"Входят трое убийц" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)

2

«Две ящерицы. Чайный салон — бар» — гласит вывеска на променаде Ментоны, который лентой из известняка и цемента вьется вдоль берега, растянувшись на пять километров от итальянской границы на востоке до мыса Мартен на западе. Если бы с самого начала эту дорогу прокладывал человек, наделенный здравым смыслом, она, без сомнения, могла бы стать такой же знаменитой, как неаполитанская Страда ди Кьяйя. Теперь же она больше всего напоминает тех наивных деревенских простушек Боккаччо, которые становятся жертвами соблазнов культуры: на протяжении нескольких десятков лет всем архитекторам Ривьеры позволено было марать неописуемо прекрасную прибрежную полосу изысками своей фантазии. Тщетно было бы искать здесь два дома, построенных в одном и том же стиле. Тщетно было бы вообще искать здесь некое подобие стиля.

«Две ящерицы» принадлежат двум сестрам, Титине и Лолотте. Лолотта неизменно остается блондинкой. Титина временами бывает блондинкой, временами рыжеволосой, временами брюнеткой. Лолотта сентиментальна, Титина фривольна. В обязанности Лолотты входит развлекать старых дам, приходящих выпить чашечку чая; эти дамы — основа благоденствия Ривьеры, планктон, за счет которого по сути дела и живут ее многочисленные хищные рыбы. Титина призвана заменять мужской клиентуре бара отсутствующее женское общество. Никто не расскажет невинную сплетню так увлекательно, как Лолотта, никто не расскажет пикантный анекдот с более невинным видом, чем Титина.

Эбб быстрыми шагами шел по променаду. Он был разъярен против женщин вообще и против Женевьевы в особенности. Лионский собор, который большинством в один голос наделил женщин бессмертной душой, должен был дважды подумать, прежде чем выносить такое судьбоносное решение. Яйца и овсянка! Можно ли измыслить более абсурдную диету для мужчины, который поздно встал? Ну разве это не доказывает с неоспоримой очевидностью, что упомянутый собор… Постойте, это еще что такое?

По другой стороне улицы медленно шел хорошо одетый мужчина, похожий на англичанина. Его сопровождал юноша, также хорошо одетый. У старшего был орлиный нос, а кожа отличалась нездоровой желтизной; юноша был кудряв, как молодой поэт. Но внимание Эбба привлекли не лица прохожих, а их поведение. Юноша — ему на вид было лет восемнадцать — нес банку с клеем и кисть, его предводитель — рулон кроваво-красных плакатов. Оба остановились у какой-то стены. Юноша раза два провел по ней кистью, старший развернул плакат. В следующее мгновение плакат уже висел на стене. Эбб издали прочел слова: «Митинг общественного протеста». Двое агитаторов окинули свою работу быстрым оценивающим взглядом и двинулись дальше.

Эбб не знал, что и думать. Двое англичан, расклеивающих плакаты! Двое хорошо одетых молодых англичан! Это противоречило всем представлениям Кристиана о британцах. Его прямо-таки подмывало выяснить, против чего они протестуют! Но мысль о пересохшей с утра глотке победила, и Эбб поспешно зашагал своей дорогой. А вот и бар, а вот и Титина!

— Доброе утро, месье Поэт! — воскликнула мадемуазель Титина, которая сегодня была седой, как французская маркиза дореволюционных времен, хотя накануне она была рыжеволосой, как легкомысленная субретка. — Как мило, что вы зашли ко мне, какая дивная погода, можно подумать, разгар лета, не правда ли, а ведь у нас сейчас только начало марта, когда пробуждается любовь, и вы, конечно, заметили, как прекрасны сегодня все дамы, конечно заметили, иначе вы не были бы поэтом, месье Поэт! О-ля-ля! вы заметили, кто идет, — как, вы ее не знаете, вы не знаете красавицу мадам Деларю, о ней говорит весь город, возможно ли, что вы ее не знаете, ее муж играет в городском оркестре, а вы обратили внимание на ее меховую шубку? Как, вы ничего не видите? Но где же ваши глаза, месье Поэт, о, я понимаю, вы, как Виктор Гюго, видите только цветы и звезды, но месье Деларю получает за игру в оркестре тысячу франков в месяц, а настоящая беличья шубка стоит восемь тысяч, это уж как пить дать, но мадам Деларю купила шубку на аукционе в Ницце за гроши — подумать только, как ей повезло, теперь так и хочется самой съездить в Ниццу!

Титина не переводя дыхания выпалила эту тираду, а тем временем ее руки успели выложить на стойку бара анчоусы, редис и сыр. По другую сторону променада легкой походкой шла молодая дама, о которой только что говорила Титина. Дама была невысокого роста, но отличалась неподражаемой, свойственной одним только француженкам повадкой. Волосы ее отливали платиной, линия бровей проведена тушью, губы подкрашены оранжевой помадой, на щеках румяна мандаринового оттенка, а подведенные глаза загадочно мерцали зеленым. Хотя день был жаркий, дама куталась в пушистую беличью шубку. Те, кто сидел на открытом воздухе за столиками многочисленных кафе, провожали ее взглядами.

— Знаете, о чем я думаю, Титина, когда гляжу на французских женщин? — спросил Кристиан Эбб. — Я думаю о шампанском.

— Ах, вы очаровательны! Вы настоящий поэт, вы соловей, как Виктор Гюго.

— А почему я так думаю? — продолжал Эбб. — Не только потому, что шампанское очень дорого. А потому, что виноград, из которого делают шампанское, невзрачен с виду и не очень вкусен. Но если его обработать как следует, получится шампанское, а вот из лучших сортов винограда шампанское не родится!

— Фи! Фи! Фи! — воскликнула мадемуазель Титина, топнув ножкой в лакированной туфельке на высоком каблуке. — Ух, какой вы злой, я вас никогда не прощу, но знаете ли вы, что рассказывают о муже мадам Деларю? Вчера возле казино давали дневной концерт, играли «Травиату», а там в «Застольной» есть пауза, когда все инструменты разом замолкают, чтобы потом грянуть с новой силой. Так вот, несчастный месье Деларю забыл про паузу и вдруг сказал так громко, что все его товарищи услышали: «Господи Боже мой, больше терпеть нельзя, я стал посмешищем всего города!» Вы — поэт, а о чем еще писать стихи, как не об адюльтере? Или правду говорят, что за пределами Франции никто не помышляет о супружеской неверности?

— Ну почему же, — ответил Кристиан Эбб. — Мы тоже начинаем приобщаться к жизни. Прогресс неотвратим, его не остановить!

— Тогда вы меня поймете, если я спрошу вас, слышали ли вы, что рассказывают в городе об одном господине… У вас есть друг, тоже наш постоянный клиент…

— Вы о Мартине Ванлоо? Надеюсь, вы не станете утверждать, что он продает шубки по бросовой цене? Потому что, если вы станете это утверждать, я вам не поверю!

— Какой вы вспыльчивый, я ничего подобного не говорила, в той семье есть и другие члены…

— Насколько мне известно, семья состоит из древней старухи бабушки, еще двух братьев, Аллана и Артура, с которыми я незнаком, да молодого родственника по боковой линии, про которого говорят, что он похож на английского поэта Шелли, прозванного британским Кристианом Эббом. Так кто же из них торгует шубками? Я христианин и как всякий христианин люблю клеветать на своих ближних, но для этого мне нужны факты!

— Фи! Фи! Фи! — воскликнула Титина, состроив гримаску, приличествующую маркизе. — Клеветать на своих ближних… Да разве для этого мало шубки и в придачу браслета с рубинами? — Прервав свою речь, она самым естественным образом закончила ее приветствием: — Доброе утро, месье Ванлоо! У вас в ухе не звенело? Мы с месье Поэтом только что говорили о вашей семье.

— О моей семье? — спросил хриплый голос за плечом Кристиана. — Постарайтесь довольствоваться разговорами о единственном порядочном члене этого семейства, то есть обо мне самом! Что вы пьете, Эбб? Пиво! Мадемуазель Титина, принесите мне, пожалуйста, бутылку шампанского, но только сразу, как говорят в Италии!