"Входят трое убийц" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)Глава первая Утро в Ментоне1Теплая вода водопадом низвергалась на волосатую грудь, каскады брызг летели на стены, облицованные белой и голубой плиткой. Рука, тоже волосатая, манипулировала краном душа, а гулкий голос с заметным акцентом декламировал немецкие стихи: Тут голос осекся: волосатая рука по ошибке пустила струю ледяной воды и вместо стихов послышался не оформленный в слова вопль. Когда стихи зазвучали снова, они приобрели несколько измененную форму: В дверь ванной комнаты энергично постучали. — Расписаться надо за три заказных письма, почтальон ждет, — Распишитесь сами! — по-норвежски крикнул мужчина из ванной комнаты. — Месье знает, что я не умею писать, — также по-норвежски ответил голос по ту сторону двери. Дверь открылась, мокрая рука схватила ручку и желтую тетрадь и нацарапала неразборчивую подпись. Тот, кому принадлежала мокрая рука, схватил три заказных послания и, щурясь, прочел их. Первое письмо было отправлено из Осло. Оно гласило: Господину Кристиану Эббу, поэту, Ментона, Франция. В сотрудничестве с издательствами «Петре и Петерсон» в Стокгольме и «Триер и Дельбанко» в Копенгагене мы составили план, который, как мы полагаем, может Вас заинтересовать. Вам, без сомнения, известно, какого успеха добились некоторые английские и американские издательства в выпуске серий так называемого Мы намерены создать скандинавский Вы, дорогой господин Эбб, самый знаменитый из современных норвежских поэтов, ваши песни на устах у всех! Но мы знаем также, что ваши интересы весьма разнообразны: нам рассказывали, что к интересующим вас предметам относятся такие несхожие вещи, как астрономия, гастрономия и детективные романы. Вот почему мы надеемся, что Вы окажете нам честь войти в наш комитет. Вероятно, одновременно с нашим письмом Вы получите известия от наших шведских и датских коллег, но мы уже сейчас можем назвать Вам имена тех, кому они предложили возглавить комитет. Швеция будет представлена доцентом Арвидом Люченсом, а Дания — директором банка Отто Трепкой. Два других письма и в самом деле были посланы из Стокгольма и Копенгагена и подтверждали сообщение норвежского издательства. Из уст поэта Кристиана Эбба вырвался гневный вопль: — Ах вот что! Они надеются! Люченс! Будто я не помню историю с захоронением в Транефосе! Трепка! Будто я забыл про Наполеона в «Еженедельном журнале». Ага! Они надеются! И Кристиан начал вытираться так энергично, что казалось, еще немного — и на груди его не останется волос. — Люченс! Трепка! Движения полотенца слегка замедлились. — Впрочем, если бы речь шла не о Трепке и Люченсе, дело другое. Люди воображают, будто детективные романы — всего лишь легкое чтиво. Те же самые люди когда-то пренебрежительно морщились, слушая Полотенце завершило свою работу, Эбб оделся и открыл дверь в соседнюю комнату. В распахнутые высокие окна смотрело темно-синее море, вдоль стен тянулись многочисленные книжные полки; от книг, с двух сторон подпираемых двумя бюстами, ломился и стоявший посреди комнаты письменный стол. Один бюст изображал Будду, второй — Пушана, бога благоденствия. На одной из стен висела коллекция холодного оружия: сабли, рапиры, кинжалы и малайский крис[6] с волнистым лезвием. Схватив рапиру, Кристиан Эбб начал делать фехтовальные выпады. Ничто в его рослой фигуре и красивых резких чертах лица не выдавало того, что жить на берегу моря ему приходится из-за никуда не годных легких. Посторонний, случайно вошедший в комнату, мог бы принять Эбба за молодого студента, столько мальчишества было в его лице под ниспадавшей на лоб светлой челкой. Однако именно Эббу принадлежали полдюжины поэтических сборников, составивших ему славу любимейшего поэта страны, где стихи не только читают, но еще и покупают. Как он сам любил говаривать вечером под хмельком: «Этот дом куплен на существительные, обставлен на прилагательные и приносит прибыль в виде глаголов и наречий». Дом столь необычного происхождения был окружен небольшим садом, где росли мимозы и пальмы, где пеларгонии расцвечивали зеленый фон сочными красками, а по ту сторону низкой каменной ограды слышалось неумолчное дыхание темно-синего моря — моря всех морей, Средиземного… Почти машинально пальцы Эбба нажали кнопку. И комната тотчас наполнилась металлическим отзвуком голоса, произносившего по-французски: — Кристиан Эбб выключил звук. Его глаза сразу приобрели мечтательное выражение. Пакет с ядом, потерянный беспечным велосипедистом-посыльным! Смерть добровольно протягивает руку нашедшему! Это — Ну, господин Эбб, не пора ли нам подумать о завтраке? В дверях появилось странное создание — женщина лет пятидесяти с лишним, объемы ее почти равнялись росту. Недостаток в вертикальном измерении возмещали черные негритянские кудряшки, которые торчали почти на тридцать сантиметров вверх. В ушах у нее были коралловые серьги, на плечах шелковая шаль. Однако диковинная внешность женщины не шла ни в какое сравнение с тем эффектом, который она производила, когда открывала рот. Потому что вместо звуков ментонского наречия из ее уст лились гремучие звуки, подобные которым едва ли можно услышать за пределами квартала Грёнланд[7] норвежской столицы. Много лет назад Женевьева — так звали обладательницу пышной шевелюры — уехала из Ментоны, чтобы стать третьей кухаркой во французском представительстве в Осло, и так как норвежцы, подобно англичанам, неохотно учат иностранные языки, а Женевьева отличалась любвеобильной натурой, ей пришлось медленно, но верно осваивать норвежский. И теперь она говорила на этом языке, но так, что от ее лексики побледнел бы самый закаленный морской волк. Ее манера называть французский трамвай — Хорошо, Женевьева, а что у нас на завтрак? — Яйца, овсянка и шоколад! — решительно ответила Женевьева. Поэт содрогнулся, как если бы она бросила ему в лицо три бранных слова. — Яйца, овсянка и… Послушайте, Женевьева! Вчера вечером я встретил Ванлоо. — Ванлоо? Поздненько это, как видно, было? Но если Эбб воображает, что по этому случаю я подам ему к завтраку не яйца, овсянку и шоколад, а что-нибудь другое, он ошибается! — Я и в самом деле засиделся немного позднее, чем следовало бы. Но я подумал, что теперь соленая селедочка и… — Эбб знает, что сказал врач. Яйца, овсянка и… — Врач! Да это не лекарь, а отпетый болван! Знаете, Женевьева, что он утверждает? Все равно, мол, что ты пьешь, потому что все алкогольные напитки содержат этиловый спирт! Все книги тоже напечатаны с помощью типографского набора, но от этого Библия не стала похожа на Боккаччо… — Эбб знает, что я неграмотная. Стало быть, овсянка… — Клянусь тем, что я хозяин этого дома… — Клянусь тем, что я обещала приглядывать за Эббом… Трудно сказать, как долго могло продолжаться это препирательство, если бы у входной двери не раздался резкий звонок. И когда Женевьева вернулась с подносом, на котором лежали две запечатанные голубые бумажки, от ее боевого задора не осталось и следа. Дело в том, что пребывание в далекой северной стране Норвегии не смогло истребить врожденного почтения южанки к телеграфу. Человек, получавший сообщения, которые поступали по проводам, висевшим высоко в воздухе, — а говорили, что эти сообщения могут прийти даже просто по воздуху, — такой человек не был простым смертным. Эбб разразился хохотом, необычно раскатистым для человека с больными легкими. — Ага! Вот что вы решили, господа! Вы, господин Трепка, приезжаете завтра вечером в Ментону, чтобы обсудить со мной дело, о котором я, вероятно, уже наслышан! Да, спасибо — — Вам нельзя так громко смеяться, господин Эбб, — отважилась заметить Женевьева. — Это вредно для ваших легких. — Как мне не смеяться, если два господина, которых я не знаю и знать не хочу, телеграфируют, что завтра во второй половине дня явятся ко мне в гости! Грива Женевьевы встала дыбом. — Слыханное ли это дело? — загремела она на своем ословском наречии. — Они что, думают влезть сюда без спроса? Я с ними разберусь! Как они выглядят? — Не знаю, — признался поэт. — Я их ни разу в жизни не видел, встречал только на газетных страницах. Но мы говорили о завтраке, Женевьева. — Яйца, овсянка и шоколад, — ледяным тоном заявила Женевьева. — И если Эбб воображает, будто я нарушу свой долг оттого, что Эбб… — Ладно. Тогда я позавтракаю в городе! — На здоровье! Вместо ответа Эбб двинулся к двери, демонстративно расправив плечи. Он ждал двух коротких слов: селедка и картошка. Но он их не услышал. Он выпрямился еще решительнее и открыл садовую калитку. Позади все было тихо. Только море плескалось у его ног. А из окна соседней виллы раздавался металлический отзвук голоса, говорившего по-французски: « Поэт направил свои стопы к бару |
||
|