"Поединок в горах" - читать интересную книгу автора (Смирнов Виктор)

Строчки из блокнота

Она приехала сюда из Красноярска. Бежала с сынишкой от мужа. За день до отъезда муж — ей странно сейчас называть этого человека мужем — устроил очередную пьяную драку. Бил ее. Сын вцепился зубами в руку, он отшвырнул мальчишку, ударил.

Она решила уехать подальше, где их трудно было бы отыскать. Увидела объявление: «Требуются метеорологи для работы в отдаленной горной местности».

На метеостанции ее встретил радист Борис Петрович — он с семьей живет за стенкой, в этом же доме. Сказал разочарованно: «Тю, опять девка». До нее здесь сменилось пять заведующих, все девушки. Никто из них не проработал больше месяца.

Глушь, горы, ежевечерняя тоска по людям.

Она проработала здесь целых два года, когда впервые встретилась с Жоркой. Метеорология — очень интересно, если любишь эту профессию. Вот облака — для вас они безлики, конденсированный пар, не более. А их более ста видов. Различите слоисто-туманообразные от слоисто-дождевых… Все это надо знать назубок и уметь шифровать каждый сорт облаков для сводок.

Сводки нужны пилотам. Их трасса проходит над горами.

Жорка заехал на станцию напиться воды. Сюда многие заезжали под разными предлогами. Поглядеть на девчонку, которая живет в таком безлюдье.

Она сразу решила, что Жорка особенный. Почему? Разве это объяснишь? Выбирает сердце, не разум.

Ждала — приедет ли еще? Приехал. Приволок огромный ворох багульника, ее любимые цветы. «Отправьте вашего парня со мной. Город посмотрит. В кино сходим».

Ваське, сыну, было пять лет. В кино он не был ни разу. Она отправила его в первое дальнее путешествие. Васька вернулся с плюшевым медведем, неузнаваемо счастливый. Рассказывал о цирке под брезентовым куполом. Бредил «дядей Жорой».

Жорка был резким, вспыльчивым и наивным парнем. Легко ранимым, не умеющим лгать. Однажды она сказала: «Зря вы ездите». Подумала: «Он ведь вольная птица, шофер. Завтра захочет на Север, на Чую, в Невер. А я свяжу его по рукам и ногам. Я старше на год, у меня ребенок».

Жорка понял ее по-своему:

— Хорошо, раз не судьба, не приеду.

Она много думок передумала. Решила: «Нет, судьба». Он заехал попрощаться. Было поздно, в горах дула метель. Сказала: «Оставайся». И только тогда поняла, как дорог ей этот светловолосый, неуклюжий парень, как ждала его, как любит.

И все, что было до, показалось ненужным, глупым, и все, что должно было быть, стало казаться единственно важным и значимым.

В свободные дни он вырывался к ней. Они бродили по горам, дали имена всем окрестным холодным и неуютным вершинам.

Это были их горы и внизу, у мачты с флюгером, ждал их дом. Их Васька.

По тракту прошла весть: «Березовский женится». Он подтвердил:

— Я сам сообщил ребятам. Пусть все знают.

Последние дни он ходил мрачный, озабоченный.

Спросила:

— Что с тобой?

— Да так, по работе. Не хочу, чтобы ты беспокоилась по пустякам.

Шестнадцатого апреля его машина сорвалась с обледеневшей дороги близ Наволочного перевала.

Борис Петрович с женой ни на шаг не отходили от нее. Боялись. Но у нее был Васька, нужно было как-то жить — для сына.

Приезжали следователи, расспрашивали, она что-то отвечала… Сказали: «Результат неосторожности».

С тех пор прошло полгода.

Таня рассказывает, глядя в окно, — там, за стеклами, меркнет алое сияние вершин. Снег обволакивает каменные зубцы, как серебристая фольга. Глубокие тени ложатся в ущелья.

Тяжело ей, наверно, такими вечерами, когда тишина воцаряется в горах и только шаги соседа-радиста за стеной нарушают это великое саянское молчание.

Некого ждать. А дом еще хранит память о Жорке. Дощатый темный пол еще поскрипывает под его шагами. Окна озаряются фарами его автомобиля.

Если бы я поехал тогда с Жоркой, может быть, все было бы по-иному. Любой ценой я постарался бы удержать счастье, заглянувшее в этот дом.

Поздно.

— Таня, вспомните, Жорка ничего не рассказывал вам перед тем, как это произошло? У него не было никаких неприятностей, опасений?

Я не хочу рассказывать о последнем письме, полученном от Жорки. Пусть для нее это останется нелепой, трагической случайностью.

— Нет, ничего не рассказывал. Я подозревала, что у него произошла крупная ссора с кем-то. Но он молчал. Он был скрытен в своих личных делах. А вы что-то знаете?

— Нет. Не знаю. Может быть, у него остались какие-нибудь записки?

— Только тощий блокнотик. Но в нем я ничего не нашла.

— Петюк не интересовался этими записями?

— Нет.

Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляется маленький хозяин метеостанции с деревянной лопатой в руках. Лицо Тани светлеет. Она улыбается той доброй, чистой улыбкой, какой улыбаются все мамы на свете.

— Вот и мой защитник. Познакомьтесь.

Малыш очень серьезен. Он спокойно кладет сосульку на стол, стаскивает мокрую варежку.

— Вася.

— И я Вася. Значит, тезки.

Глазенки у него от матери — темные, как перезревшие вишни, в черных обводьях ресниц. В окна уже заглядывает вечер. Пора ехать.

— Таня, мне нужно познакомиться с этими записями.

Она приносит блокнот. «Памятка агитатору», — вдавлено золотом по красному ледерину. Цифры, диаграммы. На обложке единым росчерком — «Г. Березовский».

Последняя весть от Жорки.

На чистых страницах, помеченных сверху «Для заметок», Жорка набросал несколько неразборчивых фраз. Наверно, писал, сидя в кабине, положив блокнотик на колено.

«К выступлению на комсомольском собрании во второй колонне (уточнить со Стрельцовым дату)».

«Где-то прочитал: „Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились“. Это верно. Надо, чтобы каждый день был полновесным. Бывает, оглянешься назад — и не можешь вспомнить ни одного дня. Что сделал хорошего? Не знаешь. Значит, существовал, а не жил».

«…Прочитал в „Курьере Юнеско“, что на земле ежедневно от голода умирает десять тысяч человек. Мы сыты, но разве можем забывать о них? Еще не уничтожено зло. Я только шофер. Но кое-что зависит и от меня. Работать, работать так, чтобы как можно скорей для всех наступило счастье».

«Если бы каждый как следует сознавал, что живем мы за счет тех, кто погиб в 1917, 1941-м… Они отдали нам все, что могли, — молодость, жизнь. Мой батя убит в 42-м. Странно подумать — я его ровесник. Ему тоже было двадцать четыре».

«Не тем страшны ворюги и негодяи, что наносят материальный урон. Их немного. Страшно, что они портят людей. Шелкопряд объедает самые нежные листья. Так и они хотят уничтожить в людях самое лучшее. „Чего тебе, больше всех нужно?“, „Спокон веков своя рубашка ближе к телу“, „Сам живи и другим дай“. Это же над погибшими издевательство!»

Жорка, Жорка, узнаю тебя… Смогу ли я пройти по жизни так чисто и незапятнанно, как ты?

Последняя строчка в блокноте, помеченная девятым апреля, кажется мне несколько несуразной. «Выяснить с покрышками. Роль П. 46-я».

Какое отношение имеет запись к тезисам выступления? И что это за «П»? Не случайно последняя строка присоединена к фразе о «ворюгах». Видимо, Жорка хотел рассказать ребятам о каких-то темных махинациях.

Все это, впрочем, лишь предположения. Мне не разгадать смысл последней строки, пока я не познакомлюсь по-настоящему с жизнью на тракте.

Но кое-что я могу узнать и в ближайшие дни. Таня говорит, что авария произошла близ Наволочного перевала. Надо разузнать, кто проезжал через перевал в одно время с Жоркой. Если преступник тоже был на машине, он должен был ехать за Жоркой, выслеживая его, как хищник выслеживает добычу.

— Таня, кто живет близ Наволочного перевала?

— Там целый поселочек, — отвечает она. — диспетчерский пункт, заезжая изба для шоферов.

Это как раз мне и нужно. У диспетчера должен быть журнал, где записаны номера проезжавших машин и фамилии шоферов.

— Если вам что-нибудь понадобится, Таня, вы скажите, я буду заезжать.

— Ничего, я справляюсь.

Она провожает меня к машине.

— Вы поосторожней на этих дорогах…

Высунувшись из кабины на повороте, я вижу желтое пятно света, падающее из окна на снег, и маленькую фигурку на необозримом белом пространстве.