"Университетская история" - читать интересную книгу автора (Торчилин Владимир)

XI

— Ты что, идиот? — завопил в трубку Алик. — Когда ты наконец на землю спустишься со своих долбанных научных высот! Все всё знают! Все профессора каждый месяц инструкции получают, как в такие ситуации не попадать! Все газеты такими историями полны! Адвокаты на этом больше всего денег делают! Только ты ничего не слышал! Точно про тебя сказано — лоб широк, да мозгу мало... Даже среди наших уже проколы были, а ты всё как новорожденный. Ты хоть про Игореву-то историю слышал?

— Какого Игоря? — беспомощно спросил Андрей, несколько ошалевший от Аликового напора.

— Ну как это какого — того самого, из твоего московского отдела. Который на Диком Западе осел.

— А... — сообразил Андрей. — Ну и что там с ним случилось?

— Ты бы лучше до всех своих глупостей узнавал, с кем что случается, — несколько более спокойным тоном заговорил Алик, — хоть от чего-то поберегся бы. А теперь всё это для тебя только исторический интерес представляет. Тебе самому надо думать, как из дерьма выбираться. Впрочем, для поучительности, раз уж ты действительно такой пентюх, не вредно, пожалуй, будет тебе и сейчас послушать. В общем, так: Игорь ваш, на свой Запад забравшись, тоже, разумеется, не почесался выяснить, не поменялись ли нравы за последние сто лет. Ну, пока он там женщинам двери придерживал, вперед пропускал или шляпу в лифте при них снимал, на него просто как на идиота смотрели, но никаких действий не предпринимали. И он в результате ничему не научился. А все инструктажи он по совковой привычке в гробу видал, как и всякие там информационные письма из деканата. Пока не влетел. А влетел стопроцентно. Казалось уже, что ни крестом, ни перстом не отмахнуться! Так что слушай и на ус наматывай — может, хоть как-то его опыт используешь.

Так вот: Игорю вашему понадобилось в лаборатории одну новую методику поставить. И дел-то пустяк — как раз у соседей, через коридор этим занимались, и прибор стоял. Вот он и решил свою лаборантку свести туда и попросить поднатаскать немного — обычное дело. Взял он девицу эту — она хорошенькая и с ним чуть не с первого дня работала, да и повел к соседнему профессору. Они до этого с ним только в коридоре раскланивались, но опять же — дело обычное. Пришли они, там полна лаборатория народу и как раз у этого прибора толпятся, вот он и объясняет, что так, мол, и так, помочь нам надо и, если можно, девицу подучить и позволить прибором изредка пользоваться. Естественно, ему говорят, что всей душой и в любое время. Тут бы ему, козлу, поблагодарить, сдать девицу с рук на руки и быстренько к себе в кабинет чем-нибудь умственным заняться, так он, видите ли, пошутить решил на домашний манер. Спасибо — говорит — за заботу, надеюсь, что и вы довольны останетесь: смотрите, какую красотку вам на выучку оставляю, на нее никакого времени не жалко. Девица-то уже привыкла к его приколам, тем более, что у него дальше этого никогда с коллегами и не шло — ты же его сам знаешь, — только похихикала и всё. С тем он и удалился. А назавтра всё и началось. Не успел он на работе появиться, как его ему секретарша говорит, что его просил завотделом позвонить. Звонит. Тот вежливо спрашивает, нет ли у него свободной минутки, поскольку их обоих к себе декан приглашает. Он, естественно, ничего понять не может — такие встречи всегда за две недели организуются. Но идет. Сначала к завотделом, а потом вместе с ним к декану. По пути с этажа на этаж он пытается выяснить, о чем, собственно, речь пойдет, но тот держится индифферентно и ваньку валяет. А декан встречает их с каменным лицом и сразу берет за горло. Намечается — говорит — одна скверная история. Ну, Игорь думает, что техника безопасности нажаловалась — они всегда находят к чему придраться и сразу наверх жалуются. Но декан совсем в другую сторону гнет.

— На вас, — говорит — Игорь, поступила очень неприятная жалоба в связи с тем, что вы грубо нарушили принятые у нас в университете правила персональных взаимоотношений и позволили себе оскорбительные в сексуальном отношении высказывания но адресу одного из коллег.

Ну, Игорь уже начинает понимать, что дело плохо, но о чем именно речь идет, никак догадаться не может. Краем мозга он предполагает, что лаборантка могла обидеться за то, что он ее красоткой назвал, подчеркнув, так сказать, этим ее сексуальность, а не деловую ценность, но верится в это с трудом — у них всякое в разговорах проскальзывало, и она ни разу не показала ему, что этим недовольна, так что чего уж тут прямо начальству жаловаться. И действительно — не она. Теперь протри уши и вникни — оказывается, жалобу накатал тот самый сосед-профессор, к которому он вчера за помощью обращался. Но лаборантка действительно в этой жалобе задействована. Выверт совершенно невероятный, но цитирую донос близко к тексту: “Вчера профессор такой-то, обратившийся ко мне за профессиональным советом и товарищеским содействием, прося меня помочь его лаборантке освоить одну из наших лабораторных методик, позволил себе в присутствии моих сотрудников, которые этот факт готовы подтвердить, грубо унизить меня в сексуальном смысле, сказав, что я должен оказать помощь его лаборантке, поскольку она “красотка”, то есть сексуально привлекательна. Такое заявление способно грубо исказить мой моральный облик в глазах моих сотрудников, которые могут подумать, что я оказываю помощь только сексуально привлекательным коллегам противоположного пола, тогда как на самом деле пол и внешность коллег для меня никакого значения не имеют, и я готов консультировать всех, кому мои консультации могут понадобиться, независимо от их половой, расовой или религиозной принадлежности. В связи с этим приношу официальную жалобу руководству колледжа и требую строго наказать профессора такого-то за создание нетерпимой сексуальной обстановки на рабочем месте”. Подпись. Число.

Игорь ваш остолбенел. А декан спрашивает, имел ли место этот поступок на самом деле. Невзирая на весь идиотизм ситуации, Игорь признает, что такая реплика место действительно имела, но носила характер исключительно шутливый, ну и всё такое прочее. Не тут-то было! Декан говорит, что именно против пошлых и унизительных сексуальных шуток и направлена университетская политика, которой он обязался следовать, подписывая контракт. И существенно не то, как сам он или даже его лаборантка эту шутку оценили, а как отреагировал на нее тот, кому она была сказана. А он, как следует из заявления, отреагировал очень серьезно и резко отрицательно, на что по его, декана, мнению, имел полное моральное право. И теперь всему делу будет дан полный ход в комиссии по этике и по сексуальным оскорблениям. Конечно, Игорь имеет право на защиту и ему вообще стоит посоветоваться с адвокатом, но поскольку он сам признает, что его высказывание имело место, то речь будет идти уже не об установлении факта сексуального оскорбления, а о том, какое наказание будет адекватно имевшему место нарушению. И добавляет еще нечто в том духе, что, дескать, дело происходит в университете, где кругом студенты, и поэтому у профессоров особая ответственность, иначе чему они научат бедных невинных крошек...

В общем, сливай воду... Дальше декан говорит, что о времени и месте разбирательства ему сообщат особо, а пока он свободен. Не проронивший ни слова за всё время завотделом выходит из деканского кабинета вместе с ним и сообщает ему, что неприятности грядут крупные. В полном ужасе Игорь начинает что-то бормотать о российско-европейском воспитании, других традициях, более свободном юморе и еще что-то в этом роде. Зав мрачно отмалчивается. Потом Игорь пытается осторожно выяснить, чем всё это ему может грозить. Зав так же мрачно говорит ему, что грозить может чем угодно, вплоть до увольнения, и хорошо еще, если оскорбленный коллега не потребует финансовой компенсации за причиненный моральный ущерб. И в качестве единственного совета рекомендует ему упирать на то, что в Америке он относительно недавно и всё свое время посвящает работе, а потому систему местных моральных ценностей усвоил еще не полностью, но ошибки признает и клянется исправиться. И начать с немедленного написания извинительного письма оскорбленному коллеге, причем копию этого письма носить с собой на все разбирательства. При этом просит на него не ссылаться.

В общем, чтобы долго тебе голову не дурить, скажу, что, невзирая на все письма и извинения, мытарили Игоря месяца четыре во всех возможных инстанциях — от комиссии по защите от сексуальных оскорблений до ректората. В течение примерно месяца висел на ниточке. А ведь всё это время надо было работать и новые фанты на финансирование искать. Да еще все сотрудники косились, хотя кое-кто из коллег ему втихомолку сочувствие и выражал. Слава Богу, закончилось всё в конце концов благополучно — учитывая, что коллега, который на него настучал, вроде бы выразил готовность его извинить, решили удовлетвориться признанием того, что проникнуться местными традициями он еще просто не имел достаточно времени и что хотя это его не извиняет, но в какой-то степени его поведение объясняет и позволяет не видеть в его поступке злого умысла и пренебрежения к моральным нормам. Поэтому от него требуют неукоснительного выполнения правил университетского общежития и при повторении чего-то подобного хоть в малейшей степени накажут на полную катушку, что не сможет не сказаться на всей его будущей академической карьере здесь, в Америке. С тем и расстались. И после всего этого ему надо и с этим профессором-жалобщиком нормально общаться, чтобы не подумали чего плохого, и перед своей лабораторной молодежью авторитет сохранять. Так что его еще месяца два трясло. Теперь по слову в час цедит, если не прямо о науке, да и те в голове не по одному разу прокручивает на предмет, всё ли в них чисто и не усмотрит ли кто очередного сексуального оскорбления. И это при том, что никаких финансовых претензий не было, да, в общем-то, и оскорбление было, так сказать, косвенным...

Алик помолчал и потом продолжил:

— А у тебя, старик, всё выглядит куда хуже. Во-первых, как ни крути, а ты эту девицу действительно доставал. Во-вторых, она психиатра своего задействовала, а это здесь сильное впечатление производит — получается, что ты ее и на самом деле до нервного срыва довел. А в-третьих, она с университета деньги требует, и в таких случаях их давать обычно приходится — ты хоть газеты-то читаешь? — а университетское начальство тех, кто его в непредвиденные расходы вводит, не очень-то жалует. Так что, как ни крути, а у тебя одна политика остается — напирать на серьезность чувств и всё на те же культурные различия. Начнут говорить, что давно пора уже было местными правилами проникнуться, утверждай, что день и ночь так на работе горел во славу самой передовой в мире американской науки, что просто ни о чем больше не думал и ничего другого не замечал. А может, тебе и правда адвоката нанять? Он наверняка еще какие-то ходы придумает, хотя, конечно, и обдерет тебя не слабо.

Андрей молчал, чувствуя, как голова его буквально каменеет от абсолютной безысходности. И дело даже не в том, что ему грозит со стороны университетской администрации, а в том, как она могла всё это учинить. Ведь видела же, не могла не видеть, что он и в самом деле... Как же тогда?..

— Эй, старый, ты еще здесь? — донесся из трубки обеспокоенный голос Алика. Андрей очнулся.

— Здесь. Куда мне деваться?

Алик, похоже, понял, что своим рассказом он лучше ему не сделал и ничуть его не успокоил. Скорее, наоборот. Стоило как-то смягчить удар.

— Ничего, не унывай! — загудел Алик в трубку. — И на них можно управу найти. Я тоже, как таких историй наслушался да насмотрелся, так даже рот открыть на работе бояться стал — вдруг по совковой памяти какая-нибудь шуточка типа наших обычных вылетит. Потом костей не соберешь. Но тоже раз все-таки не уберегся. Ты ведь у меня в лаборатории никогда не был? Всё по знаменитостям? Ну, да ладно. В общем у нас так устроено — что у всех кабинеты в одном конце здания, а лаборатории — в другом. Так что если вдруг захочется стариной тряхнуть и руками что-то поделать или просто проверить, как там сотрудники управляются, то надо от кабинета в лабораторию через длинный коридор идти, который прямо через середину бухгалтерского отдела проходит. А там, естественно, баб любых видов, цветов и возрастов до этого самого. Да, а по обоим концам коридора — стеклянные двери, так что когда к двери подходишь, то видно, кто тебе навстречу идет. Ну вот, я как-то раз подхожу и подсознанием замечаю, что мне навстречу к той же стеклянной двери, но с другой стороны чапает какая-то баба. Чего-то уж очень сильно я про свои дела задумался, и нет того, чтобы прямо на нее переть пока не отскочит — равенство полов так равенство. Словом, что-то у меня от напряженной умственной деятельности в мозгу соскочило, и я так автоматически, по-домашнему, дверку-то перед ней открыл, да еще и жду, мудильгаж, пока она пройдет. Вежливость показываю. Она, конечно, прошла, но остановилась напротив меня и прямо зашипела — чего это я, дескать, перед ней дверь открываю, показываю, что ли, свою мужскую силу, а ей указываю на ее женское место? Шипит, понимаешь, эта сучара и меня глазами буравит. У меня аж холод по спине — всё, думаю, сейчас пойдет стучать начальству или прямо в университетскую полицию, что ее только что грубо оскорбили подчеркиванием ее сучьей женской природы, а идентифицировать этого проклятого сексиста и мужского шовиниста, то есть меня, никаких проблем — удостоверение с фотографией и именем у меня прямо на груди висит, и она его уже срисовала. Но как всегда в критические минуты, у меня соображение и находчивость резко возрастает — ты ведь помнишь, что еще в институте я блицы всегда лучше играл, чем полномерные шахматы: давление времени мобилизовывало. Вот и тут — прямо какое-то наитие. Она, кстати, примерно лет сорока пяти была и собой вполне ничего, да и вообще еще под молодую косила. А я глаза самым невинным образом выкатываю и с полной вежливостью ей выдаю: “Извините, — говорю, — пожалуйста. Я никак не хотел подчеркнуть наших половых различий, а просто пожилым людям всегда дверь придерживаю, независимо от их пола. Вот и вам хотел помочь”. Думал, она меня удавит — но зато взятки гладки. Пожилым помогать можно, а что я ошибся в определении возраста, так чего не бывает. В общем, зашипела она, как спускающий шарик, и попилила себе в сортир. Я-то сначала просто думал, что удачно отделался, а потом в более общем плане на ситуацию поглядел и понял, что если умно себя вести, то и вообще на этот идиотизм можно управу найти, да еще и тех, кто его разводит, уесть как следует. Так что хоть я всех твоих деталей не знаю, но ты покумекай — ты же гений! — может, и сообразишь, как получше защиту построить. В принципе, вывернуться всегда можно. Так что, давай, думай. Но учти, раз уж ты такой не от мира сего, что пока все тут то ли действительно временно с ума посходили — в конце концов, история каких только массовых психозов не видала, то ли прикидываются за компанию, чтобы белой вороной не оказаться,— массовый конформизм, в конце концов, тоже не сегодня появился, но к этим делам отношение стало безумно серьезное. Конечно, оно уляжется со временем, но тебе-то сейчас надо дела в порядок приводить. Поэтому будь осторожен, как опытный сапер на минном поле. Даже если написано, что мин нет, ты всё равно их высматривай. Влететь в неприятность можно с кем угодно. Хочешь я тебя на прощание еще одним примером побалую? Так сказать, информацию к размышлению на предмет того, что даже в чистейших, на наш взгляд, ситуациях и то можно какой угодно реакции ожидать. А?..

— Ну, давай, — покорно согласился Андрей, понимая, что новый пример призван окончательно его добить.

— Так вот, — обрадовался почему-то Алик, — случай не то что даже прямо со мной произошел, но я его сам, можно сказать, и выпестовал! Может быть, правда, именно поэтому всё без неприятностей обошлось. В общем, случилось всё в том же университете, где я до прошлого года работал. Я там поначалу сам по себе крутился, но с соседями по лаборатории, естественно, закорешился быстро. Там один малый работал — очень толковый и работяга поискать, а при нем стажер и лаборантка. Лаборантку он эту только нанял — такое микроскопическое существо лет восемнадцати и без всякого понятия, что и как делать. А этот мой умный сосед по комнате как-то не мог даже в голову взять, что кто-то чего-то не знает и всех его указаний с первого раза не понимает. Так что он все распоряжения этой крохе давал без всяких пояснений, а когда она пыталась что-то уточнить, так в голос орал, что она его время даром тратит. А если она пыталась по своему разумению и глядя одним глазом в книжки что-то мараковать, то у нее, естественно, ничего как надо не выходило, и опять же начинался крик на лужайке. Я, естественно, помалкивал, как дело не мое, но когда один раз случайно подловил ее в коридоре рыдающей в голос, то подождал, когда она на работе задержится, а ее босс уже соскочит, и предложил ей оставаться каждый день после работы, чтобы я ее втихаря по самым стандартным методикам поднатаскал. И без лишних разговоров. Синди эта на меня как на отца родного смотрела. А мне всё равно каждый день допоздна торчать — репутацию зарабатывать, так что даже развлечение, да и сам кое-что вспомнил. В общем, за пару месяцев я из нее классного работника выковал, но, правда, она и сама девица довольно толковая была и старательная. Босс ее не нарадуется, как она у него быстро всё делать научилась, а мы переглядываемся и зубы скалим. Так после этого я действительно, как у нас когда-то говаривали, для нее настоящим наставником стал. Нет-нет, без всякой грязи, тем более, что девы ростом ниже метра пятидесяти и весом килограмм в тридцать пять никак в мой вкус не укладываются. Просто так, опекаю ее на правах почти родственника. И действительно: она стала даже со мной советоваться, как себя со своими ухажерами вести — как ни странно, этого добра у нее хватало — и что лучше на очередную свиданку одеть. Вот такая идиллия.

И даже потом, когда у меня своя группа появилась, то всё равно и поговорить заходила, тем более что моя лаборатория в том же коридоре была, и вообще... И продолжалось это года, чтобы не соврать, четыре. И все эти четыре года пользовался я у нее полным авторитетом и доверием. До одного прекрасного момента. А момент — рассказать кому в России, за идиотов примут! Она вообще девица была очень, так сказать, современно-либеральная — ну, в смысле, что лучше лесбиянок людей нет, хотя сама исключительно с мальцами встречалась, и что мужскому шовинизму должен быть поставлен предел и женщин надо освобождать из сексуального рабства. Ты, конечно, за своей большой наукой эту часть общественной жизни пропустил, а мы даже иногда спорили. Но всегда дружески. А тут как-то раз вхожу я в коридор с лестничной клетки и вижу, как Синди мне навстречу идет и, шатаясь, тащит двадцатилитровую бутыль дистиллированной воды — у нас иногда, когда аппарат для дистилляции в комнате ломался, надо было ходить в другой конец коридора к центральной раздаче. Вот ей и пришлось. Ну, я, естественно, кидаюсь к ней и начинаю рвать бутыль из рук — дай, дескать, помогу. А она, хоть бутыль мне и отдала, но сама побледнела, глаза блестят, ножкой топнула и говорит:

— Алекс, если бы я тебя столько лет не знала с самой хорошей стороны, то я даже не знаю, что бы сейчас могла с тобой сделать за такое оскорбительное поведение!

Ну, я парень сообразительный, врубаюсь быстро, просекаю, что это выступление из цикла “Не смейте показывать свое мужское доминирование и этим оскорблять нас, равноправных женщин”. И самым любезным тоном разъясняю:

— Милая Синди! Забудь ты хоть на минуту об этом идиотском мужском шовинизме. Я помогаю тебе не потому, что ты женщина, а потому, что я намного сильнее, и чем тебе с этой бутылкой мучиться, я лучше ее в момент, куда надо, доставлю. И если бы, к примеру, на твоем месте был работающий у меня китаец Фан, который, по моим наблюдениям, физически еще менее тренирован, чем ты, то я и ему бы немедленно помог, хотя, как мы оба можем подозревать, он все-таки мужчина, а не дама.

Ну, думаю, отшутился. Не тут-то было! Она, видишь ли, по этой теме всегда готова к серьезной дискуссии и немедленно бьет меня одной левой.

— Зачем ты меня считаешь за дурочку? — спрашивает. — Ведь если бы на моем месте была даже сильная женщина, ты всё равно бы кинулся помогать, а любому другому мужчине, кроме Фана, не кинулся бы — разве не так?

Деваться некуда. Иду на сознанку.

— Хорошо, — говорю, — твоя правда. Женщине помог бы.

А она даже как-то несколько огорченно резюмирует:

— Вот видишь, значит в любой ситуации ты смотришь на меня не как на равноправного коллегу, а думаешь о том, что у меня в трусах! И это несправедливо и оскорбительно!

Вот как повернула. Ну, тут и я, в свою очередь, возмущение разыграл. Хотя, честно, особо и разыгрывать не пришлось, так мне все эти мудацкие закидоны с половым равноправием надоели. Ору, что я годами братской заботы показал, что она для меня коллега, и кому только не помогал — и мужчинам, и женщинам, а если иногда женщинам и чуть больше, то меня так тридцать лет воспитывали, и мама этому учила, и на все ее трусы с их содержимым мне наплевать, ну и всё такое прочее. Так, главное, натурально разорался, что она потом даже извиняться приходила. Зря, дескать, меня обидела, поскольку я хороший человек. Я, конечно, извинил, но прежней легкости отношений как не бывало. Здороваемся, улыбаемся, но задушевных разговоров больше не ведем, и советов про свиданки она у меня больше не спрашивает. Вот такая поучительная история, хотя и без оргвыводов.

Впрочем, кое-какой вывод есть — это тебе не дома лаборанток за жопу щипать!

— Да никого я никогда не щипал, — безнадежно вставил Андрей в бурную Аликову речь. — И, похоже, уже и не ущипну. Удар хватит от одной только мысли.

— Ну, я не про тебя, раз уж ты такой привередливый. Но и без тебя хватало, которые щипали. И не только щипали. И, что самое интересное, лаборантки почему-то не очень и возражали. Хотя им-то в случае чего свалить было легче легкого, не то что, скажем, аспиранткам каким-нибудь — те-то к руководителю намертво были привязаны, поскольку защищаться надо было. А при всем при том как-то слышать не приходилось, чтобы, скажем, посудомойка-полставочница на завлаба в партком жаловалась или от его приставаний другую работу искала. Хотя, наверное, где-то и бывало — страна большая. Но в целом — нет! Интересно, это что у нас, особая порода лаборанток вывелась?

Андрею было не до философских размышлений, Алик понял это по его молчанию в ответ на столь занимательный вопрос и стал закругляться.

— Ну, ладно — то было там, где нас уже нет и, похоже, больше никогда не будет. Разве что на пенсии, когда лаборантки интересовать уже не будут. Да и они на нас только за большие деньги и смотреть-то согласятся. А теперь мы тут. В чужом, так сказать, монастыре. Хотя чего там “так сказать” — тутошние бабы готовы всю местную жизнь в один большой монастырь превратить, Они просто с ума посходили! Так что ты этого из виду не упускай. И с адвокатом тебе действительно не грех потолковать. А если мне что-то в голову придет, то я тебе сразу отзвоню. Образуется — и не такое бывало! Думай!

И Алик распрощался. А он снова остался со своими мыслями, придя после всех Аликовых историй в совершенное отчаяние. Но долго отчаиваться было некогда. Уже надо было ехать к адвокату.