девушка.

Рука доктора Додда затряслась так сильно, что выронила платок.

— Сегодня у меня все из рук валится! А пока что, дитя мое, если вам нужны деньги…

— Благодарю вас, доктор Додд, — мягко ответила Рима. — Вы уже сделали для меня более чем достаточно.

— Тогда, мистер Квин, если я вам еще понадоблюсь…

— Я без колебаний вам позвоню, доктор. Рад был с вами познакомиться, доктор Уиншип… О, еще один вопрос! — «Конечно, это безумие, — подумал Эллери, — но терять все равно нечего». — Кто-нибудь из вас, джентльмены, посылал мне недавно письмо?

Рима резко взглянула на него и на обоих врачей. Но они выглядели озадаченными, а у Эллери не было причин настаивать. Он пожал доктору Додду руку (она была неприятно влажной), и доктор Уиншип вышел проводить визитеров.

Приемная была переполнена. Пышнотелая молодая особа в туфельках на шпильках и прозрачной кофточке с недовольным видом подкрашивала губы, сидя за столом.

— Теперь поняли, что я имел в виду? — прошипел доктор Уиншип, сердито хмурясь всю дорогу до входной двери.

— Что с вами произошло, Рима, вы забыли об обещании, которое дали мне в «Чайной мисс Салли»? — набросился на девушку Эллери, когда они вышли на улицу. — Неужели было непонятно, что я специально добился этого предложения для вас? А вы все испортили!

— Доктор Додд не хотел меня принимать.

— Так вы к тому же чувствительны!

— Он в самом деле не хотел, Эллери.

— Вы не правы. Доктор Додд — хронический благотворитель. Просто он, по-видимому, не может забыть обещания, данного папаше этой розы Райтсвилла. Но ведь он и перед вами чувствует себя виноватым, Рима. Мы работаем наугад, пытаясь ощупью найти дорогу к истине. Нам приходится пользоваться каждым проблеском света, и мы не можем себе позволить быть щепетильными. Если бы вы вели себя чуть поумнее и помогли мне… — Эллери кипел от злости.

— Простите. — Рима уставилась на лужайку, где старик, стоя на коленях, возился с рассадой. — Но это выглядело бы так, будто я пользуюсь преимуществом. Доктор Додд был так добр к папе. И доктор Уиншип…

— Ага, доктор Уиншип! Тон сразу изменился. Думаю, вы сами этого не замечаете. Так что с доктором Уиншипом?

— Он вам не нравится?

— Я его обожаю! Но тем не менее он всего лишь один из элементов головоломки. Ну, отвечайте, в чем там дело с доктором Уиншипом?

— Он был так добр. А я ничего не знаю о секретарской работе…

Рима выглядела такой маленькой и жалкой, что Эллери смягчился.

— Ладно. Поговорим об этом в другой раз. Тот старик… Это, часом, не…

— Это Гарри Тойфел.

Тойфел был высоким худым стариком с впалыми щеками, землистого цвета кожей и редкими волосами. Его узловатые руки проворно рылись в земле. На нем был некогда черный пиджак, весь в заплатах, и грязные на коленях брюки, ярко-голубая рубашка с невероятно высоким воротником и узкий галстук. «Если надеть на него цилиндр с лентой, — подумал Эллери, — то получится вылитый Сизый Нос — чудаковатый философ».

— Давайте побеседуем с ним, Рима.

— Нет!

— Вы его боитесь? — мягко спросил Эллери.

— Да!

— Идите за мной.

Рима неохотно подчинилась.

— Тойфел!

Садовник резко поднял голову и огляделся вокруг. «Пытается делать вид, что до сих пор не замечал нас», — подумал Эллери.

— Да, мистер?

— Я Эллери Квин, детектив, — представился Эллери. — Расследую смерть Тома Эндерсона. Вы были его приятелем, Тойфел. Что вы об этом знаете?

— Что знаю? — Тойфел с трудом поднялся. — Ну, мистер, я знаю, что человек смертен и смерть печальна — вот и все. А вы знаете больше? — Его маленькие голубые глазки уставились на девушку. — Это, часом, не Рима Эндерсон?

Эллери стиснул ее руку.

— Здравствуйте, мистер Тойфел, — быстро сказала Рима.

— Не узнал тебя в таком наряде. В нем ты выглядишь как взрослая женщина. — Старик продолжал смотреть на нее.

Руки Римы напряглись.

— Когда вы в последний раз видели Эндерсона? — спросил Эллери.

— Вечером перед его исчезновением. Мы сидели у Гаса Олсена — Том, Ник Жакар и я. — Кадык Тойфела подпрыгнул. — На 16-м шоссе.

— И ушли все вместе, не так ли?

— Нет, мистер. Том ушел первым.

— В котором часу?

— Около половины одиннадцатого. Вскоре ушел Ник, а потом и я.

— Эндерсон был трезв?

— Он пил только пиво. — Старик сплюнул на траву.

— Вы или Жакар не спрашивали Эндерсона, куда он идет?

Тойфел посмотрел на Эллери.

— «Хочешь сберечь собственную свободу — оберегай врага от угнетения». Это Пейн. И я с ним согласен. Аминь, братец.

— Я думал, Том был вашим другом.

— Был. Поэтому я спрашиваю: может человек относиться к другу хуже, чем к врагу? — Тойфел вновь сплюнул.

«Глубокое рассуждение, — подумал Эллери. — Особенно ценное при расследовании убийства».

— И вы больше его не видели?

— В этой жизни — нет, — усмехнулся Тойфел.

Эллери заметил, как старый садовник втянул губы, прижимая их в печальной гримасе к пустым деснам, и подумал, что неприязнь, которую тот вызывал, во многом обусловлена малопривлекательной внешностью. Однако этим мыслям противоречили похожие на кремни глаза старика и испуганно сжавшаяся Рима.

— Вы посылали мне недавно одно или два письма? — Эллери и ему задал свой нелепый вопрос.

Старик уставился на него:

— Этого вопроса я просто не понимаю, мистер.

— Вы посылали два письма Эллери Квину в Нью-Йорк на Западную Восемьдесят седьмую улицу?

— Да я уже двадцать пять лет не пишу писем.

— А «Архив» часто попадается вам на глаза?

— Попадается часто, только я ее не читаю. В газетах нет правды — только факты. Будете с этим спорить?

— В другой раз, — улыбнулся Эллери. — Должен признаться, Тойфел, что я вами восхищаюсь. Вы переносите удары, которые многих могли бы свалить с ног. За короткое время вы потеряли двух хозяев и друга, но это не лишило вас способности философствовать.

— Душа человека вечна и бессмертна. — Тойфел снова опустился на корточки.

— Вы религиозный человек?

— Это слова язычника — Платона, мистер. Но люди теперь не читают Платона — только газеты. Что до моей религии, то я вижу Бога в каждом семени, дающем росток. А когда вы находили в церкви что-нибудь, кроме срезанных цветов? Впрочем, вас это не касается, мистер.

Они оставили городского философа любовно ухаживающим за своей рассадой. Он не смотрел им вслед и даже ни разу не взглянул на Риму Эндерсон.

Рима сказала, что ей не нужен никакой ленч, что она не голодна и, если у Эллери нет для нее поручений, она вернется в отель и наконец снимет туфли. К тому же она привыкла к послеполуденному сну. Нет, Эллери незачем ее провожать — она не хочет нарушать его планы.

— Я зайду за вами через пару часов, Рима. Вы мне понадобитесь. — Эллери взял ее за руку.

— В «Апем-Хаус»? — Рима убрала руку.

— Да.

— Хорошо.

Эллери наблюдал, как девушка удаляется быстрыми шагами. Его бы не удивило, если бы она побежала.

Пройдя по Алгонкин-авеню до Стейт-стрит, Эллери свернул на запад к зданию окружного суда.

Шеф Дейкин сразу же вцепился в него:

— Почему вы спрашивали, нашел ли я деньги?

Эллери объяснил ему.

Дейкин побагровел.

— Так не годится! — воскликнул он. — Док Додд должен был сразу же сообщить мне об этом. Пять тысяч долларов! Куда же они делись?

Эллери задумчиво постукивал ногтем по зубам.

— В пальто не было ни единого цента. И рядом на скале тоже.

— Эндерсон мог спрятать их, Дейкин. Возможно, так оно и было. Вы обыскали хижину?

— Каждый уголок. Но нашли только три бутылки виски в разных тайниках под полом.

— И не обнаружили никаких денег?

— Никаких, даже конфедератского десятицентовика.[31] Но это мотив, мистер Квин. — Шеф полиции потер руки. — При нем были эти пять тысяч, его заманили на скалу, ограбили и убили.

Эллери поджал губы.

— Возможно. — Он поднялся.

— Куда вы?

— Нужно еще кое-что выяснить. Кстати, Дейкин, не разбогател ли кто-нибудь из ваших местных подонков недавно?

— Не слыхал, но займусь этим в первую очередь.

— Только потихоньку, Дейкин.

— Я не намерен ставить этот вопрос на городском собрании. Кто еще знает о деньгах, кроме дока Додда, Кенни Уиншипа, вас и меня?

— Рима, конечно. И Отис Холдерфилд.

— Ну, за Римой вы проследите, а Отис вроде бы не из болтливых…

— Между прочим, что за тип этот Холдерфилд? Какая у него репутация в Райтсвилле?

— Отис — личность таинственная, — усмехнулся Дейкин. — Почему именно его Мак-Кэби подобрал, когда ему понадобился адвокат, никто не знает. Много лет он занимался случайными делами и страховкой, чтобы заработать на хлеб. Секретов Отис знает много — весь высший свет стонет при виде его. А месяц назад он вдруг начал процветать — вылез «из грязи в князи». Въехал в новый офис в «Грэнджон-блоке», курит дорогие сигары, ходит в лакированных туфлях, называет по имени Дональда Маккензи и Дж. С. Петтигру, а Клинт Фосдик сказал мне на днях, что видел Отиса в агентстве Марти Зиллибера присматривающим «бьюик» с откидным верхом. Конечно, все это большей частью в перспективе — завещание Мак-Кэби еще не вступило в силу, но это может произойти со дня на день. Док Додд поручил Отису представлять его интересы, и думаю, Отис будет кататься как сыр в масле. Но он умен и не станет портить репутацию, болтая лишнее. К тому же если эта история о сделке с пятью тысячами до сих пор не просочилась в «Архив»…

— «Архив», — задумчиво повторил Эллери и вышел.

Он медленно шагал по Стейт-стрит, мимо памятника жертвам Первой мировой войны, мимо мэрии в сторону Площади.

Здесь Эллери остановился, глядя в южном направлении, где на углу Лоуэр-Мейн находилось здание редакции «Архива». Он впервые осознал, как сильно оно изменилось. Украшения из позолоченного трухлявого дерева исчезли; фасад сверкал ярко-красной штукатуркой и металлом, на котором сердито поблескивало солнце. Вместо старой вывески, тянувшейся вдоль карниза, под крышей красовался сложный агрегат из неоновых трубок. Обновленное здание возбудило интерес Эллери, он начал переходить Стейт-стрит, но внезапно повернулся, двинулся через Площадь к Райтсвиллскому национальному банку и вошел внутрь.

Через пятнадцать минут Эллери вышел, пересек Аппар-Дейд, миновал старый магазин Блуфилда, ссудную кассу Дж. П. Симпсона, винный магазин Данка Маклина, отель «Холлис», магазин мужской одежды Сола Гауди, склад припасов на случай атомной войны. На углу Площади и Линкольн-стрит, где Хэллам Лак (Первый) в 1927 году воздвиг свой греческий храм финансов — Общественную кредитную компанию, — Эллери остановился снова, потом вошел и вышел через двадцать минут.

Эллери колебался, рассеянно глядя через Линкольн-стрит на магазин «Бон-Тон», аптеку и универмаг «Нью-Йорк». В понедельник утром на Площади кипела коммерческая деятельность, и его все время толкали.

Наконец он двинулся назад вдоль западной дуги Площади к отелю «Холлис».

Там стояло такси, в котором сидел водитель и читал «Архив».

— Такси, сэр?

— Ну, я не намерен идти пешком в Слоукем, — ворчливо сказал Эллери, садясь в машину.

В три часа дня Эллери снова был в Райтсвилле, на этот раз на первом этаже южного крыла отеля «Апем-Хаус» перед дверью номера 17.

На стук никто не отозвался, он постучал снова.

— Вы мистер Квин? — Рядом с ним ухмылялся рыжий коридорный.

— Да.

— Мисс Эндерсон просила передать вам, что у нее клау… клау…

— Клаустрофобия?[32]

— Да, сэр. Я записал это слово, но потерял бумажку. Короче говоря, она сказала, что идет в Мемориальный парк.

Эллери поспешил назад на Стейт-стрит.

Он нашел Риму лежащей под ивой на берегу Маллинс-Крик, в северной холмистой части парка. Юбка девушки была приподнята, и босые пальцы ног мелькали в воде, как маленькие розовые рыбки; чулки и туфли лежали на расстоянии десяти футов, как будто их туда бросили. Когда Эллери подошел, с травы возле Римы взлетела дюжина птичек и расположилась на иве, наблюдая за ним.

— Таким образом они выражают недовольство, — промолвил Эллери. — Вас следовало бы назвать Авис или по крайней мере Рара.[33] Как вам это удается?

— Я просто лежу неподвижно и ласково с ними разговариваю. Вы легко меня нашли? — Рима вновь держалась дружелюбно, как в поезде.

— Вы имеете дело с Нэтти Бампо[34] Квином. — Он посмотрел на нее. — Чувствуете себя лучше?

— Гораздо. — Рима села, быстро прикрыв колени юбкой. Когда Эллери усмехнулся, она засмеялась и встала. — Где вы были, Эллери?

— В разных местах. Вы проголодались?

— Нет.

— Неужели вы и едите как птичка? Предлагаю вам снова надеть на ноги эти орудия пыток…

— Мы куда-то идем?

— Да, нанесем небольшой визит.

— Снова? Куда? — Ее лицо вспыхнуло.

— В «Грэнджон-блок».

— О!

Они зашагали по парку. Рука Римы скользнула в руку Эллери. Он улыбнулся и не отпускал ее, пока они не дошли до концертной эстрады оркестра Американского легиона напротив мэрии, спугнув двух подростков, прятавшихся за решеткой.

«Грэнджон-блок» находился на углу Вашингтон-стрит и Слоукем-стрит. В отличие от расположенного с другой стороны Дома профессий, на котором значилась дата постройки — 1879 год, «Грэнджон-блок» был «новым» зданием — ему еще не исполнилось тридцати лет, и его четыре этажа обслуживались лифтом. Согласно перечню, вывешенному на стене в подъезде, здесь обитали в основном юристы, среди которых значился и «Отис Холдерфилд, адвокат».

Высокий старик в черной куртке из шерсти альпаки поднял их на лифте.

— Вы не мистер Квин? — спросил он у Эллери.

— Он самый, а вы Базз Конгресс. Вы служили в Райтсвиллском национальном банке при Джоне Ф. Райте.

— Я сразу узнал вас, мистер Квин.

— У вас профессиональная память. Не знаете, Отис Холдерфилд у себя в офисе?

— Поднимал его после ленча час назад.

— Я слышал, Холдерфилд разбогател.

— Да, стал другим человеком. Кажется, только вчера он расхаживал в дырявых башмаках. — В тоне старика не слышалось иронии — напротив, в нем звучало уважение. — Никто с Отисом и разговаривать не хотел. Ему приходилось на задних лапках ходить, чтобы на него обратили внимание. А теперь те, которые от него нос воротили, приходят сюда пожать ему руку и просят взяться за их дела. — Базз Конгресс усмехнулся — не над Отисом Холдерфилдом, а над теми, кто «воротил нос». — Его офис здесь, сэр. С золотыми буквами на двери.

В приемной все сияло новизной — мебель, книги по юриспруденции и даже секретарша выглядела так, будто ее только что доставили из универмага. Глубокий вырез блузки открывал соблазнительную грудь, глаза смотрели холодно и проницательно, фигура выглядела вызывающе аппетитно, — короче говоря, она принадлежала к той категории женщин, которых в Райтсвилле именуют «штучками». Уважение, заранее испытываемое Эллери к Отису Холдерфилду, заметно поубавилось. Он начал жалеть, что привел с собой Риму.

Юридическое светило Райтсвилла вышло из кабинета. Маленький человечек выглядел таким же «новым», как и его окружение, — истинная мечта галантерейщиков и парикмахеров. Он стоял окутанный почти видимым облаком одеколона. Костюм, полосатая шелковая рубашка, шелковый галстук, замшевые туфли, бриллиант на коротком пальце затмевали собой их обладателя. И хорошо, подумал Эллери, ибо Холдерфилд был отнюдь не красавец, из-за слишком округлых бедер он походил на маленький бочонок, искусно сшитому пиджаку не удалось скрыть его узкие плечи. Розовую лысую макушку обрамляла редкая поросль маслянистых черных волос, черты лица были мелкими и хитрыми, зубы — кривыми, походка — нервной.

— Эллери Квин? Тот самый Эллери Квин из Нью-Йорка? Ну и ну! — Руку Эллери стиснули две влажные конечности. — Не мог поверить ушам, когда моя секретарша доложила мне о вас. — Секретарша, не стесняясь, окинула Эллери взглядом с головы до ног. — Входите, входите, мистер Квин! Я читал о вас в «Архиве» и говорил себе: «Хорошо бы познакомиться с таким умным парнем!» А теперь вы здесь! Ха-ха! Входите в кабинет старого Отиса Холдерфилда так, словно он вам принадлежит! Ну, сэр, можете считать, что так оно и есть. Садитесь в это кресло — натуральная кожа. Вам следовало мне позвонить, мистер Квин. Я бы организовал ленч и позвал ребят — Доналда и Дж. П. Простите, я почти не заметил маленькую леди. Тоже из Нью-Йорка, а? — Левое веко Холдерфилда опустилось, и вся левая сторона лица сморщилась. — Привет, малышка! Садитесь вот сюда, где нам, старикам, будет хорошо вас видно. Ха-ха! Как зовут эту изящную штучку, мистер Квин?

— Рима Эндерсон, — ответил Эллери.

Радостное оживление Холдерфилда тотчас же испарилось. Маленькие глазки прищурились, и он бросил быстрый взгляд на Эллери.

— Дочка городского пьяницы, верно? — дружелюбным тоном осведомился адвокат. — Это лишний раз доказывает, что нельзя судить о книге по обложке, ха-ха! Полагаю, милая моя, этот визит как-то связан с вашим отцом, верно? Хотя, мистер Квин, я не понимаю…

— Сегодня утром я виделся с доктором Доддом, Холдерфилд.

— Вот как? — Теперь он сидел на вращающемся стуле за письменным столом, соединив кончики пальцев.

— Доктор рассказал мне о пяти тысячах долларов.

— О пяти тысячах?

— Которые он поручил вам передать Тому Эндерсону.

— Но если он уже рассказал вам…

— Я пришел за дополнительной информацией.

Отис Холдерфилд некоторое время помолчал, затем на его лице проступила улыбка.

— Понимаете, мистер Квин, доктор Додд — важный клиент, а отношения клиента с адвокатом…

— Вы имеете в виду, что предпочли бы не говорить об этом?

— Я этого не сказал, — резко возразил адвокат.

— Доктор Додд не проявлял никакой скрытности в этом отношении.

— Ну и отлично. Кстати, Квин, это доктор Додд посоветовал вам повидать меня?

— Нет.

Маленький человечек выглядел огорченным.

— В таком случае…

— Могу я воспользоваться вашим телефоном?

— Зачем? — Холдерфилд был встревожен. — Кому вы собираетесь звонить?

— Вашему клиенту. Вы, кажется, беспокоитесь о том, этично ли обсуждать со мной этот вопрос. Полагаю, доктор Додд облегчит вашу душу.

— Даже не думайте: — Холдерфилд вновь расплылся в улыбке. — В этом нет никакой необходимости, мистер Квин. Просто, как я уже сказал, доктор Додд — один из самых важных моих клиентов, и, естественно, как адвокат… Отец часто говорил мне: «Отис, мужчина должен держать застегнутыми две вещи, если хочет избежать неприятностей. Вторая из них — рот». Ха-ха! Я никогда не забываю эту премудрость. Хотя в нынешние времена мы игнорируем даже самые лучшие советы, не так ли? Я вовсе не против того, чтобы рассказать вам об истории с Эндерсоном, мистер Квин. Хотя я говорил доктору Додду, что с самого начала считал эту затею глупой, а когда старый пьянчужка исчез…

— Он мертв, — прервала Рима.

— Ну-ну, малышка, мы ведь этого не знаем, верно? На вашем месте я бы выбросил эту мысль из головы. Мое мнение, как юриста, что шляпа и пальто на скале еще не являются corpus delicti.[35] Эта консультация не стоит вам ни цента, ха-ха!

— Он мертв, — повторила Рима. Холдерфилд нахмурился.

— Ну, у нас свободная страна. Но я не считаю, что подобные разговоры могут пойти на пользу. Я верю только фактам…

— Я тоже, — сказал Эллери. — Но пока что нам приходится блуждать в царстве гипотез. Почему же подарок Додда Тому Эндерсону был напрасной затеей?

— Разве можно было давать пять тысяч старому пья… человеку, у которого годами не было десяти долларов? Ведь это так, мисс Эндерсон? Факт остается фактом. Конечно, деньги принадлежали мистеру Додду, а я всегда стараюсь выполнить пожелания клиента — разумеется, в пределах разумного, ха-ха! — хотя в этом случае мне пришлось обращаться в суд по делам о наследстве. Возни было немало…

— Иными словами, мистер Холдерфилд, вы были против того, чтобы Додд давал Эндерсону эти деньги?

— Да, сэр, я был против. — Лицо маленького человечка приняло строгое выражение. — У Себастьяна Додда сердце размером с округ Райт. Это не идет ему на пользу. У него нет никакого понятия о ценности… Прошу прощения. В чем дело, Флосс?

— Дэвид Уолдо, — сказала секретарша, стоя в дверях.

— Дэйв? Это займет буквально минуту, мистер Квин. Пришли его сюда, Флосс. Я хочу посмотреть, мистер Квин, как прореагирует на это человек из Нью-Йорка. Входите, Дэвид!

Когда адвокат вскочил со стула, Эллери посмотрел на Риму и слегка покачал головой. Рима попыталась расслабиться.

В кабинет ворвался беспокойный человечек. Он был настолько маленьким, что смотрел снизу вверх даже на Холдерфилда. Узкие плечи торчали вперед, глаза близоруко щурились, кожа пугала глиняно-серым оттенком, на пальцах виднелись следы уколов. Неудивительно, что он оказался портным.

— Дэвид содержит ателье пошива одежды внизу вместе с братом Джонатаном. Прямо Давид и Ионафан,[36] верно? Они близнецы, ха-ха! Но костюмы шить умеют — ничего не скажешь. Ни за что не стал бы заказывать одежду где-то еще — а, Дэйв?

Дэвид Уолдо нервно улыбнулся и положил рулон ткани на стол Холдерфилд а.

— Только что прислали из Нью-Йорка, мистер Холдерфилд. Вы сказали, что хотите взглянуть на материю в рулоне, поэтому я принес его сюда. Прекрасная легкая верблюжья шерсть. Импортная!

— Как она вам, Эллери?.. Дэйв, это Эллери Квин из Нью-Йорка — вы, конечно, слышали о нем. Хочу заказать Дэйву демисезонное пальто в голливудском стиле. Знаете, широкие плечи, свободный покрой, много материи и пояс. Как по-вашему, пальто из такого материала стоит тысячу долларов?

Эллери пробормотал нечто замысловатое об относительной ценности, мысленно интересуясь, где он видел Дэвида Уолдо раньше. Отис Холдерфилд внимательно обследовал материю шоколадного цвета и наконец сказал, что она подойдет.

— Как только смогу, спущусь к вам, Дэйв, примерить тот габардиновый костюм серо-стального цвета. Запишите его на мой счет.

Маленький портной удалился, бормоча слова благодарности. Адвокат, казалось, не хотел его отпускать.

— Сегодня мне нужно еще кое-что выяснить, Холдерфилд, — заговорил Эллери. — Я пытаюсь найти эти пять тысяч.

— Найти?

— Они исчезли.

Вид у адвоката был несчастный.

— Денег не было в пальто, которое Дейкин обнаружил на скале Малютки Пруди, — продолжал Эллери. — Их не оказалось и в хижине Эндерсона. Я провел часть сегодняшнего дня, проверяя, не поместил ли их Эндерсон в какой-нибудь банк или не занял ли где-нибудь сейф. В двух райтсвиллских банках нет сведений ни о вкладе, ни о сейфе. В Слоукеме мне тоже не повезло. На железнодорожном разъезде, в Фиделити и Банноке банков нет, а в такую даль, как Конхейвен, Эндерсон едва потащился бы. У вас есть какое-нибудь предположение, Холдерфилд, что он мог сделать с этими пятью тысячами?

— Думаете, это как-то связано с его исчезновением, мистер Квин?

— Не знаю, но постараюсь узнать.

— Это, безусловно, не так, иначе я давно бы посоветовал моему клиенту сообщить обо всем в полицию… — Адвокат вытер вспотевший затылок носовым платком из ирландского льна.

— Где же эти деньги, Холдерфилд?

Маленький человечек вскочил на ноги.

— Что за чертовщина! — воскликнул он. — Сам не знаю, зачем я влез в эту историю. Хотел доставить клиенту удовольствие… Спустя несколько дней после того, как доктор Додд позвонил мне, и я вручил Эндерсону конверт с деньгами, Эндерсон снова пришел ко мне с конвертом.

— Сюда? В ваш офис? — резко осведомился Эллери.

— Вот именно!

— С тем же конвертом?

— С тем же — с моим штемпелем. Но он был заклеен скотчем и дважды запечатан сургучом. Когда я вручал ему конверт, он не был запечатан.

— Значит, во время второго визита Эндерсона вы не видели, что в конверте лежат деньги?

— Не видел. Но они были там — в двадцати-, пятидесяти- и стодолларовых купюрах — конверт был набит ими до отказа. Кроме того, это подтвердил сам Эндерсон. Он сказал, что боится и прятать деньги, и таскать их с собой, поэтому попросил, чтобы я хранил их у себя, покуда он не докажет, что на что-то годен — нечто в этом роде. — Лицо Холдерфилда приобрело выражение крайнего недовольства. — Я пытался с ним спорить, спрашивал, почему он не положил деньги в банк, но Эндерсон сказал, что, если с ним что-нибудь произойдет, с деньгами начнется юридическая путаница, а ему бы хотелось поместить их туда, откуда можно будет взять их без лишней суеты. Он попросил меня положить деньги в сейф моего офиса. Ну, в тот день я был очень занят, меня ждали посетители, поэтому я сразу согласился. Эндерсон передал мне конверт, и я видел, как он написал на нем: «Если что-нибудь случится с Томасом Харди Эндерсоном, этот конверт следует вручить Николу Жакару».

— Нику Жакару?!

— Совершенно верно.

— Вы уже второй раз упоминаете, как Эндерсон говорил, будто с ним может что-то произойти. Не знаете, что именно?

— Понятия не имею. Это походило на составление завещания. Он велел распорядиться его деньгами в случае, если…

— Но почему Жакару?

— Из всех людей, — добавила Рима. Ее глаза были печальными.

Холдерфилд пожал плечами:

— Я не спрашивал его, и он не объяснял. Просто сказал, что в конверт вложены инструкции Жакару, как поступить с деньгами. Мне самому показался странным его выбор, но я уже говорил, что был занят, поэтому положил конверт в сейф, и Эндерсон ушел. — Адвокат снова воспользовался носовым платком. — Ну, пальто и шляпа Эндерсона на скале Малютки Пруди, в то время как сам он исчез, определенно служили признаком того, что с Эндерсоном «что-то произошло», поэтому я известил Ника Жакара, он зашел ко мне в офис, и я вручил ему конверт. У меня имеется расписка Жакара, — быстро добавил Холдерфилд, — так что все в ажуре, как говорят местные деревенщины.

— Могу я взять эту расписку?

— Не хочу казаться невежливым, мистер Квин, но она — единственное доказательство того, что я отдал Жакару конверт.

— В таком случае могу я взглянуть на нее?

— Расписка в сейфе, а я с минуты на минуту жду клиента…

— Допустим, — кивнул Эллери. — Однако все не настолько «в ажуре», как вы стараетесь меня убедить, Холдерфилд. Прежде всего, в тот момент, когда вы услышали о смерти Эндерсона…

— Исчезновении, — быстро поправил адвокат.

— …вы должны были отнести расписку Дейкину и рассказать ему обо всем.

— Не совсем, — возразил Холдерфилд. — Деньги касаются моего клиента и могли вовлечь его в неприятности. А долг перед клиентом у меня на первом месте.

— На первом месте, Холдерфилд, долг перед законом.

— Идти в полицию должен был мой клиент, если считал это нужным, а если нет, то мой долг адвоката — поддерживать его.

— Ваш долг адвоката состоит в том, чтобы посоветовать клиенту в подобной ситуации пойти в полицию, и вы отлично это знаете. А кроме того, вы, безусловно, не имели права отдавать конверт Жакару или кому-либо еще. Это важная улика в расследовании убийства. Эндерсон погиб в результате преступного нападения…

— Докажите это! — с торжеством прервал Холдерфилд. — Докажите, что Эндерсон был убит. Все знают только то, что он исчез. Нет ни единого доказательства чего-либо иного. Я хранил конверт в качестве доверенного лица. У меня были инструкции: если что-то случится с Эндерсоном, передать конверт Николу Жакару. «И мне нет дела, почему», как говорит поэт, мистер Квин.

— Что вы хотели сделать и сделали, — сказал Эллери, вставая, — это как можно скорее избавиться от конверта. Вы сели в лужу, Холдерфилд, — мы оба это знаем, и никакое ваше крючкотворство не в силах изменить этот факт.

Отис Холдерфилд побледнел, но Эллери не мог понять, от страха или от гнева. Адвокат беспокойно кривил нижнюю губу и вертел на толстом пальце кольцо с бриллиантом. Эллери решил, что это подходящий момент для стандартного вопроса.

— Кстати, о конвертах, Холдерфилд, вы не посылали мне недавно писем?

— Я? Посылал вам письма?

— Да.

— Если вы получили письма на моей бумаге, — заявил адвокат, — то это подделки. Никогда в жизни я вам не писал. И вы не можете доказать обратное!

— Вашего отрицания вполне достаточно, — вздохнул Эллери, кивая Риме. — Между прочим, Холдерфилд, — он задержал Риму в дверях, — как вышло, что Люк Мак-Кэби поручил вам составить его завещание?

Маленький человечек, побагровев, вскочил со стула.

— А что в этом плохого?! — возмущенно воскликнул он.

— Я не сказал, что в этом есть что-то плохое. Но почему Мак-Кэби обратился именно к вам?

— Мистер Квин, вы не имеете права задавать мне подобные вопросы!

— Кажется, я наступил вам на любимую мозоль, Холдерфилд.

— И вообще, я не понимаю, какое отношение имеет Мак-Кэби к этой истории с Эндерсоном.

— Я тоже, Холдерфилд, потому и спрашиваю. Простите, если я вас оскорбил.

— Только потому, что я ошивался в этом городишке… Ладно, мне повезло. Если хотите знать, Мак-Кэби нашел мое имя в справочнике. И теперь все умники, которые воротили от меня нос, едят у меня из рук! Я стал важной персоной в этом городе, братец Квин, и намерен ею оставаться! — Взвинченный, с горящим лицом, Холдерфилд начал нервно рыться в лежащих на столе бумагах.

— Ваш отец когда-нибудь говорил вам о Нике Жакаре как о своем душеприказчике в случае, если с ним что-то произойдет? — спросил Эллери у Римы, когда они снова очутились на Вашингтон-стрит.

— Нет.

— А Жакар с вами связывался после исчезновения отца?

— Нет. — Рима поежилась.

— От Додда к Холдерфилду, а от Холдерфилда к Жакару, — пробормотал Эллери, взяв Риму за руку. — От городского «святого» к городскому адвокату, а от него к городскому вору. Любопытный гамбит. Давайте поищем Ника Жакара.

Они нашли его сразу же, ибо Эллери в результате логического умозаключения быстро определил место старта поисков — «Придорожная таверна» Гаса Олсена на 16-м шоссе.

Приехав туда на такси, они увидели Жакара, в одиночестве склонившегося над стойкой и сжимавшего в исцарапанных ручищах кружку пива. Жакар напоминал большой корабль, возможно, некогда мощный и красивый, но ныне разоснащенный и брошенный в мутные воды пьяных сновидений. Он был грязен, нестрижен и небрит, а его одежда состояла из подобранных им где-то деталей рабочего костюма.

Жакар разглядел их в зеркале над стойкой. При виде Римы его глаза блеснули, но он не повернулся на табурете, бдительно охраняя пивную кружку.

Гаса Олсена поблизости не было, а бармен оказался незнакомым, что обрадовало Эллери. Он заказал пиво для Римы и мартини для себя, потом посадил девушку слева от Жакара, а сам сел по другую сторону. Жакар пошевелился.

— Не уходите, Ник, — сказала Рима. — Мой друг хочет поговорить с вами.

— Привет, — буркнул Жакар. Голос у него был глухой, и слова звучали почти неразборчиво. — Нашла своего старика?

— Мой друг сидит справа от вас, Ник.

— Уже обзавелась дружком? — Жакар покосился на Эллери. — Рановато!

— Меня зовут Эллери Квин, — представился Эллери.

Налитые кровью глаза быстро моргнули.

— Рад познакомиться. Мне пора уходить…

— Сядьте, Ник.

Жакар снова опустился на табурет.

— Что вам нужно?

— Поговорить о вашем старом приятеле Томе Эндерсоне.

— Вы шпик, — мрачно произнес Жакар. — Я слышал о вас. Но я уже все рассказал Дейкину — мне нечего добавить.

— Вы лжете, Ник, — заявила Рима.

Жакар что-то буркнул и отодвинул кружку.

Эллери попытался представить себе в этом баре трех приятелей — Тома Эндерсона, Ника Жакара и Гарри Тойфела. Городской пьяница, городской вор и городской философ. Бывший профессор английской литературы, безграмотный забулдыга и садовник-иконоборец. Эллери интересовало, на чем был замешан раствор, который их соединил.

— А может, это вы лжете, — отозвался Жакар, тряхнув лохматой головой. — Может, вы меня дурачите? — Он засмеялся, но его глаза тревожно скользнули по Эллери и Риме, а могучие руки вцепились в край стойки.

— Нет, Жакар. Мы все знаем о конверте, который адвокат Холдерфилд передал вам после исчезновения Эндерсона.

Жакар сидел неподвижно.

— Холдерфилд вручил вам толстый конверт, заклеенный скотчем, с вашим именем, написанным почерком Эндерсона, не так ли?

Жакар ничего не сказал.

— И вы дали Холдерфилду расписку в получении.

— Допустим, — буркнул Жакар. Теперь его глаза бегали по сторонам.

— Что было в конверте, Жакар?

— Бумаги.

— Какие?

— Старые письма Тома.

— Которые он писал вам? — улыбнулся Эллери.

— Нет… То есть да. Мне.

— Вы умеете читать, Жакар?

— Умею не хуже вас! — Жакар облизнул губы. «Он взбешен и сбит с толку», — подумал Эллери.

— Сколько денег было в конверте?

— Денег?

— Да.

— Вы спятили! Там не было никаких денег! Никаких, слышите? — Жакар вскочил с табурета, размахивая руками.

— В конверте было пять тысяч долларов.

— Там не было денег! — упорствовал Жакар.

— И письмо с указаниями Эндерсона для вас. Что это были за указания?

— Там не было денег! — еще более уверенно повторил Жакар и, шатаясь, вышел через вращающуюся дверь. Они услышали его удаляющиеся шаги по гравию.

— Бедный папа, — улыбнулась Рима. Но ее губы дрожали.

— Настоящее животное, — задумчиво промолвил Эллери. — Он обезумел от неожиданной удачи. Пять тысяч долларов! Для Жакара это все равно что пять миллионов. Можете вы отобрать добычу у голодного тигра? Конечно, он ошеломлен и напуган, но твердо решил оставить деньги у себя. Возможно, даже не тратить — каким образом подобный тип может потратить пять тысяч? Больше всего, Рима, меня удивляет не глупая ложь и нечестность Жакара, а поразительное легкомыслие вашего отца.

— Жакар был его другом. У папы во всем мире было только двое друзей. Если не считать меня. — Последние слова были обращены к кружке пива, к которой Рима даже не притронулась.

— Двое друзей — один вор, другой философ. И он доверил деньги вору.

— Отец был необыкновенным человеком.

— Что верно, то верно. — Эллери бросил купюру на стойку. — Возможно, он меньше верил в честность философа, чем в нечестность вора. Дружба не всегда основана на доверии. Одинокий человек часто привязывается к своему злейшему врагу… А может, он решил позаимствовать лист из золотой книги Себастьяна Додда — дать вору шанс стать честным. — Эллери вздохнул. — Пошли, Рима.

Но девушка уставилась на свою кружку.

— Почему папа не отдал деньги мне? Неужели он мне не доверял? — Она снова улыбнулась. — Или он больше доверял Нику Жакару?

Этот вопрос и Эллери не давал покоя.

— Вы должны знать ответ.

— Должна, но не знаю.

— Том Эндерсон хотел что-то доказать себе самому. Несмотря на их дружбу, Жакар и Тойфел были для него посторонними — они не являлись частью его самого. Думаю, ваш отец решил действовать самостоятельно. Возможно, он по-прежнему считал вас ребенком… Черт возьми, я не задал Жакару мой любимый вопрос! — Рима молчала, и Эллери добавил: — Об этих анонимных письмах.

На сей раз она посмотрела на него.

— Каких анонимных письмах?

— Вряд ли это что-либо мне объяснило. Но я кое о чем вспомнил. Вы очень устали? — Это подействовало — Рима снова выглядела заинтересованной.

— Нет.

— Тогда мы попросим нашего друга снаружи отвезти нас назад в город. Вы знаете журналистку по имени Мальвина Прентис?

— Которая расспрашивала меня, когда папа…

— Ее-то мы и собираемся повидать.

Старая исцарапанная дверь здания «Райтсвиллский архив» исчезла. На ее месте появилось дорогое изделие из пластика кораллового цвета, украшенное блестящими металлическими гвоздями. Круглое окошко в двери напоминало иллюминатор.

Уютный интерьер также отправился в небытие. Раньше с улицы попадали прямо в офис, а теперь — в прихожую со стенами из кораллового пластика и сверкающей стали. В круглом углублении в центре помещался большой глобус, подсвеченный снизу. Сидящая на одном из сверкающих стальных стульев молодая женщина в модной блузке осведомилась ледяным тоном из-за сверкающей стальной решетки о причине прихода посетителей.

— Я бы хотел поговорить с вашим репортером Мальвиной Прентис.

Лед был сломан. Молодая женщина захихикала.

— Хорошо, что Мальвина вас не слышит!

— Почему?

— Ей бы не понравилось, что вы назвали ее репортером. Она владелица этой газеты. Владелица, издатель, главный редактор — короче говоря, самая важная персона. «Леди Грязь», как мы называем ее для краткости — только не рассказывайте ей об этом. А кто ее спрашивает?

Эллери назвал себя, размышляя о том, что коралловый пластик и сталь предполагали леди-издателя. Унаследованное состояние, пара поездок в Париж с остановкой в Лондоне и тайное желание выглядеть как Розалинд Расселл.[37] Курит сигареты в длинном мундштуке, носит одежду от Жака Фата,[38] приобретенную через эксклюзивный бостонский магазин, и презирает мужчин. Происхождение сомнительное, но определенно не райтсвиллское. Возможно, в роду имеется газетный издатель. Решительная дамочка! Должно быть, прибыла в город, услышав о самоубийстве Дидриха Ван Хорна, прежнего владельца и издателя «Архива»,[39] и купила газету у Уолферта Ван Хорна, чтобы управлять ею по-своему…

Служитель, с торчащими зубами, в зеленой вельветовой куртке, проводил их к маленькому, но роскошному лифту. Сам офис был неузнаваем — настоящая поэма в зеленых и серебристых тонах. За полудюжиной металлических столов с серебристыми телефонами сидели робкого вида молодые женщины в одинаковых зеленых юбках и белых блузках.

— Сейчас заиграет оркестр за сценой, — шепнул Эллери Риме, — и ансамбль танцоров исполнит балетный номер.

Его интересовало, во что превратила невероятная мисс Прентис старый печатный цех Финни Бейкера.

В большой редакторской комнате на верхнем этаже всегда царил веселый хаос — захламленные столы-бюро с убирающимися крышками, плевательницы на голом полу, мужчины в нарукавниках… Теперь помещение напоминало индустриальный монастырь — тихий, холодный и неприветливый, разделенный на маленькие кельи-офисы, в которых трудились несчастные на вид люди. Эллери не заметил ни одного знакомого лица. Глэдис Хеммингуорт, суетливая редакторша светской хроники, уступила место мужеподобной особе в вельветовых слаксах, что-то кричащей в телефон. Нигде не было видно Клары Пичер, которая под псевдонимом Тетушка Пичи писала статьи о доме и семье, или Оби Гилбуна, который в течение двадцати шести лет изобретал заметки для пустых мест и чей галстук постоянно тлел от падающего из трубки пепла. А на чудом сохранившемся старом столе Вуди Уэнтуорта с его неизменным козырьком над глазами красовалась чопорная табличка: «Дин Э. Сент-Джон» — имя, звучавшее отнюдь не по-райтсвиллски.

С кровоточащим сердцем Эллери последовал за Римой и служителем в зеленой куртке за коралловую дверь со стальными буквами: «М.Б. ПРЕНТИС».

Кабинет леди-издателя, а в еще большей степени она сама были именно такими, как он ожидал. Здесь не только стены, но и потолок покрывал ядовито-зеленый пластик. Стальной стол был размером с небольшой танк, письменный прибор был изготовлен из высокопробного серебра, а шторы — из алюминия. Сама леди в самом деле походила на Розалинд Расселл, но в фильме Эрнста Любича,[40] высокая и стройная, в изящном деловом костюме, который выглядел бы просто элегантным, не будь он сшит из раздражающего глаз серебристого материала. Серебро явно было ее страстью: ногти на пальцах рук сверкали серебряным лаком, сигарета торчала в длинном (как и следовало ожидать) серебряном мундштуке, серебряная оправа очков подчеркивала надменный изгиб бровей, а крашеные волосы имели платиновый оттенок. В ней было столько необычного, что Эллери понадобилось некоторое время для осознания того, что в нормальных условиях и одежде Мальвина Прентис могла быть привлекательной женщиной. Но в Райтсвилле, в этом виде, да еще в роли издателя, она выглядела абсурдно.

— Эллери Квин? — осведомилась Мальвина Прентис оскорбительным контральто, окидывая его взглядом с головы до ног, словно лошадь. Затем она посмотрела на Риму, заставив ее покраснеть. — А это кто?[41]

— Рима Эндерсон.

Мальвина Прентис рассмеялась, откинув голову и продемонстрировав два ряда отличных зубов.

— Что вы сделали с нашей маленькой лесной нимфой, Квин? Вы когда-нибудь наблюдали подобную метаморфозу, Спек?

Только теперь Эллери заметил сидящего рядом рыжеволосого мужчину лет тридцати пяти, который тщетно пытался не выглядеть жалким. Типичный образец лидера мужской клаки, несомненно имеющейся на службе у Мальвины Прентис — умные глаза за стеклами очков в роговой оправе, расчесанные на прямой пробор волосы, острые плечи, бледное лицо прилежного студента и мягкая, почти покорная манера держаться. Все, вместе взятое, было облачено в старомодный деловой костюм и аккуратный галстук.

— Да, мисс Прентис. То есть я хотел сказать «нет», мисс Прентис. — Его веснушчатая кожа порозовела, и он вцепился в спинку стула, с которого вскочил, как по команде, словно боясь упасть.

— Мистер Квин — Фрэнсис О'Бэннон, — представила Мальвина Прентис. — Мой ассистент. Разумеется, окончил Гарвард, честен и обладает твердыми политическими убеждениями, но страшно рассеян во всем, а особенно в том, что касается меня. Хотя мне нравится держать его при себе, не так ли, Спек? — Бедняга покраснел еще сильнее. Казалось, она испытывала жестокую радость, демонстрируя свое презрение. — Он так много знает о руководстве газетой…

— Разумеется, меньше вас, мисс Прентис.

— Это правда. — Мальвина снова засмеялась. — Что понадобилось такому человеку, как вы, мистер Квин, в захолустном Райтсвилле? — Она окинула Риму взглядом хирурга. — Или это любовь?

— Вы мне не нравитесь, — заявила Рима.

Мальвина Прентис перестала смеяться.

— Откровенно сказано, дорогая. Кто научил вас понимать все с полуслова?

— Я достаточно образованна, чтобы понимать скверный смысл подобных замечаний, мисс Прентис.

Они посмотрели друг на друга. Затем леди-издатель пожала плечами:

— Ну, я не нравлюсь людям из высшего общества, но не думала, что такое отношение столь быстро воспримут и низшие классы. — Она вставила сигарету в мундштук, и О'Бэннон тут же подскочил к ней с серебряной зажигалкой. — Ладно, мистер Важная Шишка. Переходите к делу.

— Дело прежде всего в том, — сказал Эллери, — что эта девушка только что потеряла отца при трагических обстоятельствах и осталась совсем одна. Не кажется ли вам, мисс Прентис, что она заслуживает доброго отношения?

— И поэтому она должна говорить мне в лицо гадости? — Мальвина опять засмеялась, и О'Бэннон тотчас же к ней присоединился. — Так что у вас на уме, мистер Квин?

Эллери положил перед ней два конверта.

— Взгляните на их содержимое, мисс Прентис. Вскоре платиновая блондинка подняла взор.

— Ну и что?

— Все это было отправлено мне в двух конвертах. Вы их послали?

— Конечно нет. Может быть, вы, Спек?

О'Бэннон вздрогнул, словно от удара.

— Нет-нет, мисс Прентис, — запинаясь, вымолвил он.

— В нашей среде, кажется, завелся рекламный агент. — Она нахмурилась. — Садитесь, мистер Квин. И вы тоже, Рима. За этим кроется нечто большее, чем стремление привлечь внимание.

— Безусловно, — согласился Эллери. — Например, странное сопоставление тем. Смерть Люка Мак-Кэби. Его завещание в пользу Себастьяна Додда. Самоубийство Джона Спенсера Харта. И исчезновение Томаса Харди Эндерсона, очень похожее на убийство.

— Первые три темы — части одной и той же истории, а вот дело Эндерсона стоит особняком. Что связывает их друг с другом?

— Этот вопрос, мисс Прентис, я и пришел задать вам.

Мальвина Прентис уставилась на него, потом на Риму и, наконец, на Фрэнсиса О'Бэннона.

— Есть какие-нибудь идеи, Спек? — быстро спросила она.

— Никаких, — с сожалением ответил О'Бэннон, но Эллери показалось, что у рыжеволосого газетчика пробудился интерес. И его подозрение усилилось, когда Фрэнсис снял очки и начал протирать стекла фланелевой тряпочкой.

— Я уверен, мисс Прентис, — сказал Эллери, — что смерть Эндерсона каким-то образом связана с предшествующими событиями. Если у вас имеется информация, пожалуйста, сообщите ее мне.

— Вы серьезно?

— А вы не утаиваете информацию?

— Зачем мне утаивать информацию по делу об убийстве?

— Не знаю, мисс Прентис. Так зачем же?

Она изобразила сладкую улыбку.

— Вы продвигаетесь вперед на ощупь, мистер Квин. «Архив» не утаивает информацию, улики и новости — во всяком случае, теперешний «Архив». Наоборот, газета напечатает все, что обеспечит лучшую продажу и привлечет большее внимание.

— Все — это очень много, мисс Прентис.

— Вы попали в точку. — Она говорила таким тоном, будто речь шла о ее религии или ее возлюбленном. — Когда я купила этот листок во время распродажи имущества Ван Хорна, это была обычная добропорядочная деревенская газетенка, сообщавшая вечные истины в духе Элберта Хаббарда.[42] А еще раньше Фрэнк Ллойд — лучший друг фермеров, бредущий во ржи. Благородные чувства и личности никогда не делают деньги. Конечно, и нам приходится поддерживать газету, более-менее учитывая сельского читателя — быть ближе к народу. Множество местных новостей и тому подобное. Но для более широкой циркуляции дайте мне симпатичный грязный адюльтер в мотеле, дело о разводе, самоубийство важной персоны, убийство или что-нибудь в таком роде. Меня здесь называют «леди Грязь», но я не возражаю. Мне это даже нравится! Знаете, сколько экземпляров этого паршивого листка продавалось в то время, когда я его приобрела? Две тысячи восемьсот с небольшим! А сколько теперь?

Мальвина щелкнула пальцами О'Бэннону, не глядя на него.

— Тридцать две тысячи двести девяносто один, — отрапортовал он.

— В городе с десятитысячным населением! По-вашему, мы волшебники? В некотором роде да. Мы вторгаемся на чужие территории — в Баннок, Слоукем, Лимпскот, Файфилд, даже Конхейвен. Мы охватываем всю южную часть округа. Посмотрели бы вы перечень наших подписчиков! А мы ведь только начинаем. Торговцы, которые во времена Ллойда и Ван Хорна давали трехстрочные объявления, теперь сражаются за целые полосы. К тому времени, когда я уйду на покой, «Райтсвиллский архив» будет ведущей газетой округа Райт, а может быть, и всего штата. В следующем месяце я начинаю конкурс загадок с призом в десять тысяч долларов. Неплохо для провинциального листка. Разумеется, у меня есть некоторое преимущество перед моими деревенскими конкурентами — деньги… Почему вы меня не останавливаете, Спек?

О'Бэннон что-то пробормотал.

— Вы позволили мне устроить этот спектакль! Боюсь, что я выглядела как девчонка… — Мальвина Прентис откинулась на спинку стула, глядя на Эллери. — Значит, вы опекаете малютку Риму. Спек, почему мы не сделали рекламу этой юной красавице?

— Мы сделали, мисс Прентис.

— Да, в стиле «назад к природе», — раздраженно сказала Мальвина. — Кого интересует девушка-птица, если только у нее не две головы? — Она снова окинула Риму взглядом. — Милочка, где вы взяли эту одежду? Я имею в виду, кто за нее платил?

— Мы отвлеклись от темы, — вмешался Эллери. — Если вы знаете о деле Эндерсона не больше, чем напечатали в газете, мисс Прентис…

— Куда вы так спешите? Думаете, исчезновение Эндерсона действительно связано с Мак-Кэби, Хартом и доктором Доддом? — Мальвина внимательно разглядывала Эллери, постукивая по зубам длинным серебряным карандашом.

— То, что я думаю, не предназначено для публикации, — ответил Эллери.

— Почему?

— Что «почему», мисс Прентис?

— Почему не предназначено? Я бы хотела, чтобы вы поработали для «Архива».

— Вот как?

— Да, давали бы мне эксклюзивные отчеты о вашем расследовании. Скажем, по колонке вдень. Мы превратим это в гвоздь номера. К делу Эндерсона нужно привлечь внимание, и ваше имя мне поможет. Оно, несомненно, заинтересует и агентства печати. Нам понадобится броский заголовок… Спек! — О'Бэннон встрепенулся. — Быстро придумайте название для колонки Квина!

— «Это убийство», — точно автомат, затараторил Фрэнсис, сдвинув оранжевые брови. — «Квин утверждает», «Квин расследует», «Квин…».

— Отказывается, — докончил Эллери.

— Бросьте! — фыркнула Мальвина. — Я не стану с вами торговаться, Квин. Можете вальсировать под собственную музыку. К вашим услугам будет вся моя организация — репортеры, стенографистки (блондинки или брюнетки — на ваш выбор), неограниченные расходы, в том числе на выпивку. Вам Предоставит отдельный офис — если хотите, можете взять мой. Как видите, я готова платить за услуги. Меня зовут Мальвина Б. Прентис — «Б.» означает «богатая».

— А меня — Эллери Н. Квин. «Н.» означает «нет», — сказал Эллери, беря Риму за локоть. — Как бы то ни было, благодарю за предложение. — Он повел Риму к двери и, оглянувшись, увидел, что Фрэнсис О'Бэннон смотрит ему вслед с завистью и восхищением.

— Если вы измените ваше прославленное мнение… — крикнула леди-издатель, но конец фразы утонул в шуме, доносившемся из других офисов.

Оказавшись снова на Лоуэр-Мейн, Рима облегченно вздохнула.

— Понимаю, — усмехнулся Эллери. — Мне самому хочется принять ванну.

— Неужели она действительно имела все это в виду, Эллери? Я и представить не могла, что существуют подобные люди.

— Не существуют, Рима. Они просто иллюзия. Серебряный лейтмотив — это символизм. Мальвина Прентис сошла со страниц книги. Со стыдом признаю, что сам как-то придумал похожий на нее персонаж.

— А я никогда не читала про таких, — нахмурившись, сказала Рима.

— Этот пробел в вашем образовании мы восполним прямо сейчас. — Эллери повел ее по улице к библиотеке Бена Данцига. — Ваш литературный багаж, мисс Эндерсон, не будет полным без изучения прототипа Мальвины Прентис… Хм… Да, Чандлер. А может быть, Кейн или Гарднер.[43] Подождите меня здесь. — Он шагнул в библиотеку и вышел через несколько минут, размахивая книгой в алой обложке. Рима с интересом взяла ее в руки. — Почитайте на ночь в постели. Это не чистый образец жанра — ассортимент Бена в наши дни, похоже, больше тяготеет к фантастике, — но достаточно увлекательный для первого знакомства.

— Разве это не такая же выдумка, как фантастика?

— Дитя мое! — оскорбленно воскликнул Эллери. — Прочтите рекламу на обложке. Видите? «Жестокий реализм»!

— Ладно. — Рима с сомнением сунула книгу под мышку.

Они стояли у витрины библиотеки Бена Данцига. Группа старшеклассников весело болтала у кафе-мороженого Эла Брауна, назначая друг другу свидания на субботний вечер танцев в Сосновой роще. Несколько человек стояли в очереди у кассы кинотеатра «Бижу». На другой стороне улицы люди быстро входили в здание почты, мистер Грейси мрачно стоял в дверях своего турагентства, Дж. С. Петтигру подтягивал навес у своего офиса по продаже недвижимости, девушки спешили в салон красоты на Лоуэр-Мейн, а двери магазина дешевых товаров пребывали в постоянном движении. У здания «Архива» усталые люди садились в автобус, отправляющийся в Слоукем.

— Вижу, вам здесь нравится, Эллери, — внезапно промолвила Рима. — Я бы хотела, чтобы…

Эллери знал, что она думает об отце.

— Вы еле ноги волочите, — весело сказал он. — Неудивительно. Мальвина Прентис в завершение напрасно потраченного дня.

— А утром казалось…

— Да, но потом весь блеск потускнел. Проголодались, Рима?

— Да.

— Пора. Пойдемте куда-нибудь перекусить. В «Золотые сады»?

— Только не туда. И не в «Чайную мисс Салли». — Она изо всех сил старалась не заплакать.

— Как насчет «Сквер-Гриля» — маленькой забегаловки за углом на Площади? Правда, у них подают кофе без блюдец, но однажды я съел там потрясающее мясо.

— Хорошо.

— Так бывает всегда, — заговорил Эллери, когда они снова проходили мимо здания «Архива». — Вы никак не можете найти то, что вам нужно, пока в один прекрасный день не сворачиваете за угол и не обнаруживаете там это. — Рука девушки напряглась. — Думаю, Рима, — быстро добавил Эллери, — завтра мы обсудим ситуацию. А так как это лучше всего делать лежа на спине, то мы с вами поедем за город…

— Неужели?

— Нам нужны несколько деревьев, пара кустов, два замшелых валуна, ковер из сосновых иголок и, по возможности, журчащий ручей.

— Я знаю такое место! — воскликнула Рима.

— Чудесно. Где же оно?

— Я нашла его как-то, когда бродила по холмам. Никто в Райтсвилле не знает о нем.

— Оно далеко отсюда?

— Совсем недалеко. Но вы не найдете его на карте. Оно принадлежит мне по праву открытия. Я даже дала ему название.

— Какое?

— Угадайте! — Рима засмеялась.

— Нова-Рима?

— Мимо.

— Маунт-Эндерсон?

— Попробуйте еще разок.

— Ну конечно! Итайоа![44]

— Правильно! — И Рима весело вбежала в «Сквер-Гриль» Майка Поллариса.