"Планшет разведчика" - читать интересную книгу автора (Туманов Юрий)

В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

На шоссе пришлось включить фары: без света на незнакомой дороге обязательно собьешься. Лучи рассекают тьму, несутся перед нами, выхватывают из окружающей нас черноты то обугленную машину, то брошенную повозку, то окоп возле дороги. Кажется, будто ветви деревьев переплелись над головой и мы, гудя, летим внутри длинной трубы.

Едем долго, больше часа. Спокойный, равномерный бег машины и монотонный гул мотора нагоняют дрему. Спать нам в наступлении удавалось не больше трех часов в сутки, а сегодня и совсем не пришлось. Тяжелеет и опускается голова, глаза сами собой закрываются. И вдруг треск, вспышки, трассирующие пули прошивают тент.

Толкаю лейтенанта. Он спит сидя, прислонившись к кабине.

— Ложись, Рагозин! Прострочат…

Едва успевает он поднять голову, как мы оба катимся к борту — так круто наклонилась машина. Вот это рванул Завадский! Миг — и уже трассирующие пули летят вдогонку. Поворот. И выстрелов не слышно. Проскочили! Мы свернули с шоссе на проселочную дорогу. Рагозин снова по-прежнему безмятежно спит, теперь уж свернувшись в клубок на полу.

Андрей в кабине склонился над картой. Машину бросает из стороны в сторону. Да, это не асфальт. Завадскому приходится потрудиться, хоть он и уменьшил скорость. Поворот за поворотом, вправо, влево… Останавливаемся где-то вдалеке от шоссе. Решаем на него пока не выезжать, проехать по дорогам, которые идут параллельно.

Снова проходит час в монотонном движении, хотя нас изрядно покачивает, и снова, сколько ни протирай глаза, не справиться с ними — опять слипаются веки.

…Сон ли это, явь ли, только кажется — чьи-то недобрые глаза внимательно смотрят на меня. «Что за чушь?» Я с трудом просыпаюсь. И тут же выхватываю пистолет: вместо Андрея вижу в кабине профиль какого-то неизвестного. Его голова забинтована наискосок, через лоб и щеку. Не вижу воротника шинели под плащ-палаткой, но твердо уверен, что этот кривой или одноглазый — немец.

Но разве этот немец одиночка в лесу? Почему же другие не стреляют? Ведь мы-то в своей форме.

А где Андрей? Стрельбы никакой не было. Машина стоит.

Чем больше недоумеваю, тем удобнее пристраиваюсь у окошечка кабины. Бить этого одноглазого или обождать?

Светом фар освещен перекресток дорог. Желтая стрелка указателя показывает вправо: «Мерцдорф — 6 километров».

Наконец незнакомец поднимает голову и говорит… по-русски! Говорит и смотрит в сторону, смотрит… на Андрея. Тот, оказывается, стоит рядом и светит фонариком на карту.

— Дальше можете ехать спокойно, — говорит человек, в которого я только что собирался стрелять, — шоссе наше.

Он поправляет рукой свою узкую повязку, вылезает из кабины и тут же растворяется в темноте.

Погас фонарик, хлопнула дверца кабины, Андрей уселся на свое место. Я не успеваю даже словом с ним перемолвиться. Завадский круто повертывает вправо, и мы опять несемся лесом.

Смотрю вперед через голову Андрея. Обычная лесная дорога. Но вдруг над лесом взлетает осветительная ракета. Андрей тоже не спускает с нее глаз, пока ракета не пропадает в лесу. Кто ее зажег? Зачем? Ясно одно — впереди могут быть гитлеровцы. Ракета на парашютике, она снижается медленно, словно садится на столб искр, сыплющихся из нее. И еще одна поднялась над лесом. Я сильно ударяюсь лбом об окошечко кабины — так резко затормозил Завадский. Андрей выпрыгивает на дорогу. Я — следом… Андрей кладет руку мне на плечо и всматривается в даль, туда, где над лесом медленно уменьшается, тускнеет светлый овал догорающей ракеты.

— Километров пять-шесть? — Он вопросительно смотрит на меня.

— Примерно.

Скорее всего там противник. У нас висячих ракет, роняющих столько искр, нет.

Чему, собственно говоря, мы удивляемся? Так и должно быть. Мы едем по территории, занятой противником.

Да, но тот, с завязанным глазом, говорил, что шоссе наше.

— Кто же этот кривой, который нам встретился? — спрашиваю я Андрея.

— Я сейчас об этом же самом думаю. Заверил ведь, черт, что шоссе наше.

Оказывается, перед тем как остановить машину, Завадский проскочил поворот, которого он ждал, не заметил дорожную указку. Остановились, промчавшись метров двести или триста. Андрей вышел, чтобы осмотреть дорожный указатель. Он задержался, рассматривая в свете фар карту, хотел определить, должен ли здесь быть поворот. Вот тут-то и появился на дороге автоматчик с завязанным глазом.

— Вы бы побереглись, товарищ майор! — обратился он к Андрею еще из темноты. — А то у нас вчера так же вот вышел капитан на свет, а тут откуда ни возьмись фриц недобитый. Ну и перерезал капитана очередью…

К Андрею вышли двое в плащ-палатках, с автоматами. У того, который заговорил первым, офицерская шапка-ушанка была надета поверх узкой повязки, закрывавшей глаз. Они, сказал кривой, из сорок девятой дивизии. Штаб дивизии стоит за Мерцдорфом. Предупредили, что кругом шляются гитлеровцы. А они тут вдвоем с утра поджидают отставшую машину с минами, чтобы не угодила к немцам.

Андрей по стародавней привычке разведчика осведомился у кривого, кто командует дивизией, но тот не знал, сослался на то, что воюет в этом хозяйстве совсем недавно, только что вернулся из госпиталя.

Однако кто бы ни был этот человек, лучше было его поблагодарить за совет и ничем не выдавать своего подозрения. Ведь неизвестно, сколько его дружков еще прячется в темноте, если он власовец или переодетый немец.

Андрей, как он признался, вел машину сильно встревоженный этой встречей на дороге. И сейчас почти уверен, что тот сказал ему неправду.

Но выбора нет, все дороги сейчас одинаково опасны, нужно проехать и этот лес. Мало ли уже мы миновали вражеских постов и гарнизонов. Прорвемся еще раз!

Через километра полтора лес начинает редеть. Вот и опушка.

Не успели ее миновать, как сразу же перед нами скрестились трассы пулеметных очередей. Пулеметы бьют справа и слева от дороги.

Еще секунда — и затрещал кузов, полетели щепки, и звонко захлопали разрывные пули над головой. А Рагозин все спит на дне кузова. Я распластался рядом с ним. Резкие частые выстрелы, густой веер трассирующих пуль. Бьют ручные пулеметы, и их тут не меньше четырех, определяю я.

Засада! Вот тебе и «наше шоссе», черт бы побрал кривого! Больно ударило по ноге. Ранило? Нет. Наверное, ударило щепкой.

Когда машину, в которой ты едешь, прошивают пули, в клочья раздирают брезент и вдребезги бьют стекла, а кругом все сильнее пахнет гарью, очень трудно сохранить хладнокровие. Так и подмывает метнуться в сторону от дороги. Рука Андрея твердо ложится поверх кисти Завадского. Это приказ: «Не разворачиваться! Вперед, на пулеметы!»

Очевидно, пулеметчики этого не ожидали. В тот момент, когда мы оказались между двух огней, огонь прекратился. Если бы они продолжали обстреливать машину, им пришлось бы стрелять друг в друга.

Вырвались! Проскочили еще раз!

Прогудел под колесами мостик, за ним промелькнул выхваченный светом фар километровый столб с цифрою «281», а секундой позже слева вырос какой-то фольварк. Теперь уже не свистит, а ревет ветер, рассекаемый выгнутыми ребрами нашего фургона, с треском бьются на ветру клочья брезента.

Мы мчимся по какой-то деревенской улице — слева мелькают, мгновенно исчезая в темноте, дома, сараи, фруктовые деревья. Справа строений нет — открытое поле. Еще один столб: двести восемьдесят второй километр.

Внезапно мотор начинает давать перебои. Ход резко замедляется. Я вижу в окошечко — Андрей встревоженно смотрит на Завадского. А Завадский нервно дергает рукоятку подсоса. Что они там кричат друг другу, не слышно.

Еще несколько раз чихнул мотор и заглох. Машина еще катится по инерции, но ход замедляется, замедляется…

На шоссе выскакивает немецкий солдат. Автомат висит у него на груди, он к нему и не прикасается, а просто поднимает руку — стоп!

Пока Завадский не выключил свет, успеваю увидеть за кюветом еще с десяток вооруженных солдат.

Сердце сдвоило удары. Все! Конец! Впрочем, почему же конец? Да и на что ты рассчитывал? Хотел проскользнуть незамеченным? Через леса, где бродят, хоть и потрепанные, не одна, не две — несколько фашистских частей? Как бы не так!

Не первый раз встречаемся мы нос к носу с противником. Пока выбирались из таких переделок живыми. Хотелось бы выбраться еще раз и теперь, когда и война-то вся на излете.

Толкаю лежащего Рагозина: «За автомат, за автомат, друг!» — перекидываюсь через борт, выхватываю пистолет. И вдруг зацепился рукой за планшет и похолодел. Документы! «Берегите, друзья… — слышу я голос Хохлакова. — В этом пакете жизнь многих тысяч наших людей…»

И дело не в одних только документах противника. Если врагу достанутся карты с расположением наших частей, наши планы — что тогда?

Конечно, пока я жив… А кому, собственно говоря, дело до того, жив я или нет? Сберечь документы — вот что от меня требуется.

Андрея в кабине нет. Завадский вытаскивает карабин и шепчет:

— Товарищ майор, слева немцы!

Сообщил, называется, новость.

Темно. Смутным темным пятном копошится шофер возле кабины. Совсем рядом слышится немецкая речь. Очень весело и громко кричит что-то немец. Кажется даже, что раньше когда-то слышал этот голос. Померещится же такая чушь! Со страху, что ли? Однако о чем это он? И темень. Ничего не видно.

Вот еще кто-то орет. Ага, мы нарушили светомаскировку — «свет — это твоя смерть». Знаем мы такой их лозунг — уже на всех заборах читали.

Опять знакомый голос. Властный, грозный… И внезапно узнаю — это же Андрей, это говорит Андрей!

Услышав властный окрик, гитлеровцы забормотали что-то: решили, что говорят с начальством.

Опять Андрей. Грозит, ругается, чуть ли не Гиммлеру обещает жаловаться. Вот что значит «шпрехен зи дойч»! Это уже не старушка в черной накидке, это сама смерть разговаривает с ним, а он отвечает на ее языке и не вздрогнет, не запнется.

Кажется, что железный скрежет откинутой крышки капота разносится из конца в конец деревни. Завадский копается в моторе на ощупь. Наверно, он уже отчаялся найти повреждение.

— Может, вдарить, товарищ майор? — спрашивает он, наклонившись над капотом и вставляя запал в гранату.

— Посмотри еще, — говорю я так, словно Завадский может хоть что-нибудь увидеть.

И он послушно нагибается вновь над мотором. Внезапно Андрей шепчет мне на ухо:

— Врезались, Юра. Зарывай документы, прикрою.

Еле различаю во тьме бледное пятно склоненного ко мне лица Андрея. Едва заметна кисть его руки и пистолет в ней. Размышлять некогда, да и не о чем, все ясно, зарыть планшет, биться до последнего вздоха, побольше фашистов прихватить с собой в могилу.

Машину потерял из виду, прежде чем отбежал от нее на десяток шагов, — такая кругом темень. Надо двигаться бесшумно, но оттаявшая земля гулко чавкает под ногами. Несколько минут, наверно, ушло на то, чтобы одолеть восемьдесят-сто метров. А мыслям, рваным клочкам мыслей достаточно доли секунды. О чем только не успел я подумать! Соображения, выводы, догадки, решения беспорядочно теснились в мозгу, но главное, главное пробивалось сквозь все: пусть мы погибнем, но врагу не достанутся документы, пусть они сгинут вместе с нами!

Наткнулся на каменную стену. Дом? Вот и край стены. А другой угол? Двигаюсь на ощупь. Вот и вся стена. Метра два с половиной. Может быть, трансформаторная пучка? Сотни таких будок под маленькими черепичными крышами, похожих издали на грибы подосиновики, видел я сегодня вблизи дорог, по которым мы мчались… Ну, конечно, трансформаторная будка. Вот металлическая дверь, вот петли на заклепках, замок…

Так, значит, это не безвестный дом, а трансформаторная будка на двести восемьдесят втором километре. Повезло, ей-богу, повезло! Знаю хотя бы точный адрес.

«А вдруг отобьемся? — смутный проблеск надежды. — Тогда найду зарытый планшет!»

В этот момент мне страстно захотелось выжить. Не для того, чтобы вообще жить на белом свете после войны, а для того, чтобы не утратить возможности искать и найти эту драгоценную сумку.

Судорожно разгребаю полужидкую, вязкую грязь у стенки, справа от металлической двери будки и так же судорожно думаю, думаю, думаю… Будок таких в Германии тысячи. И все-таки есть надежный ориентир для будущих поисков. Ведь это шоссе ведет на юго-восток от Одера. Не охраняют же фашисты каждый километровый столб! А столбы приведут меня сюда откуда угодно. Это для местных жителей все столбы одинаковы. Никто не знает, что с одним из этих отныне связана вся моя жизнь.

…Податливая вначале земля уплотняется, но ямка уже достаточно глубока.

Спокойно светят звезды. При их свете я смотрю напоследок на планшет и зарываю его. Такое ощущение, словно кто-то другой, враждебный и жестокий, закапывает меня самого. Я не смею не остаться в живых и не доставить документов.

«282», — снова вспыхивает в памяти. Еще раз оглядываюсь, ищу хоть какие-нибудь приметы места, и, хотя ничего не вижу, перед моими глазами отчетливо желтеет указка с цифрой «282», прибитая к столбу.

Плотно утрамбовываю землю ногами.

А на шоссе в это время бухнул карабин, еще раз, еще, еще… Застучали автоматы, послышались крики, взрывы.

Что есть силы бегу обратно. Почему-то мне кажется: только явлюсь на место стычки — обязательно отобьемся и вырвемся отсюда. «Успеть бы, успеть, пока живы!»

И вдруг все стихло. Ни выстрела, ни стона, ни крика. Останавливаюсь, словно с разгона налетев на забор. При этом сразу увяз в грязи выше колен. Болью в сердце отдается: не успел! Погибли ребята! Погибли… погибли… из-за того погибли, что я не успел добежать!

Весь обращаюсь в слух — не донесется ли что-нибудь оттуда, где только что кипела схватка у машины?

И донеслось. То ли стон, то ли тихий вскрик: — Юра!

Андрей! Это Андрей! Зовет на помощь. Что ж я стою?!

С трудом выдираюсь из грязи, рвусь к шоссе. В это время над полем снова слышен громкий крик Андрея:

— Юра, быстрей! В машину!

Вслед за этим ожил мотор. Молодчина Завадский! Первое чувство — радость: отбились, живы! Я уже совсем близко. И тут же охватывает отчаяние. Документы! Зарытые документы! Их нельзя оставить. Без них мне незачем возвращаться в штаб. Все это я объясняю самому себе на ходу, моментально повернув обратно.

Андрей на шоссе волнуется, кричит, а я мечусь в кромешной тьме среди грязи — потерял трансформаторную будку. Может, я и совсем рядом! Тьма! Ничего не видать, даже кисть вытянутой вперед руки растворяется в чернильной мгле.

Бросился наземь и гляжу снизу вверх — помогите, звезды! Помогли. Совсем рядом, закрывая половину Млечного Пути, чернеет трансформаторная будка. Вот она, металлическая дверь на заклепках! Правее, еще правее. По локоть погружаю руки в жидкую грязь — сумки нет.

— Юра, где ты? Юра, отзовись! Юра! Юра!.. — звенит в ночи взволнованный голос невидимого Андрея.

Но… на полпути между Андреем и мною из проклятой темноты кто-то кричит по-немецки. Вот тут и отзовись!

Между тем со стороны деревни уже гремят выстрелы и все гуще летят светлячки трассирующих пуль.

Гитлеровцы все ближе — это видно по вспышкам. Мне, пожалуй, не уйти. Хоть Андрей бы уехал!

Я слышу, как Андрей приказывает включить фары. «Что он делает? Сумасшедший! — ужасаюсь я шепотом. — Ведь это верная гибель!»

Таился я не зря: мимо меня протопал еще один немец. Он уже дважды выстрелил в сторону машины. Хорошо еще, что он сейчас не сзади меня, а то бы мог увидеть. А самая большая беда — не могу откликнуться на зов Андрея!

Тьму разорвали два ослепительных луча. Чуть заметной тусклой рябью засветились лужи на шоссе и кое-где в поле.

— Выходи на свет! — зовет Андрей.

Он понимает, как легко сбиться с пути в этой чертовой тьме.

— Эх, Андрей, друг… брат мой! Себя же только погубишь, — шепчу я, все еще разрывая руками землю. — Разве б я без света не вышел к машине, если бы только мог?

Совершенно ясно сознаю: если сейчас же не брошусь к своим, ждать меня не смогут. Гитлеровцы стреляют по фарам. Одна уже со звоном разбилась. Словно магнитом, стянуло пулевые трассы к машине, все они теперь перекрещиваются возле нее.

Хорошо бы умчаться вместе с ребятами подальше от этого проклятого места!.. Но я не могу бросить документы.

Откликнуться нельзя и потому, что друзья услышат и не поверят, что невредим. Подумают — ранен, бросятся вытаскивать… Немцы тем временем захватят машину. Погибнем все… И штаб ничего не узнает о судьбе наших, вырвавшихся к Одеру… Молчу. Пусть Андрей думает, что я убит, пусть один прорывается к штабу, не теряет из-за меня последней возможности выбраться отсюда!

А выстрелы все ближе.

Тронулась одноглазая машина.

Хочется закричать, а я молча продолжаю рыться в грязи. Еще смутно видна полоска света перед машиной, еще не так одиноко. Потом свет гаснет…

Долго еще кричат и топчутся немцы на шоссе. Кто-то опять проходит мимо меня. И только когда все успокаивается, я продолжаю поиски.

Надо же! Всего метра три-четыре в сторону! Наконец-то! Документы у меня в руках.