"Каин" - читать интересную книгу автора (Сарамаго Жозе)

1

Когда господь, также известный как бог, убедился, что адам и ева, существа на вид, то есть на первый взгляд, вполне полноценные, не могут не то что слова вымолвить, но и произнести ни единого самого что ни на есть примитивного звука, он сильно разозлился, причем, надо полагать, на себя, благо в райском саду все равно не на кого было свалить ответственность за грубейший просчет, состоявший в том, что все остальные твари земные, которых, как и двоих людей, сотворила его божественная воля, уже обладают собственным голосом, то бишь способны кто во что горазд мычать, рычать, щебетать, блеять, реветь, кудахтать или еще что, а эти двое — нет. И в приступе ярости, странном, согласитесь, для того, кто способен поправить дело еще одним быстрым fiat,[1] он подбежал к чете человеков и без лишних слов, без долгих разговоров взял да и наделил обоих языком, вдвинул его в уста глубоко, чуть не до самой глотки. Из того, как представлены события тех отдаленных эпох в сказаниях, за протекшие века обретших непреложность канона, или же напротив — в плодах апокрифического и неизбежно еретического воображения, нельзя со всей определенностью установить, какой же именно язык имелся в виду — то ли подвижный влажный мускул, болтающийся в ротовой полости, а порою и за ее пределами, орган болтания или же оно само, иначе называемое речью, даром что ее-то даром, к величайшему сожалению, господь и позабыл наделить чад своих, об особенностях же ее и свойствах нам неизвестно ничего, поскольку она не оставила по себе ни малейшего следа, ну, совсем то есть ничего, даже сердечка, вырезанного на коре дерева в сопровождении за душу берущей надписи типа там адам плюс ева равняется любовь. Поскольку в принципе одному не пристало ходить без другого, весьма вероятно, что господь так яростно затолкал языки в глотки своих отпрысков еще и потому, что желал ввести их, языки эти, в контакт с самыми глубокими внутренностями, нутряными глубинами человеческого тела, чтобы в будущем, уже обретя известное разумение и смекая, что к чему, смогли бы они поведать о неполадках, творящихся в темном хаосе этого лабиринта, в окне коего, ну, во рту, значит, они теперь уже время от времени мелькают. Все может быть. Сомнению не подлежит, что господь, движимый добросовестной порядливостью истинного мастера, желал и намеревался не только загладить предыдущий свой с должным смирением признанный просчет, но и доказать, что ошибка исправлена, для чего и спросил мужчину: Тебя как зовут, и тот отвечал: Адам, я твой первенец, господи. Тогда создатель повернулся к женщине: А ты кто, тебя как зовут. Ева, господи, я здесь первая дама, и согласимся, что в этом добавлении не было нужды, поскольку другой дамы не имелось. И увидел бог, что это хорошо, и, простившись отеческим: Счастливо оставаться, занялся иными делами. И тогда адам в первый раз сказал еве: Ну, пошли спать.

Сиф, третий сын этой четы, явится в мир лишь сто тридцать лет спустя и вовсе не потому, что материнской утробе потребовалось именно столько времени, чтобы завершить формирование нового потомка, а просто больше века ушло на созревание половых органов отца и матери, то есть, соответственно, яичек и матки, прежде чем они обрели достаточную производительную способность. Чересчур же нетерпеливым скажем сразу, что пресловутый fiat имел место лишь один-единственный раз, ибо мужчина и женщина — это ж вам не машина по набивке колбас, гормоны — штука сложная, тáк вот просто не производятся, в аптеке их не купишь, да и в супермаркете тоже, тут, как говорится, следует дать времени время. Еще прежде сифа появились на свет сперва каин, а следом за ним, с ничтожной разницей во времени — авель. Особо и безотлагательно требуется отметить, что томительной, смертельной скуки исполнены были все эти годы, проведенные без соседей, без развлечений, без ребеночка, ползающего из кухни в комнату, и никто не навещал адама с евой, кроме господа, да и его визиты были и кратки, и редки, прослоены долгими, по десять, по пятнадцать — двадцать, а когда и по пятьдесят лет, периодами отсутствия, так что нетрудно вообразить, что двум одиноким обитателям земного рая впору было почувствовать себя несчастными сиротами, брошенными на произвол судьбы в чащобе мироздания, пусть они и неспособны были объяснить, кто такие сироты и что есть произвол. Правда, что нет-нет, а вернее, да-да, то есть с очень высокой частотностью, да и говаривал адам еве: пошли спать, но рутина супружества, в данном случае осложненная и усугубленная неопытностью и незнанием новых позиций и положений, уже тогда оказалась гибельна, как вторжение жучков-древогрызов, подтачивающих стропила и балки. Поглядеть снаружи — лишь струйки пыли вытекают из крохотных, почти незаметных глазу отверстий, но внутри идет совсем другой процесс, и дайте срок — разрушится и рухнет то, что казалось незыблемым. Есть мнение, что рождение ребенка в подобных случаях может оказать благотворно одушевляющее действие если не на силу влечения, пресловутое либидо, каковое есть нечто химически значительно более сложное, нежели искусство пеленки менять, то, по крайней мере, на чувства, что, впрочем, тоже очень даже немало. Что же касается господа и его спорадически наносимых визитов, то первый был предпринят с целью убедиться, что адам и ева сумели обустроить и наладить свой быт, второй — понять, удалось ли извлечь какую-либо пользу из сельского бытия, а третий — предупредить, что, мол, скоро не ждите, предстоит совершить обход других раёв, имеющихся в небесном пространстве. Он и в самом деле появился лишь много времени спустя, в тот неотмеченный летописями день, когда несчастную чету поперли из эдема за гнусное преступление, выразившееся в том, что супруги вкусили плода с древа познания добра и зла. Так никогда и не получил толкового объяснения этот эпизод, благодаря которому впервые было введено в обиход неведомое до тех пор понятие первородного греха. Во-первых, даже находящийся в самом зачаточном состоянии интеллект без труда поймет, что осведомленным быть — куда лучше, чем несведущим, особенно в таких тонких материях, как добро и зло, где всякий, сам того не зная, рискует поплатиться вечными муками ада, который, кстати, еще только предстоит изобрести. Во-вторых, буквально вопиет к небесам непредусмотрительность господа, ибо не захоти он, чтобы вкушали от сего плода, легко нашел бы средство противодействия, либо просто-напросто вообще не сажая дерево, либо посадив его где-нибудь в другом месте, либо обнеся изгородью из колючей проволоки. Ну а в-третьих, адам и ева познали свою наготу вовсе не потому, что нарушили божий запрет. Голее, как говорится, голого, в чем, хочется да нельзя добавить, мать родила, отправлялись они, с позволения сказать, спать, и ежели господь не обращал внимания на столь явное бесстыдство, виновата в этом та порой неисцелимо слепая родительская любовь, которая не дает нам заметить, что наши дети в сущности не лучше и не хуже всех прочих.

Реплика по порядку ведения. Прежде чем продолжить эту поучительную и окончательно все разъясняющую историю про каина, куда, то есть не в каина, а в историю, мы с невиданной доселе дерзкой решимостью встряли, разумно было бы, ради того, чтобы читатель во второй раз не запутался в анахронических мерах и весах, хоть как-то упорядочить хронологию событий. И прежде всего — во избежание лукавого недоумения, непременно возникающего по вопросу о том, под силу ли было адаму в возрасте ста тридцати лет еще кого-то произвести на свет. На первый взгляд нет, не под силу, но это лишь если оперировать показателями, характерными для новейших времен, а в ту эпоху, о коей мы ведем речь и рассказ, в пору, когда мир не вышел еще из детского возраста, сто тридцать лет означали такое буйное цветение пылкого отрочества, о каком любой, даже самый рано созревший казанова мог бы только мечтать. Кроме того, вспомним, что адам дожил до девятисот тридцати лет, а иными словами, лишь чуточку не дотянув до всемирного потопа, не потопнув в нем, скончался уже при жизни ламеха, отца ноя, будущего строителя ковчега. Иными словами, было бы желание, а и время, и возможность родить помимо уже произведенных на свет еще и многих-многих других имелись. Как мы уже говорили, вторым его сыном, явившимся в мир непосредственно вслед за каином, был авель, белокурый и статный паренек, в высшей степени щедро взысканный господом, но кончивший, однако, по этой же причине как нельзя более скверно. Третьего, как тоже уже было сказано, звали сифом, но поскольку ему не найдется места в повествовании, которое ведем мы со всей щепетильностью подлинного историографа, то здесь мы его и оставим, ничем, кроме имени, не одарив. Иные, конечно, примутся доказывать, будто именно в его голове зародился замысел создать религию, однако этим тонким материям мы отдали дань в прошлом, причем, по мнению кое-кого из знатоков, сделали это с прискорбной и предосудительной легковесностью, хотя сами склоняемся к мысли, что если и нанесет нам трактовка наша какой-либо ущерб, воспоследует он, скорей всего, не раньше, чем на каком-нибудь заседании страшного суда, где приговор будет вынесен всем без исключения душам — одним за избыток, другим — за недостаток. Сейчас же нас интересует исключительно семья, глава которой зовется адамом, и главу эту иначе как дурной просто не назвать, ибо, когда жена принесла ему запретный плод с древа познания добра и зла, первый патриарх с поразительной непоследовательностью сначала заставил долго себя упрашивать, отведай, мол, кусочек, и мы полагаем, делал это самоутверждения ради, собственного удовольствия для, а никак не из-за твердокаменной незыблемости своих убеждений, а затем немедленно кусочком этим и подавился, навсегда отметив нас, своих потомков мужеского пола, яблочком, которое застряло в горле и — ни туда ни сюда. Найдутся, разумеется, и в немалом числе, такие, кто возьмется утверждать, будто адам не успел проглотить роковой фрукт по причине внезапного появления господа, пожелавшего немедля узнать, а что ж тут такое, собственно говоря, происходит. А потому, пока мы не забыли, а потом, спохватившись и вспомнив, не нарушили плавное течение дальнейшего рассказа несвоевременной отсылкой, поведаем о подробностях того, как однажды ночью, душной и летней, свершился таинственный и тайный приход господа в райский сад. Адам и ева по обыкновению спали голые, рядышком, но не прикасаясь друг к другу и являя, значит, собой образ совершенной невинности, образ столь же впечатляющий, сколь и обманчивый. Они не проснулись, и господь их не разбудил. Ибо его привело сюда намерение исправить еще одну фабричную недоделку, сильно портившую, как он наконец понял, товарный вид изделия и заключавшуюся, вообразите только, в отсутствии пупка. Бледные тела, не позлащенные прохладным солнышком рая, выглядели уж совсем какими-то голыми, очень навязчиво обнаженными и даже до известной степени непристойными, если, конечно, это слово уже бытовало в ту пору. И без задержки господь простер руку, легко прикоснулся кончиком указательного пальца к адамову животу, сделал быстрое кругообразное движение — и появился пупок. Аналогичная операция, произведенная миг спустя над евой, дала те же результаты при одном лишь важном отличии, а именно — евин пупок в отношении изысканности дизайна, четкости очертаний и прелести впадинки получился лучше и краше. Именно тогда господь, оглядев дело рук своих, в последний раз сказал, что это хорошо.

Спустя пятьдесят лет и один день после этого благотворного хирургического вмешательства, с которого началась в эстетике человеческого тела новая эра, в качестве девиза провозгласившая, что улучшению поддается все решительно, грянула катастрофа. А непосредственно перед ней — гром, коим возвестил о своем появлении господь. Одет он был не так, как обычно, и, в соответствии, надо полагать, с новой небесной модой, имел на голове тройной венец и в руке сжимал на манер дубины скипетр. Я господь, крикнул он, господь — я. В райском саду воцарилась мертвая тишина, не нарушаемая ни жужжанием осы, ни собачьим лаем, ни птичьей трелью, ни слоновьим трубленьем. Лишь с ветвей раскидистой оливы, росшей в эдеме с того дня, как был этот садик разбит, вспорхнули разом сотни, если не тысячи скворцов, так что, когда взвилась вся их стая в воздух, потемнели небеса. Кто дерзнул нарушить мой запрет, кто сорвал плод с моего дерева, вопросил господь, устремляя прямо на адама светозарный — определение не слишком широко употребительное, но точное — взор. Бедный человек в крайнем замешательстве безуспешно глотал да все не мог проглотить кусочек яблока, предательски выдававший его проступок, да вдобавок и голос у него сел и вставать не собирался. Отвечай, яростно прогремел господь, угрожающе потрясая скипетром. Собравшись с духом, отчетливо представляя, какие вины возложит на него потомство, адам промолвил: Жена, которую ты мне дал, чтобы я жил с ней, предложила мне плод с этого дерева, и я съел его. Господь повернулся к еве и вопросил: Что ж ты натворила, несчастная, а та ответила: Змей обманул меня, и я съела. Да что ж ты мне в глаза-то врешь, а, у меня в раю змей не водится. Господи, я ж и не говорю, что по раю змеи ползают, я говорю, что во сне увидела змея, и он сказал мне: С чего бы это запретил вам господь вкушать плоды от всех деревьев в саду, а я отвечала, что нет, мол, не от всех, а только от того, что стоит посреди сада, потому что если только прикоснемся к нему, то сейчас же и умрем. Змеи не разговаривают, а в лучшем случае шипят, молвил на это господь. Тот змей, что мне приснился, был говорящий. И что же еще он тебе сказал, хотелось бы знать, продолжил господь, стараясь придать словам своим как можно больше насмешливости, что плохо сочеталось с неподдельно божественным величием его облика. Сказал, что не умрем. Ах вот оно что, и господня ирония делалась с каждым мигом все заметней, он, стало быть, знает больше моего. Мне приснилось, господи, будто ты не хотел, чтобы мы отведали запретного плода и познали добро и зло так, как знаешь их ты, господи. А что сделала ты, легкомыслая распутница, что сделала ты, когда пробудилась от такого прекрасного сна. Пошла к дереву, сама отведала от плода и адаму отнесла, и он тоже попробовал его. И он вот тут у меня застрял, сказал адам и показал, где именно. Очень хорошо, сказал на это господь, что хотели, то и получите, с сей минуты кончилось ваше вольготное житье, ты, ева, отныне будешь претерпевать все тяготы беременности, включая тошноту, и рожать будешь в муках, но тем не менее муж твой останется желанен тебе, и он будет повелевать тобой. Бедная ева, скверно начинаешь, и печальна будет твоя участь, сказала ева. Раньше надо было думать, а что касается тебя, адам, проклята будет земля по твоей милости, и неимоверными трудами будешь ты всю жизнь добывать из нее пропитание, хлеб, так сказать, насущный, и рождать она будет лишь колючки да шипы, и станешь ты есть сорную траву с пустырей, и ведра пота придется пролить, прежде чем сумеешь снискать малую малость, чтобы прокормиться, и будет так до тех пор, пока однажды сам не ляжешь в эту землю, сам ею не станешь, ибо из нее тебя сделали, и в самом деле, жалкий мой адам, из праха ты был взят, во прах вернешься. С этими словами господь сотворил несколько шкур, чтобы прикрыли наготу адам и ева, которые при этом только перемигивались, ибо с самого первого дня отлично сознавали свою наготу и отлично ею пользовались. Сказал тогда господь: Познав добро и зло, сделался человек подобен богу, теперь, пожалуй, примешься за древо жизни, еще и его обтрясешь, вкусишь от плодов его да обретешь бессмертие, а мне только и не хватало двух богов во вселенной, а потому тебя и жену твою я изгоняю из райского сада, у ворот же выставлю херувима с пламенным мечом, чтоб стерег и никого назад не пускал, а теперь ступайте-ка оба вон, марш отсюда и не сметь мне больше попадаться на глаза. Закутанные в вонючие шкуры, покачиваясь на спотыкливых шатких ногах, сделались адам с евой подобны двум орангутангам, что впервые поднялись с четверенек. Земля за пределами райского сада была черства, бесплодна, нерадушна, и господь нимало не преувеличивал, суля адаму шипы да колючки, волчцы, так сказать, и тернии. В полном соответствии с предсказанием кончилось вольготное житье.