"Поединок в горах" - читать интересную книгу автора (Смирнов Виктор)Один на один с трактомЗа весь долгий путь до чайной Петюк не проронил ни слова. Уже совсем темно, горы утонули в ночи. В чайной горит тусклый свет. Круглая, как колонна, черная печка дышит теплом. Шоферы деловито уничтожают гуляш. Полночный ужин. После долгой поездки в безлюдных горах особенно приятно сидеть в этой заполненной народом избе. У чайной, на умятом колесами пятачке, как лошади, сбились в кучу автомашины. Пахнет дымом, жильем. У нашего стола усаживаются приятели Петюка. На людях мой приятель сразу же превращается в разбитного, говорливого парня, каким, должно быть, его привыкли видеть. Губастый шофер в ковбойке, которого называют Пономарем, восторженно ловит каждое слово Петюка. У парня могучая бычья шея и как бы лишенная затылка голова. Короткий чубчик накрывает покатый лоб. — Маша! — кричит Петюк буфетчице. — Поди-ка, скажу чего! Парень без затылка обводит глазами компанию: «Во, сейчас даст Петюк!» Улыбаясь, к столу подходит буфетчица. — Сваты заезжали, Маша? — Какие сваты? — Да я посылал к тебе. Сватаюсь за тебя. — Скажешь тоже! — отмахивается Маша и треплет Петюка за вихор. — У меня трое ребят с тебя ростом. Губастый Пономарь заливается смехом. «Ну, что я вам говорил? — написано у него на лице. — Уж Петюк скажет, так скажет!» — Ну ладно, тогда чего-нибудь горького доставь нам, — шепотом добавляет Петюк. — Не положено на тракте. — Так мы ж на отдых располагаемся. Выходные. — Бойкий ты очень. — Нам с тобой еще медовый месяц справлять, надо ж горечью разбавить. — Ох, Петюк, — сдается Маша. — У тебя всегда медовый месяц. Укоризненно покачав головой, она выходит из чайной. — Тебе никогда отказа нет! — Пономарь по-дружески хлопает Петюка так, что тот чуть не слетает со стула. — А ты садись ближе, малый, — предлагает он мне. — Обвыкай. Входят и выходят из чайной шоферы. Один из водителей заснул прямо на стуле. Старенькая уборщица трясет его: — В заезжую избу иди, на постелю! Шофер в полусне отмахивается от нее, как от мухи. Ведь день он, как мог, держался в кабине грузовика, но здесь, в чайной, тепло и покой в одну минуту сломили его. — Инспектор идет, — пугает старушка. Нас пятеро за столом: Петюк, губастый Пономарь, наголо бритый шофер — его зовут «Гирей», — и еще один приятель Петюка, веснушчатый, белобровый, похожий на гномика, выскочившего из каких-то саянских расщелин. — Был случай, прислали для испытаний новую тормозную жидкость, — рассказывает Петюк, продолжая забавлять аудиторию. — Спирту шестьдесят процентов. А мы ехали по зимнику в Кушир. Чуть живые добрались. Как замело! Ни взад, ни вперед. Скукотища. Давай тормозную жидкость пробовать. Но боязно начинать. Все же не «Столичная»! — Ге-ге-ге! — смеется простодушный Пономарь. — Скажешь — «Столичная»! — Поймали петуха, заставили напиться. Он покуралесил, однако, потом встал. Значит, ничего. Но боязно. Поросенку тюрьку сделали и покормили. Тоже жив остался. Ну ладно, думаем, надо и на человеке испробовать. «Паясничаешь ты, — думаю я, глядя на Петюка. Лицо его бледно и бесстрастно. — Ведь у самого кошки на душе скребут». — Кому первому? Желающих не находится. Зовем одного местного старичка, бывшего моряка царского флота. Весь тушью разрисованный, имеет медаль за храбрость. «Так и так, — говорим, — дедок, есть испанский ликер». Тот говорит: «Все перепробовал, а до испанского ликера не дошел. Давай!» Выпил и запел. Ну, тогда и мы стали прикладываться. И что же? Полный порядок на борту. Большое дело — проверка… Пономарь хохочет на всю чайную, подбадривая Петюка — этот сильный и уверенный в себе парень относится к моему напарнику не без почтительности. Очевидно, ему, неповоротливому увальню, льстит дружба с блистательным Петюком, «первым парнем» на тракте. Маша приносит две бутылки с лимонадными наклейками. Заскорузлым пальцем Пономарь легко сковыривает пробку. — Ну, я полагаю, перед сном… Я отставляю стакан. В дороге не пить — это немудреное правило не следует нарушать даже в Саянах, вдали от инспекции. Пономарь, добродушно рокоча своим баском, уговаривает: — Да брось, парень. С Петюком едешь. С ним — как за каменной стеной. — Не хочет, пусть не пьет, — неожиданно поддерживает меня Петюк. — Уважаю, если с характером. Компания, чокаясь, торопливо принимается за ужин. Все оживляются, говорят невпопад. Петюк по-прежнему главенствует за столом, как записной тамада. — Слушай, Петюк, ты знаешь Полунчика? — Пономарь показывает на веснушчатого «гномика», который тут же подтягивается, глядя на моего наставника, как солдат на командира. — Само собой, знаю Полунчика. — Надо помочь хлопцу. Что он киснет в диспетчерской? Права ему вернули. Ты не можешь поговорить, чтобы дали Полунчику новую машину? — Можно, — соглашается Петюк. — Попробуем… Мне еще вот этому корешу, — он толкает меня под бок, — надо помочь с машиной. — Правильно, надо по товарищески, — замечает Пономарь. «А они неплохие ребята, — думаю я, и мысли ворочаются в сонной дреме, как рыбы на песке. — Грубоватые, но прямые, без хитростей. Один лишь Петюк с выкрутасами… Но и он понимает, что такое товарищество…» Лампочка над головой покачивается, словно на пароходе, попавшем в зыбь, стены чайной начинают кружиться. Глаза слипаются. — Это у него с непривычки, — доносятся слова Петюка. — Целый день дремлет. Убаюкал его Козинский тракт. Иди в кабину, Михалев, поспи часок-другой… …Кабина еще хранит тепло. Транзистор, оставленный Петюком на сиденье, наигрывает что-то сам себе. Время от времени по тракту проезжают машины, наполняя кабину ярким и мертвенным светом. Сон снова овладевает мной. — Михалев, ты где? Включаю свет. Петюк прикрывает глаза и идет нетвердой походкой. Кожанка его кажется серебряной в лучах фар. Я открываю дверцу, и Петюк дышит на меня водочным перегаром. — Поехали! — он легким толчком отодвигает меня от руля и цепляется за дверцу, чтобы не упасть. — Ты же хотел ехать утром, Петюк! — Передумал. Надо поспеть раньше других. Петюк не может задерживаться… — Протрезвись сначала. — И так доеду. Он делает попытку влезть в кабину. Неужели он в таком состоянии поведет машину по горам? — Ты не поедешь, Петюк. — Как это? — ДО Петюка доходит смысл моих слов. — Это ты мне? — Тебе, — я стараюсь говорить как можно спокойнее. — Завтра поймешь, что я прав. Петюк взрывается. — Ты что, автоинспектор? — кричит он. — Вылезай вовсе! А я поеду. Ишь ты… Он добавляет несколько энергичных слов. Мне не хочется ссориться с ним. Мы проделали три сотни километров по этой дороге, и какое-то чувство товарищества связало нас. Но если я сейчас уступлю, то буду уступать и потом. Я здесь на тракте вместо Жорки Березовского. А он не любил уступать. — Не вылезу. Петюк в нерешительности. Он не ожидал отпора от новичка. — Ладно, — говорит он и, обойдя машину, усаживается с правой стороны. — Поезжай. — Я? — А кто ж, Пушкин? Петюк нашел способ заставить меня сдаться. Перевалы, гололед, обрывы — все это там, в темноте, неизведанное, подстерегающее… Я не знаю тракта. — Ну, отдаешь баранку? Я нажимаю на стартер. Вместе со злым ревом ста лошадиных сил в меня вселяется холодная ярость. Ну, хорошо, пусть так. Полтора года не держал баранки грузовика. Потихоньку, шаря в темноте, ощупываю ногой педали сцепления и тормозов, переключатель света… Разгоняю тягач. Дорога пока идет ровная. Легонько притормаживаю, прибавляю и сбрасываю газ, чтобы почувствовать машину. Пока все получается хорошо. Петюк привалился к дверце и как будто дремлет, голова его покачивается. Но я уверен, что он наблюдает за мной. Тело стало липким, полупальтишко греет, словно медвежья доха. Украдкой вытираю лицо. Это от напряжения. Так было, когда я впервые выехал на стареньком «газике» в самостоятельный рейс и очутился среди потока машин. И еще когда я уселся на высоченное, как трон, сиденье «четвертака». Ничего, пройдет. Впереди ползет машина. Белое пятно скользит по скалам. Стараюсь не отстать: так легче следить за дорогой. — Жарко, а душа в сосульках? — язвит Петюк. Язык у него заплетается. Подъем. Машина ведет перед собой освещенный кусок тракта. Эти сорок метров дороги — вот весь мир, который окружает меня. Все остальное исчезло, растворилось в темноте. Появляются и исчезают редкие деревца с когтистыми ветвями, треугольники дорожных знаков, обломки скал. Темный тракт, окаймленный белыми полосами снега, надвигается на меня. Внезапно белая полоса слева исчезает: дорога пошла над обрывом. Старательно делаю поворот, все время думая о колесах полуприцепа. Выворачиваю руль. Сейчас ведущие колеса проходят у самого кювета. Еще немножко протягиваю вперед и снова поворачиваю. Теперь и колеса полуприцепа описали круг. До чего бесцветным выглядит все в свете фар. Только черное и белое. Потом мы катимся вниз. Я едва удерживаю прыгающий руль. Дорога здесь с наклоном, и тягач норовит сползти в сторону. Петюка подбрасывает, он глухо ударяется головой о жестяную крышу. — Раскочегарил! Это звучит одобрительно. Сзади, толкая тягач, тяжело скачет полуприцеп с трактором. — Я ей не нужен, видишь ты, — бормочет Петюк. — Не нужен, ей, видишь! Она о нем вздыхает. — О ком? — Был тут один… Лязг мешает разобрать пьяное бормотанье. На какое-то мгновенье забываю о несущейся под колеса дороге. — Кто был? — А что я, виноват, что он сковырнулся? Не виноват я! — кричит Петюк и расстегивает ворот рубахи, словно та душит его петлей. — Не виноват! Переключаю фары на ближний свет, чтобы пропустить встречную. Два огненных слепящих пятна заслоняют тракт. — Я-то об ней каждый день… Заедешь когда-никогда, поговоришь, а потом пятьсот верст одним махом чешешь, чтобы черных думок не думать. Убаюкаешься как следует — и ладно, вроде день прошел. А она смотреть не хочет. Как будто я виноват в том… — В чем виноват? Он всхлипывает. — О ком ты говоришь, Петюк? Я уже не в силах сдержать волнение. Торможу, глушу двигатель, включаю плафон. Петюк, стиснув голову ладонями, забился в угол кабины. — О ком ты? Но от него уже не добьешься ответа. За горами взошла луна, небо посветлело, и впереди четко обозначаются вершины — изломанная черная цепь, как зубья пилы. Странная, чужая страна. Саяны. |
||||
|