"Сюита «Ландшафт и этнос»" - читать интересную книгу автора (Гумилев Лев Николаевич)

Сущность этнической целостности (Ландшафт и этнос: XII)

Кажется странным, что этнографы, историки и даже просто наблюдатели явления этноса, ни минуты не сомневаясь в его реальности, не смогли дать удовлетворительное определение понятию «этнос» как таковому. Всегда отмечались те или другие отличительные черты: язык, происхождение, культура, государственность, юридически оформленное социальное состояние, но оказывается, что все эти черты и черточки только указывали на факт этнических разграничений, но не были непременными атрибутами феномена этноса. Не будем упрекать наших предшественников. В их руках еще не было методики, необходимой для решения проблем такого рода. Так же мучительно и бесцельно метались биологи между механизмом и витализмом, причем первый объяснял наблюдаемые явления заведомо неточно, а второй вообще ничего не объяснял.

Что мы знаем об этносах, существовавших в историческое, т.е. доступное изучению, время? То, что они возникают, проходят фазы развития и исчезают. Этот повторяющийся процесс именуется этногенезом. Мы знаем также, что степени близости этносов между собою колеблются весьма значительно. На этой основе строится иерархическая систематика этносов. Скопления этносов, сходных по структуре, стереотипу поведения и генезису, мы называем суперэтносом, подразделения внутри этноса – субэтносами. Оказывается, что этнос, как атом, делим до бесконечности, ибо даже один человек не является лимитом деления. Ведь в разные возрасты человек ведет себя по-разному, следовательно, поведение его вариабельно. И, наконец, мы знаем, что этнос всегда взаимодействует с ландшафтом и техносферой. Эти связи не случайны и зависят от характера адаптации и уровня развития производительных сил. Итак, этнос не случайное сборище людей, а явление развития географической оболочки планеты Земля, совершающее на ней перестройки, сопоставимые с геологическими переворотами малого масштаба, о чем писал еще В.И. Вернадский[91, стр. 273].

Анализ фактического материала, проведенный нами в предшествующих статьях серии «Ландшафт и этнос», привел к выводу, что стремление к преобразованию окружения как природного, путем создания антропогенных ландшафтов, так и этнического, путем войн и миграций, происходит по сложным причинам, отнюдь не лежащим на поверхности наблюдаемых явлений. Сам факт разнообразия этнических типов и распространения человека по всей суше Земли показывает наличие особой линии эволюции Homo sapiens, где филогенез преображается в этногенез[130]. Считать эту линию развития плодом общественной формы движения материи нет оснований, хотя социальные моменты все время коррелируются с природными закономерностями[150].

На уровне, доступном этнографическому изучению, мы наблюдаем субэтносы, обычно составляющие части этносов, а в отрыве от них образующие изоляты. На уровне компетенции исторической науки мы видим этносы, растущие и гибнущие, иногда делящиеся, иногда сливающиеся воедино. Но в любом случае можно констатировать лишь перестановку уже имеющихся элементов, создающую причудливые, своеобразные коллизии, а не творческий процесс возникновения того, чего до тех пор не было. Зато на уровне суперэтносов наблюдается именно появление не существовавших ранее форм, структур, стереотипов поведения, восходящих не к исторической судьбе, моделируемой для этносов, а как новое явление, самим фактом своего существования меняющее привычную историческую картину[172].

На этом уровне этногенез обладает всеми качествами природного феномена, ибо не исторический процесс порождает его, а он сам зачинает новую цепь закономерности этнической истории, которая через много веков затухает в гомеостатическом равновесии. Эти «толчки» или «взрывы» редки, и наиболее древние известны нам только по Срединным или конечным фазам процессов этногенеза[142]. Поэтому мы ограничились описанием тех, которые можно проследить с достаточной точностью, и воздержались от попыток истолковать явление до тех пор, пока его описание не стало достаточно полным.

Но теперь мы вправе поставить вопрос: а что именно цементирует разных людей, часто непохожих друг на друга, в целостность, называемую этнической? При иной системе отсчета, социальной, эту роль выполняют производственные отношения, обладающие способностью к спонтанному развитию. Но к этническим закономерностям это неприменимо, так как они прерывисты; для этносов существует другая система отсчета, и историческая наука, исследующая события в их связи и последовательности, прекрасно описывающая возникновение и исчезновение социальных институтов, не в состоянии ответить на вопрос: почему афинянину был ближе его враг спартанец, чем мирно торгующий с ним финикиец? Она отметит лишь, что афиняне и спартанцы были эллины, т.е. единый, политически раздробленный этнос, а что такое этнос и чем связаны его члены? – история на это не отвечает[124].

Но если так и если мы знаем, что этнос – явление природы, то нам следует обратиться к естественным наукам за помощью, хотя бы в отношении методики исследования. И действительно, там мы найдем основу решения проблемы этноса. Это не что иное, как ход мысли и система обобщений, в которых нуждается этнология.

В 1937 г. биолог Л. фон Берталанфи на философском семинаре Чикагского университета выдвинул «теорию открытых систем и состояний подвижного равновесия, которая по существу является расширением обычной физической химии, кинетики и термодинамики»[173, стр. 28]. Однако тогда он не был понят «и спрятал наброски в ящик стола». Лишь после войны построения моделей и обобщения стали насущной необходимостью, и тогда сложилась общая теория систем, частным случаем которой является кибернетика.

Согласно концепции Л. фон Берталанфи, «система есть комплекс элементов, находящихся во взаимодействии»[174, стр. 12]. Практический смысл применения такой абстракции в том, что первичным элементом информации является не отдельно взятый факт, а определенная совокупность фактов, обретающая особые свойства в силу наличия характерных связей, возникающих между фактами. Этот подход нашел применение во многих областях естествознания, в том числе и в биологии. Равным образом он может быть ключом к проблеме целостности этноса, ибо этнология не гуманитарная, а естественная наука.

Понятие «система» в советской науке удачно описано и раскрыто А.А. Малиновским. По его определению, «основное в системе – наличие определенных связей, меняющихся по форме и обусловливающих включение в систему то одних, то других элементов, при условии сохранения преемственности между элементами и типами связи. Система строится из единиц, группировки коих имеют самостоятельное значение: звенья, блоки, подсистемы. Каждая единица является системой низшего порядка (что обеспечивает возможность применения иерархического принципа, позволяющего вести исследование на заданном уровне). Любая система характеризуется по трем направлениям: по особенностям состава элементов, по их числу и по структуре, т.е. по типу связей, объединяющих элементы. Под элементом понимается характеристика единицы, неспособная существовать без связи с данной единицей»[175, стр. 147-150]. Этот тезис позволяет по-новому подойти к предмету.

Использовав определения и подход А.А. Малиновского как своего рода алгебраическую формулу, мы можем подставить в нее нужные значения и получить если не сразу конечное решение, то непосредственное основание для такового. В самом деле, мы имеем право рассматривать этнос как особую систему из социальных и природных единиц с присущими им элементами. Но если так, то этнос – не простое скопище людей, теми или иными чертами похожих друг на друга, а целостность различных по вкусам и способностям людей, продуктов их деятельности, традиций, географической среды, этнического окружения и степени пассионарности, а также ее тенденции к увеличению или уменьшению. Последнее особенно важно, ибо «общим для всех случаев множеств является свойство элементов обладать всеми видами активности, приводящими к образованию статических или динамических структур»[176, стр. 445]. Применение этого подхода к процессам этногенеза позволяет решить проблему «историзма», так как все наблюдаемые факты укладываются в динамическую систему исторического развития, и нам только остается моделировать ту часть всемирной истории, которая непосредственно связана с нашей темой – этногенезом. Для развития общества модель будет другой.

Действительно, неоднократные попытки истолковать этнос как исключительно социальное, равно как и исключительно биологическое явление терпели неудачу потому, что вместо анализа (расчленения) предлагалось упрощение, которое неизбежно заводило исследователя в тупик. Даже в простой речи можно сказать «феодальное общество», но нельзя говорить «валлонское или гасконское общество». И наоборот, выражение «феодальный или капиталистический этнос» – бессмыслица, потому что общественные формы сменяются независимо от продолжительности существования этноса. Различие систем отсчета в социальном и этногенетическом планах находит выражение в общей теории систем. А.А. Малиновский выделяет два типа систем: корпускулярную и жесткофиксированную, – взаимодействующих разными способами[175, стр. 159-164]. Так, «в обществе развиваются типы связей, координирующие его функции (жесткая система). В виде (а в нашем случае в этносе) развитие идет за счет повышения совершенства особей, без ограничения в сроках развития и в пространстве (корпускулярная система). Следовательно, аналогии биологических и социальных уровней не обоснованы»[175, стр. 182].

Таким образом, мы можем определить реальное наличие этнической целостности как динамическое существование системы корпускулярного типа. Это замкнутая система, где первоначальный заряд энергии (пассионарности) постепенно расходуется, а энтропия непрерывно увеличивается. Поэтому живое вещество или система должна постоянно удалять накапливающуюся энтропию, обмениваясь с окружающей средой энергией и энтропией. Этот обмен регулируется управляющими системами, использующими запасы информации, которые передаются по наследству[177, стр. 112]. В нашем случае роль управляющих систем играет традиция, которая равно взаимодействует с общественной и природной формами движения материи. Передача опыта потомству наблюдается у большинства теплокровных животных. Однако наличие орудий, речи и письменности выделяет человека из числа прочих млекопитающих, а этнос – форма коллективного бытия, присущая лишь человеку.

Применение теории систем позволяет приступить к пересмотру принципа концептуальных моделей глобальной истории. То, что эта задача до сих пор неоднократно ставилась и не получила удовлетворительного решения (Д.Б. Вико, О. Шпенглер, А. Тойнби)[173, стр. 65-67], не должно отвращать исследователя от продолжения попыток эмпирического обобщения, сколь бы трудны они ни были. В отличие от наших предшественников, выяснявших, как идет процесс, мы имеем возможность ответить на вопрос: что именно подвергается изменению, хотя мы будем иметь принципиально одностороннюю модель, представляющую только определенные аспекты явлений. Но ведь создание концепционных моделей лежит в основе любой исторической интерпретации, что и отличает историю (буквально – «поиск истины») от хроники или простого перечисления событий[173, стр. 68].

Нашим объектом исследований является не шпенглеровская «душа культуры» и не тойнбиское «умопостигаемое поле исследования»[90, стр. 5], а этническая система на том или ином уровне[155, стр. 92-95]. Иными словами, непосредственно наблюдаемые этносы – лишь фазы этно-генетических процессов, причиной которых, согласно модели, является взрыв пассионарности, т.е. флуктуация энергии живого вещества биосферы. Явления, следующие за первоначальным толчком или взрывом, как то: расширение ареала, формообразование, затем упрощение структуры и переход к гомеостазу, – при всем разнообразии условий сходно интерпретируются в пределах законного допуска.

Предлагаемый подход позволяет предложить решение «больного» вопроса о взаимоотношении «человека» с географической средой. Признав этнос сложной, многоступенчатой системой, мы имеем право включить в нее кроме людей орудия, которыми они добывают пишу, предметы искусства и научные воззрения, домашних животных и культурные растения. Это будет своеобразный развивающийся антропоценоз, запрограммированный так или иначе условиями, в которых произошел начальный пассионарный взрыв, включая в их число формацию социального спонтанного развития. Следовательно, этнос – не сумма особей, в него входящих, а система связей, объединяющих особи. Эти связи простираются не только в пространстве, но и во времени, но не бесконечно далеком, а ограниченном пассионарным взрывом, вследствие которого создалась данная этническая целостность. Равным образом этнос лимитирован в своем развитии, даже в оптимальных условиях территориальной изоляции, фазой гомеостаза или равновесия со средой как природной, так и этнической, т.е. соседними этносами. Поскольку гомеостатические этносы теряют резистентность, то первое же нарушение равновесия ведет к их распаду, а следовательно, и к гибели системы.

Из изложенного следует, что пассионарность нельзя рассматривать как социально-экономическое явление, ибо это противоречило бы закону сохранения энергии. Значит, она – биологический признак, возникающий, как все признаки, вследствие мутаций и устраняемый естественным отбором. Поэтому следует рассматривать пассионарность как экзогенный фактор по отношению к этногенезу и эндогенный по отношению к биосфере.

История политическая, экономическая и культурная, откуда мы черпаем сведения об этногенезе, фиксирует только явления социальной действительности и поэтому нуждается в дополнении данными природоведения. Последние не лежат на поверхности, а постигаются путем анализа большого числа фактов и эмпирического обобщения. Решительный и важный шаг в этом направлении сделал чл.-корр. АН СССР Ю.В. Бромлей, отметивший крайне важное свойство этноса – эндогамию (см. ниже).

Если считать этнос только социальным явлением, то заключение браков с иноплеменниками не может отразиться на его структуре. Если же они все-таки имеют значение, то несомненно, что наряду с социальными институтами, языком, культурой имеется определенная биологическая связь, которую нельзя ни отождествлять, ни сопоставлять с расовой. Единство людей, составляющих этнос, определяется внутренней структурой и стереотипом поведения. Если структура, формирующаяся в историческом процессе становления этноса, складывается на основе общественной формы движения материи, то стереотип поведения вырабатывается в процессе адаптации к природным условиям и передается путем «сигнальной наследственности», свойственной не только людям, но и животным, что заставляет отнести поведенческие явления к природным формам движения материи. Таким образом, этнос совмещает в себе «социальный организм» и популяцию.

Возникновение новой этнической целостности всегда связано с ломкой старых стереотипов и, следовательно, требует огромной затраты энергии. Значит, природа этноса энергетична, а биохимическая энергия, абсорбируемая его представителями и выдаваемая в виде деятельности (созидательной или разрушительной), создает в психике ее носителя эффект, который мы назвали пассионарностью. Именно через высокий накал пассионарности происходит взаимодействие между общественной и природными формами движения материи, подобно тому как некоторые химические реакции идут лишь при высокой температуре и присутствии катализаторов. Импульсами пассионарности (биохимической энергии живого вещества, преломленной психонервной организацией человека) создаются и сохраняются этносы, исчезающие, как только слабеет пассионарное напряжение. И теперь можно раскрыть значение термина «этнос», которое предварительно мы только что описали. Этнос – это пассионарное поле одного ритма, ибо у другого этноса свой ритм. Именно эти ритмы мы и улавливаем ощущением «своего» и «чужого», но индивидуальное сознание не находит объяснения чувству и предпочитает игнорировать его. Только коллективное сознание науки и накопленный ею опыт позволяют нам понять, что за разнообразными внешними проявлениями этносов кроется глубинная сущность. То, что открыли физики в отношении электричества и света, химики – взаимодействие кислот и щелочей, пора уяснить этнологам, хотя бы во имя монизма науки.

Ритм не является прирожденным. Он – свойство не особи, а этнического коллектива. Новорожденный имеет унаследованный от предков генотип и фенотип, но этнического ритма у него нет Постепенно младенец входит в жизнь, и его биологическое поле начинает колебаться в унисон с полями окружающих. Это своего рода резонанс. Поэтому ясно, что для этнической принадлежности основное значение имеет воспитание на самых ранних этапах биографии особи, а не расовая принадлежность. Генотип может определить многое: темперамент, быстроту реакции, способность к абстрагированию, воображение и т.п., но не ощущение «своего» и «чужого» – отличительную черту этноса Эта черта передается младенцу путем «сигнальной наследственности», т.е. традиции, и потому в этнических коллективах возможна инкорпорация, немыслимая в расе Именно способностью людей резонировать на чужое этническое поле объясняются случаи приживания человека, попавшего в чужую этническую среду. Но такие случаи редки и не всегда безболезненны Например, известный ориенталист и офицер русской армии казах Чокан Валиханов чувствовал себя, по собственному признанию, своим и в русском офицерском собрании, и в казахском ауле, но эта раздвоенность переносилась им очень тяжело. Исходя из сказанного, этническое поле находится не в телах особей, а между ними, и, следовательно, исследуя народы этнологически, мы изучаем не внешность явлений, а их сущность в пространстве и во времени. Все детали быта, обрядов, культа и т.п., описываемые этнографами, для этнологов только опознавательные знаки причины, их породившей.

Принципы «поля» и «системы» не только не противоречат, но дополняют друг друга. Первоначальный пассионарный взрыв создает популяцию особей, весьма энергичных и тянущихся друг к другу. «Поле» создает причину для их объединения и дальнейшей солидарности, чаще всего не осознанной Но даже эта первичная консорция, вступая в соприкосновение со средой, организуется в систему корпускулярного типа, чем противопоставляет себя окружению Следующий шаг – оформление себя как социальной группы, т.е. создание жесткой системы с разделением функций ее членов, – это вступление в исторический процесс развития, запрограммированного локальными особенностями географического и этнического окружения, что при единстве модели этногенеза создает неповторимые коллизии в каждом отдельном варианте его.

Сформулированный нами тезис, по которому этнос как система имеет смысл природного явления, лишь коррелирующегося с общественными закономерностями, расходится с утверждением В.И. Козлова, что «этническая общность – социальный организм, сложившийся на определенной территории из групп людей при условии уже имевшейся у них или достигнутой ими... общности языка, общих черт культуры и быта, особенностей психического склада, а если эти группы резко отличались в расовом отношении, то и значительной метисации их»[178, стр. 56]. Иными словами, принцип системы заменен принципом сходности или похожести, по необходимости внешней, так как внутренние связи при этом подходе уловить невозможно.

По нашему мнению, цитированное определение имеет несколько недостатков, делающих его непригодным для этнической диагностики и заводящих в теоретический тупик Но поскольку оно «считается общепринятым»[178, стр. 21] и наша попытка учесть соотношение этноса и ландшафта названа «биологизацией и этнической детерминизацией»[178, стр 21, прим. 2], то придется внести ясность.

Прежде всего, В.И Козлов высказывает взаимоисключающие утверждения. Указание на роль территории и особенности природной среды, обусловливающей материальную культуру малых этносов[161, стр. 44] как «условие возникновения и существования этнической общности»[178, стр. 29], показывает, что он сам связывает этносы с географической средой. Да и трудно спорить против очевидности! Его заявление о необходимости метисации рас – такой биологизм, с которым нельзя согласиться. Например, индусы были объединены системой каст и не обращали внимание на то, кто данный брамин: ариец или дравид. И наоборот, большинство аннамитов перед образованием Вьетнама имели французскую примесь, но это не объединило их с французами

Необходимость общности языка – домысел. Есть сколько угодно двуязычных и трехъязычных этносов. Например, существование «платдойч» не разрушает единства немецкого народа. В Италии народ говорит на четырех языках, но итальянский этнос един. В Японии есть «женский язык», так же как у племени саджу в Бирме. И наоборот, наличие общего языка не ведет к этническому слиянию. Все дагестанцы говорят по-русски вполне свободно, но кумыки не становятся лакцами. Пресловутая общность культуры и быта чуть выше отрицается самим В.И. Козловым[178, стр 40-41], причем его аргументация против самого себя буквально совпадает с нашей, опубликованной на четыре года раньше[37 стр. 114], но отсылочной сноски почему-то нет. Из всего сказанного вытекает, что набор признаков, претендующий на достижение объективного мерила, произволен. Думается, что и любой другой набор не решит проблемы, так как дело не в особях вида Homo sapiens, а в связях их между собой.

Еще менее целесообразен другой принцип – определение этнической принадлежности по форме № 1 паспортного стола[179]. Уже не говоря о том, что такая методика неприменима в странах, где вопрос о национальной принадлежности в анкетах отсутствует, как, разумеется, и для прошлых веков, здесь не учитывается достоверность первичного источника – личного заявления опрашиваемого. Приведу один только пример. Антрополог Ю.Г Рычков обнаружил на побережье Охотского моря потомков землепроходцев-казаков с фамилиями: Атласов, Дежнев и т.п Они записались эвенками, чтобы не платить подоходного налога. Поскольку эвенкийский язык они знали с детства и занимались охотой, то без специального этнографического исследования определить их этническую принадлежность было невозможно. А потому, стоит ли отказываться от тех результатов, которые может дать наука?

Отмеченные несообразности – не просто ошибки, а последовательное применение демографической методики там, где она неприменима принципиально. Демограф подсчитывает сходные категории людей: по полу, по возрастным группам, по роду занятий и т.д. Для него единица отсчета – человек, а для этнолога, применяющего системный подход, единица – характеристика связи, а объект – система связей. Разница точно такая, как между мерами длины – метрами и температуры – градусами. Основное для демографа – отыскание одинаковых людей для зачисления их в тот или иной разряд, подлежащий подсчету. Основное для этнолога – установление динамических связей между разными людьми. Простейшая система – семья состоит из мужчины и женщины и держится на их несходстве. Усложненная система – этнос или суперэтнос также держится не на сходстве входящих в него людей, но на устойчивости характера и направления закономерного, поддающегося моделированию изменения связей. В этом смысле этногенез – исторический процесс, но так же исторична любая эволюция.

Следует отметить, что наш «биологизм» – это учет бесспорных явлений: стереотипа поведения и адаптации в ландшафтных условиях. В.И. Козлов вводит в число факторов этногенеза расовую метисацию, наивно полагая, что гибриды могут стать без дополнительных факторов новым устойчивым типом. Но, согласно законам Г. Менделя, в третьем и дальнейших поколениях произойдет расщепление генотипов и возникнет широкий спектр изменений, отнюдь не соответствующий единой расе[95, стр. 125].

Исходя из системного подхода, следует считать наличие двух расовых компонентов в составе одного этноса нормальным и даже обязательным явлением, так как разнообразие элементов при постоянстве связей только укрепляет систему этнической целостности. К этногенезу расовая гибридизация отношения не имеет. Зато этническое смешение путем экзогамии, привнося новый стереотип поведения, дает ощутимые последствия[172], а эндогамия стабилизирует этнос[154, стр. 84-91].

Итак, принять концепцию В.И Козлова можно лишь путем отказа от бесспорных достижений не только этнографии, но и всех пограничных с ней наук.

При так называемом «этно-демографическом» аспекте не только систематика недостижима, но и классификация по выбранному признаку обессмысливается. Так, последовательное применение принципа лингвистического деления народов по группам дало повод С. Бруку отнести евреев к индоевропейцам, так как большинство их ныне говорит на индоевропейских языках[180, стр. 270 и 276, прим 4]. Однако на этом же основании сюда следовало причислить американских негров, говорящих по-английски, французски, испански, португальски, и ирокезов штата Нью-Йорк, знающих английский язык с детства. Ученый обязан быть последовательным, даже если постулат приводит к абсурду, но тогда он имеет право сменить постулат. Именно это предпринято нами.

Мнения В.И. Козлова, которые он сам назвал «установленными и общепринятыми», не выдержали проверки фактами. Большой недостаток его концепции в том, что, говоря об «историзме» (странное словечко, что бы оно могло значить?), он искажает исторические факты, сам того не замечая. Например, он пишет: «Этническое самосознание в раннеклассовых обществах (имеется в виду XVI-XVII вв.) было, как правило, неотчетливым... Возникавшие идеи общности людей, говорящих на одном языке, обычно тонули в религиозных распрях... Французы-католики истребляли французов-протестантов, вынуждая тех искать помощи у протестантов Англии; в то же время немцы-католики, теснимые немцами-протестантами, заключали союзы с католиками Франции...»[178, стр 62-63]. Все неверно! В XVI в. гугеноты держали в своих руках две трети французского королевства и опирались на немецкие, а не на английские войска. Большая часть французов были «политиками», противниками Гизов и Лиги. Они-то и посадили на престол вождя гугенотов Генриха IV Бурбона. Английские и немецкие католики ориентировались на Испанию, с которой Франция вела войну. Поддержку гугенотам Лярошели организовали враги кальвинистов герцог Букингем и король Карл I.

Весь указанный период католическая Франция поддерживала в Тридцатилетней войне протестантскую унию, а не католическую Австрию. Мотив такой политической платформы был четко сформулирован Генрихом IV: «Я ничего не имею против того, чтобы там, где говорят по-испански, правил испанский король, а там, где по-немецки, – австрийский император. Но там, где говорят по-французски, править должен я».

Назвать это этническое самосознание «неотчетливым» можно только при недостаточном знании общедоступных учебников истории. На самом деле в XVI-XVII вв. Европа переживала период этнической интеграции. Много мелких этносов вошли в состав нескольких крупных, иногда растворившись в них целиком, а иногда сохранив память о своем прошлом. Примерами первого варианта служат провансальцы, ставшие французами, а второго – шотландцы и уэльсцы в Англии и бретонцы во Франции; по отношению к новым этническим целостностям они стали субэтносами, т.е звеньями подсистем.

И наконец, неужели В.И. Козлов всерьез считает, что безграмотные гасконские бароны, полудикие севеннские горцы, удалые корсары Лярошели или ремесленники предместий Парижа и Анжера в самом деле разбирались в тонкостях трактовки Предопределения или Пресуществления? Если же они отдавали свою жизнь за мессу или Библию, то, значит, то и другое оказалось символом их самоутверждения и противопоставления друг другу, а тем самым индикатором глубинных противоречий. Эти противоречия не были классовыми, так как на обеих сторонах сражались дворяне, крестьяне и буржуазия. Но католики и гугеноты действительно разнились по стереотипу поведения, а это, как мы условились вначале, основной принцип этнической обособленности, для которой было достаточно оснований[161].

Ну а если бы гугеноты отстояли для себя кусок территории и создали там самостоятельное государство, как, скажем, швейцарцы? Вероятно, их следовало бы рассматривать как особый этнос, возникший вследствие изменений исторической судьбы, потому что у них был бы особый быт, культура, психический склад и, может быть, язык, ибо вряд ли они стали бы объясняться на париго, а скорее выбрали бы один из местных диалектов. Это был бы процесс, аналогичный отделению американцев от англичан, и с позиции В.И. Козлова не ясно, что причина такого этногенеза – банальная дивергенция.

Мы уделили столь много внимания разбору концепции, состоящей из непримиримых противоречий и базирующейся на неверно изложенных, а подчас вымышленных фактах, только для того, чтобы оправдать свое стремление к поискам плодотворных решений этнологических проблем. Если бы все решалось просто, то не было бы нужды в анализе отдельных коллизий между «человеком» и ландшафтами Земли, не стоял бы вопрос о появлении новых этносов, которые, как мы видели[142], [124], возникают большими скоплениями, составляя суперэтносы, и не возник бы вопрос о критерии этнической принадлежности и о разных последствиях при этнической (отнюдь не расовой) гибридизации. Решения этих вопросов на почве фактов пришлось искать не только в истории народов, но и в закономерностях биосферы, поскольку в нее входят и будут входить все люди. А биосфера, в свою очередь, связана с физико-химическими процессами нашей планеты, и энергия живого вещества, преломленная через человеческий организм как эффект пассионарности, формирует те неуправляемые человеком процессы, которые называются этногенезом.